Ghostly Music.

Райли, как и любой травмированный солдат, который не посещал психотерапевта почти десять лет, сдерживал все внутри себя, пока, в конце концов, просто не сломался. И он по глупости гордился тем фактом, что само по себе разрушение не было обычным явлением. Он был Гоустом, бесчувственной машиной для убийства на побегушках у высшего командования. И все же, вот он, сидит на грязном полу своей комнаты. Гоуст никогда не утверждал, что он умный человек, но так же определенно не был глупцом. Он знал, что подобные вещи работают не так, как ты думаешь. Знал, что этот... момент рано или поздно наступит, как бы сильно ни старался просто игнорировать все это. Обычно, у него довольно хорошо получалось избегать вещей, которые выводили его из себя подобным образом. Конечно, Гоуст ни в коем случае не винил шотландского сержанта, но внезапное прослушивание музыки в тот день, после многих лет попыток избегать ее любой ценой, было несомненно причиной того, почему он сидел на полу, пытаясь не допустить эмоционального срыва. Где-то в середине всего этого, Райли смутно помнил, что услышал, как дверь в его комнату открылась с тихим скрипом, хотя он мог бы поклясться, что запер ее, и почувствовал мягкое прикосновение к своему предплечью. Потрясенно вскинув голову, не готовый к какому-либо взаимодействию, пока не сочтет нужным выйти из своей комнаты, Гоуст увидел, что Соуп смотрит на него встревоженным взглядом. — С тобой все в порядке? — Спросил Джон, присев перед ним на корточки. — Саймон? Гоуст знал, что его поведение, беспокоит сержанта, но он просто не мог заставить себя ответить ему. Но, к счастью, Гоусту и не нужно было отвечать другому мужчине, учитывая тот факт, что Соуп только что решил присесть прямо рядом с ним на пол. Некоторое время они вдвоем сидели в тишине, и Райли мог по достоинству оценить то, что Джон не пытался заполнить ее своей бесконечной болтовней. — Может, попробуем что-нибудь новенькое? — неожиданно предложил Соуп, и когда Гоуст поднял глаза, чтобы посмотреть, о чем говорит сержант, он увидел, что ему протягивают левый наушник. Несмотря на то, что теперь это часто задаваемый вопрос, а также очень знакомая Гоусту практика, он все еще колебался, прежде чем взять предложенный предмет. Дело было не в том, что он не доверял сержанту. В первое и непростое начало этого ритуала, Соуп был осторожен и никогда не включал музыку, которая могла бы заставить Райли впасть в истерику. Отец действительно постарался над тем, чтобы вызвать плохую ассоциацию с музыкой на всю жизнь. И это было чертовски обидно, учитывая, что Джон познакомил его с несколькими довольно приятными песнями. В чём конечно же, Гоуст никогда не признается. Осознав, что Соуп все еще сидит рядом с протянутым наушником, Райли неуверенно взял его дрожащей рукой и вставил в ухо под маской. — Думаю, тебе должно понравится. Хотя это как-то рискованно, — Соуп продолжал болтать, нажимая кнопку воспроизведение на своем телефоне. Начальные ноты виолончели показались Гоусту до жути знакомыми, но чем больше он думал о том, где слышал эту самую песню раньше, тем, казалось, она ускользала у него из рук, как дым. Но по мере того, как песня продолжалась, жуткое чувство, которое Гоуст, наконец, испытал с тех пор, как осознание нахлынуло на него, заставило его конечности отяжелеть, а разум превратился в статику. Единственное, что доходило до него, это игра на виолончели. Когда он был еще маленьким мальчиком, до того, как жизнь обрушила на него все свои беды, у матери Гоуста, миссис Дельфин Райли, рожденной в Баель, был старомодный проигрыватель, который она привезла из Франции, и каждый день она обязательно включала эту самую песню. Название этой работы было утеряно для него, погребено под годами, прошедшими с тех пор, как Гоуст слушал ее в последний раз, и слоями разграничения, которые он использовал, чтобы защитить Саймона Райли. Переполненный эмоциями и не желая плакать перед сержантом, Гоуст вынул наушник из уха. — Не понравилось? — Тихо спросил Джон, заметив чужие движение. — Моя мама часто слушала это, — сказал Гоуст, стараясь, чтобы его голос звучал как можно мягче. Он не часто говорил о своей матери, или, ну, на самом деле, он никогда о ней не говорил. — Это была ее любимая песня. — Звучит так, будто ты маменькин сынок — хихикнул Соуп, казалось, не замечая мрачного настроения, которое теперь охватило лейтенанта. — А разве не все такие? Между ними обоими воцарилась почти полная тишина, единственным звуком была классическая музыка, доносившаяся из наушников, учитывая, что Райли забыл поставить музыку на паузу, когда вынимал предмет из уха. — Расскажешь мне о ней? Какой сложный вопрос. Гоуст старался не думать слишком много о своей матери или о ком-либо из своей ныне покойной семьи, если уж на то пошло. Было бесполезно предаваться воспоминаниям о своем дерьмовом детстве и в конечном итоге желать того, чего у него больше не могло быть. Но Гоуст любил свою мать, и, если быть честным, долгое время он не мог найти в своем сердце силы по-настоящему полюбить ее. Как он мог? Было трудно любить свою мать, которая просто наблюдала со стороны, как собственный ребенок подвергался насилию со стороны ее мужа. Но с тех пор, как Гоусту впервые удалось вырваться из рук своего отца, когда он поступил на военную службу. Время, проведенное вдали от токсичной семьи, позволило тогдашнему Саймону по-новому взглянуть на свою мать. И когда он оглянулся на свое детство, Гоуст понял, что его мать подвергалась такому же насилию, как и он сам. — Ее звали Дельфина, и она была из Франции, полагаю, из южной ее части. Она почти не рассказывала нам об этом. Она всегда говорила, что в Манчестере для нее слишком холодно, — Тихо начал Гоуст, с трудом сглотнув, чтобы избавиться от чувства удушья от слез в горле. — Она всегда готовила запеканку для меня с братом. Джон издал горловой звук любопытства, наблюдая за Райли так, словно это он развешивал звезды на ночном небе. — Это, знаешь, на самом деле, было просто рагу. Это было дешево, и этим можно было прокормить двух сыновей, которые казались бесконечными черными дырами. — Ты хочешь сказать, что ты, Гоуст, француз? Райли издал легкий смешок при виде широко раскрытых глаз Соупа, и он чертовски хорошо знал, что шотландец будет дразнить его до конца своей военной карьеры, может быть, даже всю жизнь, если Боги будут достаточно вежливы. — Технически, только наполовину. Я всегда удивлялся, почему старый ублюдок женился на ней когда он был таким засранцем по отношению ко всем, кто не был англичанином по рождению. — Звучит ужасно. — Все в порядке, ты можешь называть его куском дерьма, я и так это знаю, — Гоуст улыбнулся, даже если Соуп не мог разглядеть эмоции сквозь маску. — Я не знаю, почему она вообще согласилась на него, когда он был таким ублюдком. Но моя мать была доброй женщиной. Она слушала эту песню, когда пекла, она делала это только тогда, когда старик был в запое. Но окна всегда были открыты, когда она это делала, и вся дорога пахла, как пекарня. Я не слышал эту песню с детства, она... нравится мне. — Думаю твоя мама была прекрасной, — любезно сказал Соуп, отметив тот факт, что Гоуст упомянул о своей матери в прошедшем времени. Райли был довольно близок с Джоном и доверял ему свою жизнь, но он не думал, что смог бы сам найти ее, чтобы объяснить, что миссис Райли, на самом деле мертва. — Я рад, что ты смог снова послушать эту песню. Гоуст почувствовал, что снова улыбается, когда сделал глубокий вдох и вставил наушник обратно в ухо, позволяя звукам снова нахлынуть на него. — Ты бы определенно ей понравился. Она заботилась бы о тебе как о своем сыне. — С учетом того, как ты отзывался о ее готовке, я бы позволил ей. После этого последнего замечания сержанта, они оба замолчали, думая каждый о своем. И вот так они вдвоем сидели в почти неосвещенной комнате Гоуста, слушая классическую музыку. — Мы можем присесть на кровать? У меня начинают болеть колени, — неожиданный голос вырвал Гоуста из горько-сладких воспоминаний, что лейтенант ударился головой о стену, к которой они оба прислонились. — Черт, прости, я думал, ты все еще здесь. Ты цел? Глаза все еще были плотно закрыты от внезапной боли. Райли почувствовал, как нежное тепло окутывает его лицо по бокам. Поскольку балаклава все еще была плотно надета на голову, он не мог точно ощущать руки Соупа, но он достаточно долго проработал в полевых условиях, чтобы знать, какой грубой кожа может быть на руках. — Всё нормально, — наконец пробормотал Гоуст, бесконечно благодарный за то, что его балаклава прикрывала его краснеющие щеки. — Прости ещё раз, я не хотел тебя напугать, — снова прошептал Джон, не убирая рук с лица чужого лица. — Так что, пойдем на кровать? Мои колени больше не могут касаться пола. Вместо устного ответа Гоуст отнял руки от своего лица и встал. В памяти сразу всплыл тот факт, что у Соупа, который долго сидел на холодном бетонном полу, была довольно серьезная травма колена, поэтому он почти сразу схватил сержанта за руку и помог ему подняться. Как только Джон твердо встал на ноги, то подошел к кровати Гоуста и довольно храбро улегся на нее, похлопав по пространству рядом с собой, когда понял, что лейтенат за ним не последовал. — Кто пригласил тебя в мою постель? — недоумевающе спросил Гоуст, не пытаясь выгнать Джона. Вместо этого, просто устроился рядом, убедившись, что между ними было приличное расстояние. — Ах, ты же не выгонишь бедного малыша, не так ли? — Соуп повернул голову, чтобы посмотреть на Райли, и спросил таким жеманным тоном, что Гоусту, откровенно говоря, захотелось пнуть сержанта в голень. Между двумя мужчинами снова повисла тишина, прежде чем Соуп снова заговорил. — Сними маску. — Опять ты за своё, — недовольно фыркнул Гоуст. Это был не первый раз, когда Соуп просил его сделать это, — Почему тебе так хочется увидеть мое лицо? Джон ничего на это не сказал, лишь поудобнее устроился на матрасе и закрыл глаза, позволяя тихим звукам виолончели, льющимся из наушников, окутать его. Соуп, конечно, был тем ещё ублюдком, когда дело доходило до того, чтобы увидеть лицо Райли, но он спросил об этом только один раз в разговоре, ведь не до конца понимал лейтенанта, а постоянное ношение маски всегда сбивало его с толку. Как он вообще дышит?? Тишина затянулась, и Соуп был на грани того чтобы заснуть, прежде чем услышал шуршание ткани. Думая, что это просто Гоуст передвигается, чтобы устроиться поудобнее, Джон держал глаза закрытыми, но затем почувствовал, как чья-то тяжелая голова легла ему на грудь. На мгновение, Соуп запаниковал, подумав, что кто-то вломился в комнату. Его глаза резко открылись и он чуть было не вскочил с кровати готовый драться, но вместо незваного гостя, Джон увидел копну ярко-светлых волос. Сержант на мгновение моргнул, пытаясь сообразить, кто, черт возьми, этот человек, но потом до него дошло, это был Саймон. — Какой ты милый парень, — сказал шотландец, даже не задумываясь. Его руки поднялись к затылку Гоуста, а пальцы пробежались по коротким волосам. Из-за того, как Райли лежал у него на груди (в глубине души Соуп сходил из-за этого с ума), он не мог видеть большую часть лица своего лейтенанта, но это не помешало ему просто представить его. Гоуст лишь проворчал что-то невнятное на чужой комплимент, еще сильнее уткнувшись лицом в грудь Соупа. И черт возьми, кажется уши его покраснели. — Ты уже видел мое лицо раньше, Джонни. Это не так уж и важно. — Это не считается, свет был дерьмовый. — А сейчас вообще света нет, Джонни. — Тсс, — прошипел Соуп, прижимая руку к лицу Гоуста. — Просто дай мне насладиться этим. Райли усмехнулся, но не сделал ни малейшего движения, чтобы отодвинуться от шотландаца. Вместо этого просто устроился поудобнее, когда звуки классической музыки зазвучали в его ушах, убаюкивая себя волнами комфорта от нескольких хороших воспоминаний из детства, которые у него были. Только несколько часов спустя, когда Гоуст действительно заснул, глаза Джона распахнулись от внезапного осознания. Казалось, что это было почти четыре месяца назад, когда в Мексике, они с Газом спорили о том, какой жанр музыки любит слушать лейтенант. Тогда Руди предположил, что вместо более эстетически приемлемого жанра, классическая музыка была бы предпочтительным жанром для Гоуста. Чёртова класическая музыка. Кто бы мог подумать, что этот гребаный Родольфо Парра был прав. Соуп поклялся, что никогда не расскажет ему об этом.