До конца наших дней

Люди на Луцском базаре с большим недоумением косились на новую графиню. Их маленькое поселение еще не видело такой наглости: эта странная, одетая в каракулевое пальто столичная дама вела себя по местным меркам вопиюще, и, что самое страшное, граф ей в этом потакал. — Милый, спасибо, но я это не надену, — сказала достаточно отчетливо Наннель, когда Дмитрий раскрыл перед ней широкий платок из шерсти цвета шафрана, — терпеть не могу желтый! Изидора Бардош, жена городского главы, вызвавшаяся показать молодой графине местный базар, пока ее муж обсуждал с графом какие-то дела управы, с ужасом покосилась на подошедшего Дмитрия, ожидая бури и криков, но тот к огромному ее удивлению лишь пожал плечами. — Извини, стоило тебя спросить, но мне он понравился, и мне показалось, ты замерзла, — он ласково посмотрел на жену, — я куплю тебе другой? — Не стоит, — спокойно ответила Наннель, — я не настолько замерзла. Но давай ты скорее решишь все свои дела здесь, и мы пойдем домой? Дмитрий кивнул, удалился к ждавшему его городскому главе, и Наннель, облегченно вздохнув, вдруг встретилась с полным недоумения взглядом своей пожилой знакомой. — Что? — удивилась графиня, — Я действительно не переношу жёлтый! — Не в этом дело, — отозвалась госпожа Бардош, — он действительно позволяет вам разговаривать с собой… так?! — А что я такого сказала? — Наннель округлила глаза. — Вы отказались от его подарка, — госпожа Бардош скосила взгляд, — и отказались от его предложения… И он даже не выказал обиду! Он, более того, сам извинился! — А почему он должен был вообще обижаться? — Всё еще не понимала Наннель, — Я просто сказала, что мне что-то не нравится. Это ведь вполне естественно — говорит друг другу о том, что вас что-то не устраивает? — Уж простите, ваша светлость, но мне это всегда казалось неприличным, — неуверенно протянула госпожа Бардош, — меня учили, что воспитанная дама никогда не подаст виду, если ей что-то не по душе. — Меня тоже так учили, — фыркнула Наннель, — радости мне это особой в жизни не принесло. Но ведь мы никогда не сможем доверять человеку, если будем копить в себе обиду на все доставленные мелкие неудобства? Лучше сразу расставить все точки над i. Госпожа Бардош вздохнула, плотнее закутываясь в свою пышную шубу. — Неужели ваш муж принял это с самого начала? Что вы открыто обо всём говорите? Наннель закусила губу. — Нам потребовалось некоторое время… 1933 год — Что тебе нравится? — вдруг спросила Наннель, останавливая руку Дмитрия. — Что? — не понял он. Это была их вторая ночь вместе, и они сидели на кровати в номере Дмитрия в «Гранд Будапеште» с явным намерением продолжить то, что началось в прошлый раз. Это было откровением для обоих — они привыкли, что незатейливые романы в отелях никогда не остаются в сердце. Но прошлым утром они проснулись вместе, обсудили произошедшее и свои внезапно ставшие общими проблемы, разошлись в смятении по разным частям «Гранд Будапешта», чтобы снова встретиться случайно в занесенном снегом вишневом саду и понять, что всё только начинается. В первую ночь всё было быстро, жадно и пропитано отчаянием — им просто хотелось спрятаться хоть в чьих-то объятиях от внезапно обрушившихся на обоих в одинаковой пропорции горестей. Неловкое, быстрое сношение, в которое обнажились все шрамы, и в котором невыносимо хотелось плакать, не как во время любви — а как во время объятий с кем-то близким. Сейчас слез не было — было странное желание медлительности и включенного света. Дмитрий, нависавший в расстегнутой рубашке над женщиной, утянувшей его за подтяжки на подушки, уставился на нее, как на сумасшедшую. Наннель не отводила взгляда. — Я вчера заметила, что тебе не понравилось, когда я укусила тебя в плечо, хотя многих мужчин это заводит, — спокойно продолжила она, чуть отстраняясь и садясь по-турецки, все еще не отпуская руку Дмитрия, — поэтому я хочу знать, что тебе нравится? Дмитрий ошарашенно отдернул руку. Он никогда не мог назвать себя застенчивым человеком — женщины его не смущали, и он знал, что мог быть с ними хорош. Но женщина перед ним задавала ему такие вопросы, от которых бы даже самый ловкий любовник непременно залился бы краской. «Должно быть, это наследие службы в борделе» — с досадой подумал он, на миг вспомнив с отвращением, кем была раньше эта хрупкая женщина, но она вдруг опередила его мысли: — Меня так часто брали настолько мерзко и болезненно, что я слишком хорошо знаю, как много мелочей может приносить разочарование. Мне казалось, мы нравимся друг другу, Дмитрий? Нет ли смысла обоим получить сегодня удовольствие, точно понимая, чего мы хотим? Дмитрий, державшийся до последнего, ощутил, как его щеки позорно покрываются румянцем. — О таких вещах не говорят в приличном обществе… — Мы не в обществе, — Наннель продвинулась ближе и снова взяла его руку, — мы в постели. Она испытующе посмотрела на него, ободрительно поглаживая его пальцы. — Может, тогда начнём с того, что тебе не нравится? Дмитрий с силой сжал зубы, пытаясь прогнать мерзкое смущение, но ничего не вышло. Ситуация напоминала ему фарс, и он мог бы свести всё в шутку, если бы женщина, сидевшая напротив него в одном белье, не была так серьезна. — Хорошо, тогда я начну, может, так будет проще, — она успокаивающе улыбнулась, чуть придвинувшись к нему и продолжая нежно гладить его побелевшие от напряжения пальцы. — Мне не нравится, когда меня хватают за шею и, даже в шутку, но душат, — заговорила она, с успокаивающей улыбкой глядя Дмитрию в глаза, — и мне не нравится, когда меня тянут за волосы. Иногда мне хочется этого, но если к тому будет идти, я скажу об этом. Мне не нравится, когда меня держат руками за грудь, но мне приятно, если ее чуть прикусывают. И еще мне совсем не нравится быть сверху, у меня сразу начинают болеть бедра, и я быстро устаю. Говоря это, она наклонилась к Дмитрию совсем близко, шепча последние слова ему прямо в губы, и тот, подумавший было, что возбуждению конец от глупых разговоров, почувствовал, как втягивается в эту игру. Слишком близко оказалась оголенная бледная шея, и Дмитрий, двигаясь очень медленно, прикоснулся губами к тому месту за ухом, где от его дыхания колебалась выбившаяся из причёски прядь волос. — А так? — тоже шепотом спросил он, — так тебе нравится? И тут же почувствовал, как нежная кожа покрылась мурашками. — Так очень нравится, — улыбнулась Наннель и отстранилась, чтобы заглянуть ему в глаза, — но мы все еще не разобрались с тобой. Дмитрий вздрогнул, снова ощущая накатившее смущение, но Наннель ласково поймала его лицо в ладони, зеркально возвращая ему поцелуй в то же место за ухом, где сама ощутила его секунду назад. — Давай сделаем проще, — поцелуй коснулся подбородка, — давай я буду делать, а ты говорить, если что-то будет не так. Только не бойся говорить. — Я ничего не боюсь, — хмыкнул Дмитрий и мягко вздрогнул, когда пальцы Наннель зарылись в волосы у него на затылке. — Приятно? — тихо спросила она. — Да, — он заколебался, — только не тяни. Мне тоже не нравится, когда тянут. Наннель ободряюще улыбнулась. — Я запомню. Это было странно — говорить обо всем этом, о том, что по неписаному закону должно было быть обоюдно известно заранее (так писали в пошлых французских романах, где люди доходили до пика одновременно, и что не имело никакого отношения к действительности). Дмитрию, плавившемуся под чужими мягкими ладонями, сложно было поверить даже не в то, что кто-то, особенно женщина, взялся говорить о таких вещах, а в то, что кого-то действительно беспокоили его чувства. Почему-то априори считалось, что для мужчины приятно всё. Он и сам был бы готов поверить в это, если бы не закрывал старательно глаза каждый раз, когда какая-нибудь девица наигранно стонала под ним. Наннель тем временем мягко гладила его по груди, описывая кончиками пальцев круги вокруг уродливых шрамов и спускаясь ниже, и когда она медленно провела ногтями по линии его рёбер, Дмитрий неприятно поёжился. — Не нравится? — спросила Наннель совсем без издевки или пресловутой томности, а с таким бережным участием, что у Дмитрия захватило дыхание. — Не люблю щекотку, — сквозь зубы ответил он и столкнулся с внимательно рассматривавшими его чуть прищуренными глазами. — Извини, — она мягко улыбнулась и, наклонившись, прикоснулась поцелуем к его солнечному сплетению. Дмитрий подавился вздохом. Не отстраняясь, Наннель спустилась поцелуями ниже, изогнувшись к спине, и Дмитрий уже окончательно расслабился в ее руках, как вдруг почувствовал ее дыхание на внутренней части своего бедра. — Не надо, — резко сказал он, положив ладонь Наннель на плечо. Она подняла на него глаза, но рук так и не убрала. — Почему? — Это… — он тяжело выдохнул, — Это должно быть тебе противно. Наннель поцеловала его в то место, где над бедром в неглубокой ложбинке билась ниточка пульса. — Я разве сказала, что мне это не нравится? Дмитрий был сбит с толку. — Нет, вроде бы… — Вот именно, — Наннель коснулась его рукой у самого основания, — не нужно за меня решать о моих пристрастиях. Тебе самому это приятно? Или нет? И, не дожидаясь ответа, лизнула покрасневшую головку. Дмитрий подавился стоном и решил, что может не отвечать на этот вопрос. — Тогда сиди и наслаждайся, — улыбнулась Наннель, — только не трогай меня за волосы. Дмитрий никогда не думал, что это могло быть так — не по его инициативе. Женщины, которые были с ним, воспринимали такой род ласк как нечто обязательное, воротили нос, но все равно делали, и Дмитрию от этого их показного отвращения было совершенно не жаль наматывать их волосы на кулак и удерживать так, чтобы этим женщинам было неудобно, и они мерзко хрипели, пытаясь сымитировать заинтересованность. Теперь же, когда Наннель явно наслаждалась процессом, сама выбирала, что делать, помогая себе рукой, Дмитрий был совершенно растерян, расплавлен, как горячий воск, и отчего-то бесконечно спокоен от того, что он не должен был ничего изображать из себя — никакого привычного театра, где от него ждали жестокости, а он ждал подчинения. Он изо всех сил держался, чтобы не запустить по привычке руку в колыхающиеся волнами от каждого движения короткие волосы, но в какой-то момент все-таки протянул руку и, с трудом миновав затылок и опустив пальцы на щеку, понял что совершил фатальную ошибку — он почувствовал, как скользит в чужом рту, и это было последней каплей. — Стой, — прохрипел он, и Наннель тут же отстранилась, взглянув на него и закусив припухшие губы. — Что такое? — Я хочу… — Дмитрий с трудом складывал в голове слова, протянув руку и стянув с Наннель остатки белья, — Хочу с тобой… — Это вряд ли, — почему-то сказала она, но тепло улыбнулась, откидываясь на подушки, — но иди сюда… Он навис над ней, разместившись между ее бедрами, и Наннель вдруг взяла его лицо в ладони. — А я могу тебя поцеловать? После… этого? И он сам впился поцелуем в ее губы, почувствовав, как Наннель застонала от неожиданности. Будь на ее месте кто-то другой, он бы, разумеется, побрезговал — но здесь, с ней, он почему-то меньше всего вспоминал про это. Эта женщина думала о том, чтобы ему было приятно и комфортно, заботилась о его чувствах, и он не мог не быть ей за это благодарным. Ему понадобилось меньше минуты, чтобы всё закончилось — он и так был на грани. В последний момент вывернувшись из обхвативших его за плечи нежных рук, он почувствовал, как намокла простынь, и на секунду прикрыл глаза, будто где-то в отдалении слыша собственный стон. Когда он пришел в себя, то Наннель все еще испытующе смотрела на него. — Я же говорила, что со мной — вряд ли, — мягко усмехнулась она, но не двинулась с места. Дмитрий, не сразу поняв, что она имела в виду, озадаченно взглянул на Наннель, на ее все еще широко разведенные ноги и, будто школьник, не выучивший урок, внезапно вызванный к доске, без особого понимания дела потянулся поцелуем к низу ее живота, но Наннель вдруг его остановила. — Из этого все равно ничего путного не получится, мне такое не подходит, — без какого либо смущения улыбнулась она, — и ты зря провозишься. Но спасибо за попытку. Снова смущенный Дмитрий, ощущая, как к и без того разрумянившемуся лицу приливает краска, с недоумением посмотрел на любовницу. — И что мне делать? — по-детски глупо спросил он. Наннель, усмехнувшись, вдруг взяла его за ладонь, обхватила указательный и безымянный палец и сама направила его руку в себя. — Согни, будто гладишь меня, — сказала она. Дмитрий послушался и тут же ощутил, как до того расслабленное тело Наннель под ним вздрогнуло. — Больно? — испугался он и хотел было отстраниться, но Наннель удержала его руку. — Я этого не говорила, — прошептала она, другой рукой привлекая его к себе для поцелуя, — не останавливайся. Он очень скоро понял, как и что делать — Наннель красноречиво стонала в поцелуй и так соблазнительно изгибалась, что Дмитрий неожиданно понял, что сам возбуждается от этого простого понимания того, что женщине рядом с ним нравится то, что он с ней делает. Действительно нравится — без притворного визга, без глупых пошлых шаблонных комплиментов. Вдруг Наннель, коротко вскрикнув, закусила губу, и Дмитрий почувствовал, как ее теплое нутро сокращается вокруг его пальцев. Он никогда не знал, как женщины приходят к финалу — он этого не видел и считал, что физически это никак не проявляется. — Спасибо, — вдруг хрипло сказала Наннель, и Дмитрий, окончательно потеряв рассудок, прижался к ее припухшим от покусывания губам долгим поцелуем. Он рухнул на подушку рядом, ощущая себя совершенно изможденным, но это было легкое, теплое измождение, которого он еще никогда не испытывал, когда был с кем-то. Внезапно его охватила догадка. — Я никогда не испытывал удовольствия в постели, — вдруг сказал он, уставившись в потолок, — я только получал разрядку. Наннель, устроившаяся рядом, повернулась и устроила голову, уложив ее на скрещенные у него на груди руки. — Ты просто ни с кем раньше не занимался любовью. Он опустил голову и посмотрел на ее хитрую улыбку. — Так вот, как это называется? — Если придумаешь другое название, не примени сообщить мне об этом, — она ласково улыбнулась, утыкаясь носом в его шею и сбрасывая на пол испачканное одеяло, — я обязательно запомню все, что ты скажешь. Он погладил ее по по плечам. — Получается, вчера тебе не было приятно? Наннель снова приподнялась на локтях. — Почему ты так решил? Дмитрий на секунду снова смутился. — Ну… Ты не ощущалась внутри так… Как сегодня… Наннель, вздохнув, мягко провела ладонью по его лбу, отбрасывая назад выбившиеся темные пряди. — Не обязательно доходить до конца, чтобы испытать удовольствие от процесса, — она снова уткнулась к его шею, и Дмитрию отчего-то показалось, что и она смутилась тоже, — мне было хорошо с тобой. И вчера, и сегодня. Ты умеешь слушать. Это редкое качество. Он обнял ее крепче. — Постараюсь и завтра тебя не разочаровать. Госпожа Бардош с подозрением всмотрелась в мечтательную улыбку, на секунду мелькнувшую на губах графини — очевидно, от какого-то воспоминания, — и со вздохом поправила свой платок. — Слишком прогрессивно для меня, — сказала она, наблюдая, как в дальнем краю открытого рынка Лутца граф сует две крупные купюры продавцу меховых изделий, — мы здесь, знаете ли, привыкли к традиционным устоям… — Традиционные устои предполагают игнорирование чьих-то желаний? — хитро спросила Наннель и тут же взвизгнула: все погрузилось во тьму, но лишь на секунду. — Я уважаю твою ненависть к желтому цвету, дорогая, но я не хочу, чтобы ты заработала на этом холоде воспаление мозга, — ухмыльнулся ядовито Дмитрий, не без удовольствия наблюдая, как Наннель, сдавленно ругаясь, теперь пыталась стащить с глаз вероломно надетую им ей на голову объемную медвежью шапку, какие носили, спасаясь от холода, только в горах. Госпожа Бардош, наблюдавшая за этим произволом, лишь ехидно ухмыльнулась в кулак. Баланс вселенной, по ее мнению, в которой мужчина принимал решения, а женщина обязана была подчиниться, был худо-бедно, но восстановлен.