Менеджер, его команда, термос и прочие подробности

Это Дима, ему 36. Он спит до обеда, он просыпается в семь утра, чтобы выйти на пробежку; он не ест свинину, он обожает свинину, особенно жареную, особенно острую; он ненавидит играть паблики, он сбегает в доту всякий раз, как выдается свободная минута. Он играет на кери, на мидере, на офлейнере, на обоих саппортах, на аналитике, на тренере, на нервах тренера и на гитаре, которая осталась после съемок клипа. Он – вся Тим Спирит одновременно, команда целиком и каждый балбес по отдельности. А с приходом Славы он еще и полноценно снимается в ситкоме. Краткое «менеджер» неполноценно отражает весь спектр испытываемых им эмоций. – Давайте остановимся? – Мы останавливались полчаса назад. – Я хочу пить. – Мирослав, тебе же не пять. Почему ты не купил попить на заправке? – Я думал, что дотерплю. – Нам ехать еще пять часов. – Признаю, я себя переоценил. Поковырявшись в паху у сидушки, Дима выуживает какую-то бутылку и не глядя кидает вглубь салона. Раздается звук удара, чей-то возмущенный стон, потом снова удар, и начинается возня. Кажется, Ден решил, что, пока он спал, его атаковали почем зря, и полез восстанавливать справедливость, так и не проснувшись до конца. Еще какое-то время на задних сиденьях пыхтят, сопят и пихаются, что-то падает на пол и катится, голоса становятся громче. Предчувствуя сражение, Дима вздыхает и все-таки открывает глаза. И чуть не вопит от ужаса: прямо на него таращится огромный немигающий зрачок видеокамеры. Спустя секунду тени позади объектива слепляются в сосредоточенное лицо Славы, он смотрит сквозь и машет кончиками пальцев: – Ты не мог бы пригнуться влево? Весь контент загораживаешь. Через один очень длинный выдох давление в черепной коробке сравнивается с атмосферным, и Дима снова может дышать. * Едут такими убитыми дорогами, которые, казалось, можно встретить только в России и особенно прогрессивных районах Африки. Поля вдоль обочины сменяются лесами, лугами, озерами: зеленое, рыжее, голубое – красиво, душа радуется. Когда на горизонте маячит жизнь в лице кафешке и ларька с рыбой, Дима командует водителю привал. Название населенного пункта, встретившееся по дороге километра три назад, эстонское и совершенно непроизносимое, и у Димы не то чтобы есть четкое представление, где они находятся и сколько еще ехать. Поэтому в ответ на вопросы Айрата он выдает оптимистичное: – Хрен его знает, – и первым лезет на свежий воздух. Слава выпрыгивает следом, держа рюкзак подмышкой и камеру наизготовку. Дима подозрительно таращится на его абсолютно невинное выражение лица, не до конца уверенный в благопристойности его намерений. – Да я на всякий случай взял, – отбивает Слава его вопросительный взгляд. – Как в прошлый раз? – В прошлый раз я ничего не снимал. – Поправочка: ты ничего не выложил. Это разные вещи. – Давай так: я сделал так, чтобы Маша о том походе в сауну ничего не узнала. Иначе она нарезала бы материала. – Не думаю, что дирекция одобрила бы такой контент на официальном канале. – Так она для себя нарезала бы. Ты ж помнишь, что там было. Миру таким Магой потом всю жизнь шантажировать можно, сам знаешь, как он ведется. – Я хорошо помню, что ты тогда пообещал не снимать ничего без спроса. – Я обещал, опять же, не выкладывать. Ладно, ладно, не смотри так – никому ничего не передавать, пока ты не отсмотришь. Видишь, я все помню. – Осталось теперь, чтобы ты слово свое держал. Слава смеется и примирительно вскидывает ладони вверх; в одной все еще зажата камера, орудие сатаны и рабы его Маши Ермолиной – стоит на секунду зазеваться, и вот уже во все концы летят кадры с красным и распаренным тобой, совершенно размазанным по пологу, с мокрой мордой и березовыми листьями, стратегически налипшими в местах отличий мужчины от женщины. – Чем меня там можно шантажировать, я не услышал, – вклинивается Мира, выпрастывающийся из ларгуса на тротуар. – Догадайся с одной попытки, – отвечает Слава и подмигивает Диме. Выглядит он в этот момент безобидным и неопасным, как хомячок после ужина. Дима думает, что должен перестать вестись на вот это выражение его лица, знает ведь, насколько оно обманчиво, сам когда-то Славу подбирал. Но все равно ведется. Цивилизация на остановке представлена тремя продавщицами, подкопченными солнцем до состояния румяной корочки, мужиком с разделочной доской, хмурой девочкой за прилавком киоска и утренним уловом. Влажный рыбный запах забивается в ноздри, от него начинает сосать между ребрами и урчит в животе. Дима пытается по вывеске кафе определить, сколько раз в неделю сюда мчит врач лечить отравление и гастрит. – Пойдемте жрать? – предлагает Ден. Ден неубиваемый, его желудок выстлан противотанковым покрытием, поэтому он не боится ничего. Дима один раз видел, как он съел то, что приготовил Мира, хотя оно шипело, пищало и хотело жить. Тот же Илья свалил от одного только звука, а Дену хоть бы хны, только икнул и завалился спать. – Пойдемте, – поддерживает Мага. – У нас есть время? – Есть, – вздыхает Дима. – Сколько угодно. Первое правило их ростера: если Ден действует при поддержке Маги, то тут проще дать, чем объяснить, почему нет. Сила воли их маленькой компании равна стадиону футбольных болельщиков в тротиловом эквиваленте. Поэтому Дима пару секунд смотрит, как Мага пытается пробить еще сонному Дену в солнышко, выхватывает от Миры по шапке и обижается, – и толкает дверь. Кафе пустынно. Две продавщицы язвы по завешенному ценнику спят в подсобке, забыв прикрыть дверь, одна несет вахту у кассы. При виде их компании она надевает симметричные глаза и дружелюбный оскал. Оценив перспективы, Дима проталкивает вперед Ярика и Руслану как самых неконфликтных и разбирающихся в интернациональной речи. Подозрения напрасны: женщина оказывается того возраста, в котором, живя возле Юрмалы всю сознательную жизнь, стыдно не знать русский язык хотя бы на бытовом уровне. Пока Ярик, краснея, рассказывает, откуда он такой красивый у мамы взялся, нет, это не мои братья, вы что, посмотрите на нас, мы же с разных ветвей эволюции слезли – все это время Ден с Магой выбирают себе завтрак по картинкам. Ожидания Димы о том, что если выехать достаточно рано, то не придется останавливаться на перекусы, так как никто не успеет проголодаться, обламываются, когда каждый из них тычет в меню по три раза, и под пальцем каждый раз оказывается фотокарточка какой-то еды. Расплачивается за всех Руслана, едят молча. Дима знает десять способов заставить всех закрыть рот во время приема пищи, не прибегая к насилию, но сегодня этого не нужно: местная еда увлекает даже индифферентного к питанию Миру, слышен только скрип столовых приборов. Слава сидит напротив и увлеченно изучает то, что на родине зовется сосиской в тесте, а тут имеет сложное прозвище и стоит в честь этого каких-то нечеловеческих денег. Заметив взгляд Димы, мнется и откладывает хот-дог в сторону, как будто не решается есть при нем. Может и не решается. Вероятнее всего. Дима знает причину, но старательно ее игнорирует с тех самых пор, как Слава, загнав его в угол, признался, что ты, походу, мне нравишься или что-то вроде того, вот. Это же не будет проблемой? Это стало не проблемой, но поводом для беспокойства: в киберспортивном сообществе однополые отношения не были чем-то экзотическим, Дима о них слышал, Дима их видел, да господи, Дима с ними сталкивался гораздо чаще, чем было прописано в его должностной инструкции. Но никогда раньше эти отношения не касались его лично. И плана действий у него не было. – Нет, не будет, – ответил он тогда. Выхватил заблестевший взгляд Славы и добавил: – Мне надо подумать. – Долго? – Неделю. – Принято. Неделя истекла четыре дня назад. Надо отдать Славе должное, он ни движением брови Диме об этом не напомнил. Только ходил и смотрел. И сосиску при нем есть стеснялся. А так, конечно, никаких неудобств. – Приятного аппетита? – пробует Дима разрядить обстановку, почему-то с вопросительными интонациями. Слава в ответ неловко улыбается, кивает, берется обеими руками за хот-дог и тормозит. Смотрит на Диму поверх сосиски. Не то чтобы Диму могли впечатлить парни, глядящие на него с той стороны полуфабрикатов, но становится действительно неловко. Особенно когда Слава осознает ситуацию в полной мере и принимается сиять красными ушами. В голливудской экранизации эта история начиналась бы с утра в тренажерке. Актеры, играющие Дена, Миру и Магу, традиционно были бы на десять лет старше прототипов, ходили по залу без футболок и пересчитывали друг на друге кубики пресса. Потом заваливались в совместный душ, освобождая пространство для диалога. Киношный Слава, совсем как настоящий, был белобрысой нескладной шпалой, точно так же смотрел тайком, а после тренировки подошел и выложил все. У него на животе всего пять кубиков пресса, но к концу фильма Дима полюбил в нем и эту изюминку. К этому моменту они прошли трудный путь сопротивления и принятия, Рияда и инта, к финалу у Славы появилась толпа фанаток в инстаграмме и пачка контрактов от модельных агентств, но он все равно выбирает Диму и уезжает с ним в субтитры под желтый закат и Ариану Гранде. Вряд ли хоть один оскароносный сценарист может предположить, что такая перспективная история заведет героев в забегаловку на дороге и посадит по разные стороны от сосиски, спровоцировав этим катарсис. Но вот они здесь, тревожная закадровая музыка взяла новый аккорд, а решение запаздывает. В архивах Диминого воспитания есть решения на случай незапланированной встречи в темном переулке, поломки машины посреди трассы, дефолта и ядерной войны – но не для пацана, который умудрился в него втюриться и теперь чего-то ждет. Из пучины неловкости спасает звук: за спиной хрустят, причем так осколочно-громко, что зубы начинают ныть. – Ммм, фсегда хотел попробофать это фделать, – шамкает Ден с набитым ртом. – Что сделать? – Мира. – Зуб сломать? – Не, раскусить клешню краба. – Пойду разберусь, что там, – Дима поднимается, чуть не роняя на пол очки и телефон. Все вокруг него сегодня такое дурацкое, что даже эта мелочь ложится в сценарий как влитая. В фильме Слава в этот момент провожает его долгим отчаянным взглядом и не может ни крошки в себя пропихнуть от нервного трепета. В реальности Слава косо улыбается, хмыкает понимающе и вгрызается зубами в свой несчастный завтрак. Дима даже не пытается сделать вид, что не сбегает. * После завтрака поездка идет более шумно и жизнерадостно, что не мешает Диме предаваться собственным мыслям. Иногда он всплывает на поверхность, привлеченный тезисами по типу «Когда снова есть?», «Куда мы пойдем после океанариума?» и «Однажды я трахнул мертвую бабу, выпрыгнув на нее из леса» – в этот момент даже глаз приоткрывается от удивления, но дальше оказывается неинтересно и про Баньшу. Поля и леса сменяются пригородными пашнями, мелкими домиками, понатыканными вдоль дороги, как грибы. За сорок километров до города им даже встречается девятиэтажный отель, у которого половина первого этажа заселена, вторая половина существует за счет первой половины, все остальное декоративное. Дима машинально подсчитывает, какие убытки несет это чудо дизайнерской мысли, и решает, что для психики будет безопаснее продолжать спать и дальше. Слава, уснувший на его плече, даже во сне прижимает к себе камеру и недобро улыбается. * – Мага, да бл… м-м-м-Мага… Твою мать, ты можешь убрать этот сраный термос в сумку? – Он туда не помещается. – А хотя бы на соседнее сиденье кинуть? – Не могу. Диман сказал, что, если я еще раз уроню его термос на пол, он мне его в жопу затолкает. Как менеджер Дима иногда очень темпераментный менеджер. * Океанариум потрясающий, это объективный вывод. В голубых полноэкранных декорациях затыкаются даже Ден с Илюхой, ходят, открыв рты, сами похожие на больших неведомых рыб. Диме океанариум слегка до фени, он был здесь трижды, это его четвертая попытка приобщиться к подводному великолепию, но пока все никак. Рыбы и морские гады привлекают его только в приготовленном и поданом виде, либо на том конце удочки как трофей. В остальном как-то ровно, ему больше коты нравятся: у них смешные шершавые языки, за которые весело хвататься, если животное неосторожно зевнуло при свидетелях, и мокрый нос. Но вариантов сводить свои ясли посмотреть на эстонских котов не обнаружилось, и методом тыка в жертвы были выбраны рыбы. Сказать честно, Дима ожидал, что во время экскурсии придется пахать как не в себя, потому что тяга к приключениям в их коллективе обычно не знает границ, меры и законов чужой страны, но экскурсия стартует неожиданно спокойно. Остается только сбагрить всю компанию на совесть гида, передать Маге контроль над термосом, чтобы был все время занят (тот смотрит глазами пожилого бассета, но не спорит), предупредительно рявкнуть на Миру, запрещая распускать руки в общественных местах, и можно выдыхать. – Хочешь, я останусь с тобой? – ожидаемо предлагает Слава. Дима разглядывает, как влажные голубые тени плывут по его лицу, высвечивая то прозрачные глаза, то абрис скул, то поджатые губы. Сколько же проблем сулит ему всего один неправильный ответ. И как же просто сказать один раз сказать «нет» твердым голосом без всяких вопросительных подтекстов, чтобы Слава больше ни разу не подошел. Дима думает эти правильные рациональные мысли и отвечает небрежно: – Не надо, иди. Я хоть высплюсь, пока вы эксплуатируете платного человека. В его голосе недостаточно твердости, взгляд спотыкается о то, как Слава держится кончиками пальцев за его рукав. Все это можно прекратить всего одним словом, но Дима в который раз не может его из себя извлечь. – Ты уверен? – Уверен, иди. Мне тоже нужно иногда от вас отдыхать. Развалившись на диванчике у входа, Дима закрывает глаза и сквозь надвигающийся сон слышит щелчок затвора. Где-то там, в глубине адской техники, остается воспоминание о том, как Дима спит, заложив руки за голову, а его ногах гнездятся дети, вьют норы в переплетениях шнурков. Дети беспечны и не знают, как опасен бывает по осени готовящийся к спячке дикий менеджер, хозяин жизни и владелец термоса, спасающего от суеты. * До отеля добираются почти к ночи, уставшие, впечатленные, перепробовавшие на вкус все, что встречалось по дороге и пахло достаточно съедобно. Это не отель даже, а верхний этаж четырехэтажного дома, переделанного под хостел, снаружи простой советский коробок, а изнутри – праздник победившего капитализма: везде какие-то картины, вазоны, ковры, как будто владельцу это здание осталось в наследство от бабушки, потомственной барахольщицы. У лифта стоит швейцар, пародирующий рабочего человека, но на деле спящий с открытыми глазами. Илюха тянется щелкнуть по козырьку кепки, но Дима в последний момент успевает его перехватить. В лифте Ярик зевает, прислонившись спиной к зеркалу: – Так, кто с кем спит? Все привычно лепят очень глубокомысленные выражения на лица и устремляют взгляды в потолок. – Кто с кем хочет, – отмахивается Дима. – У меня нет сил разгонять вас по комнатам. Но если кто-то захочет взорвать телевизор или украсть окно, помните, что ваши паспорта у меня. – Украсть окно? – шепотом уточняет Ден за спиной, Дима в отражении видит его склоненную к плечу Маги макушку. Маге, к чести, хватает совести покраснеть: – Я тебе потом расскажу. О самом важном Дима вспоминает уже выйдя из душа: его термос нравственности остался где-то у Маги в закромах. И если прямо сейчас его не вернуть, то ночь он может провести в обители порока и разврата, и завтра Дима увидит его полностью разбитым и с подтекающей крышечкой, а с боевыми товарищами так поступать нельзя. Скорбно вздохнув, Дима отправляется на поиски, но очень скоро выясняется, что здание проектировал некий советский комедиант, имеющий, при всей строгости типовой проектной документации, тягу к искусству и творчеству Льюиса Кэрролла. Ничем другим местную аномалию объяснить нельзя: Дима выходит с одного конца длинного коридора, по разные стороны которого разбросаны спальни, а в конце воткнута общая кухня. Если пройти коридор от начала до конца, открывая все двери по очереди, можно найти все, что спрятано на этаже – так гласит не только теория вероятности, но и здравый смысл. Вооружившись этим знанием, Дима начинает свой путь, но оказывается жестоко обманут. Термоса нет нигде. За время похода так же не удается найти трех диссидентов, но это беспокоит куда меньше: они обязательно найдутся к утру, дай бог в приличном виде и без пачки компромата на хвосте. А вот термос жаль: он прошел с Димой шесть лет качалки, четыре года командировок, переезд в Сербию и четыре попытки выбраться на рыбалку (одну удачную), чтобы вот так бездарно сгинуть во власти чужого разгильдяйства. Ну или на этаже просто обитает пространственно-временная аномалия. В пользу этой теории говорит тот факт, что Слава будто размножился и теперь встречается везде. Стоит сунуть нос за любую дверь – и там он, с такой подозрительной рожей, словно это он термос сгубил. В общем, когда Дима, уставший и вынужденно отложивший масштабные поиски с собаками, металлодетекторами и дознавателями до завтра, добирается до кухни, а оттуда на него смотрят эти кристально честные глаза, он даже не особо удивляется. Только уточняет: – Что пьешь? – Чай. – Молодец. – Будешь? – Буду. – Если честно, я надеялся, что ты откажешься. – Почему? – Я пью вино. – Из кружки? – Такова жизнь. Дима приземляется на диван рядом со Славой и в последний момент замечает в гаснущем окошке камеры какую-то странную экспозицию. Если разглядеть удается правильно, то такие позы только в Древней Греции считались искусством, во всем остальном свете они требуют особого грифа и ограничения по возрасту. – Это что еще такое? – только и успевает спросить он. Никогда раньше Дима не видел, чтобы Слава двигался так быстро: вот он на диване – и вот уже его ботинки взбивают пыль по ту сторону паласа. В рамках операции по борьбе с незаконным оборотом порнографии в команде, злостного вуайериста приходится хватать за что попало, а попадает лодыжка. Ойкнув, Слава летит на пол, развернувшись в последний момент, и приняв весь удар на центр тяжести. Дима валится сверху, больно треснувшись локтями о ламинат. – Черт, Дим! – От черта слышу. Ну-ка, что там у тебя? – Ничего интересного. – Покажи мне свое неинтересное. – Тебе будет скучно. – Ничего, я потерплю. Слава, ну? Слава под ним весь напрягается, вытягивая над головой руки с зажатой камерой. Диме с его метр семьдесят до такой дали, конечно, не дотянуться, зато он знает много других способов получить свое. От первого разряда щекотки Слава обмирает и моргает удивленно, как чихнувший котенок. Со вторым его сгибает судорогой, которая вся состоит из разбрасывания конечностей в разные стороны – Дима едва успевает отодвинуть из зоны боевых действий свой отдел, отвечающий за продолжение рода. После третьего к Славе приходит осознание, что его пытаются взять хитростью, но ресурсов на контратаку не хватает, потому что надо не забывать дышать. Прижав камеру к груди, как больную ладонь, Слава катается по полу изгибаясь, чтобы уйти от щекотки, но Дима тут же заходит с фланга. – Прекрхати, – всхлипывает он; Дима предпринимает попытку взять нахрапом, но получает локтем в бочину и, охнув, решает придерживаться изначального плана. – Дима! Пожа-ха-алуйста. – Сдавайся, извращуга, – смеется Дима и проходится пальцами поперек ребер уже под футболкой. – Да я же… Нет! – извернувшись, Слава пересекает Димины попытки пощипать бока и одергивает подол футболки вниз, прежде чем свернуться в очередном приступе смеха. – Я же… ничего не сделал. – Это ты свое ничего так защищаешь? Похвально. – Я только зайти успел, они даже не заметили. Думал… а-ха-ха, думал, будет неловкий контент с полей. Но я правда только зашел и сразу вышел. – А запись тебе зачем? – Да я материал просматривал. Отснятый. Как раз удалить хотел. А тут ты. – А чего драпанул? – Не хотел парней подставлять. Перед тобой. Мало ли что ты подумаешь. – А что я могу подумать? – Ну… – понимая, что никто больше его не щекотит, Слава вздыхает и открывает зажмуренные глаза. Лежит спокойно, просто разглядывает Диму, трогает взглядом шею, скулы, губы. – Не знаю. Я боюсь тебя напугать. Дима многое мог бы рассказать ему о страхе. О том, что страх – это когда на ста пятидесяти в час по трассе заходишь на обгон, и за поворотом видишь встречку, гайцов и стадо коров, переходящее дорогу, одновременно. Это педаль в пол и пульс на разрыв аорты. Это когда испускаешь такие флюиды, что гаишники, тормознувшие повозку с камикадзе, вместо документов спрашивают, сколько пальцев ты видишь. Страх – что-то из этого. А никак не пацан, лежащий под тобой на полу. Ничего Дима сказать не успевает: Слава хватается ладонью за его затылок и тянет на себя, к раскрытому задыхающемуся рту. Смотрит, до последнего смотрит Диме в глаза, словно ищет признаки неудовольствия или разочарования, и только когда тот подчиняется и позволяет себя притянуть, прикрывает глаза. Дима не раз и не два за эту неделю прогнал в голове вопрос, чем поцелуй с мужчиной отличается от поцелуя с женщиной. Как выяснилось – ничем; у Славы даже щетины нет, и когда Дима касается ладонью его щеки, кожа такая же мягкая. Слава так же жмурится от удовольствия, так же горячечно выдыхает в губы, так же цепляется пальцами за толстовку, стискивает в горсть и прижимает к себе. Разве что бедром Дима чувствует все крепче обозначающиеся отличия, но с этим как будто бы можно иметь дело. – Какой кайф, – стонет Слава, стоит только опустить его губы, и улыбается, не открывая глаз. – Только если мне придется каждый раз так страдать из-за одного поцелуя, у меня ж сердце остановится. Я и так из-за некоторых в постоянном стрессе. – Расскажи мне, что там эти некоторые натворили. – Да блин, Дим! – Говори. – Да не знаю я. Я зашел камерой вперед, увидел, развернулся и свалил. Все. Честное слово. – Ладно. – Веришь. – Верю. – Здорово. А если… – О господи, что я увидел, мои глаза! – орет дверной проем на небезопасной в ночи громкости. – Э-эй… – И эти люди что-то мне говорили. Охренеть! Да я по сравнению с вами почти святой, между прочим, чтобы вы понимали, я пока всего лишь целовался, а у вас тут вырезки из камасутры. И ради этих людей я еще и за термосом присматривать согласился, кошмар! За ночь превратился из почти ребенка в участника групповухи. – Мага, – зовет Дима, когда тот прерывается на вдох. – Что? – Ты куда шел? – Сюда и шел. Воды попить. – Попил? – Нет, мне теперь страшно к вам приближаться. – Ну так иди, не отвлекай. – Спокойной ночи. – Ага, бывай. – Главное, что я уяснил за этот год, – говорит Слава смеющимся голосом (подняться он даже не пытается), – что нужно закрывать двери. Всегда. На всякий случай. – Спешу тебя расстроить: на этой кухне дверей нет. Там арка. – Тогда предлагаю хотя бы выключить свет. – Согласен. Иначе спалим весь разврат. – Блин, да нахрен я вернулся!