we danced upon the world's edge―
мы танцевали на краю мира...
________________________________________
Лавеллан чувствовал привкус металла и дышал пылью. Здесь в руинах лежал мир, усеянный остатками когда-то величественных армий и кошмарных городов. Поставленный на колени Ужасным Волком. Волком, являющим собой воплощение гордыни, но не мудрости; вины, но не искупления. Не то чтобы это теперь имело значение. Теперь было слишком поздно, они оба знали, оба понимали, что оставляют мир сломленным, и что они не смогут увидеть его падение и возрождение. Был лишь один способ все закончить. Лавеллан вонзил кинжал в сердце Ужасного Волка; Волк пронзил его сердце в ответ. Его тело пошатнулось от этого проникновения, и он поперхнулся на следующем вдохе. Он взглянул в глаза Волка в поисках своего возлюбленного в глубинах скорби и самопожертвования. И не мог его найти. Лавеллан рассмеялся, прерывисто и сухо. Он собрал последние силы, чтобы спросить: — Это твоя победа? Волк печально улыбнулся. — Настолько же, насколько и твоя. Лавеллан протолкнул клинок глубже, и Волк принял его без боя. — Прощай, Фен'Харел. Они пали, потерянные в мире, в котором не стали бы оплакивать ни одного из них. За слоем дыма, затянувшего небо, взошло солнце, упрямо пробивающееся светом сквозь мглу. Луч света скользнул по глазу Лавеллана, но он не почувствовал тепла. Настало время отдохнуть. Лавеллан закрыл глаза.________________________________________
Колодец Печалей шептал на задворках его угасающего разума, их жалобные голоса напевали колыбельную... Ма гарас мир ренан, ара ма'атлан венас.________________________________________
Лавеллан резко открыл глаза и увидел темное небо, усыпанное звездами. Холодные слезы скатились по его вискам и впитались в волосы, а воздух, наполнявший его судорожно сжимающиеся легкие, был свежим, бодрящим, настолько острым, насколько может быть только в ночном лесу. Не зловоние смерти и разложения. Не смрад поля боя. Он в тревоге вскочил, укрывавшие его меховые одеяла, упали ему на колени, задевая руки... Одеяла? Руки? У него перехватило дыхание. Это невозможно... Он согнул левую руку под одеялом, мягкий мех коснулся его пальцев и ладони. Он медленно вытащил руку. Это в действительности была она. Левая ладонь, левая рука, она работала, вся конечность цела, без зелени, проносящейся по нервам и заставляющей их ныть от боли. Плоть и кости. Не металл и лириум его протеза. Доспехи также исчезли, их место заняла простая ночная туника. А вокруг него спящие члены клана Лавеллан лежали, раскинувшись по лесной поляне в тепле своих одеял, и грезили под звездами. Его сестра спала рядом с ним, завернувшись в меха, и ее белоснежные волосы рассыпались по подушке. Пурпурные и синие паруса их аравелей трепетали при каждом легком дуновении ветра. Что это было? Что за дурацкая шутка? Это невозможно, они все были… Руки дрожали, когда он держал письмо, испачканное собственными слезами. 「С сожалением сообщаем вам, что в клане Лавеллан не осталось выживших.」 Они должны быть мертвы. Он должен быть мертв. И все же... это была загробная жизнь? Неужели он наконец присоединился к ним? Лавеллан расслабился. Так и было, верно? Он дома. Древние голоса, подобно приливной волне, нахлынули на задворки его сознания, затопляя его мысли своим хором. Громко, как раскат грома, они произнесли: Дин. Лавеллан замер. Холод сковал его сердце и подступил к горлу. «Нет»? Что, демон побери, значит «нет»? Его взгляд упал на рюкзак, лежащий рядом с его спальником, с ремешка свисала деревянная фигурка галлы. Разве она не была… Он закончил вырезать ее за ночь до того, как... Конклав. Он схватил рюкзак и распахнул его. Сумка была до краев наполнена припасами. Подготовлена к выходу. Нет, нет. Что же это? Что за срань здесь происходит? Его паника росла и грозила вылиться в рыдания. Лавеллан выбрался из спального мешка и побежал, еле умудрившись ни на кого не наступить, его сердце сжималось все сильнее, когда он проходил мимо знакомых лиц, которые, как он думал, никогда больше не увидит. Он убежал в лес и прислонился к дереву, обхватив голову руками. — Что вы сделали? — потребовал он у Колодца. — Что вы сделали? Их шепот клубился подобно темному туману. — Дирта эм! — приказал он. Тариа ми энал'сал, — ответил Колодец. Он потянул себя за волосы, судорожный всхлип вырвался из его горла. — Это ваших рук дело? — зашипел он на Колодец, но на этот раз ответа не последовало. Лавеллан закрыл лицо руками и закричал. Почему? Почему он вновь был здесь? Он был готов умереть! Что за гребаный бог или неведомая сила решили, что еще не закончили с ним играться? Он соскользнул вниз и привалился к дереву, подтянув ноги к груди, и спрятал лицо в коленях, как будто мог исчезнуть, если бы стал достаточно маленьким. Почему? Неужели этого было недостаточно? Неужели он сделал недостаточно? Неужели его было недостаточно? Что он сделал не так? Почему этого никогда не было достаточно? Что нужно сделать, чтобы все исправить? Почему он должен был быть тем, кто все исправит? Он затрясся и выкрикнул целую тираду проклятий. Дерьмо. Все это было хренью, чушью собачьей. Все его жертвы, вся его боль – неужели все это было напрасно? Всё, что он потерял, все, кого он потерял... Теперь он вновь лишился всего. Утратил свою победу, свой выбор умереть, свой покой. Быть может поражение – все, что ему оставалось? Он заскрежетал зубами. Ну нет. В жопу это. Он устал от утрат, устал играть по чьему-то замыслу. На этот раз он не позволит водить себя за нос и разыгрывать из себя идиота. Он собирается отправиться на этот проклятый богами Конклав, собирается сделать это снова и убедиться, что его снова не обведут вокруг пальца. Ни Корифей, ни Солас, ни какая-либо еще великая сила, забравшая его с того адского поля боя. Он проглотил слезы и заставил себя думать. Если его взаправду отправило назад во времени на шесть лет, он обязан узнать как, почему и каковы будут последствия. Пока, казалось, его раны были исцелены, но он все еще был в своем старшем теле, не считая целой руки. Хорошо. Его тело все еще было выстроено для войны. Итак, что же теперь? Попытаться предотвратить смерть Верховной жрицы Джустинии или взрыв? Но как это повлияет на... — Маханон? Его лихорадочный разум в мгновение отключился от этого голоса, все его стратегии и планы ускользнули из его рук и разлетелись на кусочки, тоска по дому обожгла его сердце. — Ты ушел в такой спешке, что разбудил меня. Я думала, тебе просто нужно отлить, но ты слишком долго не возвращался. Я беспокоилась. Его тело напряглось, готовясь к битве, но это было смешно. Не было врагов, не было сражения. Хотя нет, это было не совсем так. Это все еще было сражение. Единственное, к которому он был не готов больше всего. Он собрал все мужество, на которое был способен, и медленно повернулся к сестре. Вот она, похожая на сохранившийся, но исчезающий образ, который он хранил в своем сознании. Весь его гнев улетучился. Он задрожал. Эллана остановилась и прищурилась. — Ты обрезал волосы? Она преодолела расстояние между ними, чтобы рассмотреть внимательнее. Лавеллан сделал шаг назад, желудок скрутило, и он почувствовал неуверенность, несмотря на твердую землю под ногами, но сестра продолжала наступать, пока не оказалась прямо перед ним. Он не мог вдохнуть. Эллана уставилась на него, ее янтарные глаза выглядели до боли знакомо. Хотя они оба унаследовали смуглую кожу и белые волосы своей матери, Эллана также имела ее глаза. Он хотел бы разделять цвет глаз со своей семьей и ненавидел золото своих, когда был моложе. Он считал их слишком яркими. Слишком странными. Но Эллана постоянно плела ему венки и цветочные браслеты из желтых цветов, приговаривая, что те напоминают ей его глаза, и ему становилось легче. Конечно, цветы были почти всегда помятыми, но важен не подарок, а внимание. Боги, он скучал по ней. Невыносимо. — Создатели, ты дерьмово выглядишь, — сказала она, ее брови взметнулись вверх. — Ты в порядке? Лавеллан нерешительно потянулся к ней и сжал плечо, чтобы убедиться в ее реальности. — Ладно, ты начинаешь по-настоящему меня беспокоить. Что... Он заключил ее в крепкие объятия, и она вскрикнула. Она была здесь, теплая, и живая, и дышащая, и настоящая. Не призрак, готовый исчезнуть при малейшем касании, не привидение, нашептывающее обвинения о неспасенной семье. Он запомнил все, что мог. Запомнил ощущение ее волос под своей ладонью, грубых и спутанных из-за отсутствия ухода. Запомнил запах страниц, трав и костра, прилипший к ее одежде. Эллана обняла его. — Эй, — сказала она мягким голосом. — Эй, что случилось? — Я... Подвел вас, убил вас. Я умер. Я вернулся. Я тону. — Мне приснился кошмар, — сказал он, ложь прозвучала неубедительно. Она положила руку ему на затылок. — Это был просто плохой сон. Волнуешься из-за Конклава? Может, тебе все-таки не стоит завтра плыть. Бесспорно. Это взаправду была ночь перед тем, как он ушел. Она отстранилась и валласлин Митал сдвинулся, когда она нахмурилась. — Выглядит как будто ты вообще не спал. Хочешь поделиться своим плохим сном? Он не смог ответить, все еще не способный оторвать от нее взгляда, поток эмоций, которых он не мог распознать, наполнял его грудь и давил на ребра. Лавеллан открыл рот для ответа, но смог только выдохнуть. Он закрыл рот и отвернулся, пытаясь взять себя в руки. Но не смог. Волна изнеможения нахлынула на его и без того жалкую оборону, удерживаемую лишь злобой и бестолковыми молитвами, и всхлип чуть не вырвался вновь. Его плечи затряслись от напряжения. — Ханон? — Эллана обхватила ладонями его лицо. Тепло и твердость ее прикосновения сломили последнюю защиту, и рыдания наконец прорвались. Тихий, жалобный звук. Вся боль, от которой он отмахивался, нахлынула и вырвалась из его глаз. Его губы щипало от соли. — Лана, — сказал он сквозь слезы, с мольбой и криком облегчения одновременно. — Мне жаль, Лана. Мне так жаль. Он прижался и заплакал у нее на плече. — Я так устал, — ему удалось произнести, несмотря на пересохшее горло. — Просто хочу пойти домой. Она поспешно заключила его в объятия, и он прижался к ней, как ребенок. — Все в порядке, — старалась она успокоить. — Слушай, мы поговорим с Хранителем, хорошо? Я пойду на Конклав вместо тебя. Все равно я должна была пойти. Лавеллан яростно замотал головой, дрожа под тяжестью воспоминаний. Он должен быть мертв. Он должен быть мертв, и Солас должен быть мертв. Но Эллана? Эллана была здесь, теплая, живая. Если бы она ушла, то была бы мертва. Неистовые рыдания сотрясали все его тело, а колени подгибались. Эллана пошатнулась и опустила их на землю, ее руки дрожали от напряжения, когда она удерживала его. — Ханон? Поговори со мной. Что не так? Но он больше не мог говорить, беспомощный против потока слез, сдерживаемых многие годы. Слез, погребенных под гневом, злобой и кровью. Ему нужно было взять себя в руки. Она нуждалась в нем сильном. Он не мог больше быть таким слабым, не мог... Он больше не мог быть сильным. Лавеллан уткнулся лицом в изгиб ее плеча и заплакал. В перерывах между звуками его прерывистого плача Эллана нежно укачивала его и напевала начало знакомой колыбельной. — Элгала валлас, да'лен... Колыбельная, которую их мать пела им каждую ночь. После ее смерти они с Элланой пели ее друг другу после ночных кошмаров или во время бессонных ночей. Он так давно ее не слышал. Мелодия отдавалась в его ушах, успокаивала. — Диртара лотленан'ас... Его рыдания постепенно стихли, мертвая хватка на одежде Элланы ослабла, его дрожащие плечи и прерывистое дыхание успокоились. Как только он затих, она перестала петь. — Ханон? — мягко спросила она. — Хочешь я позову Хранителя? Он потряс головой, слишком измученный для слов. — Хорошо, — она отстранилась и вытерла его лицо концом рукава. — Хорошо. Как только его слезы высохли, она откинулась назад и терпеливо подождала, пока он придет в себя. Лавеллан вытер последние слезинки. — Мы мертвы? — попробовал он вновь. — Блин, надеюсь нет. Я слишком много работала в последние дни. Если выяснится, что я напрасно случайно сожгла половину волос Смотрителя галл и опозорилась – я вырою себе яму и там сдохну. Это заставило его слабо улыбнуться. Как же он скучал по ней и ее несгибаемой воле. Ее острому уму и сообразительности. Возможно, из Элланы получился бы лучший Инквизитор. У него скрутило желудок. Это означало бы, что именно она бы принесла жертвы, совершила выборы, взвалила на свои плечи бремя ответственности и обагрила свои руки кровью. Именно она бы скрипела зубами в темных комнатах, кричала и плакала за закрытыми дверями. Его улыбка померкла. Нет. Пожалуй нет. — Ты все еще хочешь поехать завтра? — спросила она. Ему дали альтернативу, относительно мирный путь. Ни Вестника, ни Инквизитора, ни Инквизиции, ни Соласа, ни разбитого сердца. Только он со своим кланом. Наконец-то дома. — Нет, не хочу, — признался он. Он хотел навсегда остаться. Если бы это был сон или загробная жизнь, он бы остался, но это не было ни тем, ни другим. Если он останется, зная, что мог сделать хоть что-то и не сделал, он никогда себя не простит. Кроме того, это было его незаконченное дело. Которое он обязан довести до конца. — Хорошо, — согласилась Эллана. — Я дам знать Хранительнице Дешанне. Уверена, я смогу придумать причину... — Нет, — он собрался с духом и укрепил свою решимость. — Я сказал, что не хочу, а не то, что не собираюсь. Прости, Лана. Я напрасно заставил тебя волноваться. Она вновь бросила на него хмурый взгляд, и он не смог его выдержать. Он придавил Лавеллана, тяжелый, но не такой на него кидали верующие или солдаты. Их поклонение обволакивало его кожу и твердело, как смола, выставляя его боль на всеобщее обозрение. Они возвели его страдания на пьедестал, потому что хотели идеальной истории, идеального героя. А идеальный герой был мучеником. — Что на самом деле происходит? — спросила она. — Дело не только в Конклаве, не так ли? Изменились не только твои волосы, Ханон, но и… весь ты. Ты другой. Твоя манера говорить, твои... движения, — она помотала головой. — Не знаю, как объяснить. Был ли потерянный вид на ее лице таким же, который остальные видели во время его неуклюжего правления? Лавеллан подумал было снова солгать, подумал о том, чтобы отмахнуться от всего этого как от ночного кошмара. Но он чувствовал себя измученным и разбитым, он сражался на войне, которая для него закончилась всего несколько минут назад, а Эллана была частичкой дома. Комфорта. Как она примет правду? Посмотрит ли на него, как на безумца? Лавеллан потер лицо. Его глаза припухли от слез. — Я из будущего, — не было смысла ходить вокруг да около. — Фен'Харел вернулся, желая восстановить былое ценой всего мира. Он принял облик безобидного отступника, странного, но мудрого эльфа, который держался особняком, предпочитал ходить босиком, ненавидел чай и пил его только когда был расстроен. Рассказ о Соласе пронзил его сердце острым крюком. — Он забрал мое сердце, затем руку, затем он сжег весь мир, — он мрачно улыбнулся. — Так что я забрал его жизнь, а он взял мою. Но что-то отправило меня обратно. Все еще без понятия кто, или как, или почему, но знаю одно: Фен'Харел существует на самом деле и должен быть остановлен. Так что я отправлюсь на Конклав. Она почти умоляюще заглянула ему в глаза. — Ты шутишь. Скажи мне, что ты шутишь. Это совсем не смешная шутка, скажи мне, что ты шутишь. Мы можем посмеяться над этим вместе. Я могу посмеяться над твоим ужасным чувством юмора. Он одарил ее усталой и хрупкой улыбкой. — Хотел бы я, чтобы это была шутка. Ощущается именно так, хотя лишь по моему мнению. — Какого хрена, — прошептала она себе под нос, в ступоре уставившись в землю. Лавеллан потянулся к ее рукам и сжал их. — Я так ужасно хочу сбежать. Я хочу остаться здесь, с тобой, и не обращать внимания на то, что должно произойти дальше. Но не могу. Она снова покачала головой и передвинула руки так, чтобы они могли держать его ладони. — Позволь кому-то другому сделать это! Почему это должен быть ты? Почему ты должен... Ты умер! — ее лицо вытянулось. — Почему ты просто проходишь через это? — Потому что я знаю, что произойдет. Я знаю кто такой Фен'Харел, каковы его планы. Это должен быть я. Я не могу просто... — он склонил свою голову, — Ужасно хочу остаться. И я скучал по тебе и по клану и хочу остаться, по-настоящему хочу. Но я должен сделать это. Эллана опустила глаза, выражение ее лица было напряженным, но, как Первая, она знала это чувство ответственности и обязательства больше, чем кто-либо другой. Лавеллан обнял ее. Он не позволил бы своей семье снова умереть. Он сделает все, что в его силах, чтобы обезопасить их. Если придется, он изменит саму структуру будущего. — Позволь пойти с тобой, — сказала Эллана, отстраняясь. — Нет. На Конклаве все пойдет не по плану. Тебе лучше остаться здесь и оставить все на меня. Эллана выглядела так, словно хотела продолжить спор, но они оба знали, что решение уже принято. Вместо этого она положила руку ему на затылок, проведя пальцами по кончикам его волос, и прижала их лбы друг к другу. — Будь осторожен. И когда увидишь Фен'Харела, пни его под зад. Он улыбнулся. — Сделаю все возможное. Что бы не случилось, знай: я горд быть частью клана Лавеллан. Маханон ушел прежде чем солнце взошло, неспособный найти в себе сил попрощаться с оставшейся частью клана. Кроме того, было бы трудно объяснить все произошедшие с ним изменения. Он оставил вырезанную им голову галлы Эллане. Маханон встретил рассвет на борту корабля, золотистое сияние солнца окутывало его лицо неуверенным теплом. Прямо под ним волны Недремлющего Моря вздымались и поднимались, в его глубинах царила тьма.