Утонуть в тебе

      Фактически они вместе уже два года. По ощущениям они вместе всю жизнь. По поведению они вместе два месяца, каждый из которых приходится на конфетно-букетный период.       Минхо сам не понимает как это работает. Казалось бы, за столько времени чувства должны притупиться, и на место всепоглощающей страсти и накалу эмоций должны прийти спокойствие и умиротворение. Но нет.       Вот и сейчас Минхо стоит и режет овощи для салата, пока к нему сзади прижимается Джисон, только что вернувшийся с работы, только мысли Ли далеко не об овощах и ужине. Он может думать только о крепкой груди, на которую облокачивается, пухлых губах, которые так нежно, но вместе с тем влажно целуют шею, и крепких жилистых руках, притягивающих его бёдра, вжимая в пах младшего.       И Минхо ведёт. И Минхо не может сдерживать стоны, откидывая нож в сторону и прогибаясь в пояснице, чтобы получить больше и больше касаний. Ему мало. Нужно ещё, сильнее нужно. Чтобы до следов на теле и сорванного голоса, чтобы ни единой мысли в голове не осталось, а на теле ни одного места, которого бы не коснулись любимые руки.       Минхо тонет в Джисоне. Тонет и даже не пытается выплыть. И хочет, чтобы младший тоже в нём утоп. Чтобы похоронил себя в Минхо: чувства — в сердце, а член — в заднице.       И Минхо, как кот, выгибается, ластится под тёплые касания. Задницей трётся о пах младшего, проезжаясь половинками по его члену, и задыхается от крепкой хватки на своей шее, перекрывающей кислород, которого и так бы не хватало.       Джисон скользит рукой выше, накрывая острые скулы ладонью, дёргает голову старшего, разворачивая лицом к себе, всего секунду наблюдая за его попытками собрать себя в кучу и сделать взгляд чуть более осознанным, и резко накрывает губы Минхо в развязном мокром поцелуе.       Минхо в беспорядке. Он в беспорядке физическом, чувствуя стекающую по подбородку слюну, потому что сил сглотнуть накопившуюся во рту жидкость у него банально не осталось. И в беспорядке ментальном, ведь Джисон одним поцелуем вытягивает из него душу, будто дементор. Только оставляет после себя не страх и опустошение, а дикое и безграничное вожделение. Джисон пьёт его, будто Минхо — чистый родник в пустыне, и одного глотка недостаточно, чтобы насытиться, поэтому и выпивает без остатка, и вылизывает дёсна и нёбо после, желая найти ещё хоть каплю.       Чужая рука давит на лопатки, и Минхо опирается грудью о столешницу, выпячивая задницу и виляя ей, сразу же получая шлепок, что резко обжигает нежную кожу даже через ткань домашних штанов. Слышит, как скрипит молния на классических брюках младшего, и чувствует, как собственные штаны вместе с бельем скользят по бёдрам, оседая на полу у ног бесформенной кучей.       Минхо практически током бьёт от импульса, прошедшего через все тело, когда он ощущает внутри сразу три пальца, которые в секунду находят простату и проходятся по ней со всей силы, и слышит тихий смешок над ухом: «Готовился для меня, хён? Нетерпеливый мальчик». А Минхо только стонать способен и растекаться лужицей от горячего шёпота. Да, он готовился, да, он нетерпеливый. Потому что Джисона хочется навсегда и всего без остатка. Спрятать под кожу, чтобы только для себя оставить, а не делить с друзьями и работой. О, когда дело касается Хана, Минхо совсем не рассудительный и не кроткий. Он жадный. Жадный до эмоций, до чувств, до ощущений. До всего Джисона жадный.       Минхо выгибает, когда он чувствует горячий член около своей дырочки. В нетерпении виляет бёдрами, желая уже ощутить эту сводящую с ума наполненность, но его резко припечатывают к столу, надавливая ладонью на поясницу, и не дают двинуться. Джисон дразнится, проводя головкой между половинок, задевая края дырочки, но не проникая внутрь. Зараза. Минхо скулит и чувствует, как в глазах собираются слёзы, а тело — начинает потряхивать от переизбытка ощущений. А ведь они только на стадии прелюдии, что дальше-то будет?       Когда член всё-таки проникает внутрь, раздвигая тугие стенки, а в ягодицы упираются чужие бёдра, — Минхо задыхается. Хочется всё и сразу. Глубже, резче, сильнее. Но Джисон всегда ждёт, даёт время привыкнуть. Заботится. И только спустя минуты начинает резкие размашистые толчки, бьющие прямо по простате, что заставляют Минхо скользить по столу и скулить от переизбытка ощущений.       Минхо снова чувствует, как горло обхватывает ладонь, притягивает его к чужому телу и поворачивает голову вбок, а губ касается дыхание Джисона. Поцелуй выходит нежным, хотя свободная рука Хана сжимает его бедро до синяков, а член в задницу вбивается с такой силой, будто хочет заклеймить Ли не только снаружи, — отметинами от пальцев и укусами, но и внутри, — отпечатывая себя, помечая Минхо для себя.       И Джисон весь такой — на грани. Он так умело сочетает заботу с настойчивостью и грубость с нежностью, что у Минхо щемит сердце и воздух в лёгких заканчивается. Младший так тонко его чувствует, всегда знает, что нужно делать, где и что сказать и как коснуться. Это убивает. И Минхо не прочь расщепить свое сердце на атомы, если так сможет показать Джисону насколько он его любит.       Вот и сейчас, когда Минхо тянется к своему члену, его руку резко отбрасывает ладонь младшего, обвивает головку и выкручивает запястье, помогая достичь оргазма. Чувствует. Всегда чувствует, что и когда Минхо нужно. Самый ценный.       Движения бёдер Джисона становятся хаотичными, а рука на возбуждении Минхо сжимается всё крепче, вырывая из него рваные полухрипы. Чувствуя, как младший замирает, внутри разливается тепло, а в ухе отдаётся эхом протяжный шёпот: «Минхо-о», и Ли кончает в кулак Джисона, выстанывая его имя с таким же трепетом, как верующий читает молитву.       Минхо растворяется в Джисоне, а Джисон — в Минхо. Они так погрязли друг в друге: сплелись руками и ногами, пальцами и языками, душами и сердцами. И неважно чей член у кого в заднице окажется, лишь бы были поцелуи в ушко, спина к груди и переплетённые в замок пальцы.       Их чувства чисты, хотя мысли и порочны. Их признания друг другу искренние, хотя на эмоциях и могут ляпнуть что-то обидное. Их судьбы связаны красной нитью, которая не порвётся от непогоды или необдуманного действия — ни за что не порвётся.       Немногим позже, искупавшись, поужинав и уже укладываясь спать, Минхо лежит на груди Джисона, слушая его сердцебиение и подставляясь под ласковые руки, массирующие затылок, как к нему резко приходит осознание, что младший, возможно, сможет прожить, если Ли резко исчезнет, а вот Минхо без Хана — нет. И эта мысль не пугает. Он принимает её, как что-то само собой разумеющееся: небо голубое, трава зеленая, а Ли Минхо необходим Хан Джисон. И он с расслабленной улыбкой проваливается в сон, чувствуя легкий поцелуй в макушку и тихий голос, шепчущий: «Сладких снов, моя любовь».       Минхо считает, что Джисон — часть его души. Джисон считает, что Минхо — его соулмейт. Они тонут друг в друге вот уже два года, а дна всё нет. И не будет.