Прошу, останься

      Когда ночь сменяет день приходит время начинать охоту. Рассечь, разорвать, пронзить, повторить. Скрыться с порывом ветра и обрушиться на тени с яростью всех поглощенных проклятых душ. Принять удар, отразить и пронзить. Повторить. И снова пролить оскверненную кровь на почерневшую землю. Броситься вперед и разорвать на части — десятки прогнивших насквозь осколков. Вдохнуть миазмы, пытаясь не задохнуться от выжигающей грудь боли и повторить.       И снова.       Пока кровь не пропитает землю, ядовитыми бурлящими лужами разъедая все живое.       Снова.       Пока день не сменит ночь.       Снова.       Пока тьма не уляжется, потратив все силы на сопротивление.       Снова.       Пока время не утратит смысл, и очищающая молитва не пронесется по разрушенной долине, вбирая всю тьму, что смогла прорваться сквозь древние печати, а грудь не сожмется в агонии под тяжестью вновь нахлынувшей волной кармы.       Кровь стекает по копью и капает с одежды. У него нет на это времени. Дышать тяжело. Запах гнили все еще слишком силен. Но уходить рано. Он еще не спускался в грот — не закончил проверку других печатей. Охота не будет окончена, пока все тени не будут уничтожены. Не важно сколько времени это займет. Неважно, как долго ему придется сражаться.       Это не имеет значения, пока за его спиной находится деревня, полная мирно спящих смертных.       Тишина сменяется воем, отражающимся от гладких каменных стен грота. Потолок слишком низкий, чтобы подпрыгнуть. Проход сужается к ядру бушующих теней. Воздух затхлый и едкий выжигает горло и проникает в легкие. Он пропускает удар. Вязкая тьма устилает пол и затрудняет движения. Но это не оправдание. Он медленный. Слишком медленный, и поэтому пропускает еще один удар, встречая спиною стену и чувствуя как трещат ребра.       Возможно, это перелом. Возможно нет. У него нет времени думать об этом.       Он поднимается, бросаясь вперед, призвав на помощь ветер. Метнуться в сторону — рассечь истекающее разъедающей кожу кислотой щупальце, отскочить, скрываясь в порыве слабого ветра и повторить. Не касаться пола — отталкиваться от стен, не останавливаться — не замедляться, нанося удар за ударом, резать и пронзать — уничтожать щупальца одно за другим покуда не останется лишь воющая глотка, скрывающая пьющее силу из ближайшей артерии ядро.       Когда руки начинают дрожать, он лишь сильнее сжимает копье.       Слабости здесь не место.       Когда он оступается, скользя по скользкому от крови камню, то принимает удар, вновь позволяя отбросить себя от ядра.       За ошибками всегда следует расплата.       Когда в ушах начинает звенеть от непрекращающегося воя и стенаний, а глаза застилает кровь, ядро пылью рассыпается в его руках.       Колени подгибаются, но он успевает опереться на копье, тяжело дыша. Еще не время. Ничего еще не кончено.       Он поднимается и спускается глубже. Каждый шаг отдается в голове грохотом сотни падающих камней. Каждый вдох приносит агонию. Желчь с кровью смешались в горле, раздирая его на части. Копье скребет об пол, высекая искры.       Он не может позволить себе упасть. Не сейчас. Тьма впереди обретает очертания, бугрясь и урча.       Пришло время еще одной битвы.       Он давно потерял счет времени. Разорванная на части тварь пеплом оседает на гладь подземного ручья. Не имеет значения сколько ночей назад он пришел в долину и спустился в грот. Это его долг, его контракт. И он не уйдет, пока не исполнит его до конца. Кости гудят и трещат, словно пытаясь разорваться изнутри. Собственное дыхание набатом бьет по ушам. Копье — единственное, что удерживает его на ногах. Кровавый след тянется за ним, отмечая путь до самого выхода, где чистый ветер дарит секунду покоя, тут же сменяемую спазмом воющей в груди кармы.       Она жжется, колит и пронзает его изнутри, заставляя замереть, пережидая приступ. Он дышит, словно загнанный зверь, но ни звука не вылетает изо рта. Он не настолько слаб, чтобы позволить себе скулить. Он может продолжить сражаться. Если понадобится, он ринется в бой, даже если он станет для него последним. Такова судьба оружия, что получило вторую жизнь и цель. Вся его суть — служить во благо земли и людей своего господина.       И не имеет значения, чем ему придется пожертвовать.       Ветер подхватывает его, унося туда, где ему следует быть. Вишапы и лагери монстров. Он помнит данные смертным обещания.       Копье пронзает воздух.       Монстры воют в предсмертной агонии.       Он стоит на коленях посреди поля боя, не видя ничего сквозь залившую глаза кровь и дышит, потому что это неприемлемо. Копье валяется в траве далеко за пределами его досягаемости, выбитое огромным топором, потому он был недостаточно внимателен. Снова недостаточно быстр. Он… может больше. Всегда мог. Все в порядке. Еще один лагерь. Затем…       — Сяо?..       Он замирает. Застывает словно камень, от тихого голоса и мягких приближающихся шагов, пронзивших ночную тишину. Сейчас не время. Только не сейчас. Он… должен уйти. Он не может…       — Сяо, все… — голос резко замолкает. Совсем близко. Он не видит, но на таком расстоянии лунного света достаточно, чтобы разглядеть его… состояние.       В груди ноет и сжимается. Он… он должен идти. Тело не двигается. Мелкая дрожь бежит по рукам. Он пытается, чувствуя легкое дуновение ветра и тут же теряя его. Отвратительно. Он… Он…       Он не может позволить Путешественнику увидеть себя таким. Он не может допустить, чтобы…       — Пожалуйста, останься. — рука в плотной перчатке мягко касается плеча, и он не может удержать себя от вздрагивания и резкого рывка в сторону от сияющего в лунном свете золотого силуэта. Касание тут же исчезает, заставляя жалеть о своей несдержанности. Даже такую мелочь, он не способен выдержать.       Жалкий слабак. Бесполезная тварь, что даже подняться не в силах.       — Сяо, — голос Путешественника звучит все еще мягко, но с какой-то тихой печалью. — Ты отлично справился…       — Нет, — он хрипит прежде, чем успеет себя остановить. Горло жжет и раздирает. Сложно даже дышать, и это лишь еще раз доказывает, насколько низко он пал. — Я еще…       Спазм стискивает горло, заставляя его кашлять, сгибаясь пополам. Грудь жжет, невыносимо жжет. Это больно. Так больно, что он не может больше сдержать тихий хрип, бессильно царапая пальцами ребра ни в силах ничего изменить. Разочарование поднимается изнутри. Единственной его задачей было не сломаться.       И теперь он сделал это даже не один — прямо перед путешественником.       — …зволь мне помочь тебе.       Он чувствует теплые руки у себя на плечах прежде, чем слышит уже более настойчивые, серьезные, но все еще до боли мягкие слова. Путешественник склонился над его скрюченной фигурой, пачкая себя кровью и грязью, что все еще стекает с него ручьями. Пальцы осторожно обводят плечи и помогают ему приподняться, разгибаясь. Он… не уверен, что сможет посмотреть Путешественнику в глаза. Голова остается опущенной. Ему почти хочется отвернуться. Направленный на него взгляд внимательный, слишком внимательный для такой мелочи. Он в порядке.       Иногда случалось терпеть худшее.       — Я… — он пытается. Правда пытается произнести это вслух. Грудь сжимается от того, с какой осторожностью Путешественник пытается переместить его, чтобы усадить поудобнее. Он давно перестал чувствовать колени. — Я не…       — Я знаю, что ты сильный, Сяо. — в голосе Путешественника слышится горечь, но он не отпускает. Ждет, что он скажет, словно приговора. Будто если сказать ему уйти, то именно так он и поступит. Будто его мнение имеет значение. Будто его… он послушает, даже если будет против.       И от этого он… Сяо… чувствует странную, не привычную выжигающую душу боль, а тонкий надрыв — едва ощутимое ноющее чувство. Он медленно поднимает голову. Неуверенно, практически боясь увидеть выражение лица, с которым смотрит на него Путешественник. Если он собирается ему отказать, то должен хотя бы…       Золотые глаза сияют в темноте. Нежность, внимание и печаль смешались в его взгляде настолько сильно, что он не может понять, что заставляет Путешественника хмуриться и поджимать губы. Он застывает, смотря ему в глаза, и понимает, что… раскалывается.       Поднимать взгляд было ошибкой.       Ловить взгляд Путешественника — приговором.       Это все неправильно. Теплые руки у него на плечах, не дающие упасть. Мягкий, наполненный чем-то таким, чему он никак не может подобрать названия взгляд. Тихий голос на грани дрожи. Ожидание ответа такое, будто ему действительно не безразлично, что он скажет. Будто он заслуживает всего этого внимания, после того как…       «Позволь мне помочь тебе»       Это его ломает. Он сдается. Проигрывает трепетному терпению, с которым Путешественник продолжает ждать от него чего-то кроме боли.       — Х-хоршо… — он закрывает глаза и шепчет так тихо, что едва слышит себя сам. Он не выдержит больше.       Ни когда только что признал свое поражение и абсолютную слабость.       — Спасибо. — благодарность, с которой Путешественник это произносит, похожа на молитву. Словно он, Сяо, оказал ему величайшую милость и честь, а не признался в собственной немощности. — Теперь позволь мне позаботится о тебе.       Он просто кивает, потому что не знает, сможет ли произнести еще хоть слово, не сорвавшись в отвратительный хрип. Острая горечь от невозможности самостоятельно подняться острым комком застряла в горле.       Путешественник поддерживает его за спину и до боли осторожно, так, словно он в любой момент может разбиться, разлетевшись сотней осколков, поднимает. Так легко, будто сам Сяо ничего не весит. И без промедления позволяет опереться на свою грудь так, словно нет ничего ужасно неправильного и отвратительного в том, что кровь, которой он покрыт с ног до головы пачкает его одежду и белоснежный шарф.       Он пытается лишний раз не дышать, чтобы не сделать все еще хуже. Стыд и предательская благодарность за тепло, что исходит от его груди и притупляет ноющую боль, смешиваются внутри, заставляя его отводить взгляд от Путешественника, смотрящего на него сверху вниз чуть нахмурившись.       Он правда… настолько жалок, да?       — Паймон, извини, можешь помочь мне немного?.. — голос звучит удивительно… спокойно.       Краткая вспышка сияющих звезд мелькает на краю зрения и он тут же видит фею, сонно потирающую глаза и медленно раскачивающуюся из стороны в сторону.       — Паймон думала, что ты сам вернешься домой и не заблудишься без ее присмотра… — она бормочет и только потом открывает глаза, которые тут же испуганно расширяются. Он хотел бы попытаться отвернуться — создать иллюзию, что его на самом деле здесь нет. Но это означает практически уткнуться носом в плечо Путешественника. А это…       Недопустимо.        — Что…       — Все в порядке, Паймон, — Путешественник прерывает ее прежде, чем она успевает хоть что-то спросить. — уже в порядке. Я… расскажу тебе все немного позже. А сейчас… можешь мне помочь найти копье Сяо? Я видел его где-то здесь, но, понимаешь…       Он не договаривает и от этого Сяо, кажется, становится лишь хуже.       — О… Да, конечно, Паймон поняла. — она щелкает пальцами и почему-то на этот раз ее голос звучит тише, чем обычно. И он благодарен ей за это. В голове и так… слишком громко. — Зелененькое… блестящее… — она оглядывается и практически сразу что-то замечает. — О, Паймон видит. Она сейчас все принесет, а ты пока позаботишься о нем, да?       — Спасибо, лучший компаньон, — голос Путешественника звучит странно смущенно.       — Хе-хе, ну еще бы, — она подмигивает и улетает. Он не уверен, сможет ли она поднять копье, но…       — Ты не против, если мы пойдем в мою обитель?.. Там сейчас никого нет и… я не уверен, что в гостинице есть нужные лекарства.       Он не знает, почему Путешественник так настаивает на его мнении, когда Сяо уже согласился на все.       — Х-хорошо. — он едва контролирует свой голос. — Это… не имеет значения.       — Твое мнение всегда будет иметь для меня значение. — Путешественник отвечает быстро, словно бы совсем не раздумывая, и их тут же затягивает в водоворот перемещения.       Пространство изгибается и деформируется, принося головокружение. В большом зале обители горит лишь пара настольных ламп и царит полумрак. Но даже так — в таком освещении гораздо лучше видно все, что он надеялся скрыть в ночной темноте. Путешественник едва слышно выдыхает, но этого достаточно, чтобы Сяо почувствовал, как разочарование нарастает, кольцами сворачиваясь где-то в груди. Он не только не может самостоятельно перемещаться, но еще и находится в нескольких секундах от того, чтобы запачкать кровью прекрасные ковры, расстеленные по всему полу обители.       — Зайдем сначала в купальню. — он поворачивается к одной из раздвижных дверей, заставляя ее открыться и выводит их на задний двор с несколькими купальнями, от которых поднимается пар, окрашенный тёплыми рыжими отсветами расположенных по всему периметру светильников и низко висящих над водной гладью фонарей.       Он… не знает, как реагировать. Это… это все означает, что ему придется раздеться. Обнажить отвратительные следы своей слабости. Это просто… просто…       «Позволь мне позаботиться»       Он знает, что позволит этому случится. Отступать больше некуда.       Какой-то его части до безумия хочется сбежать. Если Путешественник увидит все следы ночных сражений…       Захочет ли он остаться?..       Пар мгновенно окутывает их, опаляя привыкшую к холоду кожу. Путешественник медленно и невыносимо осторожно опускает его на один из теплых, укрытых мягкими полотенцами камней, совершенно не обращая внимания на протестующий вздох. Ему не хочется доставлять еще больше ненужных проблем. Крови на ковре было уже слишком много.       — Я сейчас вернусь, пожалуйста, никуда не уходи. — он смотрит так серьезно, будто эта просьба для него важнее всего, что может быть.       Будто бы Сяо правда сможет просто встать и уйти.       Руки Путешественника покидают его, и вокруг резко становится словно бы холоднее. Дрожь бежит по позвоночнику, когда он отходит всего на несколько шагов, скрываясь за невысокой пятнистой ширмой. Это не должно иметь значения. Он не должен чувствовать скручивающуюся в груди боль от такой мелочи. Сяо знает, что он вернется. Он сам сказал это только что.       Но дрожь не унимается до тех пор, пока золотое сияние, всегда сопровождающее Путешественника, не появится вместе с ним, несущим стопку разноцветных тканей с несколькими шкатулками сверху и свертком бинтов, из-за ширмы. Он складывает все рядом с Сяо и сам тут же опускается на колени, смотря снизу вверх с едва заметной слабой улыбкой.       — Ты готов?       Нет. Он не готов. Ни к этому. Не сейчас, не потом, не…       Золотые глаза ярко сияют в свете фонарей, завораживая. Сяо пытается дышать. Выходит тяжело и надломлено. Он знает, что не разобьётся от такой мелочи. Знает, что это всего лишь несколько минут, требующихся для очищения. Но это не значит, что он не вздрогнет, когда Путешественник потянется снять с его шеи ожерелье.       — Путешественник, я… — он жалко сипит, совершенно не зная, что хочет сказать. Ему нужно, чтобы он остановился, но он не хочет видеть боль и тем более разочарование в золотых глазах напротив.       — Итэр. — он перебивает, опуская взгляд на порванные и прожженные перчатки Сяо, словно решая начать с них. — Я уже говорил тебе. Зови меня Итэр. — только сейчас он замечает, что Путеш… Итэр снял собственные перчатки и теперь голыми пальцами проводит по кажущимися черными разводам застывшей коркой крови, ни на секунду не меняясь в лице и не показывая ни капли отвращения.       Сяо считает, что ему следовало бы. Возможно, позже. Он знает, что это… Не красиво.       Несмотря на ощущение, будто перчатки намертво приросли к коже, они легко исчезают, обнажая ожоги на снова почерневших запястьях и предплечьях, которые он совсем не чувствует. Жжение под ребрами всегда было сильнее. Не было смысла обращать на такое внимание. Но Итэр, словно думая совсем иначе, снова вздыхает и тянется к и так успевшему сползти рукаву, никак, похоже, не собираясь комментировать черные выступающие из-под кожи сосуды.       — Потерпи еще немного, хорошо?.. — Сяо не может отвести от него взгляд, но Итер сосредоточен лишь на узелке, удерживающем рукав от окончательного падения. — Я принес немного лекарств. Не для смертных. — тут же уточняет он, будто бы читая мысли, — Думаю, с ними будет легче.       — Я в порядке. — ему удается выдавить это, несмотря на мгновенно вскинувшего голову Итэра смотрящего на него с приподнятой бровью и почти обвиняюще переводящего взгляд с его лица на открывшиеся бурые ссадины и успевшие потемнеть синяки, заставляющие старые шрамы ярче выделяться бледными полосами на неровной коже.       — Почему-то я тебе не верю.       Сяо проглатывает возмущенный вдох, потому что Итэр не собирается на этом останавливаться, стягивая с него сапоги и приподнимаясь, чтобы дотянуться до ленты на вороте. Он замирает, боясь пошевелиться и возразить. Ему просто нужно будет смириться, если после увиденного Итэр захочет оставить его. Все в порядке. Он в порядке. Охота никогда не должна была заканчиваться теплыми руками и мягким голосом, просящим помочь ему немного и позволить стянуть с себя тонкую ткань, грязной рванной тряпкой упавшую на землю.       Он отводит взгляд и старается не смотреть. Итэр молчит. Сяо всем телом чувствует, как он его рассматривает. Тишина затягивается.       Ему просто следовало уйти. Он знал, что все закончится так.       — Почему ты отворачиваешься?       Сяо невольно вздрагивает от неожиданности. Он ждал насмешки, досады или упрека. Он не был готов к спокойному серьезному тону, с которым был задан этот вопрос.       — Это не имеет значения.       — Почему?       Почему?.. Потому что Сяо знает, что выглядит отвратительно. Он знает, что нет ничего хорошего в том, как раны пересекают его бок, синяки спускаются от груди к животу, а лопатки пульсируют в такт сердцебиению, в саднящей от боли и непрекращающегося ни на секунду с той самой первой ночи жара кармы. Нет совершенно ни одной разумной причины, по которой можно было бы взглянуть на проклятые шрамы, десятилетиями скапливающиеся на нем и никак не желающие исчезнуть окончательно и не понять, насколько он был слаб, медлителен и бесполезен, позволяя ранить себя, сжигать и дробить кости.       Нет ни одной чертовой причины, по которой Итэр, увидев все это, захочет еще раз взглянуть на него, не говоря уже о том, чтобы дотронуться или…       — Сяо, — пальцы касаются его щеки, заставляя застыть, — Пожалуйста, посмотри на меня.       Он не может. Нет.       Он поворачивает голову и осторожно смотрит в яркие-яркие совсем не искаженные отвращением или жалостью глаза.       И это внезапно так больно. Словно грудь сейчас разорвет.       — Ты прекрасен. — и улыбается так, словно это нормально. Словно Сяо правда можно назвать словом «прекрасен». — Даже если сам ты так не думаешь — так буду думать я. Поэтому позволь мне обо всем позаботится. Хотя бы один раз. Мое мнение о тебе не изменится, если я увижу еще несколько доказательств твоей силы, хорошо?       Сяо хочется думать что он врет. Что все это просто наглая ложь смертного, который хочет… чего-то. Не важно чего. Но он знает что это не так. Потому что это Итэр.       Который почему-то уверен, что его раны говорят о силе. И это невыносимо.       — Тогда… — он сглатывает и вдыхает судорожно, слыша, как дрожит голос. Глаза почему-то жжет. — Ты… после… — он жмурится, понимая, что вновь смотрит себе под ноги, и заставляет себя снова посмотреть на внимательно и терпеливо ожидающего его жалкой попытки сформулировать вопрос Итэра. — Можешь остаться?       Со мной.       — Конечно. — Итэр улыбается. Совсем не солнечно и радостно, а так, словно бы он наконец смог сбросить с плеч груз, что невыносимо давил на него невероятно долгое время. — Я буду рядом до тех пор, пока ты не попросишь меня уйти.       Картинка перед глазами размывается. Он прерывисто выдыхает, и только когда теплые пальцы аккуратно проводят по щекам, понимает, что плачет. Так… жалко.       Уйти?.. Просто немыслимо. Единственное что он когда-либо сможет — это молить его остаться. Столько, сколько потребуется.