Судьбы насмешкою я в рясу облачён,
На муки адские навеки обречён.
И после смерти мне не обрести покой,
Я душу дьяволу продам за ночь с тобой.
***
В моей жизни было всё по плану, просто и понятно, ровно до того момента, как к моей руке в окошке исповедальни не коснулась твоя. Неизменно облачённые в кожаную перчатку пальцы с немыслимой нежностью обхватили мою ладонь, а губы одним отрывистым прикосновением пустили ток по венам. Я ещё не видел тебя, но неведанного доселе ощущения хватило, чтобы понять –ничто больше не будет прежним. Волей нечистого в мою жизнь ворвался ты. Моё проклятие, моя кара, моя единственная и вечная любовь. Верховный инквизитор Ордена Первозданного Ричард Оливер Блэкуотер. Когда при следующей встрече мне представилась возможность открыто разглядеть тебя, я начал проклинать Первозданного за то, что он имел смелость создать тебя таким. Моим грехом. Никогда за свои никчёмные тридцать три года я не встречал такой сражающей наповал красоты, покоряющей одним взглядом дьявольских глаз. Высокий, статный, уверенный в себе. Строгий и колюче холодный. Всегда холодный ко мне… Темно-карие глаза затянули в свою пучину без спроса, без возможности выбраться из магнитной чёрной бездны. Бархатный голос из манящих уст звучал гипнотически, заставляя забывать о мире вокруг. Вместо привычных мысленных молитв, в голове всё чаще начали проскальзывать порочные помыслы. Запретные, недопустимые для Верховного архиепископа Ордена Первозданного. Я не верил в любовь, считая это чувство выдуманным исключительно для женских романов, пока в сердце не поселился ты, не оставив там места никому. Даже вытеснив того единственного, кому я принёс клятву во служение. Я не знал греха вожделения, пока не стал одержим тобой. Мои желания постыдны, мои мысли грязны, мой разум отравлен. Когда я выбирал свою судьбу, вступая в семинарию, то не предполагал, что настанет час, когда я прокляну тот день, в который принял это жестокое решение. Судьбы насмешкою я облачен в проклятую рясу, сковавшую меня вечными обязательствами по рукам и ногам.***
Ты приходишь, как всегда, под вечер, закончив работу. Мы говорим о делах Ордена, а после ты просишь благословения. Я внутренне ликую от счастья. Мне позволено коснуться тебя. Осеняя крестным знаменем, положить свою руку на твои ладони. – Да благословит Первозданный дни твои, – стараюсь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно, а внутри пожар. Склоняешься передо мной. Тянешься к руке. Кожаные перчатки кажутся прохладными на фоне обжигающего жара губ, едва ощутимо прильнувших к коже возле массивного перстня. По телу бегут мурашки. Выдыхаю рвано, но беззвучно. Не выдаю себя, как не выдаёт и длинная сутана, мастерски скрывающая мою истинную реакцию на тебя. Медленно убираю руку, хранящую тепло твоих уст. Стараюсь не смотреть в бездонный омут глаз, когда ты выпрямляешь спину, и всё ещё стоишь опасно близко от меня. Твои губы шевелятся в прощании, и я трижды кляну себя, что остановил взгляд как раз на этом уровне. Становится совсем плохо. Так, что хочется согнуться пополам от тянущей боли внизу, и взвыть от распирающего желания против воли налившейся плоти. Ты почему-то медлишь, уточняешь что-то напоследок. А меня разрывает на части. Уходи, Ричард, иначе я не выдержу! Брошусь на тебя прямо здесь, посреди церковного зала. Не помню, как прощаюсь с тобой. Не помню как врываюсь в свою келью, дрожащий рукой затворяя засов. Меня трясёт от крайней степени возбуждения. Сил на раздеться не хватит, даже если бы я хотел. Как безумный, задираю сутану, сминая плотную ткань, лишь бы быстрее опустошиться. Прикусываю кулак, когда рука, отмечена твоими губами, обхватывает налитую головку. Я так теку, что можно скользить свободно, по всей длине. Быстро, рвано, бешено. Утопая в грехе, забывая о собственной сути. Прикрываю глаза со сдавленным стоном, и вижу твоё лицо. Твои губы… Если бы ты коснулся ими не перстня на руке, а… Сознание рисует до того пошлые фантазии, что через несколько отрывистых движений я взрываюсь. Губы как в бреду шепчут твоё имя, а под закрытыми веками твой перманентный образ, который никогда не сотрётся из памяти.***
Меня мучит бессонница с тех самых пор, как ты поселился в разуме, сердце, душе. Этой ночью мне не уснуть. Даже не пытаясь предпринять безуспешные попытки забыться сном, я прохаживаюсь по пустому собору. Мои владения, моя обитель, моя тюрьма. Взгляд неожиданно цепляется за одинокую фигуру, сидящую на скамье. Подхожу ближе, присматриваюсь. Не может быть, это же она. Таинственная незнакомка, пару недель назад решившая исповедоваться. Что привело тебя сюда на этот раз? Так же дорого одета, волосы ухожены. Явно не простолюдинка. Я не видел её в городе раньше. Заезжая богачка? Прохожу мимо, позволяя себя заметить, и присаживаюсь через несколько рядов перед ней. Сам не понимая зачем, завожу до смешного глупый разговор. Говорю то, чего она явно не ожидала услышать из уст священника: – Милосердие и прощение это ложь, – мне не видно её лица, но я представляю, как взгляд зелёных глаз становится неподдельно удивлённым. – Видите ли, у меня нет привычки врать, поэтому буду с вами предельно честен. Мы перекидываемся замысловатыми, двусмысленными фразами, а потом я почему-то спрашиваю: – Вас мучает бессонница, раз вы здесь в столь поздний час? – Видимо, как и вас. Она не видит горькой ухмылки на моём лице, пока я про себя отмечаю, что леди остра на язык. – Что вам обычно помогает уснуть? Она молчит с минуту, потом произносит тихо: – Чай с молоком. А вам? – Боюсь, в моём случае все средства бессильны, – я поднимаюсь и ухожу, оставляя загадочную незнакомку в недоумении от странной беседы.***
Воскресный вечер подходит к концу, когда я стою у алтаря, сцепив руки в молитвенном жесте. Мне стыдно молить о таком Первозданного, поэтому я мысленно обращаюсь к тебе в немой мольбе, в тихой просьбе прийти. Мне нужно ощутить твоё присутствие, жизненно необходимо впитать новую дозу тебя, потому что я уже не чувствую себя живым в съедающем одиночестве. Низменные желания, на которые я не имею права, уничтожают меня. Мне хватит одного твоего взгляда, одного прикосновения нежных губ к своей руке, чтобы продержаться до следующей встречи. Облегчённо выдыхаю, и от нахлынувшей радости благодарю Первозданного за то, что явил мне тебя, когда святую тишину собора нарушают тяжёлые шаги и стук трости. Мне бы сорваться с места и броситься навстречу. Сгрести тебя в охапку, впиться в губы, впечатать тебя в себя, сделать с твоим прекрасным телом всё то, о чём мучительно грежу по ночам, изнывая от неудовлетворенных желаний. Но я стою нерушимой скалой, гоня проклятые мысли, и всеми силами принимая невозмутимый вид. Оборачиваюсь, когда тебе остаётся пару шагов до меня. Взгляды встречаются, и сердце обрывается, падая куда-то вниз. В твоих глазах растерянность и боль, которую ты отчаянно пытаешься скрыть. Что, или, кто тому виной, Ричард? Без предисловий, словно боясь передумать, ты с придыханием после быстрой ходьбы, выпаливаешь: – Я согрешил, prete… – хрипловатый голос звучит без раскаяния, просто сухая констатация факта. К горлу подкатывает неприятный ком, и всё моё естество настигает пугающее понимание какой-то страшной неотвратимости. Не прерывая желанного зрительного контакта, произношу почти успокаивающе: – Нет, Ричард… Кто угодно, только не ты… – это не то, что я должен сказать как святой отец, но сейчас у меня нет сил на эту роль, когда ты стоишь такой уязвимый передо мной. – Сегодня я встречался с ведьмой. Просил у неё помощи, – твой голос тихий, но меня буквально оглушают эти слова. Ты решил меня убить сегодня? Какого чёрта ты сейчас несёшь? Я не знаю, что тебе сказать. Сердце в груди обеспокоенно колотится до боли. – Таково было твоё желание, или необходимость? – собственный голос звучит отчуждённо. Ты отвечаешь быстро, давно приняв эту горькую для меня правду: – Желание, – видимо, в моих глазах появляется что-то невыносимое для дальнейшего взгляда, и ты опускаешь свои. Одно слово, подкосившее хуже удара. Зачем ты так жесток ко мне?.. За что мне эта кара?.. Всплывает в памяти наш недавний разговор, в котором ты каялся о неподвластных тебе чувствах. Болезненное понимание приходит медленно. Моё сознание напрочь отказывается принимать возможность твоих чувств. Я знал, что в любимом сердце мне никогда не будет места, но даже в самом страшном кошмаре не мог представить, что ты подаришь его ведьме.***
Следующей ночью гондольеры приносят в святую обитель полуживое тело, выловленное в канале. Подумали, что несчастная решила свести счёты с жизнью, и позаботились об отмолении греха. Я даже не удивляюсь, когда в бессознательном лице узнаю свою ночную гостью. Когда она приходит в себя и я объясняю ей о произошедшем, по её телу пробегает едва заметная дрожь. Но она прячет страх за уверенностью, и даже некой надменностью. – Могу я узнать ваше имя, леди? Раз мы встречаемся уже не в первый раз. Мой вопрос повисает в воздухе, оставаясь без ответа. В резко распахнутой двери собора я замечаю тебя. Какого дьявола, Ричард? Ты решительным шагом быстро направляешься к нам. На меня не смотришь, будто я слился с пространством, или меня попросту не существует. Всё твоё внимание приковано к ней. Никогда не думал, что ты можешь смотреть на кого-то так. Я вижу, как ты сдерживаешь себя в желании укутать её в объятиях, оставить успокаивающий поцелуй на лбу, и подхватив на руки, унести отсюда. – Почему ты здесь, Ричард? – в моём голосе слышится злость, за то что ты тянешься к ней. Помогаешь подняться, касаешься так бережно, что приходится сжимать зубы до скрипа. Даже взгляда на меня не переводишь: – Мне сообщили, что пострадавшую леди доставили сюда. Дальше я позабочусь о её безопасности. Она опирается на твою руку, с едва заметной благодарной улыбкой смотрит в твои глаза, потемневшие почти до черноты. Тут и гадать не нужно...У тебя всё на лбу написано. Ты желаешь её... Так же сильно и безумно, как я тебя… Приобнимаешь, и увлекаешь её за собой, помогая идти. – Связано ли это с нашим предыдущим разговором, Ричард? – пытаюсь вывести тебя на эмоции, хоть ты и так держишься из последних сил. – Нет, – отрезаешь так холодно, что прошибает дрожь. Сжимаю кулаки до боли, впиваясь ногтями в кожу до кровавых полумесяцев. Больно, как же больно, чёрт подери, смотреть, с какой трепетностью ты касаешься её. Хочется броситься в догонку. Сжать руки на хрупкой шее и душить, чтобы она задыхалась, как задыхаюсь я последние годы при виде тебя. Хочется самовольно сжечь её, даже без костра, прямо здесь, в пламени церковных свечей, чтобы она кричала от беспомощности, как я скулю в подушку каждую ночь после наших коротких встреч. После твоих исповедей, в которых ты каялся в своих чувствах, в своих чувствах к ней. – Так как зовут леди? – мой голос доносится раскатистым эхом, когда вы уже у порога. Ты дёргаешься от вопроса, как от удара батогом. Она останавливается, сжимает твою руку на своём плече. Едва слышно вдохнув, сама отвечает. Смелая. Произносит гордо: – Эстер Кроу, святой отец, – обращение из её уст бьёт хуже удара под дых. Даже сейчас безжалостное напоминание о том, кто я есть. Твоя рука так и приобнимает её тонкие плечи, не сдвинувшись ни на миллиметр. Твоё присутствие рядом, кричащее всем своим видом о защите. Хочешь защитить её от меня?.. Да ты готов защищать её от всего мира, Ричард… Ведьма. Ну конечно, ведьма. Околдовала тебя, дурака, а ты слепо бросаешься за ней в огонь и в воду. На костре сгоришь вместе с ней? Или за неё? – Спасибо, – еле выдавливаю из себя, и горло тут же сковывает спазм. Боль опускается по грудной клетке и сжимает сердце в тиски. Невыносимо… Ты пропускаешь её вперёд, и тихо закрываешь за собою дверь. Не прощаясь, покидаешь меня. Даже думать не хочу, что на этот раз навсегда. Внутри поднимается такая буря, что я готов снести с лица земли весь этот мир. Чёртов мир, в котором мне нет места. Меня накрывают одновременно всевозможные раздирающие чувства. Боль от невзаимной любви смешивается со съедающей ревностью, злостью, и перетекает в неконтролируемую ярость. Схваченные подсвечники с размаху влетают в стену, отражаясь железным звоном о камень. Свечи гаснут, падая на пол, оставляя меня в кромешной тьме. А я горю, давно горю и буду гореть вечно. В адском пламени своей больной любви. Я отпускал твои грехи, а кто отпустит мой грех, Ричард?