Тропы

Солнечный луч скользнул по комнате и остановился на лице крепко спящего юноши. Ставен здесь не водилось, а полог Ричард Окделл забыл накануне закрыть сам. Вот и поплатился очень ранним пробуждением. Зевнув, юноша полюбовался ярким синим пологом. Он прекрасно знал, что находиться ему здесь недолго. Максимум, несколько дней, после чего ему предстояло уехать, сначала в Надор, а потом в Лаик, школу оруженосцев, которую было принято заканчивать всем детям благородных домов. Когда-то он сам мечтал о ней, надеялся, что после нее его ждет служба у достойного Человека Чести. Как все изменилось за эти годы. Семь лет назад его временно отправили сюда. Как старшего сына и наследника герцога Эгмонта Окделла, гаранта «правильного поведения» последнего. Это сейчас Дик знал, что его первый отец планировал бунт, а тогда он был потрясен, растерян и напуган, когда в дом прибыл отряд кэналлийцев во главе с Карлосом Алва, старшим сыном соберано. Помимо них, в Надор прибыли супрем Придд и еще несколько человек, Ричард не запомнил. Он растерянно моргал и пытался понять, зачем ему надо было ехать. Взрослые не объяснили, а спросить камни он тогда не догадался. Отец выглядел сломанным. В тот день Дик видел его в последний раз. По непонятной причине, им было запрещено общаться лично. Максимум, письма, общего характера. Такие Дик и сам посылал, когда научился писать на талиг. Как ему жилось, что узнал, о чем слышал. Подбирать слова оказалось особенно трудно с возрастом, когда он начал забывать отца и младшего брата, Арсена. Первое время Дик жил в доме кэналлийского соберано, но его самого видел всего пару раз. Алваро Алва предпочитал жить в Олларии по каким-то своим соображениям. За Диком присматривали менторы, набранные из местных реев. А потом, спустя год, его забрал на Марикьяре маркиз Диего Салина. Тогда-то Дик и обрел первого и единственного друга. Альберто Салина растормошил растерянного и замкнувшегося в себе надорского мальчишку, пытавшегося понять, чего от него все-таки хотят. Взрослые не баловали его разговорами. Менторы в особенности, они говорили только, что когда-нибудь юноша все узнает. Когда соберано или его наследник, маркиз Алвасете, сочтут что пришло для этого время. «Оно так и не пришло. Скоро я отправляюсь в Надор, а так и не видел никого из Алва. Может, оно и к лучшему. Маркиз Диего Салина был ко мне добр», — вздохнул Дик, понимая, что надо вставать. Не вспоминать же всю свою жизнь сначала в Кэналлоа, потом на Марикьяре. Берто еще не появился его будить, значит, время было уж очень ранним. Полюбовавшись солнечными лучами, которые скользили по постели, Дик позволил себе прикрыть глаза и потянуться к камням. Совсем скоро он услышит их музыку в последний раз. Дальше его ждала дорога в почти забытый родной дом. Юноша поймал себя на мысли, что боится возвращения. Он слушал солнечную музыку камней дома на Марикьяре и смутно помнил, как тревожно звучал его собственный дом. Дик помнил огромный замок, расположенный рядом с высоким обрывом, как он смотрел на него, беззвучно всхлипывая и трясясь в экипаже. Он так и не узнал, почему отправляли его в неизвестность, а у отца спросить так и не решился. Дик с братом-то едва успел проститься. Новости в Марикьяре из Талига, разумеется, доходили, но все они касались соберано и его семьи. Дела других провинций здесь никого не интересовали. Дик страдал, конечно, от неизвестности, но потом смирился. Письма-то, пусть и сухие, короткие и сдержанные, все еще продолжали приходить. И это было тонкой ниточкой связи с домом. Маркиз Салина говорил, что в шестнадцать ему можно будет уехать домой, Дик хмурился и кивал. Тогда ему казалось, что до этого дня ужасно много времени. А теперь…с момента его дня рождения прошла неделя, и все уже было решено. Пусть Берто подбадривал, уверяя, что в Лаик все снова будет как прежде, они будут вместе учиться и всяким сверстника с длинными языками обязательно их укоротят, Дик ни в чем не был уверен. В конце концов, он здесь вырос только потому, что кому-то было необходимо «правильное поведение» его отца. Дик не знал, послушал ли отец, внял предупреждению или нет, …он спокойно жил, его учили наравне с Берто и наказывали тоже обоих. Они оба не отличались примерным поведением. Вот только Берто грезил о море, а для Дика каждый поход сопровождался качкой, дурнотой и облегчением от возвращения. И какие только микстуры не пил, все равно происходило ровно одно и то же. Пластом с определенного момента не лежал, но никогда не мог себя почувствовать в море, как дома. Чувство потери, чуждость стихии и странное чувство неуместности гнало его на сушу. Вот там Дик несколько минут лежал звездой, приходя в себя. — Эх, Дик, не быть тебе морским волком, — сочувственно вздыхал Берто, укладывая на голову друга чаще всего кусок своей рубашки, которую предварительно мочил в волнах. Море ехидно шептало что-то, но его слов никто из мальчишек не понимал. Дик улыбнулся, положив под голову руку. Он был благодарен судьбе, что у него появился такой друг. Без Берто в этом цветущем южном крае ему было бы тяжело. И пусть люди относились к нему приветливо, он не смог бы самостоятельно справиться с каким-то внутренним барьером, мешавшим привыкнуть к новой жизни. С Берто все получилось иначе. Дик знал, что друг после Лаик отправится к Первому адмиралу. Он даже видел его как-то… Рамон Альмейда произвел такое впечатление, что он сбежал к себе в комнату. Шумный, яркий и эмоциональный, адмирал производил впечатление человека необычного, но одновременно, надежного. Тем, кого он принял к себе в душу и сердце повезло. Берто после Лаик непременно станет частью команды Первого адмирала, Дик в этом не сомневался. Сам он старался держаться от него подальше, слишком впечатленный яркостью натуры Рамона Альмейды. Не хватало только совсем превратиться в южанина. Нет, ему хватило очень краткого знакомства с будущим эром друга, без представления ему себя. «А я после Лаик вернусь в Надор», — мысль привычно обжигала холодом. Дик успел, конечно, добраться до мысли, что позором это не являлось, но уши все-равно предательски вспыхивали. Никто не захочет взять того, кто служил залогом. И он отчаянно пытался принять этот факт, но получалось с трудом. Мешала юношеская импульсивность, которую не удавалось сдержать до конца. Хотя Ричард старался, но получалось с трудом. Он дослушал каменную мелодию, только после этого сел на кровати. Общение с камнями приносило ему необходимый покой. Уже не хотелось обиженно вспыхнуть при мысли о будущем. Да, он станет первым Окделлом, который не построит военной карьеры. Горько, больно, обидно, возможно, в какой-то степени, несправедливо.… Но смириться было необходимо. «Интересно, как там моя семья. Смогу ли наладить контакт?» — и эта мысль не давала покоя. Ричард привычно тряхнул головой, понимая, что не до чего не додумается. А вот накрутить себя до дрожи в руках вполне может. У них с братом не было матушки. Это, как рассказал маркиз Салина, не являлось чем-то необычным. Герцог Эгмонт Окделл ни разу не женился, в то же время у него были двое сыновей-погодок. Кем являлся их второй отец, маркиз не знал, а Ричард решил, что по какой-то причине, он не хотел общения. Это оказалось неожиданно неприятно. Юноша после этого старался не думать об этом, все равно не мог ни на что повлиять. Звук открывшейся двери заставил Дика вынырнуть из размышлений и улыбнуться. Берто в домашних штанах и рубашке, по обыкновению, босиком, он почему-то никогда не признавал домашние туфли, влетел к нему. Судя по лицу, он только что узнал что-то, выбившее его из равновесия. — Дикон, через несколько дней ты уезжаешь, — выпалил друг, с размаху приземляясь рядом, вынуждая Дика чуть-чуть отодвинуться. Он не успел еще полностью выбраться с кровати, вот, пришлось немного потесниться. — Я знаю, — Дик, растерянно моргнул, а только потом вспомнил, что он об этом другу так и не сказал. Осмысливал сам, пытаясь понять, что и как будет дома, какой получится встреча с отцом и братом. Ничего толком не надумал, но успел заметно сникнуть. Слишком много неизвестных факторов ждали впереди, и что с ними делать, он так и не решил. Не хотелось признавать факт, что он боялся возвращаться. Как отнесутся к нему его же родные — большой вопрос. К своему стыду, Дик не мог вспомнить лица младшего, а у отца помнил лишь глаза и серьезный спокойный голос. Даже нервничая, Эгмонт Окделл старался сохранять самообладание. Таким его запомнил Дик, но положа руку на сердце, абсолютно не был уверен в том, что это был не придуманный им самим образ. Берто вздохнул и неожиданно притянул Дика к себе, прижавшись лбом ко лбу, заставляя посмотреть на себя. Обычно светящиеся весельем и разнообразными затеями темные глаза, были неожиданно серьезны. Дик на несколько секунд затаил дыхание, сердце забилось в груди пойманной птицей. Уши предательски загорелись, он заставил себя не отводить взгляд. — Дикон, как бы все не сложилось, у тебя есть место, куда можно вернуться, — говорил Берто негромко, но уверенно. — Я запомню, — Дик заставил себя улыбнуться. Уши все еще горели от смущения. За несколько секунд он успел вообразить себе невесть что. Определенно, этого делать не стоило, если он хотел сохранить их дружбу. — Вот и хорошо, — Дик и моргнуть не успел, как был поцелован в нос и вытащен из кровати. — А пока мы не будем тратить время. Менторы нас уже не будут беспокоить. Нам еще надо успеть к началу фестиваля. Сладости сами себя не съедят. Дик позволил себе последовать за Берто. На сборы не ушло много времени, меньше чем через пятнадцать минут они спешили прочь из дома. Обоим еще только предстояло окончательно проститься с детством, в последнюю ночь перед отъездом они набрались духу чтобы сорвать первые робкие поцелуи. Никаких обещаний в ту ночь давать не было, Дик и Берто уже не верили в сказки с восторженным детским пылом. Для обоих было здесь и сейчас — первые неуверенные поцелуи, горький шоколад и виноградный сок — вина они так и не смогли раздобыть. Дик запоминал не только музыку камня, но и старался увезти с собой и песню южного ветра, теплого и ласкового. Берто казался его человеческим воплощением. Дика мучило сожаление, что они смогли открыться друг другу так поздно, но назад время было не вернуть. Утром Дика ждал экипаж. Уезжая, он смотрел только на Берто, обещавшего ему новую встречу. На лице друга и кого-то намного большего не было ни слезинки, граф Горик и себе запретил шмыгать носом. Он не эреа, да и история только начиналась. Дик, во всяком случае, очень хотел в это верить.