Ушастый нянь

      Кьяре становится нехорошо ближе к вечеру. Антон уходит в магазин, чтобы купить новую пачку сигарет. Свою он скурил за два дня до этого, выживал на электронке, но та не давала нужного количества никотина. С девочкой остаётся Сергей, который и видит первым её недомогание.       — Карапуз, ты как себя чувствуешь? — спрашивает он, подмечая, что Кьяра словно выбилась из сил. И это странно, ведь поспала она хорошо.       — Не очень. Голова болит, и животик чешется, — жалобно протягивает она, с неохотой оттолкнув от себя мячик, который Печенька сразу же начинает гонять по полу.       — А чего раньше не говорила?       Матвиенко подходит ближе и кладёт ладонь на лоб. На горячий лоб. Щёки и уши у Поповой красные, глаза блестят. Мужчина чертыхается и шагает в прачечную, где на верхней полке располагается домашняя аптечка. Градусник находится быстро, но руки предательски трясутся, когда он вытаскивает его из футляра. В голове сразу же всплывают моменты, когда девочка была ещё совсем маленькая. Слабый иммунитет постоянно приводил к болезням. Горькие слёзы, которые Серый не мог терпеть, ведь приходилось обливать Кьяру прохладной водой, чтобы хоть как-то сбить температуру под сорок, неосознанно всплывают в голове. Матвиенко водил её по врачам, пока Арсений вытягивал компанию, делал уколы, заставлял пить лекарства и спорил по поводу целесообразности промывания носа, когда она немного подросла.       — Серёжа, я спать хочу, — канючит малышка, пока ждёт, чтобы запищал термометр.       — Сейчас узнаем, какая температура, а потом пойдёшь подремать. Горло не болит? — Кьяра отрицательно мотает головой и кладёт её на плечо дяди.       Антон возвращается в тот момент, когда Сергей наматывает по гостиной круги, бесконечно набирая кому-то. Свет везде приглушён, а на диване под тёплым пледом спит девочка, свернувшись в калачик.       — Шаст, у нас проблемы. Кьяра заболела. Дозвониться семейному врачу не могу. Может быть, это отравление. Либо её продуло на днях. У неё температура. Что думаешь: вызвать скорую или сами довезём её в больницу? Хотя нет, сами не можем. Я машину на техосмотр отогнал в обед, — тараторит Матвиенко, не останавливаясь ни на секунду. Ни в нахаживании кругов, ни в словах.       — Так, стоп, Серый, спокойно. Зачем в больницу? Какая скорая? Температура сильно высокая?       — Тридцать восемь, — отвечает, на автомате поправляя плед, укутывая тем самым девочку ещё сильнее, чего делать нежелательно. И Шаст уверен, что Серёжа знает это, вот только жест — попытка проявить заботу, сделать хоть что-то.       — У неё что-то болит? — Антон не впадает в панику. Наоборот, сейчас он собран как никогда, тем более что Сергей явно не в себе.       Да, он и сам иногда теряет контроль над ситуацией. Особенно когда понимает, что рядом с ним есть человек, который сможет поддержать и помочь не поддаться приступу паники. Так было с Арсением. Если бы они летели с Кьярой вдвоём — он уверен в этом практически на сто процентов, — никакой панички бы не случилось. Чувство ответственности пересилило бы тревогу. Сейчас именно это и происходит. Он отвечает за Кьяру. Точка.       — Сказала, что голова болит и живот чешется, — рассеянно припоминает Матвиенко. Он не был готов к болезни девочки. — Может, отравилась. Ну, он же не чешется в прямом смысле. Наверное, крутит.       — Серёж, ей шесть лет. И, если она говорит, что у неё чешется живот, значит, так и есть, — Антон аккуратно раскрывает малышку, которая хмурится, покрывается мурашками и премило чмокает губками, и приподнимает футболку. На коже небольшая сыпь. Мозг начинает анализировать симптомы. И, исходя из того, что он знает, совокупность признаков указывает на ветряную оспу. — Она ветрянкой болела?       — Нет, — Матвиенко, кажется, тоже начинает понимать, что происходит. — Уж я бы точно знал.       — Вот и всё, проблема решена. Это не отравление. Но точно диагноз поставит только врач. Надо позвонить Арсению и предупредить, — Шастун уже практически тапает на иконку телефона, но смартфон буквально вырывают из рук. — Ты чего это?       — Ему знать необязательно, — не терпящим возражений тоном произносит мужчина. — Он сорвётся первым же рейсом обратно в Москву. А компании нужен этот аэропорт в Хургаде. Мы справимся сами. Нужно только дозвониться до врача, чтобы он приехал и подтвердил, что наш Карапуз заболела ветрянкой, а не чем-то серьёзным. Это же может быть аллергия, да?       Матвиенко делает по меньшей мере десять звонков, прежде чем Антон берёт его за запястье и тянет в сторону барной стойки, после чего даёт бутылку воды.       — Так, тут в посёлке есть фельдшерский пункт. Давай позвоним туда? Единственное, может стать проблемой отсутствие дома родителей, — рассуждает Шастун, усаживаясь напротив.       — У меня есть доверенность на неё, — перебивает Матвиенко. — Ты пока звони, а я пойду к себе, найду бумажку.       Антон параноик, педант и, на самом-то деле, не сильно отличается от Арсения в моментах гиперопеки. Именно поэтому он узнал ещё в первые дни пребывания в особняке, где располагаются магазины, небольшие медицинский и полицейский пункты. Более того, он выяснил, откуда едет «скорая» и как долго. Да, он перебарщивает. Но предупреждён — значит вооружён. Он же за ребёнком следит, поэтому должен быть готов ко всему.       На звонок не отвечают ни с первого, ни с пятого раза. Шастун кладёт ладонь на лоб девочки и понимает, что та действительно горячая. Нужно что-то придумать. И, желательно, прямо сейчас. Мозг начинает работать, шестерёнки крутятся с настолько громким звуком, что, кажется, он разносится по всей кухне. «Скорая» будет ехать не меньше часа. Если учитывать наличие пробок, и того больше. Телефон пищит, уведомляя о новом сообщении. «Журавль» прислал сообщение.       — Чёрт, ну конечно, ты же недалеко живешь, — бурчит он себе под нос и чертыхается, когда с первого раза не попадает по набору номера. Гудки, как назло, долгие и монотонные. Или он сейчас в том состоянии, когда раздражает любая заминка. От Сергея заразился, видимо. — Дим, привет. Занят?       — Здоро́во, Антоха. Да нет. Сидим вот с Ленкой, чай пьём. Она тебе «привет» передает. Давно не виделись. Ты по делу звонишь или соскучился? — Журавлев, как обычно, болтает, даже не давая вставить и слова.       — Вообще-то по делу, — отвечает Антон и неловко протирает шею: он на самом деле давно не общался с другом. — Вы не могли бы с Леной приехать по адресу, который я скину? У моей подопечной, кажется, ветрянка. Но я не уверен. Серый — лучший друг моего работодателя — очень переживает, семейный врач их на звонки не отвечает, как и фельдшерский пункт в посёлке.       — Шаст, какой вопрос, кидай адрес. Мы сейчас приедем. Ты главное сам не переживай. Всё, давай, собираемся.       Вот так просто. Без лишних вопросов. Шастун глупо смотрит на поцарапанный экран айфона: звонок завершен. Время разговора — 43 секунды. Как там в детской песенке поётся? «Друг в беде не бросит, лишнего не спросит».       Антону на самом деле безумно неловко, что он давно не звонил Журавлю, а тут объявился с проблемой. Но, к счастью, жизнь его хоть где-то поддержала, подарив такого прекрасного друга. Который сорвётся ночью в непонятное место, когда у незнакомого ребёнка подозрение на ветрянку; который притащит к себе домой, когда возможности переночевать где-нибудь ещё в огромной Москве просто нет; который ввяжется за тебя в драку на выпускном, даже не зная проблемы и причины конфликта, а потом будет сидеть рядом в обезьяннике, с улыбкой рассуждая, что такое до старости запомнится. Да, в его жизни Дима занимает важное место. Они познакомились ещё в школе, когда тот переехал из небольшой деревни в Воронеж. И как-то сразу Журавлёв стал соучастником его — Антона — проделок, за что нередко получали нагоняй от Димы Позова, потому что он старше. Их родители всегда считали, что Поз более здравомыслящий из их тройки. Только вот не догадывались даже, что он встревал в большинство передряг вместе с ними.       Шаст зависает, задумываясь о том, а достоин ли он таких друзей, как Журавль и Поз? Но быстро отбрасывает эту мысль. Ему ж не пятнадцать, и он не девчонка в мелодраме. Если бы что-то было не так — Димы сказали бы. А так, ну что поделаешь, взрослая жизнь, бывает, неделями не даёт возможности просто позвонить близкому человеку, чтобы узнать, как у него дела. Спасибо, хоть мессенджеры есть.       Шастун отправляет геолокацию, трогает все ещё горячие щёки малышки, удостоверяясь, что температура даже не думает спадать, и заходит на кухню, чтобы налить Печеньке воды. Кошка демонстративно следит за каждым действием, кажется, даже не моргая. После чего возвращается к Кьяре и ложится ей под бок, громко фыркнув.       — Так, документы я нашёл, — слышится со стороны, когда Сергей входит. Он несёт в руках папку с бумажками.       — Да они, думаю, не понадобятся. Мне никто не ответил. Но у меня друг есть, ещё с Воронежа знакомы. Его жена — педиатр. Они уже едут сюда. Надеюсь, это не проблема, что я дал адрес? — только сейчас Антон задумывается над этим вопросом. А не будет ли это нарушением пункта о конфиденциальности?       — Ты дурак, что ли? — Матвиенко садится за барную стойку и подпирает щёку кулаком. — Конечно, это не проблема. Ты нашёл решение нашей проблемы.       — Я всё-таки считаю, что нужно позвонить Арсению, — настаивает Шастун. И дня не прошло, как у них что-то приключилось. — Всё-таки он отец, должен знать, что его ребенок болеет. Да и тем более, что мы будем делать, когда он позвонит?       — Шаст, я что-нибудь придумаю. Но Графу сто процентов нельзя говорить о том, что с Карапузом не все в порядке. Ты же его знаешь: начнёт переживать, накрутит себя, первым же рейсом вернётся в Москву. И будет тут, как отец-пингвин сидеть над своим чадом. Мы тут на что? Сами справимся.       Аргументы, конечно, для Шастуна не слишком убедительные, но в голове так некстати появляется картинка, на которой Арсений — пингвин. Он нервно прыскает, после чего заходится тихим смехом. Матвиенко эту смешинку подхватывает, но тут же замолкает, когда на диване начинает ворочаться девочка. Малышка почёсывает кожу сквозь тонкую ткань футболки, но Шаст мягко убирает её руки. Ждать — самое ужасное, в любой ситуации. Вот серьёзно, что может быть хуже бесцельного просиживания, когда сделать ничего не можешь, как и ни на что повлиять.       У Матвиенко звонит телефон, и тот с тяжким стоном разворачивает экран к Антону. «Графская задница». Видимо, Попов чувствует, когда нужно появиться, чтобы было максимально неудобно. Мужчина возводит глаза к потолку и вздыхает, но трубку берёт. Врать Арсу на вопрос о том, что делает дочь, даже не приходится: Кьяра уже спит, остальное не важно.       — Блять, Шаст, мне нужно в офис, — недоумённо тянет Сергей, схватившись за затылок. Уезжать сейчас не хочется, но в кабинете Арсения лежит злосчастная бумажка, которую он забыл и которая жесть как нужна в Хургаде. — Ты справишься? Я такси вызову.       — Ты похож на Попова, вот серьёзно. Ну, с чего бы мне не справиться, Серёж? Заодно на обратном пути заедешь в аптеку круглосуточную, если что-то понадобится.       Матвиенко уезжает, а Шастун решает заварить чай. Он приготовил творожный кекс во время сончаса Кьяры, словно предчувствовал, что кто-то приедет. Так хоть «спасибо» скажет друзьям за ночную вылазку, потому что деньги они явно не возьмут. А Дима, скорее всего, ещё и по шее даст за такое предложение.       Он видит сообщение от Лены: они практически на месте. Антон выходит во двор и замечает, что охранник встаёт, приветствуя его. Он кивает, после чего просит открыть ворота, чтобы пропустить врача. Машина плавно останавливается на подъездной дорожке, Дима вываливается первый и шагает к пассажирской двери, чтобы открыть её для жены. Шастун улыбается на это: его друзья — идеальная пара. Димка работает в органах, при этом вечно на каком-то кипише, с кучей шуток в карманах. Лена же педиатр, она спокойная и рассудительная, порой ей приходится успокаивать мужа, потому что тот подбешивает её своей энергией.       Разбудить Кьяру не так легко, как кажется. Антон собирается с силами, словно ему предстоит провести несколько часов в комнате ужаса или на хоррор квесте. Печенька бдит рядом, уже расположившись на коленях Журавля. Она сначала пряталась за ногами Шастуна, но как только Дима начал почёсывать её за ушком, сразу же оттаяла.       Лена быстро находит общий язык с Мелочью, хотя та и просыпается в отвратительном настроении. Температура не спадает, а язвочек на теле становится чуть больше. Антон начинает вести себя, как настоящий родитель: путается под ногами и мешает. Журавлёва шикает на него два раза, а на третий хватает только зыркнуть, чтобы Дима схватил его под руку и вывел на улицу. Шастун радуется тому, что надел бомбер, чтобы не замерзнуть.       Сигарета в руках оказывается совершенно внезапно. Антон, как вышедший после гипноза, недоумённо смотрит на стик, абсолютно не помня, когда успел прикурить. Дима стоит рядом. Он не курит.       — Ты чем-то загружен, — кидает Журавль в пустоту, даже не смотря на друга. — И это не про болезнь Кьяры.       — Возможно, — тихий треск тлеющего табака бьёт по барабанным перепонкам.       Димка всегда читал его как открытую книгу. Их дружба давно уже вышла на ментальный уровень. Достаточно интонации или одного взгляда, чтобы понять, что не так. И Шастун сейчас не понимает, почему не может рассказать Журавлёву то, что его тревожит. А ведь тот вместе с Позом вытаскивал его из такой задницы. И видел его в таком состоянии, в котором никому не пожелал бы оказаться.       — Говорить не хочешь или не знаешь, что с тобой?       — Кажись, влюбился, но не в того человека, — сигарета заканчивается, на её место приходит следующая. Когда-нибудь он бросит. Когда-нибудь, когда нервы не будут на пределе. В другой жизни, видимо. Либо же когда лёгкие откажут.       — Попов? — диалог выстраивается странный, ведь Дима смотрит теперь на него, а Антон — вперёд.       — Ага. Вообще не вовремя.       — Мне кажется, всё было предсказуемо ещё в тот момент, когда ты в конце лета психовал на него. У тебя тогда маты вперемешку с комплиментами были, — Журавлёв хмыкает, а Шастун пихает его в плечо, но тот и не думает останавливаться, начиная кривлять друга, намеренно понижая голос. — «Истеричный красавчик», «ублюдок голубоглазый». Я тогда Лене сказал, что ты либо хорошо на него подрочишь, либо же вы трахнитесь.       — Надо было спорить на деньги, проебал бы всё. Тут без вариантов, — бурчит Шастун, выкидывая окурок в пепельницу. Они начинают дурачиться, пихаться, и от этого Антона немного отпускает. Он на самом деле давно не общался с друзьями.       Лена через дозвон мужу показывает, что можно возвращаться, поэтому они оперативно заходят в гостиную. Кьяра сидит в полудрёме, изредка копошась пальцами в мягкой шерсти Печеньки. Тоненькое, усталое «Тош, отнесёшь меня в постель?» щемит сердце. Шастун просит друзей подождать, после чего подхватывает малышку на руки. Она обвивает его всеми конечностями, как лианами, и виснет маленькой коалой. Сказку слушать отказывается. Просит включить ночник и кладёт рядом с собой самолёт. Антон даже не настаивает на гигиенических процедурах, разумно посчитав, что всё это можно сделать с утра. Кьяра целует его в щёку и, практически во сне, заявляет, что Лена ему понравилась. А у Димы красивая серёжка в ухе. Шастун улыбается, тихо прикрыв дверь.       Друзья сидят на диване в обнимку и, заметив парня, хитро улыбаются. Лена открывает фотографию, на которой он поднимается по лестнице с Кьярой на руках. Фото милое и такое живое, что Шастун просит отправить её в Тг. От ночного чаепития никто не отказывается, как и от кекса. Журавлева подтверждает, что у Кьяры обычная ветрянка, даёт указания и просит писать, если появятся какие-то вопросы. Говорит про температуру, когда и чем лучше сбивать. Антон всё это знает, но внимательно слушает и кивает. А ещё девушка журит его, что не заходит к ним в гости. Но это так, скорее, для профилактики.       Пара надолго не задерживается, заметив беспокойные взгляды, которые постоянно бросает Антон на лестницу во время чаепития. После крепких дружеских объятий он провожает Журавлёвых до машины. Не дождавшись, пока они покинут территорию особняка, машет рукой и срывается наверх, перепрыгивая через ступеньки. На последней застывает и разворачивается обратно. Отыскав в аптечке, которая могла бы посоперничать с укомплектованной сумкой фельдшера из неотложки, пирометр, он набирает сообщение Сергею, чтобы купил в аптеке гематоген. Когда ещё пили чай, он вытащил бокс с медикаментами, чтобы вместе с Леной проверить наличие жаропонижающих и антисептиков, которые могли пригодится. Всё было в пределах срока годности и в достаточном количестве. Про известный всем детям Союза батончик вспомнил случайно — бабушка покупала, когда он болел. С гематогеном, казалось, всё проходило быстрее.       Журавлёва не стала делать девочке укол жаропонижающего, объяснив тем, что организм сам неплохо справится. И строго-настрого настояла, чтобы Шастун не давал суспензию, если значения не будут превышать 38 и 3 градуса. А ведь всё было бы намного проще, если бы Антон сдался и принёс Кьяре ложку с вкусно пахнущей клубникой жидкостью. Жар бы отступил, и девочка спокойно спала всю ночь. Но нельзя — значит нельзя. Рука снова тянется к телефону: он просто обязан поставить Арсения в известность. Но нажать на кнопку вызова не может. Серый прав. И как бы не хотелось быстрее увидеть Попова, работа босса в данной ситуации важнее. Он справился в своё время с ПТСР и причинами, которые вызвали его. Что ему какая-то ветрянка?       Арсений будет зол, тут к бабке ходить не надо. Будет кричать и материться на Шастуна. Опять найдёт кучу изъянов в его «лечении» и докопается, что скрыл от него важную информацию. Мужчина поджимает губы. Катастрофически не хочется рушить тот хрупкий мир, который поселился в их доме после Питера. В их доме. Удивительно, особняк действительно стал ему роднее и привычнее, чем квартира Позовых, в которой он жил несколько лет. Работодатель на самом деле прислушался к его словам, каждый день спешил домой после работы к дочери. Хотелось бы думать, что и к нему тоже. Но Антон уже взрослый мальчик и в сказки больше не верит.       Кьяра мечется под тонким покрывалом, даже в бессознательном состоянии пытается дотянутся до болячек и ноготками снять зуд. Измерив температуру и увидев на экране приемлемые 38 и 1, Шастун аккуратно снимает с девочки мокрую футболку и накрывает простынёй.       — Папуля, полежи со мной, — в бреду шепчет она, схватившись горячей ладошкой за руку Антона.       Он не папа, но отказать подопечной не в состоянии. Скинув обувь, забирается на двуспальную кровать, в которую «магическим» образом превратилась небольшая кроватка девочки, пока они изучали Северную столицу, и укладывается на значительном расстоянии от неё. После возвращения и самого Антона ждал сюрприз. Низкое кресло в его спальне у окна, в котором он с трудом мог усесться со своими несуразными конечностями, заменили на комфортный реклайнер. Он уже успел оценить его. Но поблагодарить «волшебника» так и не смог, в который раз не сумев разобраться, чем продиктована забота Попова.       Прошли ровно сутки с момента, когда они говорили с Арсом в последний раз. И он уже так сильно, так бессовестно скучает. Осень выгнала Шастуна с облюбованного места возле бассейна на улице, где он читал, пока Кьяра играла во дворе. Не так давно — в поисках Печеньки — он забрёл на территорию фитнес зала, там Арсений тренировался несколько раз в неделю по утрам, и обнаружил крытый бассейн. Необычная подсветка снизу создавала впечатление, что в нём нет дна. В который раз Антон пожалел, что не умеет плавать. После «знакомства» с бассейном на улице, желание окунуться его больше не посещало, но крытый будто манил нырнуть в свои ласковые воды.       Вчера, пока босс укладывал Кьяру, Шастун обосновался на двухместном комфортном шезлонге, прихватив с собой ноутбук. Он хотел немного размять руки и вспомнить о том, что такое писательство. В планах было дописать сказку, которую начал ещё перед днём рождения Мелочи, но в реальности просто сидел перед ноутбуком и тупо пялил в документ. Пальцы нервно тарабанили по колену, видимо, даже не планируя хоть что-то делать. Под опущенными веками — Арсений. Его такая редкая улыбка, когда он знакомил Антона с алкогольными коктейлями на балконе отеля в Санкт-Петербурге, пока они ехали на берег ладожского озера, и Попов интересовался, откуда такое внимание к его лицу. Этих моментов так много. Как на экране старого диафильма, картинки сменяли друг друга, соперничая за право остаться в памяти, и снова сделать больно.       Шастун резко вздрогнул и открыл глаза, когда Арсений уселся рядом с ним на шезлонг. Ноутбук Антон захлопнул громко и прикусил губу в надежде, что матрица не полетела.       «Здесь и другие есть», — пронеслось у него в голове, и он постарался незаметно отодвинуться на самый край.       — Напугал, — голос слегка хрипел, и Шастун откашлялся, чтобы придать ему уверенность. В последнее время он был жесть какой неуверенный. Особенно в те моменты, что босс находился так близко. Особенно в хлопковом тёмном халате. Видимо, планировал окунуться перед сном. Пришло время сваливать в спальню. — Уснула?       — Да, мы читали стихи из твоей книжки. Она мне читала в этот раз, — хмыкнул Попов, удобнее устраиваясь в кресле с виниловым покрытием. — Серый не подвёл. Двуспальная кровать, реально круче, чем предыдущая кроватка.       — Ты не забыл подложить валики с двух сторон, чтобы она не упала во сне? — спросил Антон, а у самого в голове тревожным похоронным набатом звучало слово «Питер». Лучше бы Арсений не упоминал о нём.       Прошло пять дней, как они вернулись в Москву, и непрошенные чувства продолжали крутить внутренности Шастуна. И договориться разуму с сердцем было заведомо проигрышным вариантом. Мозги словно отшибло или они остались в городе, построенном на болотах более трёхсот лет назад. Так и в голове Антона было болото. Мысли перетекали хаотично, точно натыкались одна на другую. Выводили из состояния равновесия так сильно, что в начале недели он даже малодушно подумывал уволиться. Принять окончательное решение не позволило наличие в его жизни девочки. Но он ещё в раздумьях. Так что в тот момент лучше бы Попов не говорил о Санкт-Петербурге. Лучше бы вообще молчал. Каждое слово, пропитанное вкрадчивой интонацией, иногда повелительными нотками и чувственной хрипотцой резало его без ножа. Голос Арсения даже снился ему теперь. А ещё руки: длинные пальцы, широкие ладони, сетка вздувшихся вен на предплечьях.       Пару дней назад одно из таких сновидений заставило подскочить его среди ночи в поту. Сердце неистово билось где-то в горле. Ему снились эти самые руки на его собственном теле. Уснуть он больше не смог, пришлось вытравливать фантомные прикосновения с помощью ледяного душа. Жаль, что холодная вода не подействовала на голову, которая даже кружилась, когда Попов был рядом.       — Подложил, — кивнул Арсений, с прищуром осматривая долговязую фигуру няня, пока тот скользил уставшим взглядом по неподвижной поверхности подсвеченной снизу воды. В помещении было тепло, и Шастун скинул носки, запихнув их в домашние кеды на полу. И Попов вдруг поймал себя на мысли, что залип на пальцах его ног: длинные, ровные с полумесяцами коротких ногтей. Словно почувствовав чужой взгляд, Антон уселся по-турецки и на автомате вынул из кармана электронку. Чертыхнулся чуть слышно, когда понял, что едва не закурил в доме, — а кто виноват, мозги-то в Питере остались — и снова спрятал одноразовую сигарету в карман. — Да кури уже, Кьяра же не тут. Нам надо поговорить.       — Тебе кажется, — вскинув голову и не подумав, выпалил Антон. Стушевался и покраснел под насмешливыми искрами, которые вспыхнули в ледниковых глазах. Он знал, что ведёт себя странно. Даже в тот момент поймал себя на мысли, что ему хочется уткнуться носом в сгиб тёплой шеи, чтобы глубоко вдохнуть аромат чужого парфюма. Что за бред? — О чём поговорить?       — Я рано утром улетаю в Хургаду.       — Зачем тебе в Египет? Надолго? Уже замёрз в Москве? Погреться решил? Кьяре сказал? — вопросы сыпались один за одним, выдавая Шастуна с потрохами.       — Скучать будешь? — наклоняясь к парню, проникновенно спросил Арсений, на что Антон с возмущением фыркнул.       — Я тебе что девчонка, парень которой в армию уходит?       — Всё ещё та тягомотина с представителя аэропорта, — вернувшись к серьёзному тону, ответил Попов. С запинкой. И Антону показалось, что тот чего-то не договаривает. Но в конце концов, дела авиакомпании его не касались. — Смотаемся с Пашей на четыре дня. Замёрз как собака, если честно. Мартышке объяснил, когда укладывал — она меня отпустила, — скопом ответил на все вопросы. — Вы же справитесь без меня?       — Конечно, — деловито кивнул Шастун и, спрятав носки в карманы, начал натягивать обувь.       — Поплавать не хочешь? — предложил Арсений, указывая подбородком на бассейн.       — Так я ж это, не умею. Лучше спать пойду, — и добавил еле слышно, переходя на французский язык, — мне ещё стириптиза с тобой в главной роли не хватает для полного счастья.       — И тебе спокойной ночи, — сбросив с плеч халат, на русском откликнулся Попов в спину Антона.       «Раздевайся!»       Выныривая из полудрёмы, Антон скатывается с постели и больно ударяется коленями о наливной пол детской комнаты. Пирометр выскальзывает из потной ладони, улетая куда-то под новую кровать. К горлу подступает едкая кислота, сердце норовит вспороть грудную клетку изнутри. Страх, который, казалось, он поборол несколько лет назад, снова сковывает его в своих удушливых объятиях.       — Всё хорошо, — беззвучно убеждает он сам себя. Очертания в занимающемся рассвете спальни девочки постепенно успокаивают бешеное сердцебиение. Он приваливается спиной к краю кровати и усиленно трёт лицо. Тянется за айфоном, оставленным на тумбочке, и фиксирует время. Почти семь. В последний раз, когда он смотрел на экран, было около шести. Не ожидал, что уснёт, но ночное бдение возле Кьяры, температура которой скакала будто на батуте, диктует свои правила.       Кое-как изловчившись, Шастун дотягивается до термометра и сразу же проверяет температуру: 37,3. И только сейчас понимает, как сильно устал. Потягивается, чтобы разгрузить затёкшие мышцы, и вращает головой. Уже решает, что надо умыться и, возможно, сходить за зелёным чаем, который ещё со студенческих времён всегда тонизировал лучше, чем кофе, когда дверь тихонько приоткрывается, и в комнату заглядывает Сергей.       — Как Карапуз? — негромко интересуется он, поправляя на Кьяре тонкую простынь.       — Всё в порядке, — как-то неуверенно отвечает Антон, словно пытается убедить самого себя, что ничего страшного не произошло.       — Ты не спал? — Серый с тревогой оглядывается мятую одежду и такое же лицо. — По физиономии твоей вижу, что нет. Иди, прими душ и отдыхай. Я присмотрю за ней.       — У тебя разве нет дел? — парень чувствует, что запас энергии на исходе, но оставить подопечную сложно.       — Сегодня суббота, Тох, — хмыкает Матвиенко и молча берёт у Антона пирометр. — Так что я совершенно свободен, как разведёнка под пятьдесят на дискотеке «Кому за».       — Ну хорошо. Кьяра, наверное, скоро проснётся, — нерешительно и всё ещё с сомнением.       — Иди, — Серый слегка подталкивает в спину в направлении его комнаты. — Не переживай. Ночная смена опять твоя. — Ах, да. Забыл сказать. Попов писал: они задержатся.       — Надолго?       — Должны вернуться в пятницу на следующей неделе.       Это долго для Шастуна. Мучительно долго. Он прикрывает дверь и медленно бредёт к постели, напрочь забыв, что планировал принять душ. Падает на живот и обхватывает подушку руками, зарываясь в белоснежный страйп-сатин носом. Когда Арсений далеко, Антону снова становится страшно. Точно босс стал местом силы и спокойствия. Тем местом, в которое в череде беспокойных будней постоянно тянет вернуться. А без него плохо: одиноко и тоскливо. И вообще никак. Поставив своему настроению диагноз «говно», Шастун проваливается в сон.

***

      Шереметьево шумит: гудит и бурлит, как разливающаяся по весне Волга. Арсений, опустив сумку с вещами на пол, замирает на пару мгновений на выходе из зала прилёта и глубоко втягивает через нос запах аэропорта. Он дома.       Четыре дня, за которые он с Пашей планировал решить дела, растянулись практически на неделю. Но вернулись они не с пустыми руками: уже в конце ноября — практически через месяц — борт авиакомпании Clarus Airlines выполнит первый рейс в страну с бескрайней пустыней, великим прошлым и, что уж греха таить, отелями с концепцией «Всё включено».       — Посадка идеально прошла, — замечает Добровольский, останавливаясь рядом с Арсением, и прячет телефон во внутренний карман пальто: отчитался жене, что приземлились.       — Ага, пилот решил повыпендриваться, — глубокомысленно отзывается Попов, выглядывая в толпе встречающих Илью. Была бы возможность, он бы на боинге, на котором они летели, приземлился в посёлке. Настолько соскучился по дочери. — Я завтра дома останусь, если буду нужен, то позвони, — добавляет он и уже планирует пожать другу руку, чтобы попрощаться.       — Подожди, — вскидывает ладонь вверх Паша. — Поедим, посидим? Отметим удачную сделку? Ляся ужин приготовила. Набирай Серому, пусть хватает Кьяру и приезжает к нам. Твой пацан там заплюхался, наверное. Отдохнёт как раз.       — Я не думаю, что он сильно перенапрягся за эти дни, — хмыкает в ответ Арсений. — Я звонил несколько раз, дома всё в порядке.       — Давай, Арс! — продолжает уговаривать Добровольский, положив руку на плечо Попова. — Не переживай, если что, мои оба переболели.       Арсений уже собирается уточнить, о каких «моих» идёт речь и какая именно хворь приключилась с ними, когда пышная мадам перед ним отодвигается в сторону, и он замечает знакомую бороду. Но не светлую и рыжую, а тёмную. Да и ростом эта «борода» не вышла.       Сергей стоит, засунув руки в карманы. Перекатывается с пяток на носки и улыбается так сильно, что впору надевать солнечные очки.       — Здоро́во, Матвиеныч, — первым реагирует на него Паша, — лёгок на помине. Мы как раз о тебе говорили.       — Так, Воля, я не понял, кто чем болел, — пытается вставить Попов, одновременно кивая Сергею. Он, конечно, удивлён, что друг лично приехал встречать его, но сейчас немного другие мысли заботят его голову.       — Да никто не болел, все живы — здоровы, — отмахивается от него Добровольский, и у Арсения складывается впечатление, что только что был активирован режим «Я адвокат, и хрен вы из меня что вытащите». — Вот, уговариваю Арса поехать к нам, — обращается уже к Серому.       — Парни, хочу домой, так что в следующий раз, — отвечает Попов, подхватывая сумку, и они втроём выходят из терминала, чтобы разойтись в разные стороны: Паша оставил свою машину на подземной парковке, а Матвиенко — на многоуровневом паркинге.       — Где Макар? — спрашивает Арсений, укладывая вещи в багажник. Громко фыркает, натыкаясь взглядом на буквы на номерном знаке, которые складываются в ёмкое и лаконичное «ХЕР». Уже пристёгиваясь на пассажирском сидении Porsche, добавляет: — Выходной взял?       — Нет. В данный момент, — отвечает Сергей, цепляя телефон на специальный держатель на лобовом стекле и сверяясь с часами на экране, — на мойке.       — Что за несанкционированные банные процедуры? — как бы лояльно Попов не относился к водителю, сейчас в нём начинает закипать злость. — Илья пренебрёг обязанностями и укатил мыть машину?       Сергей уже планирует нажать кнопку, чтобы запустить двигатель, но, глубоко вздохнув, хрустит суставами пальцев и поворачивается к Арсению.       — Что с Кьярой? — вопрос вылетает на автомате. Сердце бешено стучит где-то в горле, и паника начинает медленно просачиваться под кожу. Серый не приехал бы сам, если бы всё было в штатном режиме. Он занимался бы своими делами, его встретил бы Макар, а дочь в целости и сохранности сидела бы под боком у Шастуна. — Или с Антоном? — Попов даже объяснить не может себе, почему при мысли о возникновении чрезвычайной — потенциально чрезвычайной — ситуации, он думает в первую очередь не только о дочке. Почему ставит Шастуна на один уровень с ней? Когда всё изменилось? Когда он начал беспокоиться о парне наравне с Кьярой? Но на анализ нет ни сил, ни терпения. Предчувствие беды словно высасывает последние силы после утомительного перелёта. — Серый, да скажи уже что-нибудь, — голос подводит его и срывается в конце фразы.       — Арс, всё хорошо, — отвечает Матвиенко, и по его бородатому лицу расплывается успокаивающая улыбка, на всякий случай, вдруг слов не хватит для того, чтобы друг перестал паниковать. — Поехали, Карапуз с ума сходит, так сильно хочет тебя увидеть. У Антохи глаз уже дёргается, — негромко добавляет он и наконец заводит машину.       — Ты меня не проведёшь, — цокает Арсений. — Макар уехал на мойку, ты меня тут встречаешь как верная спутница. Давай уже, не томи.       — Я же говорю, никаких серьёзных проблем, — окидывает Попова быстрым взглядом, после чего сбрасывает бомбу, — Кьяра заболела.       — Как заболела? — переспрашивает Арсений. Его раскатистый голос многократно отражается о гладкую кожаную обивку салона, так, что Матвиенко резко вздрагивает и, на мгновение теряя управление автомобилем, чуть не сбивает мусорку, так некстати «выскочившую» на проезжую часть. — Я же спрашивал, как ваши дела.       — Она болела, — качает головой Сергей, возвращая контроль над автомобилем, — а сейчас выздоровела.       — Что с ней? Простуда, ковид, аппендицит? Она что-то сломала, да?       — Ты первоклассная истеричка, Арс, ты в курсе? — тяжко вздыхает Матвиенко. — Неужели ты думаешь, что мы не поставили бы тебя в известность, если бы с ней было что-то серьёзное? — снова коротко смотрит на друга и переводит взгляд на дорогу. — Не успокоишься — вообще ничего не скажу. Будешь до посёлка терпеть.       — Ладно, ладно, я спокоен, — снижая градус напряжения в голосе, сдается Попов. Проводит ладонью по лицу и медленно выдыхает. Шесть лет назад он доверил жизнь и здоровье дочери Сергею. Если бы что-то случилось из ряда вон выходящее, ему бы сообщили. — Прости.       — У Кьяры ветрянка, — выдаёт Матвиенко. — Но сейчас уже всё хорошо. Антон прекрасно справился.       Арсений прикрывает глаза. Облегчение мягкой волной омывает его уставшее тело.       — Почему он не позвонил мне?       — А с каких пор это должен делать Антон, а не я? — пыхтит Матвиенко, выражая высшую степень показной обиды. — Это же я твой друг, начальник твоей службы безопасности. А ты только о парне и думаешь, — замечает он.       — Да не ревнуй, — тянет Попов и протягивает руку, чтобы пощекотать Сергея под подбородком. Но тот, продолжая хмуриться, ловко уворачивается. Но эта мысль цепляется за разум и никак не хочет оставлять его. Он думает о Шастуне, когда считает, что дома, что-то произошло. Когда возмущается, что ему не сообщили о болезни дочери. Он думает о нём.       Он слишком много о нём думает.       Не переставая…       — Вообще, парень пытался настоять. Это я сказал не беспокоить тебя, — сменяет гнев на милость Матвиенко и продолжает диалог. — Эта Хургада даже нашему повару снится уже, настолько затянулось всё. Ты бы сорвался. А я знаю, как ты мечтаешь запустить коммерческие рейсы за границу. Антон не отходил от Карапуза, честно. Врача нашёл, когда мы не смогли дозвониться ни до семейного терапевта, ни до фельдшерского пункта у нас.       — Температура была?       — Была пару дней, сейчас всё хорошо.       — Хорошо, — повторяет Арсений, чувствуя, как это слово греет душу. Он удобнее откидывается на сидении, замечая, что они практически добрались до дома. Попов не удивится, если ГосУслуги скоро порадуют Серого фото его «ласточки», когда придёт штраф о превышении скорости. — Подожди-ка, — снова становясь серьёзным, Арсений супит брови и вспоминает приглашение Паши на ужин в аэропорту, — Воля в курсе, да?       — Шастун пару раз советовался с Лясей по поводу течения болезни, — кивает Сергей. — Роберт с Софией переболели ветрянкой два года назад. Я знаю, что она сказала Воле. И это было общее решение скрыть от тебя. Короче говоря, Антон единственный, кто был не на нашей стороне, — хмыкает он. — Ну что? Порядок? Передумал убивать меня?       — Я ещё не решил, — пытаясь сохранить лицо, отвечает Попов. — Месть, как говорится, холодное блюдо. Подсыплю тебе как-нибудь таблетки для подавления влечения, будешь знать. Потом ничего другого не останется, как играть со своими цыпочками в карты.       — Признавайся, Антон кусал тебя? — снова зыркает на Арсения своим насмешливым взглядом.       — Нет, к чему такой вопрос? — не разобрав иронии, откликается Попов.       — Арс, я поэтому и приехал за тобой сам, чтобы успокоить перед встречей с пацаном. Но ты меня реально удивил. Это на тебя так Антонотерапия действует?       — Иди ты, — хмыкает в ответ Арсений, а самому катастрофически сложно скрыть улыбку. Он возвращается домой.       Под тихий — понимающий — смех Матвиенко они сворачивают на улицу, где расположен особняк, и по груди разливается тепло: Кьяра, под зоркой охраной няня, укутанная как первооткрыватель Северного Полюса, стоит у ворот, уныло ковыряясь носком ботинка в замёрзшем, но ещё не покрытом снегом асфальте. Машина идёт практически бесшумно, и девочка не сразу замечает её приближение.       — Папуля! — и больше ничего не надо. Только этот голос, эти глазки, которые лучатся радостью и неподдельным детским восторгом. А ещё её маленькое тело, которое врезается в Арсения, едва он успевает присесть на корточки. — Папуля, ты вернулся, — на грани слышимости шепчет она, уткнувшись ему в шею, и обнимает так сильно, что, кажется, хрустят позвонки. — Ты загорел, — тянет и, слегка отклоняясь, внимательно рассматривает лицо отца. — Я тоже хочу на море.       — Мы обязательно съездим отдохнуть, ближе к Новому Году, — уверенно даёт обещание он.       Непоседа уже норовит сбежать, но Попову так мало её. Он подхватывает девочку на руки и, поймав взгляд Сергея — мол, захвати вещи, — подходит к калитке.       — Ну здравствуй, доктор Айболит, — ровным, ничего не выражающим тоном приветствует он Шастуна, который подобравшись стоит в ожидании выговора. — У вас тут, я слышал, произошло небольшое ЧП.       Парень отрицательно машет головой, потом, спохватившись, несколько раз кивает, а затем и вовсе замирает, словно исчерпал функции, заложенные в него. Сдувается, и точно становится ниже ростом. Стоит, с «интересом» разглядывая щербинки на тёмном асфальте.       — Скажу только один раз, и больше повторять не буду, — снова этот голос, который пробирает до каждой клеточки организма, обволакивая своей вкрадчивой интонацией, когда Арсений слегка наклоняется к Антону и шепчет на ухо, — спасибо.       Шастун резко вскидывает голову, получая в радужках цвета летнего неба подтверждение. А ещё он теперь ощущает себя совсем как Кьяра. Наверно, будет неприлично и в высшей степени позорно запищать от радости: Арсений вернулся и даже ну ни капельки не злится. А он взрослый и здравомыслящий мужик. Ну, со здравомыслием Антон слегка перегибает. Рядом с Поповым он чувствует себя, скорее, безмозглым. А что можно поделать? Он банально соскучился. По глазам напротив видно, что его чувства в данный момент взаимны, хоть босс и вкладывает в них нечто иное.       Мужчина удобнее перехватывает девочку, которая уже во всю играет в гляделки с Матвиенко, и протягивает ладонь для приветствия. Шастун теряется: что-то новенькое. До этого работодатель обычно ограничивался кивком, приправленным — ещё до того, как нянь переехал — «ещё минута, и было бы опоздание». А сейчас смотрит, склонив голову, и улыбается. Именно той улыбкой, которую так любит Антон.       — Привет, — наконец, отмирая, просто произносит он, отвечая на крепкое рукопожатие.

***

      Будничная рутина нисколько не угнетает Антона, ведь с таким ребенком, как Кьяра, о дне сурка можно даже не переживать. Болезнь малышки постепенно сходит на нет, поэтому она возвращается в положение «вечного энерджайзера» и не даёт заскучать.       Ветрянка Кьяры продлилась чуть дольше и сложнее, чем Шастун предполагал. Девочка вредничала, не хотела мазаться зелёнкой, потому что «Тоша, я буду похожа на лягушку!» Пришлось рисовать и себе на руках изумрудные точки, после чего объяснять, что на каждую лягушку найдётся принц. И если в первые дни, когда маленькая Попова лежала с температурой, Антон лишь сидел рядом и менял холодные компрессы, то когда она более-менее пришла в себя, то начала требовать развлечений. Лепка из воздушного пластилина, рисование и готовка быстро ей наскучили, поэтому пришлось экстренно придумывать новые занятия.       На Москву внезапно обрушился мощный двухдневный снегопад, поэтому к вечеру вторника во дворе появляется несколько сугробов. Шастун, проконсультировавшись с врачом, решает поиграть с Кьярой на улице. Он укутывает девочку в тёплую куртку, повязывает шарф, который прикрывает половину лица, натягивает шапку под недовольный бубнёж и подаёт варежки.       — Тоша, я похожа на капусту, — сдувает со лба прядь волос, выбившуюся из-под шапки, после чего заправляет её за ухо.       — Кьяра, на улице минус восемь, приближается зима. Ты же не хочешь заболеть? — Шастун застёгивает куртку и думает о том, что нужно забрать одежду потеплее.       — Тогда тоже надевай шапку, — ворчит Кьяра, недовольно косясь на няня.       — Я ещё не забрал её из своей квартиры. Но честно надену капюшон, — он подтверждает свои слова действиями, но девочку этот расклад не устраивает. Она задумчиво хмурит брови, отчего в очередной раз проявляется её сходство с отцом: у Антона сжимается сердце. — Жди тут, — отдаёт приказ малышка и, стянув ботинки, бегом несётся в сторону лестницы.       Кьяры нет не больше пяти минут. Шастун за это время успевает проверить телефон на наличие непрочитанных сообщений. Там висит одно от Журавля и пара от мамы. Он быстро печатает ответ обоим, после чего слышит топот детских ножек. Девочка приближается к нему с огромным ядерно розовым шарфом.       — Ты не пойдёшь гулять, пока не наденешь его, — безапелляционно заявляет она, уперев одну руку в бок.       — Мелочь, это я должен заботиться о тебе, а не наоборот, — Антон присаживается на корточки, с теплом улыбаясь ей. Но Кьяра накидывает ему на шею шарф и кладёт ладошку ему на щёку, хихикая, когда щетина царапает кожу.       — Кто сказал, что я не могу заботиться о тебе? — она смотрит ему в глаза, но этот цвет, он впивается в душу, терзает её, оставляя рваные раны. Шастуну хотелось бы, чтобы другой обладатель такого взгляда смотрел на него так. Но это невозможно. — Дима говорит, что мы должны заботиться о тех, кого любим.       — Дима прав, Мелочь, — он усмехается, но как-то горько.       — Вот поэтому, — протягивает Кьяра, завязывая шарф, как удавку, — папуля заботится обо мне, как и о тебе. И я буду заботиться о вас обоих.       От улыбки не остаётся и следа. Антон мечтает, чтобы в жизни всё было так просто, как и у этой маленькой, улыбчивой, открытой девочки. Чтобы кошки не раздирали внутренности каждый раз, когда он встречается взглядом с её отцом. Шастун тяжело сглатывает, стоит смыслу её слов дойти до мозга окончательно.       — Всё, пойдём скорее, — отвечает он, незаметно расслабляя узел на шее.       Антон падает в сугроб спиной, раскинув руки в разные стороны. Он проваливается глубоко. Снег трамбуется под ним, поэтому не получается встать с первого раза. Руки и шею обжигает холод, но он его практически не чувствует. Зато голова проветривается от незваных мыслей. Кьяра хохочет рядом с ним и подначивает, когда очередная попытка подняться не венчается успехом. Она протягивает руку, но вместо того, чтобы встать, Шастун тянет её на себя, в результате чего малышка оказывается рядом, полностью в снегу.       Они проводят на улице чуть меньше часа: валяются в сугробах, кидаются снежками, даже лепят небольшого снеговика, для которого Антон находит в холодильнике морковку, а Кьяра — две пуговицы. Шастун только многим позже узнает, что она отрезала их от старой футболки Арсения, которую тот всё собирался выкинуть.       Попов, вернувшись из офиса, не находит дочь и няня в доме, но слышит заливистый хохот во дворе, поэтому двигается на звук. Обе пропажи находятся на улице. Кьяра убегает от Антона, а тот усиленно делает вид, что никак не может догнать её, чтобы запустить в спину «снаряд». Девочка замечает отца и резко сворачивает к нему, в попытке спрятаться в его объятиях. К сожалению, Шастун швыряет снежок до того, как успевает оценить положение. Белый комок, выпущенный явно со снайперской сноровкой — нужно спросить у мужчины, в каких войсках он служил, — уже врезается ровно в яблочко: в лоб Попова.       Антон замирает, едва не запутавшись в своих ногах. Кьяра взвизгивает, прикрывая лицо руками, но тут же отодвигает их — мокрые варежки неприятно ощущаются на коже. Немая сцена затягивается: Арсений остервенело проводит ладонью по лицу, сбрасывая снег, уже начавший таять.       — Папуля, привет, — пищит Кьяра, аккуратно отступая на шаг. Даже она понимает, что отец не в восторге от произошедшего.       — Кажется, ты собиралась поприветствовать меня по-другому, — мужчина опускает мгновенно теплеющий взгляд на дочь и садится на корточки, широко улыбаясь и разводя руки. — Давай-ка заново.       Кьяра отходит ещё на несколько шагов, после чего с веселым визгом бежит к отцу, бросаясь тому на шею. Тот подхватывает её с такой лёгкостью, словно ей всё ещё годик, после чего несколько раз крутит. Девочка начинает тараторить, рассказывая о том, как прошёл день, что они с Антоном учились готовить блинчики, что убирались в комнате и пытались дрессировать Печеньку. Он слушает, не переставая улыбаться. А Антон смотрит на это едва ли не со слезами, так как в глазах Попова бесконечная, искренняя любовь.       — Так, Мартышка, это всё безумно увлекательно, но дуй в дом. Включай чайник и переодевайся. Пора греться, ужинать и готовиться ко сну, — он аккуратно ставит дочь на крыльцо, после чего подталкивает её в сторону двери. — А мы пока с Антоном поговорим.       — Хорошо, но я не замёрзла. Даже нос тёплый, можешь проверить, — она коротко показывает родителю язык и уходит заходит в дом.       — А теперь ты, — ровно произносит Арсений, у Шастуна все внутренности вниз ухают. Беды не миновать. Работодатель меняется в лице, смотрит теперь без тени улыбки. И медленно подходит, больше похожий на зверя, загоняющего свою добычу в угол. — Ты нормальный, скажи мне?       — И тебе привет, Арс. Что не так в этот раз? — Антону хотелось бы, чтобы в голосе было больше уверенности, а не усталости. Чтобы он не был похож на блеющего ягнёнка.       — На улице минус восемь, а ты раздетый в снегу валяешься! — рычит он, приближаясь чересчур близко, чтобы Шастуну было комфортно.       — Ой, Арсений, не начинай, пожалуйста. На Кьяре тёплые свитер и куртка, на ногах шерстяные носки. Шапка, шарф, варежки. У меня всё было под контролем, она не замёрзла. Если хочешь — иди и проверь её руки, ноги, нос. Ей было тепло!       — Ты дурак, что ли? — прерывает гневный монолог Попов. — При чём тут Кьяра, я про тебя говорю! — они оба забывают о том, что решили не кричать друг на друга, поэтому разговаривают, явно превышая допустимый уровень децибел. — Щиколотки открыты, кроссовки летние, шапки нет. Руки красные, а ты без перчаток в снежки играешь. Шило в заднице или детство заиграло? Мозги твои где, заболеешь же.       Антон не находится, что ответить. Он был готов к чему угодно, но никак не к претензии по поводу него самого.       — Иди в дом! — у Арсения ноздри раздуваются от того, насколько он зол.       — Я не пойму, ты чего орёшь на меня? — наконец приходит в себя Шастун. Непонимание действий Попова приводит к тому, что он сам начинает злиться.       — Да потому что ты как ребёнок, — выплёвывает Арсений и разворачивается на каблуках, чтобы уйти. Для него разговор окончен.       — Ты что это, заботу так проявляешь? — прилетает в спину.       Антон неосознанно проводит параллель со словами Кьяры про любовь и заботу. И замирает, ожидая ответа. Внутренности сводит от внезапно появившегося волнения. Он надеется, но на что? Даже если ответ будет положительный, то ничего не будет значить. Только не для Арсения.       — Если ты заболеешь, то замену будет найти проблематично, — хрипит Попов, не понимая, почему голос подводит. — Так что живо в тепло, Шастун!       Он не понимает ничего: ни себя, ни свои поступки, ни Антона. Вопросов в голове больше, чем ответов. Что происходит с Шастуном? Почему его самого это волнует? Почему ему хочется проявлять заботу о няне? Почему мозг отключается в присутствии Антона?       И какого черта все вопросы крутятся вокруг этого человека?!

***      

      Арсений еле сдерживается, чтобы не просить Илью проигнорировать пару знаков. Он нетерпеливо крутит телефон в руке. На красном светофоре чертыхается под нос, но это не может заглушить радость: он возвращается домой. И даже раньше, чем обещал вчера дочери. Его ждёт вкусный ужин, который мартышка с Антоном обещали приготовить к его возвращению. Арс и раньше любил этот момент. Но чаще всего тот был пропитан усталостью и калейдоскопом мыслей по поводу работы.       Всё изменилось. Теперь он каждый раз несётся домой как на крыльях. Время с Кьярой ничем не заменить, оно бесценно. В этом Шастун был прав. Теперь практически каждый вечер он играет с ней, смотрит мультики, вдобавок ко всему рисует, чего никак от себя не ожидал раньше. Недавно он привёз флипчарт, и восторгу дочери не было предела.       Макар ещё не припарковался, а Попов уже открывает дверцу, чтобы выбраться из автомобиля. Он кидает отрывистое «до завтра» и бегом поднимается по ступенькам. Ощущение, словно ему снова двадцать, что на улице не середина осени, а самый разгар весны. Не смущает ни противный мокрый снег, который пытается пробраться за воротник кашемирового пальто, ни слякоть, что снова отвоевала свою возможность «радовать» москвичей.       Устроив верхнюю одежду в шкафу прихожей, он стаскивает обувь и бесшумно проходит вглубь дома. Хотя, если бы он забрался в особняк, разбив окно и свалив по пути фито-стену, он всё равно остался бы незамеченным. Из хореографического зала на втором этаже доносится громкая музыка: у Кьяры танцы. Он ни разу не видел её занятий, но Антон говорит, что она делает определённые успехи, несмотря на то что недостаточно уверена в себе. У подножия лестницы он чуть ли не спотыкается о Печеньку и в последний момент неуклюже перепрыгивает через неё. Арсений уже наклоняется, чтобы подхватить кошку с пола, но та — ну честное слово — недовольно щурится и, развернувшись в сторону кухни, вальяжно покидает его общество. Попов слегка зависает от такого явного пренебрежения человеком, который кормит её. То есть им. Он твёрдо решает для себя, что с этого дня больше не будет поставлять ей провиант, и снова возвращает своё внимание к музыке. Современный хит гремит едва ли не на весь посёлок, и Арсений, заряжаясь его неукротимой энергией, достигает открытых дверей зала, но замирает как вкопанный, забыв почему так стремился сюда.       В центре просторной зеркальной комнаты его мартышка танцует с Шастуном. Её крошечные ножки в профессиональных туфельках плавно переступают под чёткий счёт преподавательницы, которая активно дирижирует в такт мелодии. Руки Кьяры кажутся крохотными в широких ладонях няня. Ну а про то, что партнёр по танцам едва ли не в два раза выше девочки, и говорить не стоит.       Шастун не умеет танцевать от слова совсем. Он полностью оправдывает эпитет, которым Попов наградил его при первом знакомстве: в данный момент он выглядит не просто как шпала, а как неуклюжая и косолапая шпала. Но при этом он не высказывает ни тени недовольства или смущения. Как старший товарищ, всеми силами старается поддержать свою подопечную. Арсений ловит кончиками пальцев улыбку. Сцена комичная, но до одури тёплая. Она хватает сердце мужчины своим невидимым кулаком и сдавливает его так сильно, что Попову перестаёт хватать кислорода, чтобы сделать полноценный вдох.       Он уже решает обнаружить своё присутствие и отбить «даму» у Антона, когда тот вдруг замирает и медленно оборачивается на девушку. Попов уже заносит ногу над порогом, чтобы сделать шаг, но резко опускает её и снова скрывается в полутьме коридора. Потому что Шастун делает то, что Арсений от него никак не ожидает: он подходит к девушке, которая переместилась на небольшую скамеечку, берёт её ладонь в свою, медленно проводит пальцами по тонкой коже, заглядывая в глаза, а после этого крепко обнимает.       — Какого…       От тёплых и проникновенных чувств не остаётся и следа. Их будто грубо стирают ластиком, оставляя после себя только сокращающую ярость. Желваки под гладко выбритой кожей начинают ходить ходуном, а пальцы на руках судорожно сжимаются в кулаки, которые так и хочется почесать. Один уверенный шаг назад. Ещё один. Попов, перепрыгивая через несколько ступенек, в мгновение ока достигает подножия лестницы, натягивает ботинки и прямо в рубашке выскакивает на улицу.       Пятьдесят метров до домика Сергея он преодолевает на автомате. Кортизол и адреналин, пирующие в крови вместе со злостью, не позволяют прочувствовать лёгкий мороз и по-зимнему стылый ветер. Матвиенко открывает быстро, поняв по громкому стуку, что спокойный вечер ему больше не светит.       — Выпить есть что? — врывается в небольшую гостиную Арсений.       — Откуда? Ты сам прикончил последнюю бутылку виски, — закрывает за ним дверь Сергей. — Что-то случилось?       — Я его придушу вот этими вот руками, — Попов трясёт ладонями перед лицом друга, будто тот с первого раза не поймёт, какими именно. — А потом вышвырну из своего дома. Совсем ничего нет?       — Ни капли, — уверенно отвечает Матвиенко, даже не пытаясь вникнуть в последовательность запланированных Арсением действий. — В чём на этот раз «провинился» твой Антон?       — Серый, по-братски, сгоняй ко мне за бухлом, — настойчиво просит Попов, открывая шкафчики — которые за ним терпеливо закрывает Сергей — в поисках спиртного. Он даже пропускает мимо ушей тот факт, что в какой-то момент Антон стал «его».       — Ты можешь выражаться более понятным языком? — горестный вздох Матвиенко громко звучит на небольшой, идеально чистой кухне. — И вообще ты слишком много пьёшь в последнее время.       — Он просто издевается надо мной, — Арсений, мастерски игнорируя последнее замечание, не оставляет попыток найти бутылку вискаря, даже в отсек с мусорным ведром заглядывает. — Ходит там по дому и обнимается со всеми подряд.       — Господи, эта дружба меня погубит, вот знал же, что ты ненормальный, всегда знал, — в поисках высших сил, Сергей закатывает глаза к потолку, но натыкается несчастным взглядом только на деревянные балки. — У меня есть бутылка коллекционного вина, но я её берегу для особенной гостьи.       — Я твоя «особенная гостья», Серый, — безапелляционно вставляет Попов. — Давай её сюда. А для твоей дамы сердца я принесу абсент, одной рюмки хватит, чтобы уложить её в горизонтальное положение.       — Арс, я удалю тебя из друзей в ВК, — бубнит Матвиенко. — Есть повод открыть коллекционную бутылку вина?       — Мне она нужнее.       — Шикарный повод, — стонет Сергей, но покорно плетётся к полке, до которой Арсений ещё не добрался, и достает пузатую бутылку с искривлённым горлышком и автоматический штопор. — Она стоит почти три косаря.       — А наша дружба бесценна, — с невозмутимым выражением лица парирует Попов. — Кстати, процент в фирме приносит тебе достаточно, чтобы купить вино и подороже. Научись считать деньги.       Через четыре часа, устав от бесконечного нытья Арсения и необоснованных — уж Матвиенко в этом уверен, как пить дать, — нападок на Шастуна, он откупоривает третью, действительно последнюю, бутылку вина. Попов не заморачивается с бокалом на тонкой ножке. Этикетом на этой кухне не пахнет, по крайней мере со стороны Арсения: тот хлещет напиток прямо из горла. Он ещё выскажет этому поганцу, что пришлось отменить свидание с девушкой, которую он добивался полгода. Правда, параллельно с несколькими другими представительницами прекрасного пола, но об этом история умалчивает.       — Слушай, Арс, я скажу это только один раз, а ты, пожалуйста, услышь меня, — устало вздыхает Сергей. — Ты сейчас ведёшь себя как ревнивая жена: что-то тебе показалось, ты что-то сам себе надумал и устроил проблему на пустом месте.       Попов пьян не до такой степени, чтобы не понять то, что ему говорят. Вот только мозг как желе. Он хочет возмутиться на нелицеприятное сравнение, но мысль ускользает от него так же быстро, как меняется погода в Питере.       — И что же мне делать? — это не просто вопрос. Это крик души. И на мгновение Матвиенко кажется, что они все на пороге катастрофы, которая надвигается на них со скоростью сошедшего с рельс поезда.       — Иди и поговори с ним, — просто отвечает Сергей и выпроваживает уже не сопротивляющегося друга за дверь.

***

      Антон недовольно стучит ногой по полу, пока моет руками посуду, оставшуюся после готовки. Кьяра снова плакала, потому что «папа обещал, что приедет пораньше, но не приехал, как обычно». Девочка досидела практически до отбоя, поглаживая Печеньку и скармливая ей половину от своей порции лазаньи. Шастун благосклонно закрывал на это глаза, делая вид, что он слепой до некоторых моментов.       Малышка сказала, что ей пора в кровать на полчаса раньше обычного. Шастун напрягся, ведь она не попросила почитать перед сном, или обсудить какую-нибудь тему, или позвонить папе, чтобы спросить, когда он приедет. Она молча встала, обняла няня и, подхватив под мышку котёнка, заявила, что может и сама уснуть. А Антон потом просто проверит. Шаст согласился, не стал возражать, ведь даже детям иногда нужно личное пространство.       И теперь он с рьяной злостью оттирает прилипший к лопатке сыр, словно это он — причина всех негативных эмоций. Но что по поводу настоящей причины? А реальный повод его злости сейчас неизвестно где, и неизвестно почему не пришёл домой, как обещал. Шастун швыряет чистую лопатку на сушилку и берёт нетронутую порцию. А ещё где-то глубоко внутри копошится смутное беспокойство, впрочем, упорно игнорируемое.       Свет горит только над гарнитуром, отчего он сидит в полумраке и жуёт лазанью. Вкус практически не ощущается, потому что мысли совершенно далеко от их с Кьярой кулинарного шедевра, да и от всего остального тоже. Арсений обещал ему, что изменится, что будет проводить больше времени с дочерью. И почему он — Антон — такой дурак, что поверил в эти слова? Он ведь действительно считал, что тем утром его услышали, что малышке больше не придётся тосковать по отцу. С другой стороны, Попов на самом деле держал слово. И говорил на балкончике в Питере, что понял всё. Так было до сегодняшнего дня. Продержался, конечно, чуть меньше трёх недель.       Антон откладывает вилку и встаёт, чтобы достать из холодильника маленькую бутылку с водой и осушить её в пару-тройку глотков. Пластик сминается в ладони с громким хрустом, а Шастун представляет совершенно другое: чужую шею с выступающим кадыком. Бутылка летит в отдельный контейнер под раковиной, издавая слишком много шума для безмолвного вечера.       Отходит к окнам и открывает на микропроветривание одно, только чтобы немного остудить голову. Есть желание пойти в своё укромное место между домиком Сергея и высоким забором, чтобы покурить, но он не может оставить Кьяру одну. Пусть и на пять минут. Поэтому приходится жадно вдыхать свежий, морозный воздух через тонкую щель. Но кислорода не хватает. И тут взгляд падает на дверь, ведущую во двор.       Какого чёрта он не додумался до этого раньше?       Делает пару шагов, чтобы дотянуться до горки снега, которую они с малышкой два дня назад выстроили у панорамных окон. Большая часть уже превратилась в грязное месиво, но верхушка ещё остаётся девственно чистой. Он сгребает горсть леденящего снега и сжимает его в комок, после чего проводит им по горящим щекам и шее.       Злость отходит на второй план. Остаётся щепотка негодования, толика обиды и тонна разочарования, что огромной скалой давит на грудь. Об ноги трётся что-то мягкое, заставляя вздрогнуть:       — Печенька, ты чего тут? — кошка только недавно научилась осиливать лестницу, ведущую на второй этаж. Теперь она кувыркается не с пяти ступенек, а с трёх. Животное не отвечает, только аккуратно прощупывает лапкой мокрый снег.       Шастун внимательно следит за ней, невольно изгибая губы в подобии улыбки. Печенька резко прыгает, оказываясь, что называется, «по колено» в снегу. После этого громко мяукает и отлетает от влаги. Шерсть на холке и спинке приподнимается, а детёныш ошарашенно таращит глаза на Антона, типа, это что за фигня такая?!       — Ну дурная, мокро же. Пойдём, протру лапки тебе. А потом проверим нашу Мелочь, — она совершенно не возражает, когда Шастун протирает полотенцем подушечки лап и быстро обдувает мокрую шерсть феном.       Они поднимаются наверх вместе. Печенька старательно взбирается по ступенькам, периодически утыкаясь носом в ноги Антона. Кьяра сопит, отвернувшись к стене. На тумбочке горит ночник, освещая большую книгу сказок. Шастун хмурится, когда не замечает в кровати плюшевого самолёта. Он осматривает всю комнату, пока кошка крутится у изножья, не в силах запрыгнуть на высокую поверхность. Самолёт оказывается под столом. Словно его швырнули через всю комнату. Мужчина подбирает игрушку и кладёт рядом с девочкой, после чего помогает кошке и уходит, тихо прикрыв дверь с тяжёлым вздохом.       — Надо же, кто пришёл, — тянет Шастун, когда замечает, что за барной стойкой сидит Арсений. Он включил подсветку, отчего кухня стала ярче. — Вспомнил, что у тебя есть дочь, которая ждёт? — вопрос срывается до того, как Антон его обдумывает. Это плохо, что рядом с Арсением его мозг словно уходит в спячку. Но что уж с этим сделаешь, слово — не воробей, и всё такое. Да и внутренний уровень импульсивности с того момента, как он познакомился с мужчиной, явно вырос.       Попов молчит. Поднимает голову, впиваясь своими ледниками прямо в душу, но молчит. И это напрягает Шаста. У Арсения взгляд не сфокусирован, что становится первым звоночком: тот не в себе. Мужчина подходит к раковине, едва пошатнувшись, и берёт стакан с сушилки, после чего опустошает порцию ледяной воды. Благо, Антон заранее набивает холодильник бутылками. В этом доме из холодных напитков обычно только алкоголь.       — Долго молчать будешь? — Шастун распаляется. Злится сильнее из-за этой игры в молчанку, а ещё из-за того, что переживал о нём. — Кьяра снова расстроилась, Арсений, — его имя как яд на пухлых губах, сейчас сжатых в тонкую линию. Его помятая рубашка, взъерошенные волосы, взгляд без толики вины. Всё это раздражает до скрипа суставов. — Ты снова бросил её. Она старалась, готовила, ждала, а ты не пришёл. Она танец новый учила, чтобы ты посмотрел, но ты снова опоздал.       Обычно Арсения злят нападки Антона, но сейчас взгляд мужчины совершенно безучастный. Он направлен куда угодно, но не на человека, что бросает в лицо обвинения.       — Я вообще-то пришёл сегодня пораньше. Даже, наверное, раньше, чем должен был, — хрипло произносит Арсений, опираясь бедром о столешницу. Руки он скрещивает на груди. Антон знает, что так Попов создаёт между ними некий «барьер», закрывается. Вот только почему? Неужели, он видит в Шастуне какую-то опасность?       — В смысле? Ты головой ударился?       — Да нет, в отличие от твоей, моя голова в порядке. Моё поведение нельзя приравнять к «аморальному», когда я на рабочем месте, — губы Попова изгибаются в подобие ухмылки, что больше похожа на звериный оскал. И Шастун всеми фибрами чувствует, что опасность исходит не от него самого. В этой ситуации Арсений явно на шаг впереди, поэтому и чувствует себя прекрасно, в то время как Антона колотит нервной дрожью, до холодного пота, от происходящего.       — Что ты несёшь? — делает большой глоток, пытаясь хоть немного потушить пожар внутри.       — А что, разве это я обнимаюсь с коллегой при ребёнке? — Шаст хмурится, пытаясь понять, о чём говорит этот сумасшедший.       — Ты про учительницу танцев что ли? — внезапная догадка на удивление бьёт в цель, так как мужчина хмурится сильнее, вновь ухмыляясь.       — Ох, так ты не только с ней обжимаешься, вместо того чтобы работать. Ну, прости, не знал про других.       — Ты ведёшь себя как глупый, ревнивый придурок, — вероятно, раздувать конфликт в такой ситуации — не лучшая идея, но стремление работодателя контролировать всё и этот откровенный бред доводят Антона до ручки. Он порывается объяснить, но моментально сдувается. А смысл? Босс уже все понял для себя.       — Я голоден. Ты кормить собираешься? Для меня вообще-то приготовлено, — Арсений кивает на форму с лазаньей, в которой не хватает двух кусочков. Он нагло игнорирует последнюю фразу и намеренно раздражает Шастуна, переводя тему. А у того потихоньку начинает «срывать планку».       — Я тебе кухарка, что ли? Или жена? Оторви задницу от гарнитура и сам положи себе ужин, — за окном начинает шуметь. То ли мокрый снег подслушивает, то ли ели шепчутся о том, что происходит.       — Что ж, хорошо, — отталкивается от столешницы, шатаясь сильнее, и тянется к ящику со столовыми приборами.       Звоночек в голове няня звенит громче: что-то не так.       — Кьяра заснула сегодня без самолёта. Швырнула его через всю комнату, просто, чтобы ты знал.       — Теперь знаю, — Арсений остаётся внешне безэмоциональным, но внутри больно колет осознание того, что дочь теперь обижена на него. И всё из-за этого грёбаного Шастуна.       Арсений достаёт чистую вилку и отламывает кусочек. Руки у него трясутся. От всего сразу: от усталости, от злости, от непонятных эмоций.       — По моему фирменному рецепту делали, — бурчит Антон, сам не понимая, для чего. То ли чтобы сбить градус напряжения, то ли чтобы развязать тугой узел ожидания скандала, что свербит во всем теле.       Попов засовывает в рот лазанью, двигает пару раз челюстью, после чего его лицо кривится так, словно он съел сашими из такой противной ему рыбы. Мужчина морщит нос и подлетает к мусорке, мгновенно выплюнув всё. После чего открывает шкафчик, что расположен в углу, и достаёт бутылку любимого виски. Откручивает крышку и набирает ровно на один глоток, чтобы…       — Ты охренел, что ли? — ревёт Шастун, подскакивая к работодателю. Тот, прополоскав рот алкоголем, жеманно — даже мизинец оттопырил — вытирает губы бумажным полотенцем, словно не повёл себя только что как последняя свинья.       — Рецепт хуйня, жёнушка, — улыбка настолько токсичная, что Антон невольно делает шаг назад. Но теперь тревожные звоночки уже верещат в голове. И когда босс снова прикладывается к бутылке, картинки в голове наконец складываются: успел где-то выпить.       — Да что с тобой такое? Я думал, ты действительно услышал и решил поменяться. Ты на самом деле ведёшь себя, как полный кретин.       — Шастун, завались, а. Сам сказал, что ты мне не жена, так чего мозг пилишь? — Арсений всё так же демонстративно кидает вилку в раковину, отчего та неприятно стучит о каменную поверхность.       — Арсений, да приди ты в себя. Ты снова дочку обидел, не смущает это? Сколько раз можно повторять одно и то же? Однажды ты снова опоздаешь, но она уже не будет ждать. Ты облажаешься слишком сильно, — Антону жизненно важно достучаться до него.       — А ты кто такой, Антон? Ничего не путаешь? Я тебе не друг. Я — твой работодатель. И это, наверное, моя вина, что я позволил тебе достаточно много. Настолько много, чтобы ты вообще потерял чувство такта. И чувство меры.       — Да что ты говоришь. Арсений, ты в первый же день начал общаться со мной как с пустым местом. Ты оскорблял, вёл себя как идиот, да что только твои истерики на пустом месте стоят. И это я потерял чувство такта?       — Хватит воспитывать меня, Шастун. Ты в этом доме никто. Работник, не больше, так какого чёрта ты возомнил о себе? — эти слова как отрезвляющая пощёчина. Антон делает глубокий вдох, после чего прикрывает глаза и выдыхает. Если он ещё на что-то надеялся где-то в глубине души, да хоть и на подобие нормальных отношений, то сейчас его целиком затапливает одно сплошное разочарование.       — Я словно разговариваю со стеной. Ты настолько эгоистичен и зациклен на себе, что ничего вокруг не замечаешь. Ты то приближаешься, предлагаешь выпить, исполняешь мечты, помогаешь в трудные моменты. То отталкиваешь, делаешь больно дочери, ведёшь себя, как козёл.       — Закрой рот, Антон, — рычит Арсений, не желая продолжать слушать.       — Нет, это ты закрой рот и послушай.       — Ты правда думаешь, что мне есть дело до твоих слов, Шастун? — Попов даже договорить не даёт. Каждое слово отрывисто срывается с его губ, которые растянуты в злорадной улыбке. И этот взгляд… Шастун видел такой много лет назад в живую и после — в своих кошмарах. — На самом деле? Не будь таким наивным. Ты сам возомнил себе, что моя помощь — нечто большее, чем обычное сотрудничество. В самолёте я не хотел, чтобы испугалась Кьяра. Я понимал, что нужно успокоить тебя, потому что сам ты не в состоянии это сделать. Всё, на этом точка. Ты — просто очередная няня для моей дочери.       — Хватит, Арсений. Ты сейчас снова наговоришь то, отчего с утра будет стыдно. Такое уже было, — Антон устало прикрывает глаза, потому что взгляд напротив начинает приносить дискомфорт. Этот диалог абсолютно бессмысленен.       — Да с чего я должен молчать? — взрывается мужчина, чересчур повышая голос. Такими темпами, на их крики спустится Кьяра. — Это мой дом. Я буду делать тут то, что захочу. А ты можешь, конечно, попробовать заткнуть меня, но как?       Антон дышит тяжело, загнанно. Пламя ярости окрашивается в ослепительно белый. Настолько яркий, что перед глазами расплываются очертания Попова. Шастун сжимает кулаки, чувствуя, как раздуваются крылья носа. Воздух вылетает из лёгких с напряжённым свистом. Губы Арсения продолжают шевелиться, выплёвывая гадости. Антон хватает стакан с остатками воды и словно со стороны видит, как резко вскидывает руку вперёд, запоздало осознавая свои действия. Чёлка Попова намокает и становится на несколько оттенков темнее. С ресниц капают маленькие ледяные дождинки.       Подсветка над гарнитуром гаснет ровно в тот момент, когда кобальтовые стрелы впиваются в него, начиная пробивать дыры в его броне. Даже электроника не выдерживает напряжения между ними. Настолько опасно сейчас находиться рядом. Они как огонь и бензин. И кто есть кто в этой ситуации — непонятно. Шастун вздрагивает, понимая, что, кажется, перегнул палку. Арсений проводит ладонью по лицу, совсем как несколько дней назад, вдавливая её в горячую кожу.       — Ты совсем охуел? — Арсений делает опасный шаг вперёд. — Ты, кажется, совершенно потерял страх, Шастун. И не понимаешь, с кем имеешь дело. Чтобы на самом деле заткнуть меня, мало будет выплеснуть немного воды. Давай же, даю тебе второй шанс закрыть мне рот, Шастун. Попытайся. Одни слова! Ты не способен на какие-либо действия! Даже интересно, на что ты можешь сделать, доказывая свою правоту. Может, втащишь мне? По лицу видно, что очень хочется.       Арсений и сам не знает, чего добивается. Для чего он провоцирует Антона. И делает это абсолютно откровенно. Возможно, хочется самому выговориться и приглушить обиду, которая разъедает его с момента, когда он увидел эту странную картину в хореографическом зале.       Шастун делает то, что требует в этот момент сердце. Он вытирает вспотевшие ладони о штаны, после чего хватает работодателя за загривок, больно сжимая пальцами волосы у корней. Антон выше, поэтому чувствует себя ведущим в этой ситуации. А Арсений — впервые — ведомый. Мужчина распахивает глаза шире, не переставая поноси́ть Шастуна.       — Я попросил заткнуться, Арсений, — угрожающе тихо шипит мужчина.       Облизывает уголок губ и делает глубокий вдох. Что будет, если он вдруг сделает сейчас то, о чём думает? Хотя, о чём именно он думает. Скорее, сейчас он разрывается между тем, чтобы поддаться коварному желанию ощутить градус чужих губ на своих и тем, чтобы причинить ему хоть какую-нибудь физическую боль. И это ненормально. Ни первое, ни второе. Эта дикая смесь эмоций в его голове в прямом смысле сводит с ума. Антон чувствует себя ненормальным, психом.       Он сам боится боли. Более того, ему противна сама только мысль о том, чтобы причинить её другому человеку. Для него это неприемлемо. Но вместе с тем норадреналин хлещет по венам с настойчивостью прорванной дамбы, побуждая визуализировать странные желания и толкая сделать шаг навстречу их исполнению. Отголоски воспоминаний о собственной боли немного отрезвляют. Пальцы в жёстких волосах начинают разжиматься, но Арсения, кажется, это не устраивает. Либо он мазохист, иначе интерпретировать фразу, произнесённую хриплым шёпотом, не получается:       — Я же дал тебе шанс заткнуть меня. Или ты только с женщинами смелый?       Следующее действие Антона на уровне низменных первобытных инстинктов, в нём нет здравого смысла и какой-либо логики. В нём ничего нет, кроме одержимой жажды. Он сокращает и так катастрофически минимальное расстояние между их лицами и впивается зубами в нижнюю губу Арсения, выплёскивая свою злость, своё бессилие и разочарование.       Это действие сиюсекундное, быстрое. Такое же, как и решительность, которая тает, стоит Антону почувствовать на своём лице чужое дыхание. Он отшатывается от Арсения с такой скоростью, что даже не успевает осмыслить произошедшее.       Он.       Укусил.       Арсения.       Как бы не перекручивал эту фразу в голове, у Антона отношение к происходящему не меняется. И шок не проходит. Шастун меняет ударения в словах, интонации, не помогает ничего. Вообще. Попов не отводит взгляд с расширенными зрачками. Настолько, что остаётся узкий ореол вокруг угольных кратеров. Этот бездонный взгляд впивается в самое нутро Шастуна, электрическими импульсами проходя по каждому капилляру напряженного тела. Проносится по артериям и с силой дефибриллятора мощностью шесть тысяч вольт достигает бешено скачущего сердца.       Проходит не больше пяти секунд, когда Арсений резко разворачивает его на сто восемьдесят градусов и болезненно прижимает бёдрами к кухонной стойке. Остатки кислорода вырываются из лёгких, но Попов не даёт возможности сделать вдох. Вот он, внутренний хищник, который нападает, сминая своим губами дрожащие губы Антона. Цепко обхватывает бока под материей поло. Он несомненно оставит синяки на рёбрах, но едва ли кто-то думает об этом сейчас. Слова закончились, а губы яростно продолжают спор. Попов словно насытиться не может. Цепляется языком за язык Шастуна, сталкивается своими зубами с его. Доказывая превосходство, пытаясь окончательно подчинить, он сцеловывает сиплое частое дыхание, не позволяя сделать полноценный вдох. Он ловит зашкаливающий пульс Антона подушечками пальцев и углубляет поцелуй.       Горячие ладони скользят по груди вверх, грубо обласкивая мышцы часто вздымающейся груди. Ногти нагло впиваются в тонкую кожу шеи, чтобы притянуть ближе. Ещё ближе. Слишком близко. Его прикосновения не несут в себе ласку и нежность. А касание губ больше напоминает нападение — агрессивное и ядерное. Это бессознательный рефлекс. Это отражение ответов на все вопросы, на все нападки, на все действия Шастуна.       Антон ощущает, как к коктейлю бешенных чувств примешивается новый ингредиент: сильнейшее лихорадочное возбуждение. А кожа, там где она касается Арсения — на шее, на подушечках пальцев в тёмных, тяжёлых прядях, на обветренных губах — достигает температуры плавления. От нехватки кислорода голова начинает кружиться. Он сильнее стискивает волосы на затылке, чтобы удержать равновесие. Но он и так обездвижен буквально прилипшими к нему бёдрами и торсом Попова, который не может спокойно стоять на месте. Его тело будто повторяет движение языка, создавая трение между ними. Ещё секунда и одежда на них вспыхнет.       И Арсению мало. Так по-собственнически мало. Всего. Он скользит влажными губами по алым горячим щекам Шастуна, царапая их о небольшую щетину, по напряженному подбородку. Легко прикусывает конвульсивно дёрнувшийся кадык, когда Антон шумно сглатывает.       — Арс, остановись.       Шастун вкладывает в слова последние крохи здравого смысла. То что они делают, изменит всё. Уже изменило. Поцелуй, замешанный на злости, на бессилии и на обиде, не позволит вернуться им на исходную позицию. Точка невозврата уже пройдена. Но если сам он уже давно потонул в этой больной похоти и ненужных никому чувствах, у него ещё есть шанс уберечь Арсения. Не позволить тому захлебнуться потом — когда эта эйфория пройдёт и гормоны успокоятся — в самоедстве и ненависти в первую очередь по отношению к себе.       Но кровь Попова так оглушающие стучит в висках, что он не слышит. Или не хочет, отдаваясь этим отчаянным и неправильным во всех смыслах поцелуям целиком. Ловит губами синюю пульсирующую вену на шее, оглаживает её языком, давит, словно пытаясь сдержаться и не прокусить её, чтобы почувствовать солёный вкус крови. Как вампир требует ещё и это, как будто Антон не всё отдал. Пальцы торопливо и нервно расстёгивают пуговицы на взмокшей футболке Шастуна. Одну, вторую, третью. Ведёт носом по выпирающей ключице и ямке под гортанью, не в силах надышаться его запахом. После чего снова приникает губами.       — Арс, пожалуйста, хватит.       Попов поднимает голову и снова жёстко припадает к его рту. Антон впивается пальцами в широкие плечи, чтобы оттолкнуть, но не может. Не в состоянии. Словно тот остался единственным источником кислорода. Клубок сладостных и всепоглощающих чувств атомной бомбой взрывается в его груди и Шастун хрипло стонет, рождая вибрацию на губах мужчины напротив.       Слова были не услышаны. Но этот низкий, пропитанный агонией, чувственный звук заставляет замереть. Руки Арсений как безжизненные плети падают вдоль тела. Он резко отклоняется и делает шаг назад.       Глаза расширены в немом осознании произошедшего. Он возбуждён.       У него встал на Антона.       Попов непонимающе моргает. Сканирует шокированным взглядом мужскую фигуру напротив: растрёпанные волосы, часто вздымающуюся грудь, зелёный пожар и побелевшие костяшки пальцев, судорожно сцепившиеся на краю столешницы. Голова резко дёргается, а, когда Антон слегка подаётся вперёд, словно планирует что-то сказать, Арсений вскидывает указательный палец, в попытке остановить поток ненужных никому сейчас слов. Пальцы сжимаются в кулак. Попов вылетает из кухни, набирая трясущимися руками только одну фразу в общий чат с парнями:       «Это конец».