Наречённая

«Художник может быть один А человек — никак» Сергей Васильев

      Даже дошколята знают, что у каждого человека в мире есть тот, кто предначертан ему судьбой. Истинно верный партнёр, идеально подходящий именно тебе, понимающий с полуслова, с полувзгляда. Не задающий неудобных вопросов, не терроризирующий ссорами или скандалами, любящий и любимый. Одним словом — родной. Телом и душой. И уж тем более каждый знает, как именно жизнь даёт тебе понять, кто этот самый твой человек.       Михаилу Ивановичу тогда было всего восемнадцать. Он так же, как и все остальные люди на Земле, увидел в ночь совершеннолетия прекрасный сон, в котором к нему явилась его наречённая. Имени она не назвала, может специально, а может попросту забыла в пылу эмоций такого красочного для них двоих сна. Но тогдашний ещё просто Мишка, студент первого курса архитектуры, успел выяснить, что она из Москвы и младше его всего на два года. Остальное время Михаил Иванович с благоговением и щемящими в груди тёплыми чувствами рассматривал её черты, жадно хватая любую, казалось бы, мелочь, и пытался отпечатать её утончённый, светлый образ в памяти как можно чётче. О себе он успел сказать, что живёт в области и мечтает покорить Москву после получения диплома. На том и разошлись.       К сожалению, после этого не было больше и ночи, чтобы она показалась. Таков закон: всего один раз в жизни родственным душам дают возможность встретиться во сне, чтобы потом отыскать друг друга среди многомиллиардного населения планеты. Мишке и его наречённой повезло: они были из одной страны, почти что из одного города, что в корне упрощало поиск. Несколько дней он ходил с идиотской улыбкой до ушей, очарованный таким прекрасным сном, уже ощущая непреодолимую любовь к той девушке, вот-вот заканчивающей школу в столице, и непременно собираясь поехать в Москву после летней сессии.       Будучи по своей натуре больше художником, нежели обыкновенным человеком, Михаил Иванович, не раздумывая, взялся за кисти и холсты, стопками стоящие в его комнате, прикупил новых красок на остатки стипендии и, как сейчас помнит, оставшись наконец с самим собой наедине, нетерпеливо нанёс первый мазок акварелью. В его голове он должен был стать ровной линией её точёного подбородка. Потом ещё и ещё, пока на белоснежно белом листе не начала вырисоваться тоненькая женская фигура. Она была обезличена: просто какая-то женщина, без имени, без лица, без голоса, изящно сидящая на простеньком деревянном стуле. Студент ещё не наделил её особенностями, которые даже сейчас Михаил Иванович помнил слишком явственно. В тот тихий и слишком важный для него вечер мокрая пушистая кисть так и осталась в его руках, не притронувшись более к зернистой бумаге.       Его наречённая, непрерывно улыбающаяся и невероятно красивая в голове юноши, простояла в углу комнаты недописанной около недели. Мишка по нескольку раз на дню подходил к подрамнику с натянутым на него листом, забывал про учёбу и задания, которые ему необходимо было сдавать к концу семестра, и пристально вглядывался в силуэт, пытаясь понять, как ему нарисовать её такой же живой и пышущей молодостью, какой она представала в его воображении. Выведенные линии никак не собирались в целостный образ, и он решил попробовать заново. Самый первый лист, Михаил Иванович хранил по сей день, считая его чуть ли не венцом своей коллекции.       Родители Мишки начали высылать ему больше денег, чтобы тот имел возможность покупать стремительно кончающуюся бумагу. У него попросту не осталось и несчастного клочка для выполнения курсовой работы, что уж говорить о его рисунках. Юноша с головой окунулся в работу, движимый навязчивой идеей изобразить в дотошной точности ту, которую любил. Любил просто за то, что она существовала где-то там, не так далеко от него, жила, училась, смеялась, так же постоянно помышляя о нём, как и он ответно думал о ней.       Во сне она была со светло-русыми пышными волосами, пряди её живо подпрыгивали, и чувствовалась в них эдакая сила и здоровье. Глаза, такие прекрасные глаза, цвета ясного весеннего неба выражали неприкрытое доверие и чистую, незапятнанную любовь ко всему сущему, что это, пожалуй, стало самой большой проблемой портрета наречённой Михаила Ивановича. Плоский холст ни на дюйм не мог передать их тихое великолепие и объём, и только на это юноша потратил месяц. Долгий упорный месяц, переведя всю голубую краску в кюветках, но и теперь мужчина не остался доволен полученным результатом.       Он сделал тысячи набросков, многие из которых отправились пылиться в стол. Михаил Иванович неустанно экспериментировал с разнообразными формами и цветом, добавлял других людей в композицию, зверей, предметы, рисовал её на фоне города и природы. Но всё это бесполезно. Девушка непременно притягивала внимание только на себя, а потому было невозможно отвлечь взгляд зрителя, да и самого Мишки, от всех несовершенств. Конечно, это были не её несовершенства, она была идеальна, юноша это знал и чувствовал. Язык не поворачивался сказать что-то не так о ней.       Михаил Иванович помнил, что из-за этой работы, совершенно забыл про учёбу, с горем пополам сдав сессию и в горячке отрисовывая фасады и вензеля своего проекта. Преподаватели никак не могли понять, что вдруг стало с отличником и умницей Мишкой, что всё чаще спал на занятиях или вовсе не отзывался, когда к нему напрямую обращались, тенью бродя по тусклым коридорам корпусов. Некогда ему было. Всё отошло на второй план, ведь надо было как можно скорее изобразить её на холсте, пока память не начала подводить, пока розовые щёки ещё ярко горели в сознании, сопоставляясь с оттенками в его палитре.       У него был план. И надо сказать, что Мишка оказался настроен очень серьёзно и слишком воодушевлённо. Найти в многомиллионной Москве одну единственную за жалкие три дня поездки в столицу — идея сумасшедшего или же слишком уверенного в себе. Сердце юноши тянулось к ней, не давая спокойно спать, и что-либо не делать он не мог. Тяжело ему было бегать по электричкам с огромным подрамником в руках, а после так же бегать с ним по станциям метро, но отступать он не собирался.       Михаил Иванович планировал стоять прямо посреди живописного городского парка с картиной в руках, веря и надеясь на то, что судьба благосклонна к нему и они обязательно пересекутся в этот раз. Ему отчего-то казалось, что наречённая не узнала бы его, не смогла запомнить чужого лица во сне, а потому он должен помочь ей таким, может быть, наивным способом. Тот портрет, который студент взял с собой, не был им признан достоверным, но это было вынужденное и торопливое решение. Его юноша дорисовывал в последние секунды до отправления рейса. Без картины поехать было категорично нельзя.       И он стоял. Стоял все три дня, почти не отходил со своего уютного места, ловя заинтересованные взгляды прохожих москвичей. Они не могли понять его намерений, особенно смелые подходили и задавали вопросы, думая, что Михаил Иванович уличный художник и рисовал за деньги. Юноша от них от всех отмахивался, не желая тратить драгоценное внимание, глазами выцепляя в толпе любую светловолосую фигуру и с замиранием дыхания дожидаясь, когда каждая из них повернётся к нему лицом. К сожалению, ни одна и близко не была похожа на неё.       С каждыми минувшими сутками его уверенность стремительно уменьшалась. Мишка уже охотнее общался с людьми, скучая и уставая сидеть на одном месте, ничего не делая. Когда оставался один, подолгу всматривался в нежное лицо на бумаге, сравнивая с мысленным образом и представляя, что можно ещё исправить или чем дополнить, делал ленивые наброски угольным карандашом в небольшом блокнотике и взывал к Богу, чтобы тот послал ему побольше сил и терпения.       За эти в пустую проведённые Михаилом Ивановичем дни в Москве, он неплохо так разочаровался в жизни. Зачем же так жестоко давать людям надежду, позволяя родственным душам единожды встретиться во сне, если найти эту самую душу иногда бывает очень тяжело? Почти нереально, если говорить о ситуации, в которой оказался Мишка. В какой-то момент ему хотелось выбросить тяжёлый холст на какой-нибудь пересадке, но он удержался от этого малодушного порыва, приходя к выводу, что вины девушки в этом нет. Только он повинен в том, что был таким самонадеянным.       По приезде обратно юноша не опустил руки, начиная рисовать с ещё большим жаром. Начались законные каникулы, что давали ему бесконечное количество свободного времени без необходимости рано вставать и собираться на учёбу. Он почти не ел, редко проветривал комнату от въевшихся в обои красок и спал от силы часа три в сутки. Рисовал и рисовал без остановки, не имея возможности быть с ней рядом физически, а потому воссоздавал её себе искусственно, слишком критически относясь к своим, пусть и незначительным, ошибкам и недочётам. К конце лета у него собралось достаточное количество портретов, сложенных в аккуратную бумажную папочку.       С новым началом занятий рисование как-то ушло на второй план. То-ли Михаил Иванович настолько перенасытился этим, то-ли устал биться глухую стену, ощущая себя самым бесталанным человеком на Земле, то-ли просто выгорел. Денег не было на новую поездку в Москву, и что говорить о покупке материалов… Она всё также не покидала его голову, но к поздней осени ему удалось найти баланс между обыкновенной жизнью и мечтами о совместной жизни с ней.       Наверное, Мишке надо было сказать ей спасибо. Многие из набросков и рисунков юноши попали на студенческую выставку, благодаря которой репутация его начала возвращаться. Всё вставало на свои места, будто не было этого бешенного и ненормального темпа, в котором существовал Михаил Иванович. Только сердце было не спокойно, рвалось обратно в столицу, зная, что там вторая его половина находилась. Но ему надо было время. Много времени.       Так сезоны сменяли один другой, коллекция картин пополнялась, изредка ему удавалось сбегать в полюбившийся город, чтобы попытать свою удачу вновь, и Мишка планомерно превращался в Михаила, уверенно заканчивающего своё обучение. Долгие пять лет пролетели как один, но такой тягучий и ожидающий, что Михаил понятия не имел, как ему ускорить время, как ещё приблизить день встречи с девушкой, чувства к которой крепли с каждым днём. Он развесил её изображения везде в своей маленькой комнатушке, любовался ими даже с закрытыми глазами, потому что под тяжёлыми веками всё ещё стояла картинка из сна.       С заветной бумажкой на руках с цветной печатью, собрав громоздкие чемоданы и не забыв папочку, Михаил уехал с концами в Москву. Ему казалось, что вот-вот всё переменится, что осталось чуть-чуть до встречи с ней. Поэтому он методично продолжил претворять в жизнь свою задумку, проводя все выходные в парках, демонстрируя миру портреты девушки и ожидая, что когда-то, в самый неожиданный момент, они бы столкнулись. Или же, например, кто-то из знакомых узнал бы на картинах её и передал, что какой-то чудак на улице одержимо искал встречи с ней, а она бы, конечно, тут же всё поняла и примчалась к нему.       Но Михаил Иванович прождал её, в общей сложности, сорок два года.       Его коллекция картин за ширмой стольких лет пополнилась самыми разнообразными изображениями. Он рисовал её в различные периоды жизни: молодой, зрелой, пожилой, с помощью увядающего воображения дополнял недостающие части, додумывая самостоятельно. Как бы она выглядела с седыми волосами? А с маленьким ребёнком на руках? Ответы на эти вопросы мужчина узнать не мог, как бы не старался. Про него даже написали статью в новостную колонку газеты, что обычно раздают поутру в метро, поражаясь упорству Михаила Ивановича. Но мимолётная популярность ни на сколько не приблизила его к наречённой, будто её никогда не существовало, и с самого начала это было только жестокой игрой его помутившегося сознания.       Он не завёл семью, не предал свою любовь к ней. От других женщин его воротило, хотя это было обычным делом — не питать ложных надежд и создавать отношения с теми, кто находился рядом. Ни в одной Михаил Иванович не мог уловить хотя бы отголосок её черт или нежного голоса, который мужчина иногда слышал в бреду. Выбрав такой путь, он жил довольно скромно в однокомнатной квартире. Один пил чай, один смотрел новости по телевизору, один засыпал. И неизменно рисовал, находя в своих полотнах единственное утешение.       Не сказать, что он смирился со своей участью. По крайней мере Михаил Иванович не опустил руки, однако всё реже стал появляться на избранном им месте. Тяжело ему стало картины таскать. Однако не исчезла в нём это детская наивность, с которой он выставлял холсты и раскладывал наброски на низеньком столике, скользя по ним морщинистыми, слабыми пальцами. Он бы только узнал, что она счастлива, увидел её одним глазком, убедился, что груз стольких лет не оставил отпечатка в её великолепном взгляде, и тогда бы Михаил Иванович успокоился. Возможно, перестал бы наконец волочить подрамники, как оковы, под преследующие его последние лет десять недоумевающие и сочувствующие взгляды москвичей.       — Папа! Смотри, это же я, — словно сквозь вакуум услышал мужчина, пытаясь сфокусировать никудышное зрение на девушке.       И ещё никогда сердце Михаила Ивановича не пыталось так стремительно вырваться из груди. Ему подумалось, что всё, точно головой тронулся, решил, что надо заканчивать со своими похождениями, а сам так же жадно, как и много лет назад, неверящего взгляда не сводил с хрупкой девчушки, рассматривающей с широкой улыбкой его картины.       — Это Вы нарисовали? — обращалась она к нему с неподдельным интересом.       — Да, — рассеяно отвечал Михаил Иванович, не до конца осознавая происходящее.       Прямо перед ним стояла она. Та самая, изображением которой он исписал добрую половину холстов, лицо которой так отчаянно боялся забыть и утерять. Но девушка улыбалась ему той же улыбкой, как и много лет назад, двигалась и говорила в точности, как во сне, словно застыла на сорок два года, оставшись вечно молодой и юной. Неустойчивые ноги его чуть подкосились, и она испуганно поспешила ловить его и лепетать что-то про самочувствие мужчины, параллельно нахваливая портреты. Михаил Иванович слышал, но не слушал, игнорируя все мешающие факторы, и готовился вот-вот расплакаться от того, что она наконец-то пришла к нему.       Серость Москвы, которая уже начинала претить ему, враз рассеялась, освещая ярким лучом её всю. От складной фигуры, густых волос и глаз, в которых мужчина пытался найти понимание, сильнее сжимая её тоненькую изящную руку, поддерживающую его. Его наречённая, нисколько не постаревшая, обеспокоенно справлялась о нём, не осознавая, что одним своим присутствием сделала его здоровее и сильнее, вычеркнув из его биографии тяжёлые и изнурительные годы без неё. С блестящими глазами Михаил Иванович метался по её лицу, узнавая все черты, которые так обожал и которые ему никак не удавалось перенести на холсты, каким бы умелым или не умелым он не был.       — Оля! — позвал подошедший мужчина, видимо, затерявшийся в потоке людей. — Почему убежала? — он вдруг нахмурился и посмотрел на старика рядом с дочкой: — С Вами всё хорошо?       — Оля? — на выдохе переспросил Михаил Иванович, игнорируя его присутствие и обращаясь только к девушке.       Она согласилась кивком.       — Подождите, — отец её заметно расслабился, невольно вглядываясь в картины и приоткрывая рот от своего изумления. — Это же… мама.       Мир Михаила Ивановича рухнул так же молниеносно, как и расцвёл всеми красками. Эта короткая сцена, подарившая ему надежду, вновь забрала её. «Мама». Глянув на девушку, которая ринулась рассматривать один из набросков, на котором была изображена пожилая женщина, мужчина с удушающим чувством собственного предательства обессиленно опустил покатые плечи. Переводя взгляд от отца к дочери, он не без внутренней борьбы всё осознал, поморщившись.       — И правда бабушка, — глаза девушки вновь загорелись. — Откуда Вы её знали? Неужели это она везде нарисована?       Она не искала его, не жаждала провести всю свою жизнь с ним, нашла себе мужа, родила детей. Возможно, была счастлива. Казалось бы, Михаил Иванович не должен жаловаться, ведь он того и хотел, но внутри все сжималось, а на ослабевших ногах он держался только благодаря уверенной руке девушки. Хотел. Хотел, но только ведь с ним самим, а не с кем-то ещё, всю свою жизнь посвятя ей одной и эгоистично ожидая от неё того же. Мужчина, стоящий перед ним, мог быть его сыном, девушка, что как две капли воды похожа на свою бабушку, могла быть его внучкой и она, что могла быть его женой, — эти люди могли быть его семьёй.       — Я… — потеряно отвечал он подбирая слова. — Она моя судьба.       Болезненные взгляды отца и дочери моментом пересеклись. Первый, поджав губы, взял на себя ответственность:       — Мне очень жаль, но мама умерла три года назад, — девчушка рядом лишь сильнее сжала ладонь старика, делясь своей болью и с готовностью принимая чужую.       — Как? — запинаясь и поднимая свои мутные глаза на мужчину, переспрашивал Михаил Иванович. — Не может такого быть…       Иначе он бы тоже уже смиренно руки сложил, отправляясь вслед за ней.       — Может присядете? — предлагала девушка, глазами прося отца помочь ей.       Они на пару усадили побледневшего мужчину на складной стульчик, взволнованно начиная мельтешить перед ним. Михаил Иванович дрожащей рукой оттянул ворот рубашки, что внезапно стала душить его, и почувствовал, как кольнуло его сердце. Отец поспешно послал дочь за водой, заваливая вопросами старика, который лишь качал головой в неверии, не в силах концентрировать на нём внимания.       Как она могла оставить его одного? Как посмела уйти, так и не найдя встречи с ним? Только сейчас Михаил Иванович в полной мере ощутил своё одиночество. Жил сорок лет, не замечая его, хватаясь за призрачную надежду однажды воссоединиться с наречённой, но теперь она рассыпалась и безжалостно обломками придавила его ноги. И какой тогда был смысл в этом всём? Во всех этих картинах, на которые смотреть отныне тошно? Старик не заметил, как щетинистое лицо в одно мгновение намокло от неконтролируемых слёз, крупными каплями падающими на парализовано сложенные на коленях руки.       — Где она похоронена? — хрипло спросил Михаил Иванович.       — Не здесь, — мужчина увёл взгляд, вполне понимая, насколько невыносимо ему слушать подобное. — Она пол жизни провела на Кавказе — там её могила.       Михаил Иванович более не сдерживался. Рыдал, как маленький ребёнок, не скрывал своей боли в голосе от той несправедливости, с которой столкнулся столь ошеломительно. Он не сделал ничего плохого. Мужчина просто любил её. Любил больше жизни, больше Солнца, неба, в какой-то момент даже больше, чем собственную мать. Он отрёкся от всего, посвятил себя всего только ей одной, которую так неустанно и мечтательно вырисовывал на бумаге. Масло, акварель, карандаши, пастель, уголь — все эти материалы Михаил Иванович подчинил себе в угоду ей. Той, которую никогда не видел в живую.       И больше не увидит.       — Пожалуйста, не плачьте, — просила вернувшаяся девушка взволнованным голосом, заломав тонкие брови. — Бабушка рассказывала о Вас.       Отец недоверчиво бросил на неё взгляд, а Михаил Иванович с проблеском надежды заглянул в болезненно родные глаза. Она чуть заметно кивнула, поджала губы и продолжила:       — Да, бабушка пересказывала мне Ваш сон, в которым Вы встретились. Она светилась каждый раз, когда вспоминала о своём наречённом, — девушка поддерживающие улыбнулась ему. — Она не забывала о Вас. По памяти мне описывала вашу внешность. Она, к сожалению, столь чудесно рисовать не умела, а вытащить образ человека из её головы, увы, не под силу никому.       — Оля, — с укором посмотрел на дочь мужчина, но она отмахнулась.       — Правда? — сбившимся голосом от рваного вздоха переспросил Михаил Иванович, крепко хватаясь за руку, накрывшую его старческую.       — Правда, — кивнула она.       — А как её звали?       — Как и меня, — коротко ответила девушка.       — Ольгой, — тяжело выдохнув, прошептал мужчина, прикрывая глаза.       Они просидели ещё минут десять. Молчаливые и задумчивые, погружённые каждый в свои мысли. Отец и дочь в тёплые воспоминания о любимой матери и бабушке, а Михаил Иванович просто о любимой. У него в раз неполноценное сердце стало ещё более сиротливым и брошенным, оставленным всем миром. И усталые глаза его, с годами затянувшиеся еле видимой дымкой, не могли найти сил поднять взор на цветные полотна, их окружавшие. Весь сорокалетний труд мужчины обесценился в одночасье.       У Михаила Ивановича забрали вторую половину, родственную душу, его обожаемую наречённую, цинично оставив только её рисунки. «Картинки. Раскраски. Цветные бумажки», — с презрением подумал он, утирая лицо ладонями, и с трудом поднялся. Отец и дочь всполошились, непрерывно следя за действиями мужчины. Тот, движимый неведомыми силами, поднял с асфальта свою потрёпанную сумку, отряхнул её и бросил короткий, тоскливый взгляд сначала на портреты, а потом прямо в доверчивые и открытые глаза девушки, доставшиеся ей от бабушки. Нижняя губа его вновь задрожала, но он мужественно сдержал этот порыв, сжал пожелтевшие зубы и неволей отвернулся.       Его яркая и солнечная Москва вновь затянулась тучами. Подняв голову к небу и что-то беззвучно прошептав, Михаил Иванович молча удалился, с хорошо скрываемым сожалением оставляя за сгорбившейся спиной всю свою жизнь, оставляя её одну на их негласном месте.       На только его месте.       — А картины?.. — испуганно крикнула вслед ему Оля, но зов остался без ответа, потонув в толпе, скрывшей маленькую, в миг ещё сильнее постаревшую фигурку Михаила Ивановича.