le désespoir

      Очутившись в совершенно незнакомом месте, первое что затопит сознание бушующими волнами, словно цунами - растерянность. Ты не будешь понимать до конца, что происходит вокруг и где ты находишься. Вопросы будут накапливаться как снежный ком, обрушиваясь лавиной, но не будет никого, кто бы ответил на твои вопросы.       Ты абсолютно один.       После накатывает паника и страх. Животный ужас происходящего, разворачивающегося перед глазами, и ты единственное живое подтверждение происходящему посреди неизвестности.       Крупная дрожь била по телу, пока взор метался с одного места на другое, не задерживаясь хотя-бы на пару секунд. Облезлые, голые стены трущеб и полуживые, костлявые призраки - жалкая породия на живых людей - подпирали стены или бродили неприкаянными душами, чтобы просить милостыню.       Знакомый и одновременно чуждый язык ударял по барабанным перепонкам словно набатом оповещая об опасности. Беспокойство липкими щупальцами сдавливала горло в стальных тисках, выбивая весь воздух из груди. Она словно плесень, медленно пожирала все внутренности изнутри, проростая невиданным ранее, изумительной красоты цветком розмарина.       Слезы, что были готовы навернуться на глазах и крупными каплями скатиться по подбородку, мешая взору, одной лишь силой воли подавлялись из последних сил. Не время и не место, поплакать и пожалеть себя она успеет потом.       Сильно ударив себя по щеке - до искр в глазах - Кальма как мантру бормотала под нос на родном языке почти срывающимся голосом, настолько тихо, на сколько могла себе позволить: - Не смей реветь. Ты не имеешь на это никаких прав, ибо ты ещё не нашла и не сделала ничего, чтобы смогло вернуть тебя обратно. Ты не имеешь права пользоваться такой роскошью как слезы, ничтожество.       Обратив свой взор на свою руку, увиденное уже почти не удивляло её. Маленькая детская ручка была испещренна самыми разными шрамами и густо покрыта разными видами гематом. Все тело чувствовалось словно кусок избитого мяса, а не живого человека, прикрытого лишь куском грязной, разваливающейся ткани.       Гудящая головная боль, что мелькала на переферии сознания стала нарастать и отчётливо давала знать о себе. Голод скручивал внутренности в морской узел, а голова чесалась от длительного игнорирования банального ухода за волосами. Перед глазами мелькали белые мушки и темнело в глазах. Перед тем, как слабость в теле окончательно захватило тщедушное тельце и она не провалилась в забытье, Кальма успела уловить краем зрения, как весь сброд, что обитал в трущебах, будьто в страхе покидал свое место, лишь бы уйти подальше, скрыться, словно раненный зверь от своей неминуемой гибели.       Пробуждение её встретило гудящей головой и болью во всем теле на жёстком полотне, набитым сеном. Не было стылого холода каменной плиты, что впивалось в плоть и кости, не давая и капли тепла. Тело было перебинтованно тканью, из-за чего было трудно двигать конечностями.       Страх вновь волнами затапливал сознание, сжимая сердце в объятиях, шепча на ухо разные глупости, что эхом отдавались в сознании, отпечатываясь на гранях потрескивающейся души. Мир как будьто ссузился до одной каморки, в которой она проснулась.       Вопросы потревоженным ульем роились в черепной коробке, не давая сосредоточиться на одной мысли. Но ответ на них никто не даст. Кальма слишком легкая добыча, которой запросто манипулировать. Нельзя подавать ни единого намёка, что ей можно так просто воспользоваться.       Вырвав из оцепенения и наваждения ожидания самого худшего, охладив раскаленный до предела рассудок - распахнувшаяся дверь. Человек, что зашёл в комнату был очень удивлён тем, что буквально тающая на глазах жизнь ребёнка сможет так быстро пойти на поправку. Девочка буквально на глазах цеплялась за жизнь зубами, сдирая руки и ноги в кровавое месиво из кожи и плоти, но продираясь сквозь безумие трущеб, о чем свидетельствовало тело малышки. Не было не единого не пострадавшего участка кожи - все тело пестрело увечиями разных размеров и видов. Что больше настораживало - кандалы, что были на шее и номерной знак на них - тринадцать. Словно бродячая собака, не достойная даже имени и брошеная умирать.       Ничем не примечательный мужчина, в глазах которого сияла сталь. Улыбка же на устах была столь лживой, что ей не обманешь даже младенца.       Её спасли не из жалости. Милосердия в этом взгляде не было ни на грош. Там плескалось плохо крываемое любопытство. С таким взором люди препарируют интересную вещь в целях дальнейшего изучения, пока не потеряют интерес к своей игрушке окончательно.       Она чувствовала себя бабочкой, которую пригвоздили к стене булавкой и сделали предметом эстетического наслаждения своей коллекцией.       Кальма чувствовала себя неуютно.       Отлежавшись несколько дней в маленькой комнатушке и проведя в своих мыслях все то время, она смогла немного осмыслить ту бешено крутящуюся круговерть событий. Смогла немного выдохнуть, ослабить фантомную петлю на шее, что медленно затягивалась с каждым новым событием, не вписываюшееся в рамки понимания человека, что вырос в двадцать первом веке.       Она слишком отличалась от всех.       Переламывая свой хребет раз за разом, подстаиваться под устои незнакомого мира чтобы хотя-бы немного слиться с ним. Притвориться ещё одной шестеренкой, лишь бы не стать изгоем. По новому изучать мир, словно новорождённый котенок, тыкаться носом по разным углам, не в состоянии найти ответы на свои вопросы. Животный страх, что обвивал своими липкими конечности и затягивал в свою пучину, стал неотъемлемой частью самой сути.       Знание своего недалекого будущего давит на не окрепшее от событий сознание, придавливая к земле, не давая сдвинуться хотя-бы на маленькое расстояние. Глаза щиплет от фантомного ощущения слез, пока тугой комок в животе не даёт разогнуться, вдохнуть полной грудью воздух.       К страху медленно подбирается настороженность, что сливается в единую эмоцию, порождая собой буйный вихрь злости, что бурлит, клокочет вместо сердца. Необъятный жар, что плавит внутренности, зажигая пламя потухающей, почти потерянной надежды.       На грани шёпота, лишь бы успокоить бешено бьющееся сердце и не дать лишнего подозрения в свою сторону, она бормотала под нос, словно мантру, лишь бы не обманываться лживой добротой неизвестного ей человека. - Не смей испытывать жалость к самой себе, слабачка. Ты можешь подтереться ей, но жалеть себя это самое тупое, что ты можешь себе позволить сейчас. У тебя никого нет и тебя никто не спасёт, не смей сдаваться. Ты не имеешь права на такое действие.       Будьто насмехаясь над ней, как подачку дали крышу над головой и еду. Строили лживые маски на лицах, изображая испуг и жалость по отношению к тринадцатой.       Больше у неё нет своего имени, лишь порядковый номер и фальшивая, сладкая в своей притерности кличка, что от одного этого слова сводит челюсть - Гвинет.       Она сдесь чужая.       Слишком ненавидимое ей имя, которое дала ей мать, с особым отвращением - Кальма, она повторяла сотни раз перед тем как провалиться в небытие. Чтобы не забыть окончательно, кем она являлась.       Не потерять себя.       Собственная беспомощность душит. С особой материнской любовью, которой у неё не было по праву с самого рождения, лаской и трепетом, так не свойственной этой эмоции, нежно перекрывает кислород. Насмехается над тобой, истаптывая внутренние органы, превращая их в единую кашу. И смотрит. Смотрит с интересом маленького ребёнка, как ты ползешь от неё в тчетных попытках сделать дистанцию хотя-бы немного больше, попутно изливая из себя литры крови.       Каждый может воспользоваться твоей слабостью.       Нельзя доверять другим.       Чтобы выжить, нужно следить за каждой эмоцией собеседника. Лишь малейшее колебание даст понять, как относиться к тебе человек. Несёт он угрозу или будет полезен. Стать другим человеком, скрыть свой страх и неуверенность. Стать харизматичной, но не подпускать слишком близко к себе. Играть роль паяца. С насквозь фальшивой улыбкой играть на публику, отвлекая внимание и собирая информацию.       Безликий шут.       Что такое безумие? Полная утрата контроля над реальностью или же только над своими дальнейшими действиями и поступками? Оно ластиться к тебе, пока ты не потеряешь бдительность, чтобы вцепиться зубами в мягкую, податливую плоть. Зацепится зубами за кости, переламывая их на мелкие частицы, пожирая плоть до последнего кусочка, пока от собственного тела не останется ничего.       Безумие похоже на насекомое, что пробирается к мозгу и паразитирует там, становясь больше. Отключает здравый смысл и страх, пока ты не сойдешь с ума окончательно и никто не сможет тебя спасти.       В попытках строить из себя того, кем она не являлась, тринадцатая упустила момент, когда контроль над собственным телом ускользнул из её маленьких цепких рук. Упустила из виду свою жестокость по отношению к другим и то, как они словно марионетки, безропотно следовали её словам. Будьто бездушные куклы, чьи конечности были привязанны полупрозрачными стальными ниточками, что вели к кукловоду. Они не пытались вырваться или сопротивляться, играя очередной, наполненный фальшью спектакль из одного акта.       Тринадцатая искуссно походила на иллюзиониста, тасуя эмоции как чужих людей так и свои собственные. Играла ими столь мастерски тонко, что нельзя было заподозрить в её актёрской игре ни грамма обмана. Она становилась монстром в овечей шкуре.       Имя, которое она повторяла из раза в раз, словно молитву перед сном, стиралось из памяти, словно туман, что рассеется с первыми лучами рассвета.       Она постепенно забывала себя.       Тринадцатая походила на исследователя, что с филигранной нежностью препарировал жертву, вытаскивая и рассматривая каждую частичку потаенных желаний, мыслей, эмоций...       Стала походить на человека, который спас её. - Отвратительно...       Гвинет стояла перед разбитым зеркалом и смотрела в свое отражение. Осколки, как усыпанное мелкой брильянтовой крошкой небо лежали на полу. В них отражалась ужасающая, выворачивающая душу наизнанку правда, горечью оседающая на кончике языка. Отражались пустой остекленевший взгляд мученника и ломанная кривая линия, что называется улыбкой. Отражался её внутренний, догорающий и осыпанный пеплом мир.       Отвратительная правда.       В зеркале же напротив отображались сверкающие ярким полуденным солнцем глаза, цвета плавленной карамели. Улыбка сверкала как самая яркая звезда, одаривая смотрящего покоем и надеждой. Она будьто светилась изнутри, словно огонёк, который притягивал уставшего путника перевести дух, обдавая теплом лишь одним своим присутствием.       Скверная ложь.       Дотрагиваясь левой рукой до зеркала, она проводит пальцами по своему отражению, будьто пытаясь стереть свое лицо с бездушного мироздания. Слова, выскользнувшие на незнакомом языке заставили скривить лицо в гримасе отвращения от самой себя. - Моя участь - сдохнуть в какой нибудь канаве, как жалкая дворовая псина... Большего мне и не нужно.       Хотелось вырвать язык собственными руками, лишь бы больше не говорить на таком чужом диалекте.       Со стороны она походила на вольную птицу. Она будьто пьянела от того, что была всегда одна, наслаждалась долгожданным покоем. Птицу, что сама заперла себя в клетке и создала иллюзию свободы, напевая примитивные мотивы, по крупицам теряя рассудок.       Тринадцатая пела, разрывая голосовые связки до хрипоты, до кровавого кашля, но не смогла сломить ту стену, что она воздвигла сама, из-за страха быть обнаруженной.       Стать самозванкой.       Порядковый номер стал ей вторым именем, и на лживое прозвище она больше не отзывается.       Она возложила на свои плечи бремя, и не выдержав, сломалась под его гнетом. Разбилась тысячами мелких осколков, словно статуэтка из самой дешёвой глины, не выдержав давления и ноши своих ожиданий. Никто не заметил стремительно потухающих с каждым прожитым днем глаз.       Тринадцатая идеально сыграла свою роль в пьесе, филигранно задев самые потаенные участки души каждого из зрителей, оставив после себя маленькое напоминание в самом финале.       Никто не заметил фальши.       Лишь на утро был найден труп девочки под сводами высокого потолка. Ни записки, ни каких либо наводящих к такому исходу вещей найдено не было. Она ушла ранним утром, никому ничего не сказав. Тихая, спокойная смерть.       Лишь тёплая, светлая, тихая умиротворенная улыбка украшала лицо мертвеца.       Чужачка, не вписывающаяся в законы этого мира, она тихо покинула этот мир.