♡ ♡ ♡
со двора выбежали сразу, там все было тихо. разъярённых чужаков с вилами и факелами не наблюдалось. особенно недалёкие сельчане, конечно, грозились и дом михалычу поджечь, и всё его добро вынести, да только кишка тонка к «леснику» соваться. свет от придомовых фонарей постепенно отдалялся, и дом в конце концов потерялся из виду. деревья выросли сразу, от земли до неба, необъятные громадины, как сторожа, оберегали они всё, что принадлежало хозяину. полкан вёл в лес. михалыч старался не отставать, держал ружье наготове и пристально вглядывался в темноту. жёлтый луч фонаря шатался, бился о сосны и прыгал. впереди виднелся только полкан и чёрные стволы, которые иногда выпадали от мрачного варева, выцепленные светом фонаря. валенки проваливались в сугробы, полкан нёсся, выгибаясь дугой, а михалыч неумолимо отставал, пытаясь по дороге не уронить ружье и не посеять ушанку. иногда он терял пса из виду и останавливался, беспомощно оглядываясь и поднимая фонарь перед собой, вьюга танцевала вокруг михалыча, крутила собачий лай так, что было непонятно, откуда он исходит. полкан тут же затихал и мчался назад, чтобы потянуть хозяина за собой. давай же, быстрее, времени может не хватить! оно же так беспощадно к вам, людям, и нам, собакам! ты знаешь это не хуже меня! михалыч не спорил. он знал. полкан вдруг остановился, запрыгал около сосны и надрывно залаял. в белой пелене сугроба, слипаясь с землёй, что-то лежало. михалыч присел, поднёс фонарь ближе и перевернул находку. это была маленькая девочка в оборванном белом платье и шубке. на ногах алели глубокие следы от когтей. она еле дышала, её хрупкая фигурка лежала на красном снегу. хорошо, видать, ее подрали. на лице ее леденела мертвенная бледность, светлые волосы были испачканы в крови, спутались и слиплись. полкан затих и теперь молча смотрел на хозяина, виляя хвостом. на ушах у девочки блестели золотые сережки, михалыч осмотрел шубку и встал: такой одежки у людей не бывает. — мы их не подбираем, — отрезал он, высунув нос из воротника, — это естественный отбор! против природы не попрешь! полкан ощетинился, уши его поднялись, из пасти вырвался не то лай, не то крик, хрипящий и обломанный. михалыч развернулся и пошёл прочь, загребая ногами снег. было бы, ради чего брехать! и ради этого он оставил свои грибы с картошкой? полкан тут же кинулся следом и, вцепившись хозяину в штанину, потащил его назад. — ты че творишь? пусти! — михалыч попытался вырваться, как вдруг оступился и повалился на снег, словно подстреленный медведь. фонарь выпал из рук, и на секунду все погрузилось во тьму. михалыч тут же попытался нашарить фонарь среди снежных струпьев, но он, как назло, провалился поглубже. полкан отпустил штанину и замолк. михалыч наконец нащупал фонарь и, приподнявшись на локтях, отряхнул с лица снег, сплюнул и вытер глаза, ему только этого не хватало для полного счастья! вдруг он выцепил прыгающим лучом света полкана. тот стоял неподвижно и смотрел михалычу в лицо. морда пса была испачкана в густой чёрной крови, он облизался и завилял хвостом. — и что? я, по-твоему, крови никогда не видел? полкан не унимался, он подбежал к девочке, схватил её за подол платья и потащил к михалычу. её маленькое тело некрасиво выгнулось и теперь безжизненно влачилось по сугробам, оставляя за собой прерывистый багровый след. белая шубка сползла и теперь тащилась сзади на одном рукаве. когда полкан подошёл совсем близко, михалыч не выдержал: — на кой черт она нам сдалась? ну?! — он дёрнул девочку за локоть, — она всё равно умрёт! михалыч кинул взгляд на её тонкую руку, и вдруг там что-то блеснуло, он чисто из любопытства поднёс фонарь ближе. и замер. теперь то он видел: девочка была подстрелена. он тут же бросил девочку, словно обжёгся, и вскочил на ноги. сделал шаг назад, потом ещё один. фонарь качнулся, и свет задрожал. рана свежая, но в такую погоду ни один охотник в лесу задерживаться не станет. поди, от родителей отбил, подальше увел, а догнать не смог, так и вернулся домой ни с чем. михалыч огляделся. не было видно ни зги, только чёрные ели шатались, высовывая лапы из темноты и мотая ими из стороны в сторону. если родители не найдут девчонку в ближайшее время, ей точно конец. это была какая-то глупость. михалыч не знал, что ему делать, вьюга выла не переставая. он сжал ручку фонаря. у него никогда не было ни жены, ни детей, он не может знать, что такое ребёнок, что значит быть отцом. девочка вдруг приоткрыла глаза и посмотрела михалычу в лицо. он поймал ее взгляд, еще живой, и склонил голову, недвижный, словно дерево, но потом моргнул, она моргнула в ответ, медленно, словно кошка. во взгляде ее вспыхнул спасительный свет карбидного фонаря, и глаза снова закрылись. порыв ветра чуть не сшиб с михалыча ушанку. получается, последнее, что этот ребенок увидит перед смертью — безразличное лицо человека, который мог помочь, но не стал… просто потому что не захотел. предал ты сам себя, михаил михайлович… он плюнул, выругался и поднял девочку на руки: — полкан, домой! пёс сорвался с места и понёсся обратно к дому, разрезая темноту, а михалыч поспешил за ним. наверху, во мраке, зашевелились две фигуры, прячась высоко на сосне. всё сорвалось. не рассчитали, зря испугались, время ещё было. ну ничего, не сегодня, так завтра. но сейчас они не последуют за человеком. слишком рано. нужно подождать.♡ ♡ ♡
деревянная дверь распахнулась, ударившись о стену, петли взвизгнули и подпрыгнули. в сени полкан запрыгнул первым, следом ввалился михалыч, и его тут же обдало жаром. в чем был, не раздеваясь, он зашёл на кухню и положил девочку на широкую лавку, стоявшую у печи. покрытая вязаными ковриками и старым отцовским ватником, она вполне могла сойти за кровать. михалыч метнулся обратно в сени. дверь шаталась, ветер швырял её из стороны в сторону, михалычу едва хватило сил, чтобы её затворить. он облокотился на стену, тяжело дыша, стащил шапку и бросил на лавку. волосы разметались по плечам, покрытые снегом, они казались не каштановыми, а почти белыми. михалыч отряхнулся, как собака, те волосы, которые он не убрал внутрь, слегка намокли и слиплись. он огляделся и прислушался. почему-то в доме оказалось пугающе тихо. вьюга больше не гудела, только слышны были потрескивания брёвен да на стене мерно тикали часы. он не понял, как смотрит на него дом. осуждающе или, наоборот, поддерживающе? правильно ли он поступил? изба молчала. михалыч поспешил уйти от этой пугающей тишины, поближе к сбитеннику… на кухне было тепло, старинная люстра лениво светила с потолка. вдруг послышался мерный стук. это снег таял, на лавке расползалась тёмная лужа, с тонких детских пальцев на пол капала вода вперемешку с кровью. девочка лежала на лавке и не шевелилась, на вид ей было не более семи лет. облитая жёлтым светом старинной люстры, она казалась ещё более бледной, более неживой, чем тогда, минуту назад. щеки её побелели и казалось, даже становятся синими, на ресницы налип снег. михалыч грубо стащил с девочки шубку и отбросил в угол, потом снял сапожки и толкнул туда же. тут он заметил украшения: бусы, колечки, заколочки и другие глупые побрякушки. похоже, это было золото. он снял всё до последней блестяшки и завернул в полотенце. это можно хорошо продать. михалыч достал из шкафа металлическую коробку из-под дорогого коньяка, теперь там лежали лекарства. у девочки в левой руке, чуть выше локтя, темнела рваная дыра, из которой лениво сочилась чёрная кровь. видимо, пуля раскололась на куски, один из них высунулся наружу, довольно поблескивая. сковырнуть его не получилось, он вообще не двигался, вместе с ним наружу шло мясо, и михалыч оставил эту затею. из раны торчали золотистые перья с розовыми полосками. это было настолько знакомое зрелище, что он без задней мысли стал аккуратно их вытаскивать, одно за одним, они с хлюпающим звуком выскальзывали из раны и липли к пальцам. врачеватель из михалыча, конечно, был никакой. знаний хватило только на то, чтобы промыть рану тёплой водой и неумело замотать бинтом, разорвав его на конце и обвязав вокруг тонкой детской ручки. михалыч подкинул в печку дров, выволок из шкафа одеяла и укрыл ими девочку. полкан сначала топтался рядом, а потом запрыгнул на лавочку и прилёг сверху на горку из одеял. — куда лезешь? раздавишь! полкан повёл ушами и лениво подвинулся, устроившись у девочки в ногах. михалыч обтёр ему морду и оставил лежать. от полкана неимоверно разило псиной, но михалыч к этому запаху уже привык. сесть теперь было некуда. никаких гостей у михалыча давно не наблюдалось, поэтому и табуретки лишние были без надобности. он принялся изучать кухню, но, так и не найдя ничего, вышел в спальню. у письменного стола дремало узорчатое кресло с подлокотниками, но для кухни оно было слишком громоздким. эх, придётся снова копаться в кладовке, столько всякого хлама там лежало, наверняка, и табуретка могла найтись. михалыч лениво прошагал в сени и зашёл в кладовку, потом принялся переставлять коробки, ворочать мешки с боку на бок, и наконец в самом углу обнаружил деревянную табуретку. он принёс её на кухню, со стуком поставил и неторопливо присел. на столе всё так же стоял ужин, теперь, правда, он немного остыл. зажигать примус ради такого пустяка михалыч заленился, поэтому просто сунул сковородку в печку и хотел было уже вернуться на место. однако, проходя мимо окна, он вдруг остановился. на улице промелькнула тень, затем ещё одна, и ещё. михалыч нашарил рукой выключатель и погасил свет. что-то шевелилось во мраке, на заборе, рядом с колодцем. даже сквозь снежный морок было видно, как две фигуры перепрыгивали с места на место, едва попадая в свет фонаря. михалыч хотел было открыть окно, как вдруг завыл ветер, и все скрыла снежная стена, а когда она пропала, фигуры уже растворились. михалыч плюнул и задёрнул занавески. это же он проделал со всеми остальными окнами в доме, проверил двери и прислушался. всё было тихо. он включил свет, достал из печи сковороду и поставил на стол. кухня снова наполнилась душистым ароматом грибов и картошки. наконец-то еда. никакого покоя в этом проклятом птичьем холме. то одно, то пятое, то десятое. михалыч стал есть, но что-то в этой трапезе тревожило его, не давало расслабиться… вскоре он отодвинул сковородку и подумал: «и жизнь хороша, и жить хорошо». но это чувство очень быстро прошло, теперь желудок был полон, но на душе легче не стало. девочка всё так же лежала на лавке и никуда не девалась, разве что стала чуть более розовой, теперь она меньше походила на покойницу. одеяла двигались еле ощутимо, если не приглядываться, можно было запросто подумать, что она не дышала. михалыч облокотился на стол и подпёр голову рукой. он посмотрел на девочку исподлобья и уже начал жалеть, что ввязался во всё это. грузная фигура его осунулась, и свет постепенно стал угасать. это просто ребёнок, но всего лишь ребёнок или вообще-то ребёнок? но не может же он, в конце концов, просто выкинуть её на улицу? полчаса назад у него было на это право. он укорил себя за минутную слабость тогда, в лесу, и закрыл глаза. порыв ветра остервенело ударил в стену, но это уже не могло разбудить михалыча. сейчас пурга начнётся с новой силой и не закончится до восхода солнца. донести девочку до больницы в такую погоду будет невозможно. лучше дождаться утра. выживет? так и быть. не выживет.? ну и чёрт с ней.♡ ♡ ♡
узорчатые ковры на стенах, плетёные кружочки-сиденья на лавке и валенки у входной двери — всё это сливалось в желто-коричневое полотно, и оно плавало, плавало где-то под потолком, облизывало стены, разливалось по полу. — баю-баюшки-баю, не ложися на краю… миша сонно приподнялся на кровати. почему-то он был маленьким, а комната — огромной, без границ, она, казалось, хотела его сожрать. на стене висели часы, их тяжёлый маятник мерно раскачивался из стороны в сторону. свет от придомового фонаря падал на стекло, и казалось, что часы светятся. — придёт серенький волчок и ухватит за бочок… миша наконец продрал глаза. во мраке ходила фигура. она со стуком переставляла кривые лапы и медленно двигалась по комнате. это была большая-большая птица, только что-то странное у неё было с головой. миша огляделся, родительская кровать была заправлена, словно они уехали и оставили его, просто забыли о нём. он прижался к стене и попытался нащупать рукой свечу, которую мама поставила на стол, когда укладывала его спать. но свеча как нарочно куда-то запропастилась, миша повернулся и обнаружил, что на столе нет ни спичек, ни свечи. вместо них там стояло глиняное блюдо, доверху наполненное глазными яблоками. они копошились с противным хлюпающим звуком и смотрели на мишу. — и потащит во лесок, под ракитовый кусток… птица повернула к мише своё лицо. если это можно было так назвать… лишённое всяких человеческих черт, мутное, искорёженное, оно больше напоминало жуткое месиво. словно кто-то забрал у неё и глаза, и нос, и рот. на их месте зияли дыры. миша закричал. и это был детский крик. пронзительный, полный страха, он добрался до слуха не сразу, но когда добрался, почти оглушил. михалыч, словно ошпаренный, вскочил из-за стола, табуретка с грохотом бухнулась на пол, и крик оборвался. — положи вилку. девочка сидела на лавке, согнувшись, словно кошка, которая готовится к нападению. одной рукой она сжимала резную рукоятку вилки. на бледном лице ее отражалась гримаса ужаса и отчаяния одновременно, но столько было в ней решимости, что михалыч даже испугался на секунду. полкан стоял у противоположной стены и нервно переминался с лапы на лапу. — положи вилку, я тебе сказал. девочка не отвечала, только таращила огромные карие глаза, михалыч и не думал, что у детей они могут так широко открываться. он сделал шаг вперёд и осторожно протянул ладонь. — отдай мне. медленно, — они не двигались с места, не отрывая глаз друг от друга. девочка бегло его осмотрела, очевидно, физиономия михалыча не вызывала сильного доверия. конечно, куда уж ему, в его то полвека да жизнь тяжёлую! девочка ещё раз оглядела его и, кажется, немного успокоилась и медленно протянула ему вилку, и михалыч было подумал, что всё схвачено, как вдруг она рванулась вперёд и воткнула вилку ему в руку. — а ну стоять! — когда она соскочила лавки, михалыч уже успел прыгнуть к двери. он схватил её за платье, послышался треск, и девочка с грохотом повалилась на дощатый пол. полкан надрывно залаял, девочка вскочила и толкнула дверь. не успела она вылететь в сени, как михалыч схватил её за руку и с силой потянул на себя. послышался вскрик. — твою мать! это была раненая рука! он толкнул девочку обратно на лавку и с трудом запер дверь на щеколду, она как раз заедала, ребёнку было бы не под силу её свернуть. дурак же он, мог бы и раньше до этого додуматься! девочка глотала слёзы, отодвинувшись на край лавки и закутавшись в одеяло. она сжалась, словно хотела казаться меньше, и всё так же таращилась на михалыча, как минуту назад. он опустил взгляд. у него из руки торчала вилка, она почти на треть вошла между большим и указательным пальцем, по резной рукоятке бежала струйка крови. девочка вдруг высунула руку из-под одеяла и потянулась к сковороде из-под картошки, но михалыч ударил кулаком по столу: — не трогай! я тебе по голове ей сейчас настучу! полкан, сторожить! — он указал на нее пальцем. пёс одним махом запрыгнул на лавку и уселся с краю, наклоняя морду то влево, то вправо, неотрывно смотря на девочку. она всхлипнула и недовольно отвернулась от полкана.♡ ♡ ♡
михалыч, морщась, затянул узел на запястье и бросил взгляд на девочку. её лицо покрылось красными пятнами, щеки опухли, и глаза влажно поблескивали. она сидела без движения и смотрела куда-то в пустоту. на краю стола лежала окровавленная вилка. обрабатывать раны себе самому оказалось гораздо сложнее, михалыч выдохнул и потянулся за стаканом сбитня. девочка отшатнулась, словно испуганный котёнок, и прижалась спиной к печке. михалыч спокойно взял стакан и стал пить. — вы меня убьёте? — тихо спросила она. — нет, — михалыч поставил недопитый стакан обратно, — но если ещё раз что-нибудь такое выкинешь, я тебе правда сковородкой по голове настучу… покажи руку. девочка медленно отвернула одеяло: повязка пропиталась кровью, видать, здорово михалыч ее хватанул. он ощутил что-то, напоминающее то ли стыд, то ли досаду, но чувство было странным, каким-то злым что ли… он присел рядом на лавку и придвинул к себе коробку с лекарствами: — повернись сюда, я поменяю тебе повязку. девочка боязливо повернулась. взгляд её упал на окно, потом остановился на белых занавесках, она изучала их так внимательно, словно они были самым интересным в этой комнате. — что я, правда такой страшный? — с усмешкой спросил михалыч. не услышав ответа, он аккуратно взял её маленькую ручку, куда аккуратнее, чем в прошлый раз, и, просунув ножницы под узлом, сделал надрез. бинт пропитался кровью и лип к руке, надо было разматывать осторожно, и михалыч разматывал, это давалось ему нелегко, он не ожидал от себя такой трепетности, давно от неё отвык. из коробки он вытащил новый бинт, а окровавленный бросил на стол. девочка едва заметно повернула голову, видимо, хотела увидеть рану, но тут же отвернулась, чтобы не встречаться взглядом с михалычем. чем дольше они молчали, тем длиннее казались эти минуты. наконец михалыч затянул бинт у основания ладони, несильно, чтобы не пережимало, и завязал. — как тебя зовут? — м-милолика… — тихо сказала она и всхлипнула. — всё будет хорошо, перестань хлюпать. михалыч встал, отошёл к рукомойнику и ополоснул мозолистые пальцы, вода вместе с кровью побежала по раковине и уползла в слив. по зеркалу зигзагом разбежались немые трещины, почти аккурат посередине, михалыч осмотрел своё осунувшееся лицо, исчерченное мелкими рубцами и морщинами. выглядел он, конечно, неважно. вид у михалыча был совершенно дикий, он походил одновременно и на лешего, который зачем-то притворяется человеком, и на сбежавшего каторжника, скитающегося в поисках еды и денег. он и правда такой страшный. и старый… не удивительно, что девочка его испугалась. михалыч провёл пальцами по щетине, потом отвернулся и обтёр мокрые руки полотенцем. — ложись спать. он собрал со стола посуду, отнёс к рукомойнику и стал мыть. милолика ещё немного повертелась на лавке, сконфуженно и боязливо, но потом улеглась, отвернувшись лицом к печи. наверное, спорить ей больше не хотелось… вскоре она уснула. михалыч понял это по ровному дыханию. к тому моменту он уже помыл всю посуду и убрал её в шкафчик, потом поворошил поленья в печи, искры брызнули и шмыгнули обратно. михалыч сел за стол, посидел минут пятнадцать, поразглядывал кухню, поменял местами два кувшина, но стало настолько скучно, что ничего не осталось, кроме как стянуть с печи потрепанную книжонку, открыл на закладке и стал читать. как пурга закончится, отнесёт девочку к врачу. полкан лежал на краю лавки. могло показаться, что он спал, но уши его то и дело крутились из стороны в сторону, он то прижмуривал глаза, то закрывал вновь. сторожа не спят, им не положено.♡ ♡ ♡
когда милолика проснулась, михалыч уже успел прочитать восемь глав. она возилась на лавке и что-то еле различимо шептала, а полкан неотрывно следил за ней, положив тяжёлую голову на лапы. михалыч сунул книгу на шкафчик и, придвинув табуретку к печке, наклонился над девочкой. щеки у неё покраснели, волосы прилипли к плечам. михалыч приложил запястье к её мокрому лбу и тут же отдёрнул. она горела. — мне больно, мне жарко… — милолика вертела головой из стороны в сторону, но глаза ее были закрыты. михалыч принялся копаться в коробке с лекарствами, это не то, это тоже не то. вот! это должно сбить температуру! он повернул пузырёк и стал читать состав: это можно, это можно, это лучше не надо, но в целом тоже можно… а вот это… корень этого (как его там, название хрен выговоришь), на болоте который растёт, его нельзя. отравится. должно же быть что-то ещё, может, какое-то масло или трава. вот снотворные, вот успокоительные, вот от давления что-то. михалыч уже забыл, что это такое — болеть, разве что поранился раз в сто лет, йодом залил, бинтом замотал и всё. а если совсем беда, то к борису наведаться, и все как рукой снимет. милолика приоткрыла глаза и бросила мутный взгляд на михалыча: — вы плохой человек, злой… вы убили… — что ты сказала? — вы убили… вы и меня убьёте тоже… — она смотрела на него немигающим взглядом, глаза ее наполнились слезами. михалыч нагнулся к ней: — я никого не убивал, слышишь меня? я бы никогда не убил. милолика ничего не ответила, только закрыла глаза и отвернулась. михалыч отодвинул коробку с лекарствами и посмотрел на часы, они показывали пол третьего ночи. он повернулся к окну: деревья шатались, как подстреленные, и свет от придомового фонаря то проявлялся, то снова таял во мраке. да, возможно, борис упрется, как он всегда это делает, и михалыч узнает о себе много хорошего, но ждать — означало терять время. михалыч торопливо собрался, напялил полушубок и кучерявые валенки, свалявшиеся, как шерсть нестриженых барашков. — пойдём, давай, вставай, — михалыч усадил милолику на кровати. — я… не пойду с вами… вы плохой… — я уже понял, — он закутал её в одеяло, поднял на руки и хотел было повернуться, как задел что-то локтем, и послышался звон. глиняный сбитенник упал со стола и раскололся вдребезги, сладкая лужа медленно расползалась по полу. — зараза, — михалыч тяжело вздохнул, — ладно… полкан, пошли! он захватил фонарь, перекинул на спину ружье и вышел в сени. потом наспех запер дом и вышел со двора. полкан бросился вслед за ним.♡ ♡ ♡
больница была за рекой, между селом и лесом. чёрный ветер метал снежные хлопья из стороны в сторону. вьюга выла так, что закладывало уши. михалыч сощурился и прижал варежку к носу. найти дорогу в такую погоду может не каждый. михалыч ориентировался по стволам и корягам, которые некрасиво торчали из-под снега по краям тропы. сосны расступались, освобождая человеку дорогу. наконец деревья ушли под землю, и впереди показалась река, покрытая толстой коркой льда, она спала в глубоком овраге. огромный мост, выгибая деревянную спину, цеплялся за корявые берега, усеянные редкими деревцами. не успел михалыч миновать и половины моста, как впереди что-то промелькнуло, и над рекой рассыпался женский смех, сначала один, злой, а потом второй — помягче, ехидней. они переливались, наслаивались, перекатывались, становясь то громче, то тише. нечто летало в темноте, над рекой, кружилось, поднималось, падало. и смеялось. как проклятье, нависли над мостом нечеловеческие голоса. дело дрянь, михалыч ускорил шаг, слава богу, с ним собака. фигуры снижались, полкан прыгал и лаял куда-то в темноту. михалыч поднял голову: — я вас вижу, сволочи! думать не стану, стрелять буду! — над мостом послышался вскрик, и фигуры пропали. михалыч схватил пса за ошейник и потащил за собой. они миновали мост и двинулись вдоль кромки леса, вскоре она закончилась и появилась грунтовая дорога. очередной порыв ветра отвернул край одеяла, которым михалыч прикрывал голову девочки. он повернулся и пошёл боком, придерживая рукой ушанку. пускай ему дует в спину, в бока, в лицо, он сильный, и не такое переживал. а ребёнку это не по зубам. михалыч вдруг остановился и почувствовал, что ему тяжело. словно колом пригвоздило его к земле, он стоял, как изваяние, и ледяной ветер трепал ему волосы. нет времени рассиживаться, нет времени! он выпрямился, разогнул широкую спину и пошёл дальше. впереди замаячили огни, и возникло грубое, еле уловимое очертание полуразрушенной крепости. она медленно вырастала из-под земли, деревянная, занесённая снегом. у ворот висело несколько фонарей, но михалыч не стал заходить, вместо этого он принялся пробираться по сугробам, огибая забор, прижимающийся вплотную к лесу. деревья хлестали по плечу, но михалыч шел, эту дорогу он знал хорошо, наконец среди досок показался долгожданный просвет. михалыч потушил фонарь и юркнул внутрь. совсем рядом высилась громадина больницы, окружённая березами, чёрными и кривыми, словно когтистые лапы. михалыч узнал ее даже в темноте и потушил фонарь. в основном здании горело одно окно, но в низеньком флигеле бориса, который резко выдавался из больницы, было темно. михалыч пригнулся, быстро пересек двор и добрался до флигеля. там он поднялся на крыльцо. оно было крытым, здесь ветер дул не так сильно, только снег заносило, его намело уже целый сугроб. михалыч одной рукой прижал девочку к груди, а второй забарабанил в дверь. за шиворот посыпался снег, упавший с шапки. михалыч опустил голову. девочка не шевелилась, и ему показалось, что время неумолимо уходит, оно не переживает о том, успеет ли человек осуществить задуманное. михалыч снова застучал, и дверь под его рукой задребезжала. — борис! открывай, борис! дом, погруженный во мрак, лениво зашевелился, и окна налились тёплым жёлтым светом. правда, он еле просвечивался сквозь пургу.