перерождение

Хёнджин сжал предплечья Феликса так сильно, как только смог. – Он не будет есть, сколько не проси, – ответил Феликс, пожав плечами, – у него по природе не заложено. Хёнджин залпом допил остывший зелёный чай. Оглядись вокруг, Хван, тебя окружают неудачники. Те, кого ты презирал. Те, кого ты считал простой игрушкой для снятия стресса. Те, кого даже разговора с тобой ты считал недостойными, они сейчас рядом. Окружили тебя, каждый смотрит и улыбается. Они пытаются напоить тебя чаем, узнать, почему ты каждый раз приходишь с учёбы грустный. Они рассказывают тебе о своих переживаниях, уже не ожидая ничего в ответ. Они твои друзья. Он же просто продолжал молчать и смотреть на бледного и тощего Минхо. Тот, в свою очередь, продолжал пялиться на осторожно пустующие тарелки еды, быстро пробегая глазами по чужим ртам. Он следит, чтобы все поели. Хорошо поели. Поели за него. –Хёнджин, эта курица получилась хорошо, верно? – Минхо очень натянуто ухмыльнулся, выкладывая несколько кусочков маринованного под соусом мяса ему на тарелку, – Попробуй, ну же. Феликс толкает его в бок. Больно, но вполне ясно попросил хотя бы сделать вид, что он всё ещё голоден. Минхо странный. По словам «долгожителей» котообразный проводит почти всё своё свободное время на кухне, постоянно пробует новые рецепты, готовя на каждого, кто придёт в эту маленькую злополучную квартиру, но никто ни разу не видел, что бы он сам попробовал то, что готовит. Хёнджин проклинал его. Как можно так вкусно готовить, не пробуя ни ложки того, что кипит и шкварчит перед твои носом целыми днями? «Оттого-то и худой» – подумалось Хёнджину. Чан и Джисон смирно сидели в уголке, подперев спины подушками, какие только смогли собрать со всех комнат. Из старого ноутбука кряхтящими нотками выливалась тихая мелодия. Джисон в такт качал головой, выдумывая на ходу вполне стоящие рифмы, а Чан усердно правил что-то в дорожках, хотя обычному смретному разница неподвластна. Вообще, после того, как Хёнджин впервые послушал музыку Чана, ему показалось, что это искусство вообще никому кроме него неподвластно. Чан профи. Растекшийся Чонин сопел на плече у Чанбина, который отчаянно пытался найти что-то в тумбочке под рукой, стараясь не разбудить младшего. Сынмин, сдавшись полусонному Чонину и местному неназванному дуэту, воткнул в уши наушники и рубился в очередную мобильную игру. Еда на столе остывала, но все наелись досыта. Хёнджин аккуратно, не шевелясь, еле вдыхая, наблюдал за тем, как Минхо начал убираться, а Феликс подскочил и побежал мыть посуду. Через время остальные посыпались друг за другом, как домино, засыпая, заменяя украденные мьюзик-рачей подушки телами друг друга. В домах напротив потихоньку выключался свет, городской шум машин прекратился, из-за чего Хёнджин впервые услышал новые местные звуки; даже лай собак в этом месте казался ему очень доброжелательным. На столе осталось пятно вишнёвого сока, который Хан пролил на Хёнджина в первый день их знакомства. Над головой Хёнджина ещё висит тот плакат с надписью «make sexists afraid again like it's 1917», который Рюджин повесила за несколько часов до того, как это место официально стало хёнджиновым. Феликс до сих пор ходил в грязных кедах, после того, как они прыгали по лужам во время очередного октябрьского дождя. Штора, развевающаяся от ветра, до сих пор пахнет огнём, с тех пор, как Чан пытался зажечь свечи на испечённом в честь дня рождения Сынмина торте, но случайно поджёг зелёную ткань. Мало что меняется за такой короткий промежуток времени, но Хёнджин поменялся. Теперь он чувствует бо́льшую необходимость прийти сюда после школы, чтобы только увидеть всех на месте, понять, что его хотят выслушать, даже если в очередной раз всё время будет молчать. Раньше потребность быть нужным и услышанным Хёнджин "закуривал". Если сильно грустно – половину пачки за ночь. Через три месяца регулярных посещений этого места Хёнджин вспомнил про полупустую пачку, но в кармане её не обнаружил. С тех пор ни разу не курил. Феликс называет это «пассивной терапией», когда вроде ничего не делаешь, но тебе становится лучше, просто по факту твоего нахождения в этом месте. Он говорил, что очень много людей приходили сюда случайно, через знакомых, по слухам. Они были истощены, были совсем плохи. «Очень много людей ещё придут», – так он предсказывал. «Ты здесь либо потому, что уже потерялся, либо потому, что тебе ещё предстоит здесь найтись» – что-то в этом роде говорил Феликс. Он любил бросать многозначительные фразы, но Хёнджин, чаще всего, не понимал, что это значит. Запах вкусной еды и разного вида газировки, тихий шум, в виде музыки Чана и Хана, шума воды и периодических громких выдохов Сынмина из-за проигрышей, приглушённый тёплый свет, гармонично подсвечивающий уютный колорит дома, всё это утяжеляло веки, расслабляло тело и, будто шумным школьникам библиотекарь, обстановка вокруг «тшикала» мыслям, заставляя тревогу замолчать. Сегодня весь мир исписался, поставив точку на месте, где, свернувшись калачиком на коленях у Сынмина, засыпал Хёнджин. «Главное не шуми, ты главное только не шуми» – мысленно умолял Сынмина Хван. Ему тепло, спокойно и тихо. Ему так, как никогда ещё не было до этого. Ему безопасно. Сквозь сон Хёнджин над ухом услышал смутное «сладких сновидений» феликсовским мягким голосом и ощутил прикосновение к щеке. «Феликс где-то рядом» – эта мысль последнее, что посетило его голову перед тем, как заснуть. По утру беспокойные подростковые сны прервал громкий сынминов крик. —Опазадали, – Сынмин закидывал учебники в рюкзак, попутно толкая спящих около дивана ногой, — встаём! Проспали поголовно. С позором стояли у аудитории, решая, кто зайдет первый. Выбрали Чанбина. За его большой спиной пробежать незаметно не будет проблемой, – коллективное решение. Учитель не обращал внимания. Ученики внимания тоже не обращали, изредка записывая что-то в тетради, просто обсуждали насущные вопросы. Нишимура и его шайка странно поглядывали на Хёнджина, шептались. Пару раз Рики что-то говорил Хвану, но его совсем не было слышно, – преподаватель, Сынмин и ещё пара учеников громко дискутировали. Уроки то тянутся так долго, что становится душно и появляется желание поскорее выйти в коридор, то льются настолько быстро, насколько могут. И вот – долгожданный звонок. Хван быстро скидывает тетрадь в рюкзак, и поправляет помявшийся белый свитер. —Ты теперь с подобными водишься? – послышалось из-за спины. Обернувшись, он увидел противно-ухмыляющееся смазливое лицо Рики, держащего почти за шкирку испуганного Чонина. Справа за ним стоял Пак Сонхун, напыщенный, он всегда делал вид, что сто́ит большего, чем все вокруг него, хотя на деле он просто ходячая мусорка для денег его родителей. с Слева стоял не менее наглый Чхве Енджун – новенький, перешёл сюда всего несколько месяцев назад, все жалели, что амбициозный и умный он сразу попал не в ту компанию. —Таких неудачников мы разве называем друзьями, Хван? – он толкнул Чонина в спину и вся компания разразилась смехом, – ты точно помнишь, что мы делаем с такими, как он. Рики подошёл ближе к Хвану, ожидая ответной реакции. Хёнджин схватил Чонина за плечо и быстрым шагом они отправились к выходу из здания. Чонин быстро и растерянно переживает о чем-то, но у Хёнджина в ушах только писк. Ему тяжело дышать. Волна ненависти к себе и бесконечных сожалений накатывает, воспоминания о том, как они заводили "слабых" новеньких в слепые зоны, после чего издевались над ними как только могли, били его сильнейшей пощёчиной по лицу. Почти всё лето Хёнджин рефлексировал. Он впервые начал смотреть на людей, как на личностей, каждая из которых имеет индивидуальность. Каждый раз, когда на Хвана нападало желание снова врезать слабому, он вспоминал Хана и Чонина, у которых, как рефлекс, глаза на мокром месте после каждого раза, когда кто-то поднимал около них руку. Он вспоминал Минхо, слабого, изнеможенного, распадающегося на кусочки. Он вспоминал Феликса, искреннего и всепрощающего и самого безнадежно-доброго. Если бы Феликса избили, то он бы скорее извинился перед теми, кто это сделал. Сынмина, который вытирал слёзы каждому в их доме, и мог часами слушать рассказы о чужой боли, хотя его самого никто никогда не видел плачущим. Вспоминал так же Чанбина и Чана, которые защищались всегда исключительно словесно, ведь, несмотря на физическую силу, всё равно боялись навредить людям. Никому из них Хёнджин не мог бы сделать больно. Ни на кого из них Хёнджин никогда не хотел замахнуться кулаком, чтобы они послушно выполняли просьбу. Это лето изменило его. Ежедневно видеть чужую боль за пределами «идеального мира», в котором Хван родился, рос и социализировался, было сложно, но важно именно в этот момент его жизни. Ему семнадцать. Он потерян. Старые друзья до сих пор требуют от него послушания, потому что в борьбе с неудачниками Хван всегда был лучшим. Он всегда с особой ненавистью целился в грудную клетку какого-нибудь отличника, который, дай бог, не дал списать Рики домашку, хотя, на деле, ему и повод то был не важен, потому что Хван не любил слабаков. «Слабые умирают, сильные становятся такими, как я» – всегда твердил ему отец, директор огромной компании, филиалы которой только на тот момент были на территории всей Южной Кореи, муж одной из самых успешных актрис и моделей – Хи Сананг. Конечно, маленький Джинни мечтал стать как папа. Он крепко обнимал его за шею, крича «я буду как папа!», не осознавая, во что это выльется в подростковые годы. А подростковые годы Хвана были жестокими. Громкими-кровавыми, с синяками и ссадинами, с разбитыми коленями и кровоподтёками на костяшках. Его боялись все парни, все девушки находили его симпатичным. Плюсом к привлекательности, конечно, был невероятный доход его семьи, который Хван мог бесконтрольно тратить. Сейчас Хван не мог вспомнить, когда последний раз тратил деньги на одежду или новые кроссовки. В прошлом покупка новой обуви была его единственным хобби. Сейчас Хван тратит деньги на друзей, безвозвратно отдавая каждую лишнюю сотню, только чтобы им было хорошо. Хван даже предлагал мьюзик раче купить новый дорогой ноутбук, но те почти со скандалом отказались, сказав что ни цента от него не примут. В любом случае, Хёнджин дарил им подарки на всевозможные праздники. Хёнджин много думал на счёт того, тот ли это буллинг, о котором им рассказывают в школе. Почему никто не обращал внимание на то, что они творили, хотя твердят, что руководство активно борется с буллингом? Хвану больно смотреть на людей, которых он раньше избивал. Они дрожат, опускают взгляд и обходят его стороной. В начале учебного года Хван пытался исправиться. Он купил шоколад для всех, кто подвергся его издевательствам, и ходил по кабинетам, прося прощения. Кто-то шарахался, без желания его слушать, кто-то выслушивал, но принимал это за шутку или открыто посылал Хвана. Малый процент его простил. Хван видел, что его одноклассники не прекращают издевательства, он видел все ужасы того, что переживают эти бедные ученики каждый день. Конечно, он понимает, что шоколад и слова, пусть даже самые искренние извинения, не починят то, что внутри у них уже давно растоптано, но он правда сожалел. Делать кому-то плохо просто потому, что тебе самому невероятно больно внутри, и ты хочешь скрыть это за завесой бесстрашия и силы, не заставляет тебя чувствовать себя лучше. В школе Хван был уверенным и устрашающим, дома Хван был подавленным и опустошенным. Его напыщенность и показуха не имели смысла, потому что хотел бы он иметь хотя бы пять процентов от той уверенности, которую он транслировал, внутри на самом деле. А в нём пустота. А в нём сидит маленький запуганный мальчик, который слышал только: «любовь равно чувства, чувства равно слабость, а слабость равно смерть». А внутри только бесконечные ссоры с властными родителями, потому что «Хёнджин такой, Хёнджин сякой». А внутри у него только злоба на окружающих, потому что в детстве никто не хотел дружить с зазнайкой из богатенькой семьи. А как же жить маленькому Джинни дальше? Выход не заставил себя долго ждать. Из маленького беззащитного Джинни Хёнджин вырос в сильного и властного Хвана, которого нужно либо бояться, либо уважать, либо помалкивать рядом, ведь только так никто не увидит, что он тоже может быть слабым. Слёзы катились сами по себе. Хван не заметил, как оказался стоящим напротив входа в школу, обнимающим Чонина и весь в грёбаных слезах. Ученики проходили мимо и косо смотрели. Кто-то смеялся, кто-то шептал что-то вроде «это тот самый Хван?». «Да плевать» – думал он. Он сейчас плакал за того маленького Джинни, которого не защитили и ранили, за того тринадцатилетнего Хенджина, который терпел крики и ссоры родителей каждый день, потому что боялся снова стать виноватым. Сейчас он плакал за всех своих друзей, которым было не менее больно, чем ему. Он плакал и за тех, над кем издевался на протяжении многих лет. Литры слёз, что копились внутри годами, сейчас окончательно нашли выход. Через несколько месяцев Хвану стало легче дышать. Феликс лежал у него на коленях, мурлыча что-то про новую французскую песню, найденную на просторах интернета. Хёнджин заплетал косички из его отросшей осветленной чёлки, параллельно наблюдая за остальными. Мир вокруг – отражение Хвана. Когда ему было больно, плохо, грустно, людям вокруг тоже было больно, плохо и грустно. Ему так казалось. До тех пор, пока он не отпустил обиды, он не замечал, какой мир вокруг разнообразный. Оказывается, Сынмин был очень эмоциональным. Они с Чонином праздновали каждую его победу в игре крепкими объятиями или новой чашечкой сладкого кофе. А Хан уже не кажется таким депрессивным и унылым, каким казался раньше. Сейчас Хёнджин замечает улыбку на его лице, каждый раз, когда некогда обречённый на голодную гибель Ли Минхо съедает лишнюю ложку йогурта. Тяжесть жизни не прошла. Грусть не стала запретной эмоцией. Негатив не исчез, а жизнь не разделилась на чёрную и белую полосу. Хван просто стал свободным. Он будто бы разрешил себе улыбаться в любых ситуациях, смеяться в ответ на самые глупые шутки Феликса, разрешил себе обнимать дорогих людей и говорить самые трудные ранее слова о любви. Мир в ответ открылся Хвану с новой, совершенно неизведанной ранее стороны. Солнце плавило подоконник и зелёная, с гарью снизу, шторка спокойно раскачивалась на ветру. Цветы на подоконниках давно завяли, потому что, делегируя обязанности, никто не вспоминал про них много месяцев. Плакат над головой Хёнджина отклеился в двух местах, но рисунки, приклеенные сверху держали его крепко. Музыка, кристально чистой водой лилась, оставляя в воздухе дымку приятной ностальгии. Больше не сложно вспоминать о прошлом. Больше не болит там, где раны оказались смертельными. И смерть можно пережить, если вовремя осознать, что каждый имеет право на перерождение.