***
Кумихо за это время успел преодолеть треть пути к горам Пэктудегана. Отвести лисичку к Синджу — это лишь малая часть того, что он сделать для тех единственных, кто остался. Малая часть того, что он должен был сделать… Пока Юри кричала на него и обвиняла, лис будто оказался в вакууме. Чужие вопли не доходили до него: тишина поглотила сознание с момента прыжка Рана в Сандзу. Она холодной, мерзкой пустотой обволакивала мозг, текла вместо крови, пробиралась в сердце… Собственное тело казалось никчёмной, набитой соломой куклой. Когда Ён ушёл от клиники, оставив Юри с ветеринаром, это онемение ещё некоторое время окутывало его. Оно спасительной подушкой ограждало от агонии, подкрадывающейся всё ближе и ближе… Каждая секунда, проведённая во внешней тишине, делала громче внутреннюю симфонию боли. Никакая примула, жгущая грудную клетку, не сравнится с этим. Никакие факторы окружающего мира не отвлекали от нарастающих криков вины и страданий, удушающих мыслей, и те подступались всё ближе и ближе… Кумихо как в тумане ехал до Чирисана. На губах ещё пузырилась кровь от отравляющих цветов, но увы, песни смерти на ухо ему не услышать: даже примула не убьёт его, как убила бы любую другую лису. Она будет разъедать ему внутренности, наполнять агонией и заставлять лезть на стену, и всё же рано или поздно его тело регенерирует, а кровь очистится. Каждая секунда боли уйдёт в никуда — время не вознаградит его смертью за мучения. Никогда. Как и сказали Ран с Имуги… Он будет страдать всю свою оставшуюся вечность. Гора предстала мрачным великаном в ночи. Огни города были далеко, и первобытная тьма окутывала Чирисан, словно величественная мантия. Сколько веков прошло… А Пэктудеган не теряет величия. Ён закрыл машину и сомнамбулой направился в лес. Ноги утопали в опавшей хрустящей листве. Кумихо не придерживался тропы, то и дело уходя с неё и случайным образом находя вновь. Ему было неважно. Совершенно… Лес молчал, погрязнув в черноте, лишь тревожный шепот ветра шелестел в кронах. Чем выше поднимался Ён, тем сильнее становились порывы, тем чернее становилось небо от сгущающихся туч… Каждый шаг отдавался треском плотины внутри. Шаг — трещинка. Шаг — трещинка… Спасительная пустота медленно сменялась напряжением. Обещанная агония давила на черепную коробку, грозясь вот-вот прорваться внутрь и затопить душу на ближайшие тысячи лет… Последние секунды онемения утекали сквозь пальцы. Ён вышел на открытый пологий склон. Ветер склонял к земле пушистые кисти лисьего хвоста, растрепав их свисающие волоски на стебельках, и гнал пряный запах жухлой травы вниз по горе, оглаживал прохладными прикосновениями лицо… Кумихо мог разглядеть окружающие поляну кустарники азалий. Бутоны закрылись до восхода солнца, спрятались от холода, и всё же их розовый цвет просачивался даже через чёрные тона ночи… Он обещал… Он столько наобещал… Шаг. Второй. Третий… На глаза набежали слёзы — одна за другой, они тяжёлыми каплями скатывались по щекам и оставляли соль в уголках губ. Ноги подогнулись прямо на ходу, и Ён медленно осел на колени, глядя в пустоту перед собой. Плотина рухнула. Что-то ужасно горячее сдавило грудную клетку, проникая внутрь сквозь кожу и кости, сжимая в тисках внутренности. Ён согнулся, почти что утыкаясь лбом в траву. Он положил руку на грудь, впиваясь пальцами в солнечное сплетение. Судорожный всхлип сорвался с губ, пока пальцы всё сильнее и сильнее давили на кожу, будто бы могли пронзить хранящий в себе всё его никчёмное могущество орган. Лис так хотел бы поступить с собой, как с Аым — достать когтями прямо до сердца и разорвать его… Он как никто заслужил это. Ён так облажался… Силы Небесные, он так облажался… Лис бестолково ударил себя в грудь несколько раз, словно бы мог проломить рёбра, и так… жалко, слабо и надрывно заскулил, что сам свой голос не узнал. Этот пронзительный скулёж толчками вырывался вместе со всхлипами, драл горло и заставлял чувствовать себя как никогда ничтожно, мерзко, подавленно. Ёну казалось, что он получил нечестно выигранную награду, насквозь пропахшую кровью и тысячами проклятий… Ведь он выжил. Он выжил. А Джиа с Раном — нет. Даже если Ён каким-то чудом умрёт, то переродится. А они — нет… Кумихо украл их и без того несчастливые жизни и забрал себе, как обмакнувший руки в кровь вор. Он этого не хотел, но награда — жизнь — всё равно в его ладонях, в его бесполезном и слабом теле… В нём, а не Джиа. Она бездыханная осталась в Бюро — Хёнуйонг обещал позаботиться о ней и объяснить всё её родителям… Ведь сам Ён просто не смог бы. Ни за что. У него не хватит духу даже просто подойти к ним и посмотреть в глаза. И пойти попрощаться на похоронах, в последний раз взять за руку и прошептать горькие слова сожаления — тоже. Джиа всё равно никогда его больше не услышит. Даже ошмётки души — и те исчезли без надежды на перерождение… И он… больше… Ён судорожно всхлипнул и прижался губами к обручальному кольцу. И ведь он не может винить в этом никого, кроме себя… Потому что всё, абсолютно всё произошло из-за его невнимательности, из-за того, что он вечно чего-то ждал и не мог сделать, как делают нормальные люди — просто поговорить. Как, как эти никчёмные создания делают это.? Почему он, древнее божество, не мог просто раскрыть свой рот и хоть раз сказать: «Ран, давай обсудим. Прости меня, Ран. Я тебя не бросал»? Хоть раз, хоть один жалкий разочек… Ран столько лет ждал от него этих слов, но он всё равно сказал их слишком поздно. И сколько бы кумихо не повторял их, они были не более, чем пустым звуком. Потому что к тому моменту Ён уже облажался. Если бы он только серьёзнее отнёсся к словам воровки ожерелья, если бы хоть на секунду подумал, какую боль причиняет своими словами, если бы… Ран… Он даже похоронить его не сможет… Кумихо вонзил когти в землю и, резко втянув носом воздух, закричал. Душераздирающий вопль смешался с рокотом грома. Он больше не мог это выносить. Крик не прекращался, и стоило воздуху закончиться, как лис делал вдох и продолжал, желая хоть на секунду выплеснуть сжигающее внутренности горе. Оно обвивало сердце и лёгкие раскалённым жгутом, шептало: «ты мог сделать всё правильно…». »…но не сделал.» Ён в исступлении драл траву на земле, подставляя лицо хлёстким порывам ветра, и в конце концов обнял себя за плечи, раздирая когтями ткань плаща и впиваясь в кожу до мяса. Он потерял их… Он потерял их — единственных, чьи улыбки значили для него весь мир, чьи жизни были дороже собственной… Не спас, не уберёг, не защитил… Ён содрал с одинокой молодой веточки крохотный бутон азалии. Задыхаясь, он оторвал один лепесток и дрожащей рукой положил его в рот, тут же заходясь в новых рыданиях и прижимая оставшийся цветок к груди. Сладко… как мёд… Глупый старший брат… Ты обещал каждый день есть азалии. За шесть веков их вкус наверняка забылся, а.? «Ран-а… Прости меня, Ран-а… Господи, прости меня, маленький братик… Пожалуйста, прошу, умоляю… Мы будем каждый день есть азалии, только пожалуйста… Вернись.» И в памяти тут же жёсткой пощёчиной всплыло: «Никогда». …и Ён рассыпался на кусочки.***
Кумихо провёл на горе почти сутки, вплоть до заката следующего дня. Гроза, устроенная им самим, к тому моменту утихла. Осталось лишь убийственное, опустошающее спокойствие: вечернее солнце подчёркивало измождённый профиль и ни капли не грело. Цветочек азалии, который Ён держал всё это время, завял и пожух, оставив липкое ощущение на подушечках пальцев… Лису не хотелось уходить. Нет, не так… Он не мог уйти — ноги не держали. Всё тело казалось невероятно слабым и неспособным выдержать даже собственный вес. Оно будто приросло к земле, которую он когда-то должен был защищать ценой собственной жизни… Засасывающая пустота после всех слёз казалась спасением, и всё же она никогда таковым не будет: это не больше, чем самообман. Ён всегда будет знать, в чём виноват. Его всегда будет преследовать чувство потери, призраки чужих и собственных упрёков не дадут спать по ночам… Выпустив криком боль, он пережил лишь одну её волну. Но будут сотни, тысячи других… Пустота апатии, следующая за ними, не продлится долго. Этот цикл никогда не закончится… Ён бездумно провёл ладонью по уже сухим следам соли на лице и поднялся, чуть не упав снова. Стиснув бутончик и так и не найдя сил выбросить его, он неровным шагом направился вниз по горе, к машине. Через несколько часов лис стоял перед Бюро загробной эмиграции. Место, где он из раза в раз продавал себя, как цепную собачонку… Место, где он обменял свою семью на любовь и где в итоге потерял и то, и другое. Даже запах крови наверное выветриться не успел… Лис глубоко вздохнул и зашёл внутрь, стараясь не смотреть на покорёженный интерьер и, особенно, на балкон. Ён не готов вспоминать образ падающего в Сандзу Рана, хотя… кого он обманывает? Это постоянно в его голове… За столом, как ни в чём не бывало, сидела Талуипа. Будто и не была камнем несколько часов назад… Кумихо был рад видеть её живой. Символ вечности, столь же бессмертный, сколь и сама Сандзу. Смерть в камне явно была бы не к лицу хранительнице… Ли Ён медленно подошёл к заваленному документами столу. Шелест перебираемых бумажек прекратился. Женщина несколько секунд смотрела на листы у себя в руках, после чего всё же подняла взгляд на пришедшего. Почти минуту между ними стояла тишина — тяжёлая, угнетающая, подобно звенящему молчанию после трагического грохота битвы. В таком молчании зализывают раны и оплакивают ушедших, замазывают пулевые отверстия на стенах и неловко сидят рядом друг с другом те, кто выжил. В конце концов Талуипа спросила: — Что ты здесь ищешь, Ён-а? В её голосе почти прослеживалась нежность, которую она очень редко допускала. Но сейчас — особый случай. И она это прекрасно понимала, как понимала то, что не сможет дать кумихо желаемого. Ён едва справился с голосом — ночь, проведённая в воплях, не прошла даром: — Я хочу вернуть их. Талуипа прикрыла глаза и покачала головой: — Ты лучше меня знаешь, что это невозможно. — Должен же быть способ… — лис закусил губу и втянул носом воздух. — Что угодно. Я сделаю что угодно, лишь бы- — Не обманывай себя, Ён. — хранительница реки Сандзу посмотрела на него с печальной снисходительностью. — Души Джиа уже не существует — возвращать просто нечего. А твой брат… Он сам прыгнул в Сандзу. К тому же ещё и с Имуги в себе. Ему не позволят переродиться ни за что и никогда. — женщина замолчала, а после почти что мягко произнесла, — Утешь себя хотя бы тем, что ему там спокойнее, чем когда-либо при жизни. Кумихо хотел было перебить, но Талуипа повысила голос: — Если так хотел его спасти, то должен был убить, чтобы он не покончил с собой! Ён в изнеможении рявкнул: — Да разве я мог это сделать?! — Тебе и не пришлось бы, следи ты лучше за своим братом! Кумихо словно ударили под дых — слова встали поперёк горла, и злость сверкнула золотом в глазах. Талуипа тем временем железно отчеканила: — Ни приказа не исполнил, ни о брате не позаботился. Столько лет страдал по любимой и опиум курил, пока твой младшенький во все тяжкие пустился, а теперь вдруг заскулил, стоило его потерять! Будь ты более милосерден, избавил бы полукровку от мучений ещё в первый раз или явился бы за ним пораньше, а не тянул до последнего. А имей ты ещё хоть каплю ответственности, то не ушёл бы с горы и не бросил бы брата. — Да не бросал я его! — прорычал Ён. — Хватит оправдываться, Ён. Неважно, что ты имел ввиду, чего хотел или чего добивался — ты оставил Ли Рана одного. — Я пришёл как только вышел из Ада и не успел ничего сделать — ты приказала его убить! — прорычал Ён, скаля зубы. Женщина тут же хлопнула по столу обеими руками и встала, грозно щурясь: — Успел или не успел, ты дал начало катастрофе! Да, я приказала убить его, потому что он погубил невинных людей! — Разве они невинны?! Эти люди совершили чёртов геноцид и сожгли гору со всеми её обитателями без капли сострадания! Чем жалкие и трусливые люди заработали себе такую протекцию от Высших сил, если ничем не заслужили этого? Это несправедливо! — В этой жизни мало справедливого, Ён-а. Кому, как не тебе знать это. Талуипа села обратно и вздохнула, потерев лоб ладонью. Кумихо втянул воздух через зубы и выдавил: — Тогда почему вы постоянно прикрываетесь балансом, если «мало справедливого».? Защищаете мелочных, глупых и смертных людей… Единственные, кто был достоин жить на этой земле, никогда больше не увидят её. — Ён горько усмехнулся. — Так почему я должен защищать то, что несправедливо? Ён опустил голову. «Людские пороки и слабости ищут себе воплощение и находят его в нас, тех, кто так же обижен жизнью…» — пронеслись в памяти слова Имуги. Даже змей, что отнял у него всё… теперь в его глазах вызывал больше сопереживания, чем люди. Только через несколько мгновений лис смог собрать силы на слова: — Я много лет покорно исполнял приказы и убивал демонов, как цепная псина. Каждый раз, когда мой клинок разрезал чью-то плоть, я чувствовал себя предателем — я предавал тех, кто так похож на меня. Предавал самого себя, потому что не хотел убивать оборотней, духов и прочих… Я охранял то, что недостойно защиты, и потерял из-за этого всё, что любил. Люди слабые и мелочные, и из-за них рождаются такие, как Имуги — недопонятые, недолюбленные, отвергнутые… Неважно, сколько демонов погибнут из-за одного человека — ему ничего не будет, но стоит демону убить человека, как его настигает кара. Разве это честно? Голос совсем затих. Талуипа цокнула и хотела ответить, но Ён перебил её: — «Месть, горе, поиск пути к счастью — ничто, что движет демонами — неважно, они же вмешиваются в мир смертных!» — так что-ли?! Ён зажмурился. Талуипа вздохнула и впилась в него внимательным взглядом, чеканя: — Законы есть законы, не нам о них судить. Кумихо рявкнул: — Мне плевать! В любой другой ситуации хранительница реки Сандзу не спустила бы такого на тормозах, но сейчас она лишь медленно моргнула, проигнорировав повышенный тон. Ён тем временем почти задыхался и всё же взял себя в руки: — Если бы я изначально был на правильной стороне — ничего бы не произошло. Если бы я хоть раз выбрал брата, а не бегал послушным пуделем по заданиям, то всё не дошло бы до такого. Хоть один чёртов раз… — он дрожаще выдохнул, стискивая кулаки. И подвёл итог: — Отныне если выбор встанет между человеком и демоном, — кумихо расправил плечи и достал из снопа рыжих искр свой меч. — Я выберу демона. Он замахнулся клинком и с силой вогнал лезвие в пол, после чего медленно разжал пальцы. Подушечки одна за другой соскользнули с рукояти. — И я никогда больше не подниму меч ни на одно существо, нарушившее ущербный и несправедливый «закон». — Ён-а. — строго начала Талуипа, но лис оборвал её: — Я не стану защищать несправедливый мир, который забрал у меня всё. И я не стану причиной становления очередного монстра… Кумихо сморгнул влагу с глаз и развернулся. В последний раз скосил взгляд на меч. — Видеть его не могу… — едва слышно сорвалось с его губ, и лис широким шагом направился прочь из Бюро. Ему вдогонку слышались окрики: — Ён! Ли Ён! Вернулся сейчас же! Но кумихо не обернулся и не затормозил. Лишь на выходе из здания его за руку остановил Хёнуйонг. — Ён-а… — печально и вместе с тем ласково позвал его мужчина, и лис стиснул зубы. Муж Талуипы в утешительном жесте положил руку ему на плечо, осторожно поглаживая. — Я позаботился о похоронах Джиа, за это можешь не беспокоиться… Ён судорожно кивнул, не имея сил ответить благодарностью. Мужчина вздохнул и, словно сомневаясь, сложил ему в руку свёрток. — Не знаю, правильно ли отдавать тебе это… Но я подумал, что лучше, чтобы он был у тебя. Ты единственный, у кого есть право забрать его. Кумихо нахмурился и опустил взгляд на свёрток. С некоторым смятением отогнул край и увидел запачканное бурым лезвие топорика. В горле встал ком. Хёнуйонг снова хлопнул его по плечу и мягко сказал: — Я соболезную твоей утрате… Береги себя, Ён-а. Ты же знаешь, если что, мы всегда рады видеть тебя. Ён посмотрел на мужчину и сипло произнёс: — Спасибо… Хёнуйонг, будто сомневаясь, можно ли отпускать сейчас лиса, всё же кивнул и убрал руку, прощаясь. Кумихо ушёл, не оглядываясь.***
Бесцельное существование — вот, на что была отныне похожа жизнь девятихвостого. Не было никого и ничего, что привносило бы смысл. Ни надежд, ни ожиданий… Служба на Высшие Силы осталась в прошлом: Ён не мог не то, что держать карающий меч в руках — даже просто видеть его. Смотреть и вспоминать то, как дрожало лезвие у шеи младшего брата… Понимать, что сумей он хоть раз попасть нормально, и Ран мог бы хотя бы переродиться… Это было выше его сил. Кумихо сам себе казался пылинкой, потерянной среди моря непроглядной тьмы. Ни звёздочки, ни лучика, что осветили бы дорогу… Как бы он не пытался унять боль, она лишь сильнее пульсировала в груди — счастье, которое он, казалось, нашёл, теперь отдавалось режущими душу воспоминаниями. Обернулось не благословением, а проклятьем. Горе всегда ярко на контрастах. Не будь он недавно счастлив, не испытывал бы таких пронзительных страданий… Уж лучше задохнуться, чем глотнуть воздух и снова уйти под воду. Чем больше проходило времени, тем тяжелее давалось осознание, что ничего сделать нельзя. Что ему действительно суждено вечность проскитаться в одиночестве… Синджу пытался помочь ему изо всех сил. Как и всегда — ветеринар был рядом. И всё же было ли это достаточно сильным утешением? Конечно нет… После смерти Рана Юри осталась с Синджу, и тот обрёл собственное семейное гнёздышко — его первостепенной задачей стала забота о лисичке и Суо. Он стал действительно заботливым отцом для мальчика, любящим мужем для Юри, и Ён мог видеть, насколько тесно эти трое теперь связаны друг с другом. Да, ветеринар стремился всеми силами поддержать кумихо, призывал почаще проводить с ним время, отвлекаться на всевозможные вещи, но… Ён чувствовал себя лишним, если заходил на час-другой. Юри его ненавидела. Если она была в квартире в тот момент, когда заходил кумихо, то всячески демонстрировала, насколько ему не рады. Лисичка не гнушалась всевозможных методов проявления своей ненависти — от прямых оскорблений до драк и унижений. Она не позволяла помогать себе в чём-либо, как бы Ён ни пытался. Совесть заставляла его делать это. А девушка не давала. И он чувствовал себя ещё более никчёмным, неспособным даже помочь единственному близкому младшего брата… Прогулки, игры, фильмы, дорамы, еда, даже походы в развлекательные центры… Лису это настолько приелось и опротивело, что он в какой-то момент от накатившего омерзения разгромил один аттракцион. Без Джиа, без брата — это всё было пусто и картонно. Убого… Люди вокруг медленно начинали вызывать приступы бешенства. Они ничего не делали — лишь протекали мимо серой массой, но он не мог перестать думать о том, что возможно в этот самый момент, собирая по чёрной песчинке с каждого человека, где-то рождается новое чудовище, очередной Имуги… С разговора с Талуипой прошёл месяц, когда Ён впервые за долгое время убил человека. Это было подобно выбившемуся яркому пятнышку из общей серой палитры: что-то, что привлекло его внимание на фоне бесконечной бессмысленной прогулки. Как его занесло в трущобы лис не знал и не помнил, но именно там его внимание привлекла возня. В грязном переулке слышались взрывы хохота и болезненные, хриплые стоны. Кумихо потянул носом воздух и понял, что среди людей затесался оборотень. Ён остановился и пригляделся к потасовке. Несколько крупных и не слишком порядочно выглядящих мужчин зажали в углу юношу. Можно даже сказать, что мальчика. Именно от него и исходил волчий запах с неприятной примесью крови. Оборотень был слабым и больным, он явно давно хорошо не ел. Мужчины шутили между собой, а после подходили и по очереди пинали его, требуя денег. Оборотень был одной ногой в могиле и явно не выглядел тем, кто мог бы дать им желаемое. Но людей это не останавливало. Одному Ён переломил хребет. Другому — грудную клетку, так, что осколки рёбер пробили лёгкие. Третьему вырвал трахею вместе с артериями — человеку даже нечем было издавать предсмертные хрипы. Последнего он схватил за глотку и уставился в налившиеся кровью глаза своими, поблёскивающими золотом. — Забудь про мальчика и забейся в самую глубокую и убогую нору, которую только найдёшь. Встречу ещё раз — убью. Мужчина заторможенно кивнул. Как только лис отпустил его, он упал на землю и лишь с третьей попытки сумел подняться, чтобы убежать. Ён отряхнул руку от крови. Посмотрел на затихшего волчонка и встретился с затравленным, недоуменным взглядом из-за спутанных чёрных волос. Один глаз горел красным — оборотень был полукровкой. Он прижал руку к болящей груди и окончательно сполз на колени, кланяясь ему в знак благодарности, не имея сил произнести хоть слово. Кумихо достал имеющуюся в кармане наличку и равнодушно положил её перед парнем. Деньги были последним, о чём он теперь беспокоился… Раньше с ними не возникало проблем, а теперь в них и смысла тоже не было. Ён развернулся и хотел было уйти, но… мог ли он поступить так безответственно? Волчонок, может, даже и уйти не сумеет. Лис остановился через несколько шагов и посмотрел на парня через плечо. — Вставай и пошли. — в конце концов произнёс он. Волчонок шмыгнул, вытер нижнюю часть лица рукой и кое-как поднялся, не забыв засунуть в карман подаренную наличку. Ён не собирался отказываться от своих слов. Он выбрал демона, а не человека… Прежде, чем его упекли в Ад, лис сумел помочь парнишке привести себя в порядок и найти работу. Это заняло не больше недели, но за это время кумихо наконец смог хоть немного отвлечься и посвятить себя чему-то. Волчонок мало говорил, но его благодарность была безграничной. На найденной работе он трудился усердно, хорошо устроился в дешёвой квартире неподалёку, и лишь тогда Ён смог оставить его со спокойной душой. Этот период был яркой и приятной вспышкой… Которая, к сожалению, прошла. Кумихо думал о том, поступил бы он также несколько лет назад, когда мысль убить человека была чем-то преступным для него. Ему особо не было дела до других и идти против закона он не мог, так что вряд-ли бы он помог волчонку. Может, даже не обратил бы внимания на потасовку. Ран бы обратил. Лису вспоминались изощрённые наказания от него, и теперь лис больше понимал это. Надо же, как всё теперь просто… Как легко оказывается с несвязанными законом руками. Действовать как-то в обходную, исхищряться, лишь бы не навредить хрупкой человеческой тушке.? К чёрту. Ён не жалел ни секунды о своём поступке, отбывая наказание в Аду. Обычная жизнь была таким же Адом, в котором он болтался неприкаянным призраком. Какая разница, где в итоге отбывать свою вечность? Постоянное угнетение, подобно асфиксии под толщей воды… Кумихо казалось, что он и сам становится монстром. Как животное, обезумевшее из-за постоянной агонии от разорвавшей плоть пули, пронзившей шкуру стрелы… Чем дальше — тем больше хотелось разорвать всех вокруг. А в первую очередь — себя. Господи, как он ненавидел себя… Время шло, и боль то ослабевала, то накатывала оглушающей волной. Как и говорил Ран: «Пусть твоё бессмертие станет для тебя проклятьем, а совесть изнурит настолько, что ни одной ночи не удастся поспать спокойно…». Ён не видел покоя даже во сне, если вообще спал. Ему это надоело. Он хотел отдохнуть, отпустить хотя бы на несколько часов эти мучения… Достать их из черепной коробки и вздохнуть свободно. Забыться… Постепенно эта потребность стала просто невыносимой. Кумихо знал, что был слаб. Что раньше, что сейчас… Не прошло даже десятка лет, а он уже хотел хоть как-то заглушить страдания, не в силах стоически выносить своё наказание. В конце концов, ему был известен прекрасный способ… Прошло уже несколько зим, и вот на улице снова лежал снег. В выходной день ветеринар с семьёй отправился на пару дней за город, и его клиника пустовала. В любых других обстоятельствах Ён бы не пошёл туда, пока там никого нет, но в тот день именно это ему и нужно было. Он много раз просил у Синджу снотворные — лису хотелось хотя бы выспаться, потому что кошмары вымотали его. Не будь он бессмертным, организм уже давно дал бы сбой, но неуязвимость не спасала от измождения и, более того, ухудшала ситуацию. Те лекарства, которые давал ветеринар, почти что моментально переставали действовать. Тело их просто игнорировало, а более сильные транквилизаторы Синджу отказывался давать, боясь, что кумихо просто-напросто навредит себе… Но Ён слишком устал, чтобы продолжать терпеть. Сегодня ему в очередной раз снилось, как Ран падает в Сандзу. Это было искажённое видение, далёкое от правды. Там Ран не опрокидывался на спину, глядя ему в глаза и торжественно улыбаясь. Нет, там он шаг за шагом шёл к дверям на реку. В какой-то момент те распахнулись, и младший театрально раскрыл покрытые чешуёй руки, подобно актёру, выходящему на сцену. Сандзу приветствовала его, как самая преданная публика. А Ён не мог ничего сделать. Сколько он ни пытался сдвинуться с места, крикнуть, выдавить хоть слово — всё было тщетно. Ран вдохнул полной грудью холод смерти, а после произошло немыслимое: Ён вдруг оказался рядом, меньше чем в двух шагах от брата, и… толкнул его. Сам. Своими руками. Так он это видел. Так он это чувствовал… Кумихо не сделал ничего, чтобы спасти брата — вот, как он толкнул его. И кошмар, как самая коварная тварь, отразила это понимание слишком наглядно. И если лис был обречён видеть это каждую ночь, то он просто не выдержит… Слабеньких снотворных слишком мало, чтобы пересилить это дерьмо. Нет цели, нет надежды… Нет смысла, ради которого можно было бы достойно прожить свою вечность. Ран, скорее всего, смеялся бы до слёз, видя, в какую жалкую тряпку превратился его хён. Конечно, он ведь этого и добивался… Глупый маленький брат. Наверное, ему было бы в кайф видеть, что Ён собирается пробить очередное дно. Лис не спеша перебирал шкафчики с лекарствами, пока в какой-то момент не дошёл до психотропных препаратов. …нашёл. Пальцы стиснули холодную ампулу. Ён порывисто вздохнул, закусив губу и глядя на стекляшку в руках. Такая крохотная вещь, а сколько в ней успокоения… В прошлом ему понадобились огромные усилия, чтобы слезть с наркотиков. В основном, разумеется, это было заслугой Синджу. Он долгие дни, месяцы, годы заставлял его переходить от тяжёлого к лёгкому, а после — к безобидному. Давил на гордость, говорил: «как вы защитите свою любовь в таком состоянии? Вы должны привести себя в порядок до того, как встретите её!». И с трудом, но это работало. Сейчас же подобному утешению просто нет места… И всё же… Правильно ли он поступит, если сейчас в очередной раз сбежит от самого себя? Один укол — и пути назад не будет. Очередные десятки лет в наркотической дымке, новое разочарование в глазах его друга… Но что ещё ему остаётся? Нет существ, которых он мог бы оберегать. Никому его защита попросту не нужна. Нет возможностей зацепиться за хорошую жизнь — все попытки были подобно стремлению ухватиться за идеально гладкую стену. Лис начинал чувствовать себя очередным чудовищем… Вот только на этот раз он сам себя делал таковым. Его ошибки, его поступки… Какая в сущности разница от ещё одного промаха? В отличие от прежних, он никому этим не навредит… Ён спрятал ампулу в кармане пальто и взял ещё несколько таких же. По пути к выходу из клиники он захватил пару одноразовых шприцов. Хотя бы на ночь забыться…***
Разумеется, одним разом не обошлось. Давно забытое облегчение оказалось чудесным способом хотя бы ненадолго унять боль и провалиться в блаженную пустоту. Кумихо старался всё же сохранять трезвость рассудка и не пользоваться сразу тяжёлыми наркотиками, но быстро понял, что от лёгких проку нет — наоборот. Стоило погрязнуть в лёгком оцепенении от них, как воспоминания накатывали в ещё большем объёме, чем раньше. Более того — они искажались и становились хуже, потому что Ран и Джиа твердили ему то, что он сам о себе думал, а не то, что говорили на самом деле. Поэтому этап «лёгкого» был пройден почти что моментально — лис не за этим обратился к наркотикам. Чем дальше, тем больше… Разумеется, Синджу узнал и увидел. Он пытался как-то вразумить и вернуть Ёна в трезвый мир, но быстро осознал, что это безуспешная затея. Ветеринар прекрасно понимал, что на этот раз не найдётся волевых слоганов и мотиваций карабкаться из этой ямы. Всё тщетно. Синджу ничего не мог сделать для своего друга… Ён топил себя. Сначала ему даже казалось, что в моменты наркотического опьянения он чувствовал себя хорошо. Однако спустя какое-то время, как и бывает с зависимостью, мнимое расслабление стало оборачиваться своей мерзкой и жестокой стороной, принося больше кошмаров, чем утешений. Мгновений забытья стало мало. Ён хотел исчезнуть. Он хотел, чтобы это закончилось. Впервые лис понял, почему Ран так легко сдавался. Что ребёнком, что взрослым… Он впервые в полной мере осознал, что значит не иметь совершенно ничего, за что стоило бы цепляться. Каких трудов стоит несмотря на это держаться за собственную жизнь. «Не стоило ждать.» «Не стоило надеяться, что кто-то сделает что-то за меня.» «Не стоило верить, что будет некое после.» «Надо было просто действовать, а не тратиться на ожидания… Дана жизнь вечная или короче сотни лет, надо было просто жить её… Ошибся бы или нет — неважно. У меня осталось бы много лет, чтобы исправить эти ошибки, а сейчас что.? Дёргаться уже слишком поздно. Моя вечность потрачена впустую…» «Сколько бы я отдал, чтобы вернуться и сделать то, что должен был…» Это была уже чёрт знает какая по счёту весна, когда Ён вернулся на Пэктудеган. Было прохладно и серо — только поздние азалии розовыми пятнышками сияли на ветвях. Кумихо приехал ночью. Он хотел встретить свой последний рассвет именно на горе… Ради этого даже пришлось ненадолго протрезветь, чтобы не разбиться по пути. Небольшая жертва перед последним рывком… Возможно он тоже попадёт в Сандзу, как самоубийца. Два брата, и оба — великие грешники, окончившие одинаково… Ён сидел на поляне, на которой когда-то рассыпался на кусочки. Юри и Синджу почти сразу после смерти Рана установили для него надгробие здесь. Гранитная плита с надписью и рисунком лиса была непримечательной, но при виде неё каждый раз болезненно сжималось сердце. Младший наверняка хотел бы, чтобы именно тут его и похоронили… Отсюда отлично виднелся восток. И всюду цвели азалии. Розовеющее небо, переходящее от тёмных синих оттенков к тёплым персиковым тонам, а после — к нежному красному золоту, тонкими изящными мазками окрашивающему облака над горизонтом. Голубая дымка пряталась в горах хребта, оставляя лишь верхушки, и кумихо с умиротворённой апатией наблюдал за тем, как постепенно под силой поднимающегося солнца эта дымка исчезает. Много лет он не вставал достаточно рано, чтобы увидеть рассвет… Какое завораживающее зрелище. Оно словно замедляет время, несмотря на свою быстротечность, и заставляет ощутить себя песчинкой в огромном мире. Но не просто песчинкой, а частичкой, которой дарована возможность наблюдать всю красоту мироздания и в полной мере восхититься этой красотой, ведь на то она и песчинка, способная узреть великое. Цветы азалий напоминали крохотные утренние солнца. Ён достал приготовленный заранее шприц и, обнажив предплечье, нашёл исколотую вену. Дело нескольких мгновений… Сразу после этого он достал из снопа искр хорошо знакомый топорик. За года он изучил его вдоль и поперёк: изящное и простое, это оружие было произведением искусства. Ран не выбирал оружие наобум и явно предпочитал качество — минимализм стиля, острота лезвия и отпечаток чар убеждали в этом. К тому же лис чувствовал ощутимый след змеиной магии, сделавшей топор ещё более смертоносным — Имуги наверняка помог сделать его пригодным для убийства горного духа. Рана на спине заживала довольно долго и неприятно, а достигни лезвие сердца… Мужчина почти что нежно провёл пальцами по щеке топора и спустя пару секунд отложил его в сторону. До тех пор, пока не понадобится. Ощутив наркотик в токе крови, лис глубоко вздохнул и откинулся на лесной ковёр из сухих листьев. Провёл ладонью по гранитному надгробию, щупая рельеф лисы. Розовые бутончики окружали его, как созвездия на фоне лиловой рассветной синевы. Прелый запах почвы и сладкий — азалий, лёгкий свист проснувшегося ветерка, тишина, которой не бывать в больших городах… Всё постепенно искажалось и на фоне дурмана превращалось в сплошной успокаивающий шум, пока в какой-то момент кумихо не начал слышать биение собственного сердца. Ту-дук, ту-дук… Ту-дук, ту-дук… Мелодия его вечной, несчастливой жизни… Пора бы её оборвать. Самое подходящее время, самое подходящее место. Здесь, на негласной могиле всего, что он когда-либо любил… Не открывая глаз, Ён потянулся к топорику. Нечто рядом резко дёрнулось от его движения и с небывалой прытью ускакало в ближайшие кусты. Листья, фонтаном выскользнувшие из-под чужих лап, попали кумихо на лицо. Ён от неожиданности забыл, что такое недовольство и как его проявлять: он стряхнул жухлые листочки и поднялся на локте, старательно пытаясь вернуть себе трезвость. Немного мутный взгляд уставился на ветвистый куст. Несколько секунд прошло в напряжённом ожидании, прежде чем под ветками показались напуганные и вместе с тем сверкающие любопытством лисьи глазки. Ён забыл, как дышать. Маленький чёрно-бурый лисёнок осторожно выглядывал из укрытия. Он явно боялся и одновременно хотел подойти ближе, переминался с лапки на лапку и вёл носом. Словно не понимал, почему от человека пахнет лисой. Наверное, только поэтому он и осмелился подойти изначально. Кумихо втянул носом воздух и неверяще выдохнул, и призрак ошеломлённой улыбки мазнул по губам. Нотки чего-то знакомого и до боли родного укололи сердце. Ёну показалось, что это галлюцинация, навеянная наркотиком, но… Едва ли собственное воображение было способно создать такую ситуацию, когда девятихвостый уже готовился умереть. Даже если видения — ложь, знакомый запах подделать было невозможно. От резкого звука лисёнок снова испугался и опрометью пустился прочь. «Подожди!» Ён тоже вскочил, чуть не упав из-за головокружения — успел вовремя обернуться лисой, чтобы опереться на четыре лапы. Он много лет не принимал этого обличья, и мир обрушился на чуткое восприятие сотнями оттенков запахов, звуков, ощущений. Утреннее солнце ослепляло, шелест стал громче в сотни раз… Наркотик оглушал, и кумихо в отчаянии осознал, что не различает ничего. Ни предметов, ни звуков, ни запахов… Лисёнка не отыскать в таком состоянии. Он захотел сам себя удушить — собственная слабость обернулась неожиданным поражением. Единственный шанс, за который лис мог зацепиться… Ён обернулся обратно в человека и в ярости застонал, ударив о землю кулаком. Впервые расплывающийся от наркотической дымки мир стал его раздражать. — Чёрт! — рыкнул он, глубоко дыша. И всё же, даже будучи в этой ярости… Кумихо чувствовал, как разрасталась всполохом фейрверка радость. Как неверие сменялось трепетом и восторгом: «это правда? Мне не показалось? Это действительно правда?». Отойдя от приступа злости, Ён зажал ладонью рот и всхлипнул, ощущая, как на губах непривычно расплывается широкая улыбка. Слёзы скатывались по щекам, и лис судорожно втягивал воздух, пока в какой-то момент не запрокинул голову и не уставился на цветущие азалии. И тогда он засмеялся, всё ещё всхлипывая время от времени… Про топор кумихо и думать забыл.***
Ён очень не хотел возвращаться с Пэктудегана, и всё же… Теперь это не значило для него продолжать серое и никчёмное существование. Лис приехал бодрее, чем когда-либо за эти несколько лет. Ампула от морфия нашла своё место в мусорке, и мужчина даже без наркотического подъёма теперь чувстовал себя способным хоть на что-то, жаждущим хоть чего-то… Он перепугал не ожидавшего его визита Хёнуйонга, когда ворвался в Бюро. Талуипа даже взгляд не подняла, стоило Ёну обеими ладонями хлопнуть по столу и нависнуть над ним. — Это он? Это правда он? С придыханием спросил кумихо, и женщина только цокнула языком. — Сколько проблем из-за тебя… Оставил бы мальчишку в покое, но нет же, натворил глупостей и чуть не убил себя. — Талуипа оторвала взгляд от компьютера и недовольно посмотрела на лиса. Снова цокнула и с нажимом произнесла: — смотри опять не прозевай. Ён закусил губу, чувствуя, как улыбка лезет на лицо. Он наклонился ещё сильнее, приобнимая хранительницу за плечи: — Я знал, что ты на самом деле добрая! Талуипа отъехала на кресле и шикнула, стряхивая чужие руки: — Всё, вон отсюда! — Спасибо тебе. Я не забуду этого! Ён выпрямился и в мгновение ока словно испарился, чуть ли не выбегая из Бюро. Женщина лишь вздохнула. — Не зря ты всё же на уши всех поставила из-за этого мальчика… — одобрительно проговорил Хёнуйонг, подходя со спины к своей супруге. Та цокнула: — Без младшего брата Ён последние крохи рассудка растерял… Я видела, как он чуть не покончил с собой. — Талуипа опустила взгляд. — Как же Ли Рана с Имуги разняли? — Сердцевина осталась в Сандзу — ей никогда не позволят переродиться. — пожала плечами хранительница. Вторая половина, с которой всё это время находился младший кумихо, кардинально отличалась от основы. Они с полукровкой сумели повлиять на судьбы друг друга, и только это спасло змея от вечного забвения. Хёнуйонг хмыкнул и положил руки на плечи супруги, массируя их. Да, ей пришлось тяжело поработать…***
Менее чем через месяц Ён вернулся на гору. Благодаря Синджу ломка казалась не такой кошмарной, к тому же эффект предвкушения отлично сглаживал болезненные ощущения. Солнце было в зените, и гора почти что сияла в его свете — впервые за долгое время кумихо шёл туда с воодушевлением. Ветер приветственно свистел в ветвях, гнал под ногами подсохшие листья. Мужчина подставил лицо тёплым лучам и вдохнул прелый запах листьев со сладкими нотками азалий. Это напомнило ему далёкое время, когда он не знал мира за пределами горы, охранял свои леса и заботился о мальчике, не знающем человеческой любви, но заставляющем вместе с собой смотреть на рассветы и восхищаться сладостью цветов. Многое изменилось с тех пор, и всё же Ён почувствовал, как призрак того времени окутывает сердце. Мягкая пелена, пропитанная тёплой памятью и искренней, незапятнанной любовью… Улыбка коснулась губ, и кумихо сорвал с ближайшего куста веточку азалий. Засунув её в зубы, он обратился лисой. Густая рыжая шерсть золотом блестела на солнце, и Ён, будучи в трезвом рассудке, наконец в полной мере почувствовал себя в своей истинной форме. Сила струилась по венам, она, дремлющая, заставляла мышцы ныть: «когда же ты вспомнишь, на что способен?», «Когда воспользуешься дарованной мощью?». Лис махнул девятью пышными хвостами и мерной рысцой пустился по горе, утопая в море ароматов, звуков, ослепляющем солнечном свете и прохладе воздуха… Нюх уловил знакомый запах спустя час, и Ён неуклонно пошёл по довольно свежему следу. Выше, выше, выше… Лисёнок был на до боли знакомой поляне. Он лежал на нагретой солнцем плите собственной могилы. Увидев накрывшую его тень, зверёк вскочил и развернулся, смотря на пришедшего, и словно прирос к месту то ли в страхе, то ли в благоговении. Огромный лис с девятью хвостами стоял прямо над ним с веточкой азалий в пасти. Одной из многих, принесённых на эту могилу за последние годы… Взгляд Ёна потеплел. Он осторожно наклонился и опустил ветку перед лисёнком, после чего медленно, словно демонстративно перевоплотился обратно в человека, как бы говоря: «не пугайся, это всё ещё я». Встав на одно колено, кумихо потянулся к чужой мордочке и закрыл глаза. Он больше не совершит своей главной ошибки — не станет ждать, когда ему пойдут навстречу. Ён сам это сделает. Он уже это сделал. «Я пришёл ради тебя.» «Я пришёл к тебе…» Мужчина покорно держал руку на весу и не шевелился, давая возможность отступить или же наоборот, ответить на жест… Пока в какой-то момент пальцев не коснулся мокрый холодный нос. Кумихо не сдержал улыбки и приоткрыл веки. Лисёнок набрался смелости и подошёл почти вплотную, осторожно нюхая его. Веточка азалий под лапками была уже немного погрызена, и это не могло не рассмешить мужчину. Судя по стойке, лисёнок снова был готов чуть что и удрать… Но больше Ён этого не допустит. Никогда. Он больше не бросит и не оставит его, не предаст доверие… Кумихо осторожно шевельнул пальцами. Лисёнок дёрнулся, но не убежал, и Ён аккуратно протянул ладонь. Рука подрагивала. Лисий запах успокаивал детёныша, и даже от прикосновения он не отпрянул. Словно что-то говорило ему: «не бойся»… «Не пугайся и не убегай.» «Не плачь и не прячься.» «Закрой глаза и доверься.» «Можешь не вспоминать, но полюби, как любил когда-то…» Ён сел на колени и раскрыл руки. Секунда, вторая, третья… …И лисёнок, осторожно ступая по чужим ногам, забрался к нему на грудь и прижался к тёплому телу. Тихий скулёж послышался прямо над ухом. Ён осторожно обнял пугливого зверёнка. Он зарывался носом в мягкую шерсть, гладил гибкую спину и смеялся, чувствуя, как бесконтрольно капают слёзы радости. Ран, маленький братик… Мой родной… Господи, прости меня, а? Я теперь всё сделаю, как надо, хорошо? Только будь со мной. Теперь я всё сделаю правильно… Ён снова рассмеялся, чувствуя, как спадает с плеч груз с каждой пролитой слезой, с каждой секундой ощущения мягкой шерсти под пальцами, с каждым ударом крохотного сердечка… Он исправит, он всё исправит. Кумихо чуть отстранился и бережно подложил ладонь под мордочку лисёнка, прижимаясь к чужому лбу своим, смотря на создание перед собой с пламенной горькой любовью, пронзительной тоскливой радостью, какая бывает при встрече после долгой и мучительной разлуки. — Я здесь, Ран-а. И я никогда не брошу тебя. Ён широко улыбнулся, чувствуя соль на губах. — Обещаю.