Спасатель

Он сидел в своей комнате и нервно комкал в руке лист бумаги, оставленный на тумбе «любезным» хозяином дома. Этот день для Кавеха и так выдался паршивым, а найденная записка добила последние теплившиеся в душе надежды. Стоит ли говорить о том, как он чувствовал себя сейчас? Да, Кавех как никто другой знал, какой скверный характер у его соседа, но сколько бы ни жил с ним в одной квартире, он так и не смог обрести умение избегать стычек с Аль-Хайтамом. А дело всего лишь могло быть в забытом на столе стаканчике из-под кофе или же в невымытой с вечера посуде. Кавех такое терпеть не мог, а Аль-Хайтам, в свою очередь, не понимал, почему сосед придает столь большое значение мелочам. Однако было бы несправедливо называть их незначительные недопонимания ссорами или руганью. Чаще они спорили на маловажные темы и забывали о разногласиях в момент, когда одному нужна была помощь второго. И это было в порядке вещей. В порядке вещей было и то, что Кавех воспринимал все близко к сердцу, а вот Аль-Хайтам всегда оставался холодным и расчетливым. И представлялось абсолютно непонятным, какие чувства на самом деле Хайтам испытывал. Испытывал ли вообще? Этого Кавех тоже не знал. Единственное, в чем он был уверен, так это в том, что так больше продолжаться не могло. Вечная критика и недовольство соседа сделали Кавеха нервным и зажатым. Он не мог вести себя непринужденно в обществе Хайтама. Приходилось всегда соответствовать его ожиданиям. Сегодня, когда Аль-Хайтам лишь усмехнулся его решению спасти пустынных лисов, жертвуя при этом собственным местом в турнире, а затем назвал его наивным дурачком, Кавех не выдержал. Они снова поругались, но на этот раз иначе. Аль-Хайтаму, наконец, удалось колкими словами угодить прямо в сердце Кавеха. Это стало последней каплей. Вечером взвинченный и уставший Кавех, вернулся домой. В дом Аль-Хайтама. От этой мысли он кисло сморщил лицо и быстро прошагал в свою комнату, чтобы ненароком не столкнуться с секретарем академии. Впрочем, волновался он зря, ведь Аль-Хайтама не было дома. Он всегда засиживался в архиве академии до полуночи и перебирал старые документы со времен руководства Великого мудреца Азара. И вот сегодня, по неизменному обычаю, сложившемуся за последние три месяца, он сидел над кипой бумаг, перебарывая в себе желание сорваться с места, отыскать Азара в лесу Авидья, и надрать ему задницу снова. Этот идиот вообще заходил в архив или то и делал, что тратил время на создание искусственного архонта в своей крысиной лаборатории? Отбросив бумаги, Хайтам сжал пальцами переносицу и вздохнул. Бесполезно. Пытаться привести документы в порядок просто бесполезно. Он знал, что не справится с этим в одиночку. Секретарь академии старался держаться особняком и не ждал ни от кого помощи. Такое поведение просто-напросто унизило бы его в глазах коллег, которые привыкли видеть секретаря собранным и беспристрастным. Всем казалось, что этот человек похож на камень. И они были правы. Хайтам редко кого одаривал добрыми словами. А в отношении Кавеха такое случилось лишь один раз за все время их знакомства. Кавех тогда удивился так, как будто увидел самих богов Селестии, а после еще несколько дней ходил и, вспомнив ненароком заветную похвалу, гордо вздергивал нос. Стоит отметить, что Аль-Хайтам не специально выставлял себя безэмоциональным сухарем. Он всегда был таким и чувствовал, что всё делает правильно. Часто даже удивлялся, почему его не любили коллеги по работе, а в особенности дети. Если первые чувствовали надменность и превосходство в поведении секретаря, то последние — враждебность. И с этим ничего поделать Аль-Хайтам не мог. Да и не хотел. А зачем, если и так всё устраивало? Он никогда не сближался с людьми, никогда никому не открывался и не доверял в полной мере. Быть настороже — одно из основных правил жизни для мужчины. И в этом была его сила. Графики, расписание, документация — находились всегда в полном порядке, а вот личная жизнь… Её и вовсе не было. Какая может быть личная жизнь у человека, который любую свободную минуту заполняет чтением книг? В академии можно часто услышать сплетню, рассказывающую о «фригидности исследователя из даршана Хараватат». Но всё это, конечно же, всего лишь сплетни. У Хайтама не хватало свободного времени на «весь этот бред», поэтому и опыта в отношениях у него было совсем не много. За все время, что Кавех проживал с Аль-Хайтамом, он ни разу не видел, чтобы тот кого-то приводил в дом. И в какой-то мере был благодарен своему несносному соседу за это. Не хватало еще того, чтобы сумеровцы трепались о знаменитом архитекторе, что живет под одной крышей с мужчиной, прослывшим холодным Дон Жуаном даршана Хараватат. Людям только дай повод посудачить. Но всё это глупости. Кавех кинул на пол скомканный лист бумаги и нахмурил светлые брови. Как после всего того, что наговорил ему Хайтам по окончании первого раунда турнира, тот еще имеет наглость обращаться к нему с просьбой разобраться с накопившимися отчетами по проведенной работе в Алькасар-сарай? Ну и что, что Хайтама попросила сама Дори? Ну и что, что это было необходимо для самого Кавеха? Он все равно злился на своего соседа, в сотый (а то и в тысячный) раз, называя того бесчувственной машиной. Не может же человек не чувствовать раскаяние за причиненную обиду другому? Тем более Кавеха он знает давно и также знает, что тот тяжело переносит грубые слова в свой адрес. Великий архитектор дворца Алькасар-сарай — при всем своем красноречии в моменты ссор — на самом деле был невероятно ранимым и добрым человеком. Сегодня он не смог пройти мимо пустынных лисов, которые оказались в ловушке из-за помех в артериях земли, и решил помочь им выбраться из зоны испытания. Естественно, он потратил драгоценное время и пришел почти последним. За это ему и досталось от Аль-Хайтама. Они не понимали друг друга. Один руководствовался доводами сердца, другой исключительно доводами логики и разума. И пока Кавех размышлял о том, как можно напакостить своему соседу в отместку за неприятные слова, наступила глубокая ночь, и уставший Аль-Хайтам вернулся домой. На самом деле секретарь чувствовал, что в этот раз перегнул палку в критике своего соседа, и весь день ходил сам не свой. Как бы смешно это ни прозвучало, но своими словами он не желал обидеть Кавеха. И так было всегда. Не хотел обижать, но обижал. А другой не хотел, чтобы слова Хайтама задевали его, но они задевали. Аль-Хайтам планировал сгладить подточенные им же углы. Да, именно сгладить углы. Просить прощения он не умел. Не было необходимости. Но Кавех оказался настолько зол, что, услышав открывшуюся входную дверь, вылетел из своей комнаты для выдачи пары запоздалых «ласковых словечек» своему горе-соседу. — Я не хотел говорить этого при Нилу, но ты просто… просто брюзга, Аль-Хайтам! — выпалил на ходу мужчина, на что другой лишь лениво закатил глаза. — Неужели тебе доставляет удовольствие процесс унижения меня на людях? Ты просто невыносим! Я сегодня же, нет, сейчас же съеду из твоей квартиры. Только теперь Аль-Хайтам поднял глаза на обиженного мужчину, стоящего у входа в гостиную. — И куда же ты пойдешь ночью? — Это не твое дело. — Ну ладно, — пожал плечами хозяин дома и направился в свою спальню. — Я очень устал, и ссориться с тобой сейчас у меня нет никакого желания. Если надумаешь уйти, ключ оставь на столе, а если же решишь хотя бы раз в жизни повести себя как взрослый здравомыслящий человек, то отложишь этот разговор на завтра. Поговорим с утра на свежую голову. Кавеха передернуло от слов «взрослый здравомыслящий», вызвав вторую волну злости и негодования. — Ты…! — нахмурил он светлые брови, пока рот его неустанно открывался и закрывался. От злости он и слова вымолвить не мог. Видя, что Хайтам не желает продолжать с ним разговор и собирается уйти в свою комнату, Кавех схватил его за мантию, останавливая. — Почему ты такой бесчувственный? Неужели в твоей голове нет ничего, помимо бесконечных отчетов и бумаг? Что случится, если ты лишь раз решишь понять меня? Я терпел все твои выходки, твои унижения сносил достойно. Считаешь себя лучше меня? Без проблем! Я не соревнуюсь с тобой. У нас свои дороги. Мы разные. Но почему ты постоянно задеваешь меня? Аль-Хайтам молча выслушал всю эту тираду, не проронив ни слова. Он как всегда выглядел отстраненным и собранным. Ни один мускул на его лице не выдал того, что творилось у него внутри. А внутри всё полыхало. Ему было невероятно жаль за сказанные слова на турнире вечером. Но, как мы уже заметили ранее, просить прощения он не умел. Легче было молча выслушать все, что Кавех хотел сказать ему, а после удалиться в свою комнату, и там всю ночь до самого рассвета думать о причиненной обиде единственному близкому за все годы человеку. Так он и собирался сделать, однако следующие слова проектировщика Алькасар-сарая пригвоздили его к месту. — Конечно, тебе ведь всё равно, — обреченно усмехнулся Кавех ему в спину. — Чего это я тут распинаюсь. Ты всегда ненавидел меня, а я еще у тебя нормальное отношение вымаливаю… Действительно идиот. — Я не ненавижу тебя, — выдохнул Хайтам, прикрывая воспаленные от усталости глаза. — Ага. Вот только меня смущает то, что ты все еще не вытурил меня из своего дома. Мне кажется, что ты и с друзьями своими не смог бы ужиться. А, постойте… у тебя же их нет, — притворно грустно заметил Кавех, а после, довольный своей оригинальной шуткой, хмыкнул. — Прекрати. Это глупо. — Не смей мне указывать! Забыл, кто старше? Аль-Хайтам гневно развернулся и высказался на одном дыхании: — Ты так любишь напоминать о своём старшинстве, но в критических ситуациях действуешь совсем не так, как подобает старшему. Кавех рассмеялся и развел руки. — В каких таких «критических ситуациях» я поступил не так, как «подобает старшему»? — Я не хочу обсуждать это сейчас. — Нет уж, скажи! — Кавех, ты должен понимать, о чем я говорю. — О моих долгах? О пустынных лисах? О том, что я отдал все очки за первый раунд турнира Фарузан? Ну, что из этого? За что еще ты с меня не спросил? — Ты планируешь одержать победу в Турнире даршанов, однако в процессе постоянно отвлекаешься на несущественные задачи. Твои действия и цели не имеют никаких точек соприкосновения. — Это не твое дело. К тому же сегодня я выиграл у Фарузан и не пришел последним. Удача со мной, а значит у меня всё еще есть шанс. Аль-Хайтама же развеселили слова соседа, от чего тот усмехнулся и покачал головой. — Может, стоит подумать, почему после каждого раунда тебе приходится надеяться на удачу? Честно говоря, не понимаю, как ты умудрился дожить до таких лет, не замечая огромной проблемы, которая отравляет всю твою жизнь. — Проблемы? Пошёл ты! — Архитектор сцепил руки у груди и отвернулся, не желая видеть обидчика. — Да, Кавех, это проблема. Прекрати спасать всех и всё. Всем помочь ты не сможешь. Кавех замер от этих слов, пытаясь подавить в себе нарастающее чувство растерянности. — Я не… — Да. Архитектор Алькасар-сарай побледнел. Он был похож на загнанного в тупик уличного котенка, который, предчувствуя опасность, моментально уходил в оборону. — Можно подумать, тебя это волнует, — выдал мужчина с покрасневшими глазами. — Не лезь в мои дела! — Волнует. Смысл слов соседа не сразу дошел до Кавеха, поэтому тот лишь нахмурился. — Волнует, — повторил Аль-Хайтам уже более настойчиво. Великий архитектор, острота языка которого могла бы поразить самого прославленного барда Мондштадта, моментально утратил способность говорить. — Зачем ты делаешь это? — понимая, что разговора не избежать, Аль-Хайтам тяжело вздохнул. — Что? — едва внятно осведомился Кавех, все еще пребывая в несобранном состоянии после заявления соседа. — Зачем жертвуешь собой во имя нестоящей твоего внимания ерунды? — Это ты спасение лисов ерундой назвал? — возмутился мужчина. — Ерундой я могу назвать наш разговор, который как обычно ни к чему не приведет. У Аль-Хайтама имелась совершенно потрясающая черта: его было тяжело вывести из себя. И даже когда собеседник явно напрашивался на спор с ним, он легко, а главное не теряя достоинства, мог избежать неприятного разговора, при этом в дураках каким-то образом оставался всегда обидчик. И сейчас, когда Кавех так и хотел скрыть своё смущение за очередной грубостью, Аль-Хайтам всё понимал и молчал. С соседом он часто вступал в перепалки, но делал это исключительно с ним. Он был уверен в его знаниях и компетентности и считал того достойным оппонентом для обмена мнениями. Остальных же он и слушать не желал. Порой их споры со стороны выглядели такими по-ребячески глупыми, что Аль-Хайтаму становилось стыдно за свою несерьезность. Но отрицание того факт, что с Кавехом он мог позволить себе забыться, представлялось бы более глупым занятием. — Зачем ты сделал это? — повторил вопрос Хайтам. — Я ведь всё объяснил ещё тогда: поступи я иначе, меня заела бы совесть, — беспристрастно выдал собеседник, не моргнув и глазом. — Ты подверг себя опасности, находясь продолжительное время в пустыне. — И? Я должен был бросить всех? — Да. — Ты бы так поступил? — Разумеется. Кавех глядел на своего соседа с нескрываемым сочувствием и сожалением. — Обладай ты хотя бы толикой эмпатии, возможно, понял бы меня. Но тебе все равно. Абсолютно на всех. Как ты можешь так жить? — Прекрасно. Ты меня забавляешь. — Я не ради твоих забав нахожусь здесь, Аль-Хайтам. — Одно другому не мешает, — хмыкнул мужчина, снова поворачиваясь в сторону своей комнаты. — Продолжим нашу интеллектуальную беседу утром. Ложись спать. — Я не останусь здесь. — Твоё право. — Бессердечный, упрямый грубиян. — Бестолковый, жалкий альтруист. — Ненавижу тебя. В который раз за сегодня, Аль-Хайтам решил обернуться? Ей-Богу, Кавех проложил путь к началу сумасшествия Хайтама. — Ненавидишь? Почему ты ненавидишь того, кто желает помочь тебе и не пользуется твоей добротой? Ты настолько жесток к себе, что считаешь, будто не заслуживаешь помощи? От слов секретаря у Кавеха зашипело в глазах. Как он увидел то, что Кавех прятал многие годы? Давно ли всё понял? Создатель Алькасар-сарая нахмурился и сжал собственные предплечья руками, наивно надеясь таким образом защититься от нападок соседа. — Не надо… — Кавех, позволь людям относиться к тебе так же, как и ты к ним. Делать все самостоятельно — превосходное умение, однако всем время от времени нужна помощь. — Прекрати! — поднял Кавех свои красные от жгучего раздражения глаза на собеседника. Видимо, слова Аль-Хайтама разбередили старую рану на сердце мужчины. — Уж кто-кто, а ты не должен читать мне лекции о взаимовыручке. Сам-то хотя бы раз принимал помощь коллег? — Кавех… — Аль-Хайтам, почему ты хочешь помочь мне? — его голос сорвался.— Никто и никогда не помогал мне, так почему это хочешь сделать ты? Что тебе нужно от меня? — Послушай… — Не смей говорить, что ничего тебе не нужно. Я в это не поверю! Ты… — Хватит, Кавех! — не выдержал Аль-Хайтам и значительно повысил тон. Архитектор застыл, с удивлением глядя на собеседника. Ему удалось вывести из себя излишне сдержанного соседа. Этот день точно войдет в историю, — подумал мужчина, наблюдая за тем, как Хайтам плотно сжимает глаза и выдыхает. Поняв, что излишне вспылил, Аль-Хайтам попытался унять разрастающееся где-то в груди раздражение и начал разговор издалека: — Мы были студентами Академии, когда познакомились. Наша первая встреча произошла в библиотеке, помнишь? Ты тогда сказал, что считаешь меня талантливым, и хотел бы работать со мной над одним проектом. С тех самых пор я не переставал наблюдать за тобой. То совместное исследование древних сооружений, рун и лингвистики… Помню, мы почти завершили проект, как ты забыл о нашей первостепенной задаче и начал помогать студентам, что отставали. Я видел тебя раздавленного и уставшего. Взяв на себя непосильную ношу из проблем других людей, ты напрочь забыл о собственной жизни, желаниях и цели. Я смотрел на тебя и думал: зачем он делает это? за что так наказывает себя? Знаешь, я так и не смог найти ответы на эти вопросы. Но для понимания того, что этим поведением ты губишь себя, оно и не нужно. Я не могу на это смотреть. Кавех прижимался к стене, со всей силы вдавливаясь в неё лопатками. Боль отрезвляла его сознание, не давая возможности чувствам проявить себя. Архитектор сжал покрасневшие глаза, чтобы скрыть режущие слёзы. Наблюдая за утихомирившимся мужчиной, Аль-Хайтам решил, что это его шанс высказать всё прямо, и продолжил: — Не могу смотреть, как человек, которым я восхищался в академии Кшахревара, который вселял в меня уверенность, и… который дорог мне по сей день, увядает на глазах. Кавех, прошу, позволь просто быть рядом и протягивать руку помощи тогда, когда это необходимо. Кавех старался подавить рвущиеся наружу слезы, но получалось у него из рук вон плохо. Сжав глаза плотнее, он резко покачал головой. — У меня нет такого права… — прошептал он. — Я виноват, мне и расплачиваться. Сердце с виду безразличного и отстраненного секретаря сжалось. Руки так и тянулись к плечам Кавеха, чтобы прижать того к себе и позволить выговориться, но… Аль-Хайтам не смел бы настаивать. Хотелось? До безумия. Но сейчас нежности были бы неуместны. — В чём ты обвиняешь себя? Опустив голову, Кавех едва слышно ответил: — Из-за меня погиб отец. Я никогда не смогу искупить свою вину. Аль-Хайтам замер, пытаясь осознать услышанное. О чем он говорит? Секретарь академии был уверен, что ничего ужасного его сосед совершить бы не смог. Кавех нервно начал сжимать края свободной рубашки. Видимо, он неправильно истолковал молчание собеседника, поэтому сейчас стоял и мысленно накручивал себя. Секретарь заметил его дёрганое поведение и, прочистив горло, тяжело выдохнул. Хайтам не знал, как верно подойти к этому разговору и надо ли вообще. Боялся невольно обидеть своим вопросом, показаться слишком навязчивым. — Как… это произошло? — наконец спросил он, затаив дыхание и ожидая реакцию. Вопрос архитектора не смутил — он знал, что последует уточняющий вопрос после громкого заявления. Но в то же время он не хотел, чтобы сосед разочаровывался в нем. Хотя… куда уж больше? — Мой отец… так же, как и я, участвовал в Турнире даршанов. Я уговорил его подать заявку. Все шло вроде бы хорошо, он даже занял второе место. Вот только после турнира он пропал. Мы с мамой долго искали его, но не нашли никаких зацепок, что могли бы привести нас к нему. Позже домой пришла весть… отец погиб в пустыне. Если бы не я с этим турниром, то он бы не оказался в пустыне и не погиб так бесславно. Я сломал жизнь маме: без отца она больше не могла жить нормальной жизнью… Ненавижу себя. Мне никогда не загладить вину перед отцом и матерью. Я… Аль-Хайтам прервал его на полуслове, приподнимая голову за подбородок. Кавех вздрогнул и посмотрел в глубокие, привычно бесчувственные лазоревые глаза. Сейчас они, как показалось, искрились сочувствием и безмерной добротой. Кавех отчего-то почувствовал себя в безопасности. Словно скиталец, вошедший в родной дом спустя годы. — Ты не мог знать, что случится. Это не твоя вина. Хайтам не умел утешать, но эти слова он произнес от сердца, оттого они показались Кавеху такими теплыми и искренними. Он глядел на обычно холодного человека и не мог понять, зачем тому, уставшему после долгого рабочего дня, выслушивать истории жизни соседа. Почувствовав отголоски вины за нападение на Хайтама у порога, Кавех отступил. — Не наказывай себя на всю оставшуюся жизнь из-за несчастного случая, Кавех. Болезненно билось о грудь сердце секретаря, не давая спокойно дышать. Он давно понял, какие именно чувства испытывает к архитектору Алькасар-сарая и принял их. Но говорить не собирался. Для чего? Обременять Кавеха Хайтам не желал и поэтому держал всё в себе долгие годы. Мужчина не мог наблюдать за постепенным разрушением полюбившегося человека; ему делалось физически больно от вида ментальных истязаний Кавеха. — Не все так просто, — горько ухмыльнулся архитектор. — Насколько жалко я выгляжу, если даже ты пытаешься утешить меня? Я благодарен тебе, однако всё больше ненавижу себя. Жалеть меня — неправильно, я заслуживаю… — Ты заслуживаешь всего самого лучшего, — перебил его Аль-Хайтам, неожиданно сорвавшейся с языка мыслью. С непривычной для соседа надеждой Кавех открыто посмотрел на него. В голове у мужчины мелькало множество вариантов толкования этих слов, но проектировщик Алькасар-сарая упорно отвергал ту самую, желанную. Не может ведь Аль-Хайтам чувствовать к нему что-то нежное, глубокое? Хайтам всегда нравился ему. Нравился во всех смыслах этого слова. Он понял это еще тогда, в библиотеке при первой встрече. Но секретарь академии Хараватат был так же недоступен, как многомиллионный мешок с морой. Думать о таком — уже глупо. — Аль-Хайтам, ты, кажется, не так выразился, — опустив глаза, намекнул неверящий. Но, к удивлению, секретарь академии уверенно покачал головой. — Я выразился верно. Глядя на бегающие в удивлении янтарные глаза, Хайтам неожиданно почувствовал непреодолимое желание быть ближе. И пусть он обещал себе, что никогда не откроет свои чувства извечному спасателю, противиться давящему желанию сил уже не осталось. Секунда. И на Хайтама нашло какое-то странное помутнение. Всё, о чем он успел подумать, это — сейчас или никогда. Поддаваясь необдуманному, секундному порыву всепоглощающего желания, Аль-Хайтам прижал Кавеха к стене, сжал его нежные кисти руками и впился в губы. О Архонт, если бы кто-то сказал раньше, как приятно касаться этих мягких солоноватых губ, секретарю Академии не пришлось бы ждать так долго, отвергая грязное желание сотворить подобное со своим соседом. Он думал, что Кавех оттолкнет его и был готов к этому. Каково оказалось его удивление, когда мужчина высвободил руки и обхватил холодными ладонями щеки секретаря. Кавех ответил с большим трепетом, чем кто-либо мог представить. Поцелуй, словно заранее подготовленный взрыв, выжидающий своей секунды месяцами, поразил разрушительностью. Накопившаяся страсть вырвалась наружу и поглотила мужчин. Их языки сплелись, не желая расставаться друг с другом. Руки ласкали разгоряченную кожу. Хайтам удивился мягкости волос своего соседа. Они были нежнее любого, самого лучшего шелка во всем Тейвате. А ведь он думал, что они на деле немного грубее. Аль-Хайтам целовал Кавеха самозабвенно, до дрожи в костях, а тот отвечал ему, будто нуждался в поцелуе, словно в кислороде. Кавех опустил свои руки на ягодицы целующего его мужчины и неуверенно сжал их. На эту выходку Аль-Хайтам лишь вздохнул, продолжая держать в руках сводившего с ума человека. Он мечтал касаться его, целовать там, где заблагорассудится, и вот мечта сбылась. Губы опустились на светлую, тонкую кожу шеи Кавеха, язык проложил влажную дорожку к уху. Архитектор вздохнул, плотнее прижимаясь к соседу. Кавех и думать не думал, что Аль-Хайтам подпустит к себе кого-нибудь, а свою кандидатуру даже не рассматривал. Холодное отношение секретаря пугало, поэтому и речи не могло быть о каких-то попытках со стороны Кавеха. Но ведь никто не мог запретить грезить о желанном. Он продолжал размышлять о том, как было бы хорошо целовать этого холодного мужчину, прикасаться к нему своей кожей, чувствовать его. Аль-Хайтам отстранился, тяжело дыша. Он бы ни за что не признал своего смущения, но оно захватило каждый дюйм его тела. Голова его была опущена, чтобы случайно не встретиться с распахнутыми янтарными глазами. Он пылал. Пылал от желания и ненависти к своей несдержанности. Кавех наблюдал за эмоциями на лице секретаря с каким-то незнакомым ему чувством безмерной нежности. Красная шея Аль-Хайтама выдавала все то, что происходило у него на сердце. Великий архитектор не смел разжать пальцы и отпустить соседа, опасаясь, что это его последняя возможность быть рядом с ним. Но ему не о чем было беспокоиться, ведь и Хайтам не отпускал руки по той же причине. — Я не стану просить прощения, ладно? — хриплый, едва узнаваемый голос хозяина дома заглушил тишину. Надежда, с которой он произнес эти слова, вынудила Кавеха судорожно сглотнуть. — Если это такое извинение за сегодняшнюю грубость на турнире, то можешь не беспокоиться: теперь я точно тебя простил, — прочистив горло, ответил Кавех с ухмылкой. Эти слова удивили Аль-Хайтама, отчего тот приподнял голову с читаемым замешательством в глазах. — Кто бы мог подумать, что сам великий секретарь академии Сумеру поцелует меня, — без тени иронии продолжил вслух мужчина. — Почему я? Около тебя много достойных людей, но я никогда не видел, чтобы ты был близок с кем-то из них. — Теперь видел. Кавех смог каким-то образом восстановить контроль над телом и выпрямиться. Ему даже удалось смириться с произошедшим и набраться неизвестно откуда взявшейся смелости. — Можешь… можешь поцеловать меня снова? — слетело едва слышное с довольных губ. Глаза ранее такого собранного и рассудительного мужчины, вновь опустились. Кавех прежде не видел его настолько открытым, живым, и это подогревало интерес. Смущенный Аль-Хайтам — словно услада для глаз, — подумал архитектор, протягивая руку в попытке коснуться напряженных плеч своего соседа. Хайтам с осторожностью прижался губами к запретным, но таким нужным губам. Кавех ответил, выгибаясь навстречу медленно блуждающим по его телу рукам соседа. Архитектору до безумия хотелось сбросить мантию с плеч, но он лишь юркнул рукой под нее, пальцами скользя по напряженной спине. Раньше он лишь со стороны мог любоваться рельефной спиной Аль-Хайтама, когда тот, например, выходил из душа, но чтобы так близко, так еще и прикасаться к ней — никогда. Руки устремились вверх, останавливаясь на головном плеере. Кавех исследовал каждый дюйм тела перед собой и был невероятно впечатлен его подтянутостью. Держа в руках пылающее жаром желанное тело, Аль-Хайтам тяжело дышал. Он старался контролировать свои порывы затащить Кавеха в свою спальню и уже там выслушивать пожелания соседа. Хайтам сделал бы для него всё. Главное, чтобы Кавеху было лучше. Коротко поцеловав мужчину вновь, хозяин дома спрятал лицо в изгибе шеи соседа и вдохнул давно знакомый запах жасмина. Наконец-то он дома. Наконец-то можно расслабиться. — Прости за то, что обругал тебя при всех сегодня, — прошептал Хайтам, касаясь нежной шеи жарким дыханием. — Прости, что напал на тебя, не дав отдышаться после работы, — так же тихо отвечал Кавех с умиротворенной улыбкой на лице. — Позволишь быть рядом с тобой и поддерживать тебя? — с волнением и надеждой в голосе спросил секретарь. Кавех чувствовал, как для Хайтама важен положительный ответ. Он не хотел расстраивать мужчину, и на его просьбу смог лишь робко кивнуть. Если уж и доверять кому-то, то только Аль-Хайтаму, — рассудил Кавех с облегчением в сердце. Они отстранились и уже по-новому посмотрели друг на друга. По-новому тепло и понимающе.