Воскресные цветы

      Все силы Айгулины ушли на то, чтоб не засмеяться, стоило увидеть молодого пацанёнка меж двух стенок. На вид — ровесник её, ну может лет шестнадцать, не больше. Синий пуховик уже истратил первоначальный цвет, покрывшись засохшими пятнами грязи и крови. На скуле красовался синяк, больше на пятно от кофе — что въелось в кожу — похожий.              Стоило тому выйти поближе, как тёмно-карие глаза золотом засветились, играя цветом своим под солнечными лучами. Блестят, как снег первый обычно блестит, переливаясь на свету. Да так, что глаза рябит.              — Маратка, ты? — снова захрипел Адидас. Старший их новый.              — Ну я. — замялся тот, по-детски глаза в пол пряча. И Гуля полностью убедилась теперь, что внешность суровая совсем с внутренним миром его не вяжется. Две противоположности.              — Нахрена? Ты совсем дебил? — встрял вдруг ещё один универсамовский, что по правое плечо Адидаса всё это время стоял.              — Тихо Турбо, я сейчас говорю. — он младшего осадил одной лишь рукой, затем пальцы в карманы спортивных штанов сунул. К виновнику обернулся. — Зачем?              Пацан лишь замялся, ногой снег потоптал. Видно было, что сказать что-то хочется, но молчал.              — Понятно всё. Предлагаю следующее. — Адидас тут повысил тон, да так, чтобы вся шайка домбытовская услышала. — Вину свою признаем. Беседу со скорлупой проведем, так, что мало не покажется. С нас компенсация за моральный ущерб, и с этим разойдёмся без крови.              Жёлтый лишь слюну во рту потеребил, гоняя её с одной щеки в другую, затем сплюнул в сторону, случайно одного из своих задев.              — Нет, дядя, не годится. Я, значит, людей всех своих собрал, поднял их, от дел важны отвлёк, чтобы в итоге без крови уйти? Кровь всё же будет. — он с деловитым видом погладил золотую печатку на пальце. — За вами выбор. Либо стенка на стенку, либо каждый мой по разу даёт под дых твоему, на том и расходимся.              Глаза виноватого расширились в несколько раз, на автора своего обернулся в ожидании. Тот смотрел на него молча, словно в мыслях весы самые настоящие были. На одной чаше жизнь и здоровье скорлупы, на другой — всей группировки. Мужчина усы лохматые пальцем пригладил, взгляда от парня не отрывая ни на секунду.              — Мы выбираем второй вариант. — гаркнул Адидас, взгляд на Жёлтого переводя. Тот лишь ухмыльнулся одобрительно, к своим оборачиваясь. Подначивать стал, шептать что-то, но Айгуль и не слышала толком слов главного.              Всё смотрела на виновника, глаз не могла оторвать. Видела, как засуетился, закачался из стороны в сторону. Что-то своему начал говорить, но тот лишь замолчать ему велел. Пыталась вслушаться в диалог — всё безрезультатно, домбытовские гул такой поняли, что дыхание свое услышать нельзя было.              В голове всплыла эта картина — целая орава здоровых парней против одного единственного, так ещё и хилого такого, на первый взгляд. Тут же представила, как несчастный кровью плюётся на снег грязный, к новому удару готовясь, и как уже после двадцатого руки вскидывает в умоляющем жесте, за что ещё больше получает. А потом и от своих вдобавок, за слабость проявленную.              Марат куртку молча снял, отдал кому-то из своих, попрыгал на месте пару раз, шею размял. Знал прекрасно, что никакие разминки не помогут, и всё равно успокаивал себя так. Резвость его поубавилась, когда первый подошел к нему. Ахмерова на расстоянии услышала, как тяжело забилось его сердце, стоило Жёлтого рядом с собой увидеть. И несмотря на это прямо в глаза смотрел, не отворачиваясь ни на секунду, пока в лицо тяжеленный кулак не прилетел. Печатка золотая тут же кожу на скуле рассекла — в том самом месте, где синяк красовался. Добавил, так сказать. А молодой лишь улыбнулся, обратно выпрямляясь, и стоило подойти второму, как действие повторилось вновь. А после и в третий, и в четвёртый, и в пятый раз. Каждый домбытовский не жалел силы, когда бил универсамовского. Кто в лицо, кто в живот, кто просто наугад. Лишь после десятого тот слабину дал, сгибаясь напополам. Из рта на снег потекла густая кровь, со слюной перемешанная, которую он всё никак сплюнуть не мог — она длинной струёй тянулась, а отрываться никак не хотела.              Айгуль отвернулась в тот момент, когда к несчастному подошел Рубильник. На моменте замаха прикрыла глаза и отошла в сторону, чтобы не видеть того, что дальше происходить будет. Лишь звук удара до слуха донёсся, за которым стон сдавленный последовал, заставляя по телу мурашки колючие пробежаться.              Не выдержав, она зашагала куда-то вдаль, где перекрёсток виднелся. Куда угодно, лишь бы подальше от массива этого. С каждой секундой крики раздавались всё дальше и дальше, пока она не отошла достаточно далеко, чтобы те смолкли вовсе. Отсюда не видно было ни Марата — какое имя красивое, необычное, для себя сразу подметила — ни Адидаса их, ни универсамовских вообще. Лишь затылки её сокомандников, которые в целую очередь на раздачу люлей выстроились. А те что ударили уже — в самый конец отходили. Кулаки радостно потирали, да обсуждали что-то.              Хотелось уйти куда-то, подальше отсюда, возможно вообще домой вернуться, но понимала, что одной нельзя. Хотела она того или нет, но Артёма ждать приходилось, а потому тридцать минут она топталась на одном месте, пока всё это не закончилось. Ногами уже чечётку начала вытанцовывать, от холода спасаясь, когда заметила возвращающуюся толпу. Рубильник с Жёлтым в самом конце шли, она к ним и пристроилась тихо. Те разговаривали о чём-то, обсуждали. Сначала мальчишку этого, затем свои дела внутренние — Айгуль молча слушала впитывала, в надежде услышать полезную какую-то информацию.              —… вернуть долг, если нет там уже смотреть будем. — только на этих словах она сосредоточила внимание на их диалоге. Жёлтый был очень напряжён.              — А если не захотят? Они ж, суки, такие. Крысы подпольные. — Рубильник также голос понизил, вплотную к автору прижимаясь, чтобы поменьше лишних ушей на себе ловить.              — Ты знаешь прекрасно, что мы делаем с тем, кто нам долг возвращать не хочет. — он бороду, что уже щетиной успела покрыться, потёр ладонью, затем воскликнул потерянно. — Вот бля!              — Чё?              — Печатка моя! — главарь их начал в карманах шубы судорожно шарить, выворачивал их наизнанку, роняя оттуда монеты серебристые. — Нет её!              — Да ладно, кольцо обычное, щас первую встречную мадам остановим и скомпенсируем тебе твоё кольцо. — Рубильник закурил, откинув в сторону закончившийся коробок спичек.              — Дебила кусок! — автор гневного того по лицу хлёстнул, да так, что сигарета из зубов прямо на снег выпала, а после и вовсе затоптана была ногами. — Это матери подарок, она перед смертью отдала своё.              — Может, Жёлтый, ты его там выронил? Ну, на бойне? — вмешался тут Котёл, взявшийся не пойми откуда.              — И то верно. — мужчина глазами вокруг огляделся. На несчастье своё Айгуль не успела от взгляда увернуться, голова её маякнула прямо перед ним. — О, Пушкина, метнись обратно, поищи хорошо. Весь снег чтобы прошерстила, поняла?              Она лишь выдохнула устало. Лодыжка от падения утреннего ещё не оправилась, а её посылают, куда подальше, ну точно до конца добить хотят. В слух, конечно же, не сказала ничего, лишь кивнула, да развернулась на пятках. И только слышен был стук каблуков новых, что о заледеневшую тропинку стучали.              По дороге туда трижды поскользнулась, чуть, было, не упала. Не любила никогда зиму. Мать, когда в травматологии работала, постоянно рассказывала о том, как люди бесконечным потоком попадали к ним в зимний период. То руки ломали, то ноги, кто-то даже голову умудрялся. И постоянно наказывала ей в гололёд аккуратнее ходить, мол, калека в доме не нужна. Шутила конечно, но Гуле это в память хорошо врезалось, и каждый раз она эти слова вспоминала, когда на улице ненароком поскальзывалась.              Вот и сейчас шла медленно, за каждым шагом наблюдала. Дорога и без того неровная, а она на каблуках модельных. Увидел бы кто, засмеял точно, но ей всё равно было. Зато красивая. Зато не как у всех.              Наконец она дошла до того самого места, где приговор в исполнение приводили. Теперь там было совсем пусто — ни единой души, не считая бездомной собаки, что в снегу рыскала еду себе. Тем же лучше для неё было, меньше видят — меньше проблем. Знала ведь, девушек пацаны не уважают, а противников — подавно.              Ахмерова не стала терять время — быстро начала каждый сантиметр осматривать, согнувшись в три погибели. Словно бабушка пожилая, ходила по полянке снежной, руку на пояснице держав. Голову под разным углом наклоняла, дабы свечение хоть какое-то уловить, золото блестит же. Вот только вместе с золотом блестел и снег январский, так что идеей это оказалось неудачной. Оставалось лишь зелёные свои зеницы напрячь, да вглядываться в каждую крошку. Каждый угол осмотрела, каждый вход у гаражика, даже сугробы потопала. Помимо окурков, да дерьма собачьего, ничего не нашла. Уже, было отчаялась, когда под ногой хрустнуло что-то.              Ей даже в голову не лезло в лужу кровавую смотреть, что посередине красовалась — тёмная такая, что больше на дыру чёрную походила. Лишь вглядевшись, она обнаружила то самое кольцо, утопающее в крови. Сердце пропустило удар, когда к ней пришло осознание — надо его достать оттуда. Вся её брезгливость в этот момент в руке сосредоточилась, которой она уже к грязному кровавому пятну тянулась, да так, что чуть не стошнило. Одними лишь ноготками подцепила, кончики пальцев пачкая, затем сразу в снег рыхлый кинула. Повозила его там как следует, отмывая остатки красной жидкости, затем и руки свои тереть снегом стала. Да так усердно, так яростно, что на пальчиках тонких красные потёртости появились, которые тут же саднить начали. Вспоминала она и то, как мама ей про болезни всякие рассказывала, что через кровь передаются. Говорила, мол, заболеваешь, и всё, и сразу умираешь, организм ослабевает. И прокрутив слова в голове стала тереть ещё усерднее, пока кутикула не закровоточила от снега жёсткого.              Вдруг за углом хрип послышался. Так неожиданно, что Ахмерова на месте подскочила. Чуть, было, не визгнула, но вовремя рот ладонью прикрыла. Прислушалась, ждала, повторится ли? Уже расслабилась, как снова звук услышала — не то чих, не то кашель, непонятно было. Пальцы холодные задрожали малёхо, здравый смысл подсказывал — бежать. Прямо сейчас и как можно дальше, пока не заметили. Вместе с тем любопытство терзало её душу, заставляя подойти и посмотреть, кто ж там стонет неприятно так. Словно ангел и демон на двух её плечах спорили, как поступить правильнее. И тёмная сторона над ней верх взяла, когда снова она кашель услышала.              Поднялась на носочки настолько, насколько каблуки позволяли, и за угол медленно зашагала. Так тихо, что даже мыши грации её походки позавидовали бы. А сама приготовилась, если бежать вдруг нужно будет — даже лодыжка, как будто, болеть перестала.              Айгуль к стене гаражной прижалась, сердце колотящееся унять пытаясь. Одним лишь глазком за угол заглянула, пытаясь рассмотреть происходящее. И тут же расслабилась, когда увидела ярко-красную мастерку. Та самая, что люлей беспощадных час назад получала. Теперь-то она вся вышла, медленно, чтобы не спугнуть.              Парень сидел, спиной о стену упираясь. Руки дрожащие снег чистый выбирали, а затем лицо им умывали, которое больше на отбивную было похоже. Сам кашляет, кровь сплёвывает с губ, дышит так тяжело, что, кажется, задохнётся сейчас.              Сердце девичье сжалось, да так сильно, что легкими коликами в грудину отдало. Сама не понимала, как, но ноги понесли её вперед, всё ближе и ближе к универсамовцу подходя. В голове лампа красная мигала — точь такая же, как в «Снежинке» при входе — да ещё и с гудком тревожным, предрекая её о том, что прямо в лапы к врагу идёт. Но та лишь свет её заглушила, внимание своё на мастерке красно-белой сосредотачивая.              Он поднял на неё взгляд, только когда увидел перед собой пару чёрных сапог. Карие глаза просверлили дыру в её голове, прежде чем он заговорил.              — Ты ещё кто такая? — парень снова сплюнул, утирая рот грязным рукавом.              — Ты Марат, верно? — проигнорировала вопрос.              — Для тебя я Адидас младший! — рявкнул он, пытаясь на ноги встать, но не вышло ничего — голова как закружилась, так он сразу упал туда же, где лежал.              — Младший? А старший брат твой что ли? — в голове прикинула, что для отца тот слишком молод был. В ответ получила лишь гневный взгляд.              — А тебя это колышеть не должно. Ещё раз спрашиваю, кто такая?              Она присела на корточки перед ним. Нога снова болезненно заныла, но глядя на него — на то, как ему сейчас плохо — понимала, что всё это мелочи. Рука сама собой потянулась к его лицу, отчего у того глаза на лоб полезли. Самым кончиком по ране под глазом пробежалась, грязь утирая — ещё, поди, заражение получит. И тут же мыслям своим усмехнулась: за углом руки от его крови до дыр терла, а сейчас сама, первая полезла.              — Тебе нужно зашить. Инфекция попадёт. — она руку от лица его убрала, кровь между пальцев растирая. В ответ получила лишь взгляд, до комичности недоумевающий. — Меня Айгуль зовут.              Он стушевался. Хотел закашляться, но видно было, как сдержался. Кровь к горлу подступила, но он тут же обратно её сглотнул, отчего тошнота тело пробила.              — Что ты тут забыла, Айгуль. — он выплюнул её имя, словно оскорбление. Думал, обидится сейчас, но девушка сидела ровно, на него глядя.              — Просто искала кольцо. — она неспешно разжала ладонь, в центре которой красовалось то самое, драгоценное. Он перевел взгляд с её лица на украшение, затем тут же обратно, резко в выражении меняясь.              — Так ты с ними? — брови сошлись к переносице. Марата снова приступ одолел, который он никак сдержать не мог — голову в сторону отвернул, откашливаясь. Да так сильно, что лицом чуть в снег не повалился. В последний момент она его за плечо придержать успела. Затем и вовсе, неожиданно для себя, по спине похлопала.              — С ними. — тихо согласилась, когда обратно сел.              — Ну и че вылупилась тогда? Вали давай, пока цела. Щас, вон, мои выйдут, пойдёшь по нашему золотому кольцу.              Слова ничуть не тронули её — напротив, позабавили. Нередко ей приходится слышать в свой адрес такое. И Рубильник, и Жёлтый, даже Кислый, с которым они общались лучше всего, не скупился на выражения. Да такие, что слова маратовские мёдом в сравнении с ними казались.              Глаза никак не могли оторваться от лица с острыми чертами. Снег, перемешанный с кровью, капал с подбородка, впитываясь в красную адидасовскую кофту, тут же сливаясь с цветом. Мороз кусал мальчишечьи щёки, делая их розовыми, воздух из носа его выходил густым белым паром.              Младший Адидас дёрнулся, когда она занесла вверх руку, ещё больше напрягся, когда она принялась разматывать шарф на своей шее. Скомкала вязаную ткань в руках, и к лицу его потянулась. От контраста холодного снега и тёплых рук лицо заболело — кожа начала неумолимо зудеть. Она медленными, аккуратными движениями вытирала его лицо, изредка останавливаясь, чтобы перевернуть шарф более чистой стороной. С особой аккуратностью обогнула рану на лице.              — И зачем? — казалось, он не дышал всё то время, пока её пальцы были на расстоянии миллиметра. Лишь когда она закончила, выкидывая грязный шарф в снег, он смог выдохнуть.              — Не знаю. Просто… — это был тяжелый вопрос для неё самой. Если бы она могла на него ответить, то, скорее всего, даже не сделала бы этого.              — Не боишься, что прознают?              — Твоих не боюсь, своих тем более. Может тебе вызвать скорую? — она перевела тему спустя короткое молчание.              — Не надо мне никакой скорой, не лох я. Сам как-нибудь.              Марат придерживал рукой стену, пытаясь встать, и тут же его стошнило.              — У тебя сотрясение. — она помогла ему подняться на ноги, протягивая хлопчато бумажный платок. Он принял его слишком грубо, утирая рот от рвоты.              — Переживу. А ты уходи, пока не увидел никто?              — А как же ты? — тонкие бесформенные брови взмыли вверх.              — А что я?              — Ну ты же тоже универсамовский. И ты меня уже видел.              Несколько минут потребовалось, сказанное переварить. Он глядел на неё с опаской, словно прочесть тайные умыслы хотел. И тут же потеплел, стоило понять, что умыслов, как таковых, нет вовсе.              — Я тебя не трону.              Айгуль улыбнулась краешком губ, наблюдая за тем, с какой неловкостью тот пытается застегнуться. Словно ребенок маленький, что даже шнурочки на ботинках завязать не в силах. Три раза пытался молнией в бегунок попасть, лишь на четвёртый получилось.              — Спасибо. — она хотела сказать ещё что-то, но тут до слуха донеслись голоса мужские. Далеко были, но с каждой секундой приближались всё больше. — Ладно, пока. В следующий раз смотри, где нужду справляешь.              Она ответа не дождалась, сразу развернулась, зашагала так быстро, как смогла. И снова тишину лишь стук каблуков её новеньких прерывал. Молилась на то, чтобы успеть унести отсюда ноги.              — Спасибо! — послышалось за спиной, отчего губы сами собой в улыбке растянулась. Даже не надеялась благодарность получить — не по пацански, бабу благодарить. Представляла, как на горло гордости наступил, чтобы вымолвить это слово. А для этого всего-то надо было помочь чутка.              Ахмерова успела скрыться за поворотом, прежде чем услышала мужской диалог вдалеке, и зашагала ещё быстрее, в голове пытаясь придумать оправдание тому, где шарф посеяла. Мама снова будет ругаться, говорить, что она вещи не бережет, а они не миллионеры вовсе — она снова ей соврёт. Скажет, мол, в снежинке остался, и что Рубильник завести обещал. А потом браниться на него будет, что он этого так и не сделал. И всё хорошо будет, и шарф этот проклятый со временем забудется.              Она шла так быстро, как могла. И нога в момент этот совсем перестала болеть.