Окно ЗАМа

Утром, едва только Катя размежила веки, перед ней возникла голограмма Казарцева: - Пока мы в Иллинойсе, давайте завернем к болотам с кипарисами. Потеряем от силы пару дней всего, зато впечатлений массу получим! Катя зевнула: - У нас пополнение. Так что, неплохо бы еще и с ним посоветоваться. - Да, дядя Валя уже сообщил. Не думаю, что художник будет против этой затеи. Наша задача наоборот будет вытащить его оттуда пораньше, а то вряд ли он захочет покинуть то место на следующий же день. Бьюсь об заклад, он и ночевать уляжется прямо в лодке. Я ночью фотографии полистал: там невероятные виды. - Хорошо, хорошо! – не стала спорить Катя. – Пусть дядя Валя ведет трейлер туда. Я бы лучше, конечно, в Чикаго заглянула, но… в конце концов, мне что, Нью-Йорка что ли мало было? Пол уже встал и вовсю гремел посудой на кухне, разогревая чай и нарезая бутерброды на двоих. Катя урвала парочку и снова задернула шторку: новый попутчик хоть и вызывал у нее неподдельный интерес, но куда интереснее было снова провалиться в миры Меркулова и его таинственных экспериментов. Трейлер же меж тем на пределе скорости мчал к болотам реки Кэш и, по прогнозам ИИ, мог оказаться там уже к вечеру. Озеров держится молодцом: предпочитает не расспрашивать меня, для чего мне нужны все эти сложные машинные выкладки по определению нравственного уровня человека. Довольствуется простыми и сухими ответами. А вот Казарцев уже что-то заподозрил и, хоть и не допрашивает меня конкретно, но иногда в беседах с ним проскальзывают такие странные фразы, что становится понятно: он явно что-то подозревает. Я не вижу в нем желания припереть меня к стенке или высмеять. Пока он на это просто неспособен, но он читает мои мысли гораздо лучше многих моих давних знакомых, и это дает мне надежду на то, что я все же на верном пути. Иногда он вступает со мной в дискуссию, но я не вижу в нем желания переспорить или разубедить меня. Я даже не сказал бы, что у него есть какая-то собственная четко сформулированная позиция: по крайней мере, на данном этапе это было бы несколько странно. Но он словно бы подводит меня к тем или иным выводам, заставляя еще и еще раз обдумать ранее отброшенные варианты. В конце концов, в мире уже имеется вполне себе дееспособная система исправления нравственных недочетов человека и зовется она пенитенциарной. То, что не подпадает под действие уголовного кодекса, регулируется административным. На худой конец – моральным. Общественного осуждения большинство тоже побаивается. И худо-бедно отношения между людьми направляются в нужное общей массе русло. В самых запущенных случаях к делу подключается религия и законы совести. Чего же мне еще? – вопрошает Казарцев и словно бы ждет, что я на это отвечу. Федор Михайлович когда-то давно вещал, что если бога нет, то все позволено. Я бы согласился с этим утверждением, если только слово «бог» заменить в нем словом «совесть» или «самоконтроль». В конце концов, если завтра случится революция, и государственные функции отправлять станет некому, многие ли начнут руководствоваться вопросами совести, чести и морали, когда над ними не висит уже гарантированный тюремный жернов? И сейчас-то он останавливает далеко не всех, а уж в смутные времена анархии про общественный порядок можно будет забыть. Лысые обезьяны пока так и не научились жить по совести, им все законы подавай – государственные или божественные. Хоть какие-нибудь. Так и выходит, что как обезьяну не ограничивай, а она все равно будет косить глазом на сторону и думать, как бы так обойти этот самый закон, чтобы ничего за это не схлопотать. Обойти, заметьте. Обойти, а не соблюсти. Тут можно парировать, что дескать все эти законы писались другими обезьянами для своей выгоды, а каждому свойственно свою собственную выгоду блюсти. Здесь-то мы и попадаем в яблочко: пока человек сам по доброй воле не начнет думать о всеобщем благе, никакие законы, никакие боги его к тому не принудят. Хотя, безусловно, и помогут создать видимость цивилизации. Одну только видимость: поскреби – и под дорогим пиджаком и холеным обликом наскребешь все того же старого доброго австралопитека. Им-то нам и нужно заняться. Не выбрать ему костюм покрасивее, не пластическую операцию на его уродливой морде проделать, не научить ходить прямо и вместо дубинки – ловко орудовать айфоном, а изменить его сущность. Сделать из Чикатило князя Мышкина, если позволите. Казарцев надо мной не смеется, лишь каждый раз удовлетворенно кивает, выслушав мои доводы, словно бы полностью с ними соглашается. Более того, он даже не отрицает того, что кроме ИИ в этом вопросе помочь человечеству не сможет ничто. Пока он, правда, не вполне осознает сам пошаговый процесс превращения австралопитека в человека разумного, но, когда я смогу до него это донести, уверен, он усовершенствует мою мысль и вознесет ее на необходимые нам вершины. Я очень в него верю. В салоне трейлера повис резкий запах краски. Катя отбросила тетрадь, едва успев прочесть всего одну короткую запись, явно, впрочем, демонстрирующую особые отношения, связывавшие Меркулова с Казарцевым (ох, наврал, мерзавец, что он всего лишь доверенное лицо!), и спрыгнула с кровати. Пол настежь распахнул окно, чтобы выветривать результаты своего труда, но запах был таким острым и насыщенным, что моментально въедался в глаза. - Как можно рисовать что-то на ходу? – изумилась Катя, не решаясь попросить его и вовсе прекратить это занятие и закупорить краски. - Я многое пишу по памяти. Я нигде не учился. Знаю, художники должны писать с натуры, впрочем… кому и что мы вообще должны? Может, я никогда не получу пресловутую лицензию. Да и в любом случае на получение лицензии нужно подать в комитет свои работы, а не видеозапись того, как я их создаю… - По памяти? Кхм, - Катя осторожно заглянула в небольшой мольберт да так и застыла: на холсте весело улыбалась ее собственная белокурая физиономия, выставив на всеобщее обозрение забавный кроличий оскал. - Похожа? – в голосе Пола скользнуло едва заметное волнение. Катя молча кивнула, а затем пошла ва-банк, резко повернувшись и подняв на него глаза: - Скажи, ты потомок того самого Пола Маккартни? Ну из этой древней музыкальной группы. - Не знаю такого, - пожал он плечами, и по взгляду непохоже было, что он врал. – Я как-то в целом в музыке несилен. А с чего такие выводы? - Да так. Похож внешне слегка. И даже не слегка, я бы сказала. Ну, впрочем, мало ли. Всякое бывает. А за портрет спасибо. Очень здорово вышло. - Сейчас закончу, и можем обедать. Болота начинались внезапно, даже как-то совсем неожиданно. Плывешь вроде в русле темноватой реки, затянутой ряской и тиной – ну всякое бывает: медленное течение, илистый берег, узкое русло, обилие деревьев по откосам, буквально впивающихся своими корнями в вязкое дно… а потом вдруг раз – и ты уже на огромном открытом пространстве, где всюду будто и не вода уже даже, а мутный серовато-зеленый кисель. Наверное, именно так выглядели топи Средиземья в романах Толкиена. Лодка замерла на самом краю болот, там, где еще, казалось, было не совсем ясно, в устье ли ты или уже покинул его и под тобой непреодолимая серая вязкость, в которой и передвигаться-то сложно – нос лодки постоянно цепляет ряску, а сквозь непрозрачную воду разглядеть получается лишь свое отражение. Катя много где побывала за свою долгую историю блогера-путешественника, но еще никогда и ничто прежде так не будоражило ее эмоции и воображение. Она забыла, что рядом сидит Пол, и даже краем глаза не смогла отследить, как схватился он за предусмотрительно заготовленный лист ватмана и принялся водить по нему карандашом, а затем – окунать кисть прямо в болотную воду и разводить что-то по листу, не издав при этом ни звука. Здесь царил странный и какой-то уж совсем сказочный полумрак: кипарисы росли довольно часто – так, что сквозь почти смыкавшиеся кроны солнце едва просвечивало, вынужденное преодолевать препятствие в виде довольно странного рода кроны, ничем не напоминавшей собой обычные кроны обычных деревьев. Листва их – если это вообще можно было хоть даже с натяжкой назвать листвой – представляла собой что-то похожее на потрепанное оперение древних птиц, и эти гроздья «перьев» цвета пыльной паутины свисали длинными неопрятными прядями с ветвей, иногда достигая самой поверхности болот. Местами там встречались и листья – отчего-то ярко-желтые или красно-коричневые, словно нелепый головной убор или просто украшение, наброшенное на ветви без всякого плана и системы. Да и сами деревья едва ли хоть чем-то походили на кипарисы, какими все их привыкли видеть. В них не было ничего от тех знойных вечнозеленых красавцев с юга, ровными стройными столпами возвышавшихся на морских побережьях. Их болотные родственники походили скорее на башни, укоренившиеся во влажной вязкой почве – стволы их книзу достигали чудовищной ширины, иногда раз в десять превышавшей общий обхват обычного ствола, на котором уже начинались ветки. Оттого издалека они походили на опрокинутые на свое основание воронки с высокими горлышками. Бугристое и узловатое основание «воронок» покрыто было ржавым мхом, что в сочетании с вкраплением в кроне столь же красноватой листвы создавало удивительно гармоничный образ красоты упадка и разрушения. Солнце, проглядывая сквозь «оперение» кипарисов, подсвечивало их сверху золотом, и отблески эти отражались в темной мутной воде болот и, несмотря на общую довольно мрачную картину, создавало поистине завораживающее зрелище. Пол все скрипел карандашом в абсолютной всепоглощающей тишине, не нарушаемой ни единым всплеском. Казарцев и ИИ тоже молчали, и первой заговорила Катя: - Это просто невероятно. Как будто в сказку попала, - и тут же заглянула через плечо усердно работавшему Полу. Тот увидел общую картину несколько иначе: золотистые лучи были им полностью изъяты, словно бы оказались инородным телом, диссонировавшим с общим настроением. Он добавил серости воде и листве, а мох и яркие вкрапления в кроне – наоборот выделил на общем фоне, и они смотрелись как свежая алая кровь на давно разложившемся трупе. - Хм, какая интересная трактовка, - пробормотала Катя. – Я видела другие твои работы. Они куда радостнее и солнечнее этой, - и она осторожно ткнула пальцем буквально в центр полотна. - Иногда хочется чего-нибудь атмосферного, - пожал плечами Пол, не отрываясь от работы. – Помнишь, что мы обсуждали накануне? Бывает, нам нужна такая эмоциональная встряска пусть даже только в искусстве. Вроде бы ничего особенного, да? Всего лишь вода, деревья, мох, ничего больше. Никакой нечисти, никакой мистики, а кровь стынет в жилах, - и он удовлетворенно хмыкнул, замолкая. - Мне кажется, ты получишь лицензию, - протянула Катя. – Не можешь не получить. Лодка медленно дрейфовала под собственным весом даже в стоячей воде, впрочем, не без помощи Кати, которая делала пару взмахов веслом и снова замирала, вглядываясь в клочки паутины, свисавшей с пожухлой листвы, в то, как накренился один из стволов, грозясь вот-вот сверзиться в воду, в солнечные блики, замершие на темной зеркальной поверхности. Солнце задержалось здесь ненадолго, и после полудня золота в окружающих красках оставалось все меньше и меньше. А когда оно полностью перекочевало на юг, болото с кипарисами постепенно погрузилось в странный для столь раннего часа полумрак. - Кроны, - не дожидаясь вопроса, резюмировал Казарцев. – Яркий солнечный свет еще продирается сквозь эту пылищу, но обычный рассеянный удерживается там, - он ткнул пальцем вверх. – А мы здесь остаемся словно в серой болотной капсуле. Зато теперь сразу понятно – мы на болотах, никаких сомнений, - и он саркастично хмыкнул. Катя осмотрелась и вот теперь уже поняла, откуда взялись эти не заметные прежде ее глазу краски на полотне Пола: солнечный свет ушел, а в естественном пыльном полумраке все окружающее их пространство и вправду погрузилось в серость. Даже зеленоватая ряска будто пылью подернулась и выглядела так, словно плавала здесь уже не одну сотню лет, порядком напиталась водой и слегка подгнила. Но вот ржавый мох на стволах и пожухлая листва на ветвях напротив воспряли с исчезновением солнца, как если бы то отпугивало их, выжигая ярким светом саму их суть. И краски проступили лишь сейчас – до того насыщенные, что и правда напомнили Кате сочащуюся свежую кровь. Она бросила взгляд на полотно, потом снова осмотрелась и повела плечами: - Но… как? Пол понял ее непроизнесенный вопрос и скромно улыбнулся. - Я же художник и знаю, как реагируют цвета на смену освещения. Поэтому примерно представлял, как все это будет выглядеть через пару часов, когда солнце зайдет за кроны и уплывет на юг. Они пообедали прямо в лодке, причалив к одному из широких стволов и обвязав вокруг него веревку, чтобы не удрейфовать и дать Полу возможность дописать картину. Казарцеву стало скучно, и он отключился, дядя Валя тоже, вероятно, дремал среди битов и кластеров. - А что тебя привело сюда? – в вопросе Пола сквозило, вероятно, одно лишь сухое любопытство, но Катя засмущалась, откинула челку и неловко улыбнулась. - Мир хочу посмотреть, никогда не была на этом континенте. А вообще… моя цель – джунгли Амазонки. - Хм. То есть, ты планируешь пересечь на трейлере весь американский континент? – и в ответ на быстрый кивок Кати тут же добавил: - А можно с тобой? - Если только ты не торопишься с получением лицензии… - пожала Катя плечами с деланным равнодушием, а сердце ее тем временем совершило кульбит, с одной лишь ей слышным грохотом ударившись о ребра. - Работы я могу подать в любом городе, ты же понимаешь. Кое-что у меня накопилось и раньше, но хотелось бы передать комиссии что-нибудь эдакое, а не просто березки с речкой и портрет красивой девчонки, - Пол усмехнулся и отхлебнул из термоса горячий чай. Катя смущенно опустила глаза и порозовела. С личной жизнью у нее дела шли не особенно гладко, впрочем, уже долгие годы никто не ставил себе целью непременно обзавестись партнером, зарегистрировать новую ячейку общества и начать размножаться. С ростом продолжительности жизни среднее количество детей на семью начало постепенно сокращаться, и на текущий момент мало кто заводил больше одного. В прежние далекие времена это нарекли бы эгоизмом, не до конца, вероятно, осознавая, как сильно инстинкт размножения связан с тягой к бессмертию. И если это наивное желание удовлетворить, размножение достигнет минимальных величин. А потом наука вбила еще один клин между полами: благодаря все тому же ИИ 10.0 была достигнута возможность зачатия и выращивания живого организма вне тела матери. Над созданием искусственной матки ученые бились долгие годы, параллельно с этим все активнее лоббируя тему неполового размножения, одним из видов которого являлось в свое время клонирование. К моменту, когда Катя и Пол дрейфовали в лодке по болотам Северной Америки, понятие традиционной семьи знатно поистрепалось. Люди все еще обзаводились партнерами, регистрировали браки, а кое-кто даже продолжал плодиться самым что ни на есть естественным способом, но таких индивидов становилось все меньше, все чаще они предпочитали одиночество и одного ребенка из инкубатора. Старшее поколение поначалу било тревогу, взывая к неочевидному чувству долга, апеллируя к истинно человеческому чувству любви – родительской, детской, между мужчиной и женщиной, но на практике дети, выношенные в инкубаторе, ничем не отличались от тех, что родились естественным путем, зато риск родовых травм равнялся нулю, да и женский организм не подвергался тем чудовищным нагрузкам, что ему тысячелетиями приходилось выносить в целях продолжения рода. Родители любили своих выращенных в искусственных матках детей ничуть не меньше, чем в прежние времена любили рожденных естественным способом. Да и, кроме того, находясь под перманентным наблюдением ИИ, плод не имел возможности заполучить уродства, корректировавшиеся на начальных стадиях. Так постепенно были побеждены все врожденные генетические заболевания, отклонения и мутации. И это позволило заткнуть рты самым ярым противникам нововведений. Инстинкт размножения еще не до конца отпустил свою хватку, но люди все чаще выбирали одиночество, и Катя в этом смысле не была каким-то отщепенцем. Да и, кроме того, кроме Пола Маккартни, привлекавшего ее скромное детское внимание много лет назад, с тех пор никто так и не смог по-настоящему заинтересовать ее. И не будь этот ее новый знакомый – как назло тоже Пол! – столь похож на ее давнюю подростковую любовь, ей бы даже и в голову не пришло краснеть от его невинного вроде бы замечания о ее красоте. Катя дожевала последний бутерброд, закрыла термос и скользнула на дно лодки, опираясь локтями о скамейку, покрытую давно облупившейся краской. - А ты что, правда не знаешь Битлз? И Yesterday не слышал? – и она принялась тихо напевать этот старенький мотив, когда-то покоривший ее сердце. Пол нахмурился, словно бы пытаясь уловить в мелодии что-то знакомое. - Э, нет, Катерина, - раздался вдруг надтреснутый голос дяди Вали, - так дело не пойдет. Рабинович и то лучше с задачей справится. Слушай, парень, оригинал, и оценивай его, а не ее кряхтение, - и в этот миг над болотами понеслись вступительные аккорды мирового хита. Пол терпеливо дослушал до конца и лишь потом разочарованно покачал головой: - Никогда раньше не слышал эту песню, но она и правда удивительно красивая. А Катя тем временем пролистала галерею фотографий до нужной и поднесла экран смартфона к глазам своего знакомого: - Ничего не напоминает? – на секунду переключила экран на режим зеркала, а затем вернула отображение фото. Пол хмыкнул, а затем рассмеялся. - Ну да, есть что-то похожее. Говоришь, его тоже Полом звали? - Ага, - Катя сползла еще ниже, опуская на лавку теперь уже голову. – Он умер задолго до моего рождения, но мне в жизни больше не встречался никто талантливее и красивее его. - Может, мы и правда с ним родня, кто знает. Хотя, думаю, это было бы известно минимум моим родителям. Таким родством, безусловно, стоило бы гордиться, хотя… Что толку от гениального предка, если сам ты полный бездарь? – и лицо Пола перекосило внезапным спазмом. - Ну какой же ты бездарь, - деловито произнесла Катя. – Ты умеешь поразительным образом моментально схватывать суть всего – человека, природы, любого объекта – и переносить это на полотно. Это редкий дар. Если тебе не дадут лицензию, то и свою я готова сдать, ибо и на четверть не столь талантлива, как ты. Пол окинул последним взглядом законченный рисунок, убрал в ящик краски и тоже скользнул на дно лодки, упираясь ступнями в скамейку, на которой – только немного правее – покоилась белобрысая голова Кати. - А вообще это ведь чертовски приятно – любить лицо с обложки, так ведь? – в интонации его не было ни капли насмешки, казалось, он говорит абсолютно серьезно. – Никаких тебе нервов, притирок и разочарований. Он всегда останется идеальным, ведь ты не увидишь его в драных штанах, чешущим то, что в обществе чесать неприлично, издающим не самые эстетичные звуки… - Это ты про чавканье? – рассмеялась Катя. - И про него тоже, - с самым серьезным видом продолжал Пол. – Я тебе завидую, если честно. Я бы тоже так хотел – масса положительных эмоций и ни грамма нервотрепки. - Поздно завидовать, эти счастливые времена и эмоции давно позади, - скривилась Катя. – Правда, я иногда пытаюсь воскресить в памяти то, что испытывала тогда, но почти всегда безуспешно. Он прекрасен и безумно талантлив и…на этом все, - она развела руками, стараясь не смотреть, как распластался по дну лодки Пол прямо рядом с ней – буквально впритирку, не сосредотачивать свое внимание на том, как касается ее бедра его слегка оголившаяся голень: он словно бы нарочно согнул ногу в колене, и прикосновение это показалось Кате совсем уж невыносимым. - Благодаря этим чертовым технологиям мы превратились в каких-то бирюков, - протянул Пол. - Ну почему же. У тебя разве совсем нет друзей? – удивилась Катя. - Да целый вагон, - махнул он рукой. – В этом недостатка не ощущаю. А вот чтобы гормональная волна в голову ударила хоть раз – такого еще не случалось. - Нужна ли она вообще? – с плохо скрываемым волнением, стараясь выглядеть как можно равнодушнее, произнесла Катя и почувствовала, как та самая обсуждаемая волна предательски шарахнула ее в висок прямо в этот самый момент при виде того, как Пол взъерошил свои густые черные волосы. – От нее один сплошной дискомфорт. Особенно, если не приходится рассчитывать на взаимность. - К черту взаимность, художнику нужны эмоции, иначе так и буду всю жизнь деревца эти дурацкие рисовать и не создам ничего по-настоящему великого! Думаешь, Рафаэль смог бы написать Сикстинскую мадонну, если бы не влюблялся во всех подряд? - Да сколько столетий назад это было! С тех пор мы поумнели, и творчество наше уже не должно зависеть от гормонов, - едва нашла в себе силы выдавить Катя, стараясь не смотреть на темные волоски на обнаженной голени Пола. - Да-да, я постоянно это слышу: мы перешли на новую ступень эволюции и все меньше зависим от физиологии. Нами уже не руководит либидо, как же это прекрасно. В целом для человечества – возможно. Пришел конец войнам и бесконечным нервотрепкам, творчество существует не с целью поразить воображение противоположного пола, а стало самоценностью и призвано радовать абсолютно все человечество. Да только моя черепная коробка бунтует без пресловутой влюбленности. - Но ведь… эмоции можно получить от кучи других вещей. Взобраться на Эверест, в космос слетать, наконец… - пыталась убедить уже, наверное, даже саму себя Катя. - Мы существа социальные. Человеку нужен другой человек – прикосновения, объятия. И, пока сознание наше не перенесли на более целомудренный носитель, не реагировать на эти прикосновения совершенно невозможно, - в отчаянии вскричал Пол. - Так что же тебе мешает? Ничего ведь никому не запрещают. Ты можешь обзавестись возлюбленной и посвящать свои картины ей… - Хочу. Но никак не получается. Вот здесь как будто что-то атрофировано, - от ткнул пальцем в область сердца. – Могу испытывать какие угодно эмоции, но влюбленность для меня совершенно недоступна, - с сожалением прибавил он. - А раз ты никогда в жизни не испытывал ее, откуда тебе знать, приятное ли это ощущение? – хитро прищурилась Катя, вновь приподнимаясь на локтях, чтобы получше рассмотреть выражение лица Пола, на котором в этот миг и впрямь отразилась растерянность. - Ну хоть узнать, что это такое. Получить новый опыт, - быстро нашелся он. - Получишь еще, какие твои годы. Ты всю юность дома просидел, картины рисовал, откуда опыту взяться? Зато сейчас с лихвой все наверстаешь и к Амазонке непременно приедешь по уши влюбленным в кого-нибудь, это я тебе обещаю! – стараясь звучать как можно непринужденнее, выдала Катя. – Но в целом не зависеть от гормональных всплесков – это прекрасно. - Верю, - кивнул Пол. – Даже жаль, что в прошлом на создание всех этих великолепных творений предков могло сподвигнуть банальное либидо. - Спасибо Меркулову, сейчас мы живем иначе. - Меркулову? – недоуменно переспросил Пол. Катя изумилась, но через секунду улыбнулась с некоторым даже облегчением: она ведь и сама не так давно в полной мере осознала роль дяди в том, что мир столь сильно изменился. Никакого культа Меркулова ни на бывшей территории России, ни тем более в других уголках планеты, не существовало. Историки и прочие любопытствующие, безусловно, знали, как и почему все сложилось именно так, но Меркулова не превозносили, не пели ему од, не ставили памятников, его тело не водрузили в Мавзолей, да и сам он возлагал ответственность за столь разительные преобразования в мире скорее на ИИ, чем на собственные плечи. Да и как мог преобразоваться мир принудительно, помимо собственной воли, сам того не желая, лишь по велению одного скромного гения? Катя махнула рукой и не стала отвечать на вопрос. На болота тем временем наползали тени, полумрак сгущался, и дядя Валя с некоторой тревогой в голосе предложил им вернуться на сушу. Они наспех перекусили еще разок, и Пол снова взялся за весла. До трейлера они добрались, когда на небе замерцали первые звезды.