Клубничка

Один бокал клубничной настойки ещё никому не вредил, зато Футу так понесло, что уложить его спать сразу было лучшим решением. Ну не может Микото вечно слушать его объяснения лора Вархаммера, ни черта в этом не смыслит, но сидит с дофига заинтересованным лицом, будто что-либо понимает. Фута отрубился тут же, когда коснулся подушки. Устал за вечер, можно понять, — Микото буквально его заебал. Но про уговор тот ещё помнил: надо ведь отметить приезд. Одного раза мало, два — уже неплохо, три — идеально. Порой Микото сам в шоке от того, что в свои двадцать четыре ещё может получать удовольствие от секса, хотя успел перепробовать почти всё, что ему кажется привлекательным. Кто же знал, что этот возраст станет переломным моментом в его жизни. Что он влюбится, по-настоящему влюбится в своего, блять, лучшего друга, который и не друг вовсе (надо быть честным с самим собой: на друзей не должно немного привставать). Однако он наконец может ничего не стесняться, как это было с девушкой, и трахаться без греха и вдоволь, потому что начал встречаться с таким же долбанутым извращенцем. Впрочем, если бы не он, Фута бы вряд ли пустился во все тяжкие, — и по кругу бы его тоже вряд ли пустили, — и как-то неловко осознавать, что с твоим любимым спали почти все твои друзья. Но Микото сам приглашал их, потому что ему не хватало чувства ревности, и нарочно выбирал тех, кому легко начистить рожу, если те перейдут черту. Только он может доставлять Футе боль с его разрешения, и он обязан дарить ему ощущение безопасности и тепла. Фута отвлекает его от мыслей сопением, и Микото не может сдержаться, чтоб не погладить того по волосам, заправить край чёлки за ухо. Вновь осмотреть засосы. За спящим Футой скучно наблюдать, ибо, ну, он просто спит, как и любой человек, и как назло сам Микото никак не может заснуть после клубничной настойки. Но во сне он совершенно расслабляется и не хмурится, кажется таким невинным и непорочным, что хочется эту невинность порвать на куски. Микото никогда не испытывал влечения к спящим, он раскрыл в себе это только с помощью Футы, что так удачно заснул у него под боком. Он к нему и пальцем не притронулся, естественно, — просто смотрел, как он ворочался и бормотал что-то себе под нос. Они тогда даже не перешли на следующий уровень «отношений». И первый опыт сомнофилии был именно с Футой; сначала он отпирался, потому что дрянь какая-то, как на это может стоять? Он же будет совсем без сознания, что Микото за ублюдок такой? Но согласился. Из любопытства. Не пожалел, о чём сказал прямо; не пожалели оба: Микото получил свою порцию извращений, а Фута проснулся и вообще не понял, что с ним происходит. До сих пор смеются с того, что его первыми словами после пробуждения были: «Убери молоко в холодильник...» Что же он скажет на этот раз? — Фута? — Конечно, он спит, но Микото всё равно хочет убедиться, толкает в бедро и ждёт ответа. И правда спит. Микото снова его обнимает, прижимает к себе, словно совсем не хочет «надругаться» над ним, — всё ещё не знает, можно ли считать это изнасилованием, даже если тот даёт полное согласие. Тот что-то бубнит себе под нос, но по-прежнему крепко спит, никак не отзывается на поглаживания и то, что его медленно переворачивают на спину. Меньше всего Микото в этом нравится безмолвие и отсутствие каких-либо слышных звуков. Гробовая тишина. Куда приятнее ведь, когда на твои действия отвечают стонами и просят ещё; а тут это спящее пьяное тело, как к нему подступиться вообще? Микото даже подразнить его не может, потому что бесполезно. Зато он может со всей нежностью прикоснуться к его губам, как, по секрету, делал это всегда во сне. Фута об этом, понятное дело, не знал; условились же, что поцелуи под запретом. Трудно устоять, трудно. Для него это было как неделя воздержания. А теперь он свободно целуется по любви и получает от этого куда больше удовольствия, чем от сухого секса. Фута пахнет привычной клубникой и чипсами, потому что каждый день поглощает их в страшных количествах, а мог бы начать нормально питаться. Но сильнее Микото интересует привкус сладкой ягоды, такой же приторной, как лицо его возлюбленного, и тем не менее распаляющей желание; он трётся сквозь одежду о сонное тело и не сдерживается от того, чтоб прикусить кожу на шее, — Фута опять оставляет его без внимания и только слабо мычит. Микото легко стягивает с него одежду, оставляет в тонкой футболке, что скоро оказывается задранной; если уж и наслаждаться Футой, то полностью, верно? Ему не интересно убирать верх, да и сделать конкретно сейчас это тяжело; чаще всего Микото не снимает с него кофту или майку, лишь поднимает повыше. Отчего-то Фута кажется милее, когда на нём есть хоть немного одежды, — кроме той, что снизу, ибо она мешает. Минус такого секса ещё и в том, что он ограничен, — Микото не может перевернуть его на живот, довольствуется одной позой. Это не плохо, всё-таки чего он ожидал от спящего человека, что он ему тут акробатику покажет? Но уныло, с другой стороны. Микото любит видеть его на спине во время групповухи, — приятно осознавать, что к нему Фута всегда повёрнут лицом. Что Фута всегда видит, как он его ласкает и затем переходит к делу, совсем не замечая под ним другого парня, который, вообще-то, уже внутри. Ничего не может с собой поделать: его возбуждает совершенно измождённый вид Футы, возбуждает, когда тот проваливается в саб-спейс временами и становится полностью беззащитным. Обычно после такого Микото сразу всё прекращает и просит оставить их наедине, чтоб он осторожно закончил начатое и присмотрел за своим бедным студентом. Он проделывает привычную подготовку, растягивает Футу достаточно, чтоб он не проснулся от резкой боли. Он только открывает рот в немом стоне, когда в него проникают, даже рукой не ведёт, — будь он в сознании, сразу бы зашипел и вцепился в подушку. Слишком чувствительный. Всё ещё слишком разнеженный. Вряд ли он притворяется спящим, — такое уже случалось. Фута расслаблен настолько, что не составляет труда войти полностью и прижать его к постели; Микото продолжает оставлять засосы, придерживать его за худые бёдра, и Фута делает всё хуже, когда пытается отвернуться и лечь на другой бок. У него закономерно не получается справиться с Микото, и он тихо скулит, мучится от жара, но не открывает глаза. Такой горячий, такой послушный... Это сводит с ума. Микото давно слетает с катушек, и это точно вина Футы; он появился в его жизни и открыл удивительный мир новых способов нестандартно подрочить. В том числе на него спящего. Микото предельно осторожен, предельно учтив, чтоб на утро тому не было плохо. Приходится рассчитывать свою силу, насколько это возможно, потому что Футу легко сломать пополам за один заход, — к счастью, с этим опыта не было. Микото заставляет его дрожать, когда снова вводит пальцы внутрь, давит на простату, хотя его члена будто недостаточно. Он безмерно рад возможности прощупывать Футу, когда тот спит, ибо чувствует с ним особую связь; такое крепкое доверие, какое ему не может дать даже семья. Мало кто согласится трахаться во сне, в конце концов. Но теперь Микото не стал бы использовать грубое «трахаться». Допустим, он массирует Футу изнутри. Делает одолжение. До сих пор он медлил, но решил чуть ускориться, чтоб не затягивать всё до утра. Каким бы прекрасным Фута не был во сне, но ему самому надо выспаться к завтрашнему дню. Постель скрипит, и он не сразу слышит очередной бубнёж, движется пожёстче, — и Фута внезапно вскрикивает. Больно? Ему, чёрт возьми, больно...? — Микото... — Он вздыхает и пытается подняться, но не может даже полностью повернуться, потому что Микото держит его за ноги. Он не может произнести ничего вменяемого, смотрит туманным взглядом, не понимает, что его сейчас трахают. Фута ещё сонный, помятый, теперь и красный, неясно, из-за алкоголя или стыда. Но он не говорит и слова против, поэтому Микото продолжает, тянется за поцелуем и лишает Футу какой-либо возможности сопротивляться. Он совсем без сил, слегка мокрый, смущённый и такой кроткий, что Микото не может просто остановиться на начатом. — Эй... — Фута улыбается и так же быстро теряет улыбку с последующим стоном. — Эй, кончи в меня... Он пьян, не понимает, о чём говорит, — кто потом заставит его пойти в душ? — Умоляю. Будь он в сознании, Микото бы не задумался. Для него нет ценнее награды, чем после изнурительного секса излиться в Футу и наблюдать за его отвращением, смешанным с неподдельным наслаждением, чувствовать, как он перестаёт царапать спину и смиренно ждёт, когда его заполнят. Жаждет этого. Всегда отказывается от презервативов и терпеть не может, если Микото хочет видеть его в чужой сперме и потом чистить его от этого унижения. Приятно ли ему, что в Футу кончают и другие парни? Точно нет. Но приятно ли ему после этого добивать Футу самому? Точно да. И они ведь до сих пор это практикуют, пусть и находятся в отношениях. Вошли во вкус. Микото всё ещё за ним присматривает, чтоб он получал удовольствие, всё ещё поёбывает его на пару со вторым другом, — Румери, — в том числе пробует двойное. Не может устоять. Фута по-прежнему такой узкий, и когда в нём оказывается сразу два члена, это становится невыносимым. Он не может ни напрячься, ни пошевелиться, пока его держат, и Микото без ума от его стонов, — потому что Фута стонет лишь его имя. Всегда просит Микото поскорее войти в него, блаженно улыбается, когда тот кончает внутрь и наклоняется за поцелуем, таким нужным, как воздух. — Умоляю, мне... — Хорошо. Фута сглатывает слюну и улыбается, потому что добился своего. Какой же он всё-таки противный, когда перепьёт... Эта маленькая пиявка так ёрзает на месте, требуя ещё, требуя заполнить себя до краёв, радуется, когда Микото грубо прижимает к себе и заканчивает в него, грязно, бесстыдно, — а у Футы всё равно получается держать улыбку. Когда Микото наконец отстраняется, он первым делом скользит пальцами внутрь, раздвигает стенки, чтоб было видно семя. Старается больше ради этого, ибо для него нет лучше картины: до смерти затраханный Фута с вытекающей спермой, и куда важнее, что это сперма Микото. Что это он излился в любимого, и теперь может просунуть в него пальцы и чуть помассировать вход. Микото закончил, но, — Фута всё ещё может продолжать. Этих молодых хрен поймёшь... Он откидывается на подушку, совсем не обращая внимание на свой стояк, успевает задремать. Неужели он проснулся только, чтоб попросить Микото кончить? Но раз он вновь спит, можно ещё немного его помучить. Микото проходится поцелуями по груди, спускается к мягкому животу, доходит до заветного. Он ещё не пробовал делать тому минет во сне, можно сказать, сегодня он удачлив. Успеет ли, правда, прежде чем сперма засохнет... Микото облизывает его, без какого-либо стыда, аки профессионал, заглатывает, — и Фута опять мямлит. Вряд ли на отсос он подорвётся так, как на анал, — ибо там его втрахивали в мягкий матрас. Фута нежный даже здесь. Горячий, нежный, как ещё сказать? Точно не большой, по сравнению с Микото. Он уделяет внимание уздечке, слегка посасывает кожу, ибо Футе здесь ужасно нравится; оставляет мокрый след, прежде чем снова прижаться языком и глубоко взять в рот. В отличие от любимого, Микото не стрёмно доходить до глотки, да и рвотный рефлекс давно ему сказал: «Да ну тебя нахуй, шлюхан позорный». Но он не считает себя позорником и уж тем более шлюханом. Всего лишь любит развлечься, что в этом плохого? Как они начали встречаться, Микото перестал ходить налево, и теперь только приглашал друзей присоединиться к их дуэту, когда было совсем скучно. Они начали со свиданий, чтоб быть как совсем киношная парочка, но толку от них не было: в первый же вечер Микото отвёл его в лав-отель и предложил подставное изнасилование. Он никогда никого не насиловал, и сколько острых ощущений он получил, когда слышал просьбы прекратить и не трогать, — естественно, в рамках игры, — и Фута настолько вжился в роль, что даже заплакал. Пришлось успокаивать. Не Футу, а Микото, — спасибо, жизнь, за ещё одну психологическую травму. Он погружается в мысли настолько же глубоко, насколько может заглотить, и прекращает отвлекаться с первой же струёй спермы и невнятным мычанием Футы под ним. И как ответственный парень, Микото не может не проглотить всё до последней капли. Хорошо. Замечательно. Напоминает клубнику. Утром Фута заявляется на кухню таким бодрым и счастливым, будто и от похмелья не мучится, и ночью его не трахали. Микото вовремя перехватывает того в дверях, тискает как маленького хомяка (хоть где-то у него есть хомяк, ибо все предыдущие вымерли). — Как спалось? — Тело болит от твоего матраса. От матраса ли... Микото неплохо так его отмассировал, на спине даже нащупал полосы, и вряд ли Фута просто отлежал себе бока. — И всё? — Лежал в пьяном отрубе, всякая дичь снилась. Неужели он ничего не помнит? Фута выпил не настолько много, чтоб не отличать сон от действительности, — буквально один бокал. Стоит ли тогда ему вообще говорить, что случилось ночью, или он сам допрёт в скором времени? Как он может не помнить, если просыпался и бормотал во сне, явно видел, что зажат между Микото и мягким матрасом; ну, отрубился потом и засопел, что дальше? — Ты правда ничего не помнишь? Фута пожимает плечами и проходит мимо, чтоб налить себе немного молока. Чёрт, Микото, видимо, недостаточно старался, раз у его любимого ничего не отложилось в памяти, и после секса на утро его интересует лишь коробка свежего пастеризованного.