Последнему выжившему приготовиться: бомба замедленного действия.

Голову будто чем-то усиленно сдавливает, заставляя медленно выпадать от сна. Кашель больше не стучит по груди, как раньше, но легкие все еще слегка душатся от ушиба, отчего Пак нарочно прочищает горло и медленно приподнимается на локте, опираясь в обивку. Ночь. Чимин просыпается посреди глубокой ночи, теряясь в пространстве. Под ногами около дивана лежат несколько спальников с рядовыми, недалеко там и Тэхён сопит, сложив на пустой спальник руку рядышком, а чуть подальше и Хосок дремлет, отвернувшись к окну боком — ничего необычного. Чимин скрепит пружинами дивана, свешивая ноги на пол. В костях ломит, а глаза слипаются от высохших слез, что также стягивают и щеки слегка. Пак рефлекторно облизывает губы, ощущая языком спекшуюся ранку на нижней, и тянется пальцами свободной руки трогать лицо на наличие прочих ссадин: щека протерта в районе скулы, переносица слегка ноет при соприкосновении к пластырю. Вторая рука перебинтована и свисает с шеи на импровизированной повязке из ткани — Тэхён наложил на нее шину. Шевелить ей не то что больно, но и почти невозможно — ощущение, что там все внутри опухло и посинело, отчего даже представлять страшно, не то что смотреть. — Мин… — хрипит Чимин, вспоминая события прошлых дней, и оглядывается на череду спальников под ногами, выискивая парня среди них. Из головы вылетело совсем все произошедшее. Это было, кажется, вчера? Какой сегодня вообще день? Сколько он так проспал в отрубе? — Ч-чёрт… — Пак вдруг спохватывается, вспоминая о плане. И кое-как спотыкающийся он принимается осматривать помещение тщательнее в надежде, что тот все-таки не успел уехать. И вообще срать становится на сломанную руку, на ломку в костях от от синяков и лежания в одном положении столько времени, на слабость в конечностях и на ноющий от голода желудок… Чимин просто надеется, что успеет увидеть этого дурня последний раз перед тем, как тот все-таки уедет. Но он останавливает себя от поисков посреди темноты, потому что слышит чей-то двойной смех с лестничной клетки. И один из них точно хриплый и глубокий — тот самый, который каждый раз уже целебно целует уши. Чимин уже готов признать, что даже если бы он был напрочь глухим, то из-за одной только десневой улыбки все бы развалилось внутри от теплого переливающегося чувства. Отрицать уже бесполезно. — О да, он редкостный мудак. Наговорил себе приговор сам, так что если бы не я, то точно бы кто другой его прибил, — Чонгук качает головой, засовывая холодеющие пальцы в карманы куртки. — Шисок всегда таким был, так что я даже не удивлен, что так получилось, — Мин подает хриплый смешок, испуская пар из легких. — Он что, серьезно думал, что обидит меня этими шутками? — О, это еще ты про мать не слышал, — старший язвительно вскидывает брови. — Это даже мне показалось слишком. — Ебанат, — Юнги давит удрученный вид, отводя взгляд в сторону куда-то. — Будто он сам не знает, что бывает за такое. — А вы вообще каким хером знакомы? Типа, в одной части служили или… — Чонгук хмурит брови в недоумении. — Я просто в там местную группу затерся случайно, как-то сам не понял, — Мин зачесывает смольные пряди назад, снимая с лица. Завязать опять забыл. — По связям с ними договорился, чтобы маме доставляли питание регулярно без мутни всякой. — Имя «Майор Хан» тебе о чем-нибудь говорит? — Старший сосредоточенно поджимает губы, кусая. Юнги слегка задумывается и замолкает на пару секунд, насупившись. — Что-то слышал о нем, да, но никогда не пересекался. А что? — И слегка кивает, перекатывая вес с колена на колено. — Он там что-то про тебя тоже пиздел, когда я ему зубы выдирал, — Чонгук шмыгает носом от холода. — А что вы нарыли? — Нихрена особенного, — и обреченно вздыхает, пытаясь теперь выкинуть из головы те события. — Набубнил что-то там про расписание смены караула, но я ничего не запомнил. Это все к Хосоку, я занят был. В любом случае надо допрашивать еще кого-нибудь. — Вам надо до его шайки дойти, но они не выходят за стены, — Мин давит из себя усталый вздох. — Вот они-то все процессы контролируют за него, а он сам только цирк устраивает. — Вот с этого поподробнее, — старший заинтересованно хмурится, вытаскивая руки из карманов, и упирается локтями в колени, напрягаясь во внимании. — Имен всех не знаю, но я вообще случайно услышал, что у него какой-то особый круг общения там тесный есть. В прочем, почти такой же как у нас, — Юнги вдается в воспоминания, снова насупившись, и поджимает губы. — Хотя бы некоторые можешь назвать? — Чонгук аж загорается в нетерпении, воодушевляясь. — Я тебе список напишу потом, напомни только, а то сейчас ебало совсем не варит, извини, — Мин сонно потирает глаза, сдерживая зевок. — Во сколько хён сказал выезжаем? — Ну… Дверь сзади хлопает, отчего Чон прерывается на полуслове, оборачиваясь назад. Мин рефлекторно делает тоже самое, отчего у него самого как-то внутри все неловко скукоживается. Пак поджимает губы, косясь на них обоих, но также молчит, пытаясь подобрать слова. А зачем он вообще сюда пришел… он уже и сам забыл, если честно. Сдавленное неловкостью молчание веет всем троим сверху, отчего Чон чувствует себя третьим лишним в этой Санта-Барбаре, хотя по факту ничего еще не произошло в данный момент. Ну, если учитывать тот факт в каких отношениях находятся эти двое, то каждому станет не по себе с ними в одной комнате. Одно только напряжение из-за кучи недосказанностей и кучи неразрешенных между ними проблем чего стоит. — Как ты? — Давит такое мягкое и мурчащее хриповатым голосом из себя Мин, даже не собираясь отчитывать за то, что Чимин посреди ночи не спит и вообще больничный режим не соблюдает. Лучше пусть за это благополучно наругает его какой-нибудь Тэхён. Пак растерянно облизывает губы, косясь то на него, то на Чонгука. — Н-нормально, — давит также мягко он, но куда неувереннее, чем обычно. — Я думал ты совсем в мясо, — Чон удивленно вскидывает брови, оценивая насколько ровно стоит Чимин на ногах прямо перед ним, пусть и прижимая к груди сломанную руку. — Мин рассказал как тебя об асфальт разъебало… ты метров десять прокатился. Пак поджимает губы, невольно вспоминая эту боль, что до сих пор долбится об синяки и кости изнутри, напоминая в основном даже не о том падении, а о том, в какой истерике он тогда был, увидев Геру. Ощущение, что чем больше Чимин об этом станет думать, тем быстрее снова расплачется, но так сильно напрягается, чтобы очистить голову от этого ужаса, что со стороны кажется, что тот лишь грустно злится. Чонгук в недоумении кусает язык, косясь на Мина будто в какой-то попытке беззвучно спросить у него что вообще можно в такой ситуации предпринять. А сам Юнги почем вообще знает как на это реагировать? Диалог дальше никак не клеится, а напряжение сильнее как-то смазанно давит, отчего, нарочно прокашливаясь, Чонгук и вовсе поднимается со ступенек. — Да, список не забудь завтра, Мин, — как бы между прочим кидает он, поднимая с пола винтовку. Тот кивает в ответ, а Чимин отходит в сторону, освобождая проход, тогда старший напрочь скрывается в дверях, оставляя их наедине. Вот тут-то происходит новый затуп у обоих, потому что поговорить обо всем уже как-то надо, но начать с чего-то просто вот так с ходу невозможно. Мало того, что один просто не знает с чего начать и как выразиться, так второй вовсе разговаривать не умеет — ну просто два гения. — Хули без куртки, — хрипит Юнги первый, косясь на скукожившегося рядом на ступеньке Чимина. Пак обнимает себя покрепче, щупая растянутый свитер на себе. Он ведь и правда совсем забыл одеться перед тем, как выйти сюда… — Хули без шапки, — фырчит лишь на это он, хмуря вид. Даже такая манера речи как грубость уже кажется хоть каким-то адекватным разговором, нежели бесконечное молчание. Пусть Чимин не особо любит такое, но потерпеть тупо ради того, чтобы Юнги с ним хоть как-то уже заговорил, хочется. И если этот придурок снова молчать соберется, то Пак точно втащит ему как обещал, потому что заебал он с этим конкретно. Чимин вдруг дергается, чувствуя как на плечи падает чужая теплая куртка, отчего вовсе краснеет, набирая воздух в легкие: — Ты долбоеб? Хочешь простынуть? — Я в кофте, — бубнит Юнги и тянется руками в карманы, тушуя взгляд. — Срать мне, — Чимин тянется снимать с себя куртку кое-как, пытаясь одной рукой. — Только попробуй, — Мин отшатывается к стене, пытаясь хоть как-то предотвратить его действия одеть его заново. — Если снимешь, то отправлю тебя обратно спать, усек? — Да ты… — Пак жмет губы в полосочку, краснея сильнее, и возмущенно вздыхает, закутываясь в ней посильнее. Ясен хер, что спорить бесполезно, потому что даже физически сопротивляться он не в силах сейчас — во всем теле все еще гундит, — ну и иди нахуй… И Юнги выпрямляется, снова отворачиваясь куда-то в сторону, едва прячет неловкость внутри. — Шапку надень, — бубнит смущенно Чимин в темноту, снова косясь на Мина. Не медля, тот вытаскивает вязаную из кармана, молча цепляя на голову. Волосы, правда, длиннющие совсем не влазят, но так, по крайней мере, его лицо становится виднее. Пусть оно все еще в шрамах и всегда таким будет, но выглядит достаточно притягательно для того, чтобы Чимин пялился еще вечность. Пак вообще до сих пор задается вопросом почему оно ему так нравится, ведь ничего особенного толком в нем нет: все такой же чуть-чуть кривоватый нос в переносице, такие же шрамы на щеках, как и были до этого, такие же узкие глаза с нависшим веком, такие же искусанные маленькие мягкие губы… да, губы… Пар изо рта отдается по холодным стенам помещения, медленно теряясь в пыльной темноте лестничного пролета. Под ногами валяется парочка горелых сигарет, видимо, оставленных после Хосока, а сами ступни медленно мерзнут под натиском студеной ночи. Чимин даже не знает который сейчас час, но уходить никуда не хочется, лишь бы не упускать из виду Юнги. Он даже напрочь забыл, что Мин скоро уезжает, но сам сидит сейчас и думает как же хочется, черт возьми, поцеловать. Как же хочется, чтобы Мин смотрел на него вечность, чтобы трогал только он и никто другой. Даже ловя себя на том, что эти мысли действительно гейские, Чимин уже плюет, потому что это становится таким неважным, такой ненужной гирей для мозгов, что выбросить ее нахер будет проще, чем еще вечность сидеть и сомневаться, упуская возможность снова поцеловать Мин Юнги. Потому что ощущение, что вот-вот он снова встанет и уйдет, снова оставит после себя этот сраный холод, от которого мерзнут уже не только конечности, но и все внутри. — Сколько я проспал? — Пак кусает губы, вновь косясь на Мина. — Два дня. Разговор будто не клеится, потому что молчание только так и давит на обоих смущенно и напряженно. Чимин судорожно только и делает, что перебирает в голове вопросы, пытаясь придумать с чего вообще можно начать разговор с человеком о чувствах, если тот не умеет разговаривать совсем. Но ведь тогда в санатории он был совсем другим… таким искренним и открытым. Пак вообще не жалеет о поцелуе, но от мысли, что мог и правда этим все между ними испортить… ну сколько уже можно себя винить, в конце концов. — Что вы решили? Ну, план какой? — Пак подбирает свободную руку под свитер, пытаясь кое-как согреться. — Хосок пока думает, — Юнги продолжает ковырять заусенцы на руках, не отвлекаясь от процесса. Смотреть в глаза Чимину все равно как-то неловко после всего произошедшего. На самом деле Мин мог бы давно уехать, но он остался только потому что очень запереживал за Чимина. И если бы Тэхён проговорился на этом моменте о том, что Юнги пас момент его пробуждения все эти два дня, сидя с блокнотом рядом с диваном, то Мин бы точно сварился подобно раку, не менее. — А ты… к-как? — Чимин неловко снова косится на парня, поджимая губы. Тот только хмурится в недоумении, не поняв вопроса. — В смысле, — и косится в ответ. — Ну, ты… — Пак неуверенно трет шею, подбирая слова, — паничка у тебя там была или как там… Мин вдруг задерживает дыхание, вспоминая свою истерику в тот день, отчего все внутри заходится в таком стыде… честно, даже комментировать не хочется. Юнги сам не знает что с ним тогда случилось, ведь ему самому казалось, что он так хорошо контролирует эмоции, что подобного просто произойти не должно. И он ошибся, потому что совсем забыл первое правило — чем дольше держишь, тем сильнее потом страдаешь. — Забудь… — и он кусает губу изнутри, избегая хоть какого-то зрительного контакта, — все нормально. Молчание повисает такой напряженной пеленой, что даже молчать становится тупо неловко. Пак все пытается перебирать варианты как снова начать диалог, но кроме вопросов о тех словах Юнги, которые он сказанул при всех в день ругани Хосока, ничего не приходит на ум. Хочется как-то обсудить этот момент, но сидит внутри такое ощущение, что если Чимин вообще об этом заговорит, то этот дурень снова начнет искать какие-то обходные пути, чтобы отмазаться привычным «забей, все нормально». В голове только одни глупые решения по типу «просто снова поцеловаться и забыть», но Пак просто осознает, что молчать больше нету сил. Все внутри вдоль и поперек надломано, а молчание только давит на эту паутину стекла, пока трещины еще сильнее расползаются по углам, а паутина в центре становится все гуще от количества этих же самых трещин. — Нам нужно наконец это обсудить, иначе я с ума сойду, правда, — Чимин поджимает губы, все же заставляя себя посмотреть на парня, пусть и достаточно неуверенно. — П-пожалуйста… пообещай, что будешь честен со мной сейчас. Мин напрягается, не зная что ответить. И он понимает о чем пойдет разговор, задерживает задыхание, растерянно бегая глазами по полу под собой. Это тупик — отвертеться некуда, а уходить от ответов бесполезно. Очевидный факт, что между ними действительно что-то есть, но до сих пор нормально не реализовано только потому что они ничего между собой не обсуждают, только давит еще грубее. Юнги ведь хотел отношения со взрослым парнем, который будет для них готов? Хотел. А сейчас сидит и ссыт ровно также, как ребенок, будто повыебывался без надежды, что это произойдет. Ощущение, что он в какой-то момент просто поменялся местами с Чимином… — Пожалуйста… — Пак давит совсем понурый вид, заметив, что тот совсем не реагирует и молча тушуя вид. И так становится тяжело слышать этот грустный тон, что внутри все виновато сводит. Мин едва заметно кивает, продолжая мутить вид, губы без конца кусает. — То что ты сказал тогда… — Не бери в голову, я дебил, — и прерывает его на полуслове, почесывая шею от стыда. Юнги и правда тогда сказал не подумав, ибо считал, что эти отношения точно обречены. Да и вообще не хотелось как-то до этого момента париться дальше, но после того, как Чимин начал вести себя иначе, Мин напрочь во всем засомневался, в том числе в себе. Голова уже кипит от всего этого… — Значит… я все еще значу что-то для тебя… — Чимин краснеет на месте сильнее, чем прежде, косясь на парня, но все также давит максимальное непринуждение, сжав внутри всю волю в кулак, — да? Мин краснеет вместе с ним, не зная как на это ответить. Внутри все тянется в сомнениях из-за происходящих событий: то стучит хер пойми как из-за дурацких чувств, отчего хочется уже все бросить и поддаться наконец всем возможным желаниям, то снова давят переживания насчет военного положения, то опять херовит из-за намерений Чимина. Это невозможно терпеть, особенно если ты всего лишь двадцатилетний парень из восточного северного городка, желающий прекратить войну, чтобы жить обычную юношескую жизнь, не заботясь ни о чем таком вездесущем. Может нахер уже это все? Может и правда пора поддаться уже желанию и больше себя не мучить? И лишь Юнги собирается что-то ответить, повернувшись в сторону Пака, как встречается с ним взглядом, давящий прямо в грудь. Внутри все заходится в такой панике на чувствах, что снова хочется провалиться сквозь землю, пробить множества этажей под собой одним ударом, упасть куда-то на дно прямо в холодную воду в подвале, затонув на бесконечное количество времени. Потому что Чимин смотрит таким опечаленным, таким желанным, таким невозможно жаждущим взглядом, что оторваться просто нет сил. Некогда миловидное и лишенное изъянов лицо сейчас предстает перед Юнги в таком побитом виде, что и его собственное: переносица припухлая немного с пластырем на носу, скула протертая, лоб обшарпанный, да губы… пухлые порванные кое-где губы со спекшейся кровью в паре мест. Сухие пальцы так мягко проходятся по ним, заставляя Чимина чуть ли не выпрыгивать на месте из себя, что хочется и правда податься вперед, но не в этот раз. Не сейчас, когда Юнги сам так желанно смотрит на них, облизывая свои, не сейчас, когда его холодные пальцы оглаживают щеки, а его горячее дыхание ударяется в эти же самые губы. И единственное, чего теперь боится Чимин — это то, что тот снова оттолкнет, одарив вечным холодом. Только не сейчас. Только не теперь. И Мин медлит до последнего, будто все еще пытаясь перебороть в себе кучу сомнений, снова утопает в этом дерьме с переживаниями о будущем, снова вспоминает, что… …что скоро ему предстоит уезжать. Осознание, что это будет, возможно, последний поцелуй, бьет поддых. И как бы не хотелось, как бы Юнги не хотел наконец уже поддаться, он осознает, что просто не может. Пусть лучше после этого Чимин возненавидит его окончательно, пусть лучше изобьет сам до полусмерти или, еще лучше, пристрелит, но заставить его страдать из-за смерти очередного близкого человека… Слишком поздно. Военное положение, обязательства, долг и чувства… это все несопоставимые вещи. И Мин честно бы ответил, честно бы поцеловал снова, честно бы провел остаток жизни с Чимином, если бы не это все дерьмо, лежащее на плечах обоих. Пальцы отпускают подбородок. — Так я и думал, — звучит разбито и сипло, будто на грани плача. Паутина стекла пробивается прочь, разлетаясь осколками самосознания. Будто бьет все внутри с такой очередной силой, что ушах снова звенит, а ком в горле так сильно давит — нельзя сглотнуть, что глаза заходятся в мокром бытие. Пак вскакивает с места. Куртка с силой летит обратно в Юнги. — Не смей даже говорить со мной, Мин. Никогда больше не смей, поддонок, усек? — Цедит он сквозь зубы дрожащим голосом, смаргивая слезу. — Ты для меня мертв авансом. Дверь громко хлопает, отдаваясь стуком эхом по всему помещению, отчего даже на нижних этажах лестничной клетки слышится этот звук. Юнги облизывает губы, перебиваясь от желания зарыдать. Больно. Настолько больно, что не сравнится даже с наказанием плетью по спине или ударом по лицу. И лучше бы еще раз получить удары по спине розгами, чем убиваться от понимания, что из-за всего этого дерьма Юнги не может себе позволить стать счастливым в кое-то веки. Потому что снова зарывается в переживания. Потому что снова ненавидит себя и этот мир, желая наконец уже с этим покончить. Но так нужно. Так будет лучше для всех. — Мин затравит нам саботаж в штабе, тогда мы сможем войти с главных ворот, минуя проблемы с зараженными в катакомбах, — Чонгук пальцем ведет по рисунку, пережав в грубых пальцах карандаш. — У нас минус два, так что мы впятером вряд ли сможем, ибо там их достаточно много даже при таком раскладе, — Хосок мотает головой, оперевшись руками в край стола. — А подкрепление нам не дадут. Нужно вернуться обратно в Эридан и набрать больше людей. — Мы только время потеряем, — Чонгук стоит на своем, склонившись над картой местности и рисунками. — Чимин не в состоянии сражаться, так что нам в любом случае придется оставить его там, — Тэхён косится на старшего, скрещивая руки на груди. — Он всегда не в состоянии был, — Чон закатывает глаза. — Это была твоя идея брать его, полковник, не забыл? — Хосок тоже косится на него со вздохом. — Я его пытался воспитать, ибо сидеть в четырех стенах и нихрена не делать, пока другие спасают твой зад — долбоебизм, — Чонгук давит мину возмущения. — А ты что, родитель? — Ким вскидывает брови. — А ты что… — Чон заводится на легком старте, оборачиваясь на младшего. — Так, — генерал стальным тоном одергивает их срач на начальном этапе, — не отвлекаться. — Можно ввести тогда второго человека в поселение, чтобы закинуть к ним тоже самое оружие, что они сами любят применять на практике, — Мин заходит со спины, рисуясь около карты. — О чем вы, лейтенант? — Рядовой, стоящий около стола, косится на Юнги. — Поймите меня правильно. Я имею ввиду, что нам нужна вторая приманка, — Мин сует руки в карманы штанов, зажевывая верхнюю губу по привычке. — Это усилит шансы на успешный саботаж. — Исключено, — Хосок выпрямляет спину, хмурясь в твердом устое. — Никто из нас не знает как вести себя в куче больных на голову людей, так что растеряться очень легко и просто. Мы просто потеряем еще одного человека, вот и все. — Но он прав, мы вернуться не можем, но и его одного туда тоже запустить не можем, — Чонгук ведет челюстью. — Я могу пойти как приманка. — Нет, Чонгук, хватит, — Тэхён холодно отрезает возмущение. Вечно же он порывается куда-нибудь залезть, чтобы сдохнуть… — Блять, а кого еще? — Чон всплескивает руками. — Хосок не пойдет потому что ему еще надо вести отряд и следить за всем процессом операции, у Мина уже есть задание, тебя я не пущу потому что ты медик и вообще… — Чонгук глотает язык, косясь на своих подчиненных, — т-ты сам знаешь почему… — Я-я пойду. Все оборачиваются в сторону дивана на стоящего около него побитого Чимина. И выглядит он выжато и опустошенно, будто говоря это с таким отчаянием в глазах, что становится его грубо жаль. Кажется, что тот просто на каком-то бреду держится уже, не пытаясь хвататься ни за попытку жить, ни за попытку как-то самоощущать себя в этом мире в принципе. — Нет, это исключено, — Хосок прикрывает глаза в усталости. — Ты точно туда не пойдешь. — Стоп, погодите — Пак сухо переходит на возмущение, — то есть ему можно… — и косится на Мина, — а мне нельзя? — Ты ничерта там не знаешь, — Юнги давит напряженный вид, кусая язык. — Заткнись, тебя забыл спросить, — но тот косит на него обиженный гневный взгляд, не собираясь его даже слушать. После вчерашнего все еще ломит в груди, отчего так хочется проехаться ему по лицу как следует. Чимин уже не помнит когда последний раз так сильно этого хотел, как сейчас… — А что, это ведь идея, — Чонгук подхватывает инициативу младшего, влезая со своим мнением. — Ты ведь и правда ходячий клоун, почему нет? — Чимин не тот человек, который может устроить подобное в целом поселении, Гук, — Тэхён потирает переносицу в раздражении. И снова эти безумные идеи Чона… — Среди небольшой компании — может быть, но не среди кучи неадекватов со своим не без того долбанутым предводителем. — Почему я не могу? Я ведь итак легкая мишень, — Пак всплескивает свободной рукой и вздергивает нос. — В конце концов, если я там умру, то ничего не потеряю, — и косится на Мина. — Ты не понимаешь с чем хочешь иметь дело, — и Юнги сжимает ладони в кулаки, настигая его вплотную с гневным видом. — Не делай вид, что тебе не все равно, — Чимин лишь кусает щеку, косясь на его искусанные губы, но махом одергивает себя, снова заглядывая в глаза. — Я не маленький мальчик, чтобы ты так со мной обращался. Поигрался и хватит с меня, усёк? — Нет, Мин говорит правду, отставить разборки, — Хосок разводит их друг от друга руками. — Чим, ты не представляешь что там творится, это не для слабонервных глаз. — Я же сказал, я не ребенок, — Пак давит все тот же решительный вид. — Нет, ты не понимаешь, — генерал хватает его за плечи. — Там реальная жесть, Чимин, ты никогда в жизни не видел ничего хуже, чем происходящее там. Это не просто лига сумасшедших, а целая секта. Там свои аморальные правила, свой ебанутый суверенитет. Это не те условия, в которых ты мариновался в Эридане, понимаешь? Чимин рвано и неуверенно вздыхает, убирая руки генерала с себя. — Вам ведь нужен человек, который затравит вам саботаж? — И стоит на своем, продолжая сжимать кулак, пусть уже и не очень уверенно. — Да, но это будешь не ты, Чим, — Хосок снова машет головой. — Только не ты. — Перестань ты меня жалеть, хён, — Пак всплескивает рукой. — Я пошел с вами ведь не за просто так, помнишь? Ты сам меня предупредил, с чем мы будем иметь дело. — Да, но я не ожидал, что все будет настолько серьезно, — генерал строит едва расстроенный вид. — После рассказов Мина мое представление о ситуации поменялось кардинально, так что я даже сам боюсь туда суваться, Чим. — И что теперь, разворачиваться обратно? Тэхён прав, мы не можем все бросить только потому что кто-то испугался, — Чимин вскидывает кроткий взгляд на Кима. — Мне страшно спать, мне страшно есть, мне страшно выходить из дома. Мне страшно жить, Хосок, но я не должен сидеть в стороне и наблюдать за тем, как остальные делают все для того, чтобы мне было не страшно. Чонгук переглядывается с восторженным видом с Тэхёном, но тот лишь давит все то же возмущение, пытаясь унять его пыл. Мин стискивает челюсть и отворачивается, пытаясь унять порыв лестных выражений, потому что впервые за последнее время Чимин своим поведением выводит его на гнев. И не просто гнев, а на злость на самого себя, на самого Чимина, да на всю ситуацию в принципе. Вроде и сам виноват, что его отверг и сделал еще хуже, но с другой стороны он ведь надеялся, что Пака отправят обратно в Эридан, чтобы тот реабилитировался уже наконец, ибо тот Чимин, который предстоял теперь перед ним — это не тот, которого знал Мин все это время. Этот человек — не тот плаксивый мальчик, как раньше. Юнги даже не заметил момент, когда Пак отбросил свою маску клоуна. — Если вам нужен солдат, который сделает это, то я хочу им быть, даже если мне придется пожертвовать своим комфортом или своей жизнью, потому что так поступают все стоящие в этой комнате, — Чимин указывает пальцем в пол, продолжая давить на генерала. — Может пора уже вызвать меня со скамейки запасных, хён? Сколько еще я буду сидеть и ждать, пока ты наиграешься в родителя? Хосок аж опешивает, пытаясь переварить это заявление в полной мере. И все, включая Юнги, заходятся в таком смятении из-за этого, что становится не по себе. Чимин никогда не вел себя настолько решительно и твердо, отчего и не складывается в голове этот бесподобный диссонанс. Один лишь Чонгук входит в восторг, понимая только одну вещь: Чимин наконец-то растет. — Ч-Чимин… это очень серьезное дело, — генерал все же пытается унять пыл младшего, косясь на его сломанную руку — все еще висящую на повязке на его шее. — Если вдруг что-то пойдет не так, то я действительно не смогу тебя оттуда вытащить, понимаешь? Я буду занят организацией других процессов, меня рядом не будет, чтобы дернуть тебя от случайной пули. Ты будешь там один. Совершенно один, Чимин. Чимин на секунду допускает страх в глазах, слегка теряясь, но продолжает намеренно давить тот же решительный вид. И да, он ужасно боится, но делает это даже не потому что хочется всем доказать, что он больше не гребанный ребенок, что Мин Юнги был не прав, что все были не правы, а потому что хочется уже наконец самому со всем этим покончить. Задолбало все вокруг, включая количество смертей, принятых на сердце, отчего и правда кажется, что смысла жить просто нет, что все перестает иметь какой-то особый смысл, но хочется хвататься будто до последнего за любую возможность подняться на ноги. Чимин сбил ноги в кровь, пока поднимался, но единственное, почему он вообще это делал — это понимание, что он до сих пор их еще не сломал, а значит надо бежать до тех пор, пока кто-нибудь их не прострелит. И насрать сколько конечностей уже отвалится на этом пути, потому что Пак устал только и делать, что бояться их потерять. — Ты ведь даже драться не в состоянии, понимаешь? — Хосок поджимает губы, будто стараясь не заплакать. — К-как ты… как ты там без меня, без надзора, Чим? Я же в кровь себе легкие собью… — Хосок, хватит, — но тот стоит на своем, мотая головой с таким опустошенным и обреченным видом. — Просто скажи что мне делать и я разберусь с этим сам. Я хочу, чтобы даже после моей смерти обо мне помнили хоть что-то хорошее, а не вечное мое нытье, понимаешь? И я очень обижусь, если ты сына в мою честь после такого не назовешь, знаешь ли… Хосок заходится в слезах на рваном смешке и прижимает Пака к себе в объятия. И Чимин впервые не пытается выбраться из них, только прильнув в ответ с едва заметной улыбкой. Всегда так тяжело и правда отпустить своего родного ребенка в какое-то самостоятельное русло, особенно если этот ребенок — твой близкий друг, падения и взлеты которого ты наблюдал несколько лет подряд, переживая обо всем, что его волнует. Пусть и за неимением времени Хосок не особо занимался воспитанием Чимина, чтобы тот уже вылез из своего кокона страхов и сомнений, но это ведь и к лучшему, ведь для того чтобы птенец научился летать — он должен выпасть из гнезда. Чимин для него ведь как младший брат, так что он целиком и полностью чувствовал себя его опекуном, из-за чего хотелось и правда оставлять его на скамейке запасных до последнего. Пора уже принять тот факт, что Пак чего-то стоит как взрослый человек и позволить ему принимать свои решения, позволить ему сделать для отряда хоть что-то полезное, даже если это будет стоить ему жизни. Но Хосок не может оторваться от этого чувства, что Чимин всего-лишь все еще ребенок, даже после всего того, что он услышал сегодня от него самого. Барьер с трудом рушится, особенно если брать во внимание куда именно его придется отправить — в поселение с кучей травмированных людей, которые явно могут вести себя неадекватно и аморально. Это как закинуть хомячка в полчище змей, как суриката в окружение гиен, как оленя в стаю волков — сожрут, не подавятся. Страшно осознавать, что Чимину приходится взрослеть только потому что вокруг одна война, а не потому что надо себя как-то реализовывать в будущем, как все люди в свое время до этих всех событий — поступать на высшее, искать работу, съезжать от родителей, заводить свою семью, считать пенсию и т.д. Страшно осознавать, что приходится ломать себя нарочно, чтобы приспособиться тупо к простому желанию выжить во всем этом дерьме, потому что кругом мир, полный зараженных, полный людей с плохими намерениями, полный голода и холода. Мир постапокалипсиса — где все теперь не так, как раньше, и больше никогда таким не будет. — Твоя задача будет в том, чтобы сыграть жертву и привлечь как можно больше внимания к себе, чтобы отвлечь штаб на внутренние проблемы поселения, — Тэхён ведет пальцами по карте, косясь на Пака. — Мы подведем тебя до ближайшего поста около того места, они тебя подберут, а потом вклинишься как-нибудь там. — Мне, типа, нытика играть или… — Чимин в недоумении хмурится, пытаясь догнать мысль. — Просто будь собой. Неси херню, но ебалом не щелкай, а то спалишься раньше времени, — Чонгук вскидывает брови, поджимая губы сосредоточенно. — Ни слова про Эридан, ни слова про задание, ни слова про то, кто ты такой. Полный бред, ничего больше. — Если они поймут, что что-то не так, то начнут допрашивать, — Мин обеспокоенно трясет ногой, ковыряя в карманах пальцы друг об друга. — И это будет очень больно. — Ни при каких обстоятельствах ты не должен выдать себя, Чим, — генерал кусает щеку, косясь на младшего. — Я еще раз спрошу: ты уверен, что сможешь? — Да, я уверен, мы уже это обсудили, — Чимин давит кроткий сдержанный вздох, вскидывая брови. — Если хочешь, чтобы тебя не прикончили, то придется слишком постараться сыграть дурачка, потому что переборщить легко, — Юнги будто двигается к нему еще ближе, чем до этого, едва ли не толкаясь грудью в плечо. — Ты не такой конченный для этого. Прошу… откажись. Пак выпрямляется в спине, вздергивая нос, отчего встает с ним прямо вровень. Хосок напрягается, готовясь вновь их разнимать в случае чего. — Если ты еще раз скажешь мне что делать, то я уже не буду предупреждать тебя о том, что всажу тебе что-нибудь в еблет, Мин, я клянусь, — Чимин давит лишь холодное отвращение, сжимая челюсть и едва ли не стискивая зубы. — Я предупреждаю тебя во второй раз, но на третий точно не рассчитывай, усёк? Юнги кусает губу изнутри, мельком косясь на чужие, и сглатывает больной ком, сжирая его, не жуя. Слышать это от Чимина настолько же больно, насколько понимать, что виноват в этом он сам. И уж лучше Пак будет его ненавидеть, но хотя бы не будет точно также страдать, как от каждой смерти своих близких. Уж лучше Чимин со стечением времени вообще забудет кто такой Мин. Уж лучше Чимин найдет кого-то намного лучше, чем Юнги. И Хосок смотрит на то, как Мин стискивает кулаки, как едва держится, чтобы не зарыдать, потому что трясет его неимоверно. Впервые Мин Юнги чуть ли не заводится, казалось бы, от привычной грубости Чимина в свою сторону. Ведь два года он довольно спокойно ее впитывал, совершенно не реагируя, а теперь… теперь он весь внутри пепелится, не зная куда себя деть. Мин стыдливо прикрывает глаза, молча отводя нос в сторону, и отшатывается. И едва Чимин отворачивается обратно к столу, как Хосок снова взглядывает на Юнги, замечая синие полумесяцы на ладонях от ногтей, красные глаза, и беспорядочное дыхание — то, как он на грани, чтобы не впасть в истерику. Мин Юнги никогда так сильно не принимал близко на сердце ничего, что связано с Чимином. Никогда он так всерьез не давился от грубостей в его сторону, никогда он не рыдал из-за него. Юнги ломает свою каменную маску холода навсегда, увядая в череде своих бесконтрольных чувств. И молчать дальше становиться еще больнее, чем раньше. Честно говоря, Мин не особо горел лютым желанием умереть. Само понятие смерти ему казалось чем-то страшным и мучительным, поэтому он никогда не пытался намеренно лезть на рожон, но обычно всегда так случалось, что получал по щщам все равно больше остальных. Вроде он и сам пытался всегда найти причины за что, но с другой стороны ведь чаще всего это были издержки ситуации в мире или просто на пути попадались люди с плохими намерениями, не более. Сама мысль о том, что ему придется вернуться назад в это гиблое место, где его снова смешают с грязью и отхлестают по полной программе, заставляет снова сжиматься и ежиться от мурашек по коже. Неприятный колкий холодок целует каждый позвонок, заставляя морщиться и кусать губы. Нет никаких идей как выйти из этого положения хотя бы живым, так что думая об этом решении, Юнги уже готов смириться с мыслью, что оттуда он точно не вернется домой. Хочется в последний раз хотя бы попрощаться с мамой, обнять что есть силы и сказать все то, что Мин еще не успел сказать. Хочется в последний раз почувствовать ее тепло, мягкие руки, покрытые морщинами. Но чем больше Юнги об этом вообще думает, тем больше понимает, что сделав это, ему будет еще тяжелее с ней проститься. Двадцать лет — это тот самый возраст, когда ты начинаешь понимать, что для твоих родителей жизнь не бесконечная, что когда-нибудь они умрут от старости и покинут тебя, а тебе придется смириться с этим и продолжить путь самостоятельно. Юнги и подумать никогда не мог, что ему придется умереть первее, чем старость настигнет его собственную мать с концами. — Не против, если я закурю? Мин молча мотает головой, кусая изнутри губу, косится на генерала, на что Хосок развалисто приземляется рядом с младшим на соседний стул, выуживая из кармана портсигар. Это было то же офисное помещение, то же самое панорамное разбитое окно, подле которого до сих пор валяются прожженные фильтры: тот же ночной мертвый город, покрытый снегами, та же атмосфера напряженного одиночества, сравнимая с ужасным ощущением отвращения ко всему в мире, в том числе и к себе — Юнги просидел в этом скованном холоде так долго, переваривая нескончаемый поток самокопания, что не заметил, как проскрипела офисная дверь глухим эхом. Генерал пару раз чиркает зажигалкой и опаляет сигарету, сразу оттягивая из нее никотин. И повисает молчание, поглощающее все помещение целиком и полностью. Дым сочится прямиком в темные улицы, теряясь среди звездного неба, а ветер слегка обдувает смольные пряди, будто поправляя их прочь с покрытого шрамами лица Юнги. Он уже и позабыл когда последний раз смотрел вот так на звезды… в голове так и вертится тот самый вечер на Южном посту с Чимином, от которого до сих пор мельтешит все внутри так тепло и приятно, аж до боли. Хочется вернуться в тот день еще раз, чтобы заново вдохнуть морозный воздух, лишенный тяжести и напряжения — только свобода и спокойствие. — Уже продумал как залезешь в штаб? — оперевшись локтями в колени, Хосок скидывает пальцами пепел с тлящей сигареты и косится на младшего. — Извини, что так много об этом спрашиваю, но я переживаю, что для тебя это будет достаточно тяжело адекватно пережить снова. — В-все в порядке, — Юнги перебирает сухие пальцы, также свесив руки с колен, не отводит от них взгляд, ковыряя и без того красные кутикулы. — Я придрочился. — Да, но ведь прошло немало времени, — старший выдыхает из легких дым, снова отводя сигарету в сторону от Мина. — Ты за два года мог отвыкнуть от такого отношения к себе, так что влиться в атмосферу к ним будет непросто. Младший снова кусает губу, мозгуя в себе эти мысли, но молчит, сосредоточено на каком-то уже подсознании отдирая сухую кожицу с пальца. Знает же, что будет потом болеть ужасно, но все равно забывает одернуть себя, чтобы не рвать и без того уже разодранные фаланги в кровь. — Мы высадим Чимина и сиганем в Эридан за припасами, да и администрацию надо в курс дела поставить со всем этим дерьмом, — Хосок приставляет к губам фильтр снова. — Может все-таки доедешь с нами? С мамой хотя бы попрощаешься. — Н-нет, — Юнги мотает головой, сглатывая ком в горле. — Я не знаю что скажу ей, так что мне будет проще, если мы не будем ссориться перед моим отъездом. — Она ведь переживает о тебе. Не будет лишним с ней увидеться и ввести в курс дела, чем если мне придется искать отговорки на ее вопросы, — протяжно выдыхает генерал, пуская дым. — Скажи ей все как есть, хён, — Мин давит глубокий вздох, потирая сонные глаза. — Я не смогу сам. — Пытаешься отойти от ответственности за ее чувства? — Скидывая пальцами пепел с сигареты в очередной раз, вскидывает брови Хосок. — Понимаю. Мин на это только поджимает губы, виновато опуская взгляд. Это правда: ответственность за чувства мамы из-за его собственной смерти очень не хочется нести, потому что после стольких лет, когда уже отвык быть для нее психологическим опекуном, хочется думать только о себе. Он даже Чимина отталкивает от себя по той же причине. Тяжело принимать какие-то решения, когда чувствуешь вину абсолютно за все подряд, а когда сюда подключаются еще и чувства других, то становится еще сложнее. И честное слово хочется вернуться обратно в тот момент — в тот вечер в санатории, чтобы отказаться рассказывать обо всем Чимину. В который раз Юнги уже жалеет, что сделал то, что сделал, отчего внутри так тяжело переварить происходящее. Пусть лучше бы они так и срались с ним по сей день в шутку, чем то, что между ними происходит сейчас — больнее осознавать, что Мин сам заварил эту кашу, из-за которой страдают оба. — Как ты справляешься со всем этим дерьмом, не понимаю, — выпаляет он, выгружая тяжелый выдох из себя. — На тебе столько обязанностей, ответственности и жизней, но ты до сих пор держишься сильнее всех нас вместе взятых… Я хочу также. Хосок лишь смеется вслух, вытягивая последние капли никотина из сигареты. — Ну, я бы не сказал, что я справляюсь, — и выпускает дым из легких, скидывая бычок себе под ноги, а затем нарочито придавливает ботинком. — Ты видел до чего меня доводят нервные срывы… — Д-да, но ты готов и дальше занимать должность генерала, дальше вести бой, дальше переживать это все, а я… — Мин хмурит брови, беспорядочно бегая глазами куда-то по пустоте перед собой. — Я-я не могу… я будто бы напуган из-за всего этого… — Я тоже, — Хосок качает головой. — Я тоже напуган до самых чертиков. Юнги вскидывает взгляд на старшего и обреченно хмурится сильнее, поджимая губы: — Но ты не выглядишь… — Я знаю, — генерал давит тяжелый вздох наперекор его словам. — И это тоже моя обязанность, потому что если кто-то поймет насколько я сильно ссу, то пострадает вся команда. Младший снова тушует взгляд рефлекторно, лишь случайно встретившись с ним взглядом. — Я-я так не могу, — и потирает руками лицо. — Я каждый раз сразу по тормозам даю и начинаю отдаляться от этого, чтобы больше ничего не чувствовать… И понять его в этом можно, потому что это привычное поведение мозга — разум пытается абстрагироваться от любых контактов, которые могут повлечь угрозу за собой. И если сначала Юнги просто реагировал агрессивно хотя бы на те же чиминовы подколы, то со временем из-за понимания, что угрозы от этого никакой нет, Мин стал просто с него стебать. И сам же себя загнал в ловушку из-за этого, потому что Чимин к нему и правда привязался, а теперь от его внимания тем более никакого продыху, особенно когда тот лезет целоваться в очередной раз. Чимин будто сраный репейник — только тронь и прилипнет навечно. Но сколько бы Мин не пытался отрицать… ему это все равно ужасно нравится, черт возьми. И он даже поклясться готов, что если Чимин снова решится поцеловать его, то он точно уже не откажется и сорвется, потому что сам тупо на грани — все внутри держится на такой хрупкой паутине, что только повод дай и раскрошится на миллионы мелких осколков. — Это нормально, у каждого своя реакция на стресс, — Хосок кивает головой, кладя руку ему на плечо. — Я вообще дымлю как паровоз, так что я не хуже. Чонгук вообще мебель время от времени разносит, а твой холод к остальным — это меньшее, что может быть. — Но ведь у Тэхёна как-то получается это контролировать… — Мин все продолжает самокопание, — он среди всех остальных выглядит самым стабильным. Я просто не понимаю как он держится, это ведь пиздец… — У него свои способы, но ты не думай, что он от этого не страдает, — генерал слегка шатает его за то же плечо, стараясь как-то подбодрить. — Его трясет просто несчадно, он уже и сам от этого устал. Так что ты особо не закапывай себя. У нас у всех есть свои недостатки, главное научиться принимать их в себе и верить в лучшее. — Но разве от этого не станет только хуже? Я могу стать полным говнюком, если однажды у меня пропадут все чувства и я перестану понимать где поступаю как полный долбоеб… — Ничего не чувствуют только психопаты, Юнги, — Хосок подает теплый смешок. — Даже такой побитый человек как Чонгук не станет психопатом, сколько бы он не совершал убийств, так что тебе и подавно далеко до такого. Ты вообще видел в какого он смущенного ребенка превращается, когда его кто-то обнимает? — Я-я просто думал о… — Мин делает паузу, собираясь что-то сказать, но все никак не решается, — типа, я понимаю, что чувства в этой всей мутне не имеют значения, потому что мы не в том положении, чтобы… н-но… — и делает кроткий выдох, — ладно, неважно… — Слушай, я верю, что между вами с Чимином что-то происходит, и я верю, что в конечном итоге вы придете к какому-то единому выводу… — Хосок сразу догоняет о чем речь, переводя тему сразу к сути. Юнги краснеет в момент, прикрывая лицо руками, отчего старший снова смеется, понимая, что зря все-таки начал. — Ладно, прости, я подумал ты захочешь обсудить, — и снова хлопает Мина по плечу, стараясь подбодрить. — Н-нет, все нормально, просто… — Мин собирается с мыслями, рвано выдыхая, — я просто не знаю как мне с ним поступить… — В плане? — Н-ну, я… — младший поджимает губы, метелясь на месте, но все также боясь смотреть Хосоку в глаза, — я не могу выкинуть его из головы как бы не пытался… — Ну, это нормально, когда ты в кого-то влюблен… — старший начинает очередную бодрящую мысль. — Н-нет-нет! — Но Мин только пугается и затыкает его посередине слова. — В смысле… — и грустнеет на глазах, снова тушуясь, — ну да… тут скрывать больше нечего… — Тогда о чем ты? — Хосок подкатывается к нему ближе на офисном кресле. — Я… — тот без конца краснеет, подбирая нужные слова, — я-я в общем оттолкнул его… снова… Генерал хмурит брови, не собираясь перебивать, так что молчит в сдержанной паузе, позволяя младшему выговориться. — Я знаю, что я полный долбоеб, знаю, п-просто… а что если… а что если он моей смерти не вынесет? — Мин сводит брови в беспокойстве, поднимая снова на него глаза. — Ч-что если у нас могло что-нибудь получиться однажды, если бы не это все? Хосок даже опешивает, не зная что сказать. Юнги впервые открывается ему через силу, да с таким расстроенным видом, как никогда прежде. Внутри даже как-то колит от сострадания к нему. — Блять, я ведь и правда ему нравлюсь… — Мин хватается за голову, снова падая локтями в колени и чувствуя себя таким разбитым и опустошенным из-за всего. — Мы так и не поговорили обо всем до сих пор, а спохватываться тупо уже поздно… Все близкие ему люди и животные в его жизни умерли, а теперь еще и я… как я могу его так подвести… — Он взрослеет, Юнги. Я думаю он должен со временем понять в каком мире мы находимся, — старший поджимает губы в сострадании. — Я понимаю, что он еще слишком молод для всего этого, ровно как и ты, но в такова жизнь в нашем положении. Мин снова тянет вздох, стараясь переварить очередное чувство вины. Все на такой ниточке тянется внутри, что кажется, он сам ощущает, как вот-вот снова сорвется. — Просто постарайся выйти оттуда живым, хорошо? Просто не думай о том, что ты ему потом скажешь, иначе это тебя просто погубит, — Хосок слегка похлопывает его бодряще по плечу. — Хотя бы не ради нас, а ради него и мамы сделай это. Очень дорожу тобой, правда, ты один из самых близких мне людей в этой и без того дерьмовой жизни. И Юнги поднимает взгляд на старшего, чувствуя себя тогда еще больше ответственным за собственную жизнь. Ну вот зачем он это сказал… хочется теперь все бросить и совсем забиться в угол и… — Ох, ребенок… — Хосок тянет его в объятия, видя его состояние едва ли не на грани нервного срыва. Юнги не сдерживается, всхлипывая ему в плечо. Да так тихо, что не слышно никому. Мина выдают только его дерганья, шмыганья носом и мокрая куртка Хосока. Еще никогда и никто не говорил ему ничего подобного, да с такой искренностью, в которую поначалу тяжело поверить, если не знать, что говорит это Хосок. Юнги ведь всегда прожил в бесконечной ненависти к себе от самого себя, от людей вокруг, из-за чего пришлось подбадривать себя самостоятельно — это так разбивает все внутри от понимания, что есть все-таки люди, которые ценят тебя за то, что ты есть, не взирая на то, что ты весь избитый, истерзанный и грубый. И что с этими людьми вскоре придется проститься, возможно навсегда. Рано утром, когда солнце едва вставало из-за горизонта, отряд наконец-то покинул Чонсон. Мин взглядывал на мертвый город последний раз, пытаясь забыть все оставшиеся в нем события, сдвинувшие его и без того сломанную психику к чертям. И пока они ехали на север, Юнги перебивался в опустошенном аффекте, почти не осознавая где он находится — такое мутное восприятие реальности. Весь план уже нахер из головы повылетел, в ушах звенит — совсем не фурычат мозги. При одном только взгляде на сосредоточенно всматривающегося в зимние очертания Чимина все внутри сжимается от вины. Юнги честно уже устал вставать каждый раз на одни и те же грабли, совершая одни и те же ошибки в его сторону. Успокаивает только одно — сам он точно, скорее всего, умрет за стенами штаба Гончих, так что это состояние лишь временное. Все закончится так быстро, не успеет он и моргнуть, подумаешь… Чимин с этими чувствами побалуется и тоже все забудет, делов-то… да? Сейчас он выглядит таким непринужденным, будто вообще не помнит ни вчерашние события, ни вообще все, что было между ними до этого — на нем лишь каменная маска равнодушия и холода. Та каменная маска, которую носил до этого всегда обычно Мин Юнги. — Видишь? — Чонгук одергивает генерала, щуря взгляд куда-то вдаль и всматриваясь меж сосен. — Вижу, — Хосок опускает винтовку, торкая ногами по бокам лошади в остановке. — Всем занять свои позиции. Чон тянет поводья, отводя ее в сторону, а Тэхён в его седле оборачивается на группу рядовых, жестами командуя указания. Лошадь с Чимином в заднем седле срывается на рысь и теряется меж веток. Юнги успевает еще раз проводить его взглядом со спины, замечая как тот в последнюю секунду оборачивается в ответ, пересекаясь с ним взглядом. И внутри все так екает вновь что есть силы — как бы Мин не хотел отпускать Пака туда в этот ужас, который по себе он знает как «деревня сумасшедших», сказать против он не может ничего. И это убивает сильнее. Ничего личного, только долг. — Полковник, как слышно, прием, — Хосок жмет кнопку на рации, осев за бетонным ограждением какого-то порушенного здания. — Порядок, я на позиции, прием, — слышится оттуда в ответ. — Жду сигнала, приём. План был в том, чтобы осесть на подстраховке, проследив за тем, чтобы с Чимином ничего не случилось при передаче его Гончим. В этом небольшом полуразрушенном пригороде Хосок осядает по обе стороны с отрядом вдали от места, где должен высадиться Пак. Все должно пройти достаточно гладко, все нюансы предусмотрены, даже план Б придуман на случай, если что-то все-таки пойдет не так. Если даже на этом этапе не получится передать Чимина, то пиши-пропало вся спецоперация коту под хвост, потому что план Б — это совсем крайний и рискованный случай, где придется надеяться только на удачу. — Птенец выпал из гнезда, приём, — слышится в рацию снова. — Принял, — Хосок отпускает рацию обратно на пояс вновь, сжимая в руках винтовку, и выглядывает за стену, разглядывая в щелях строений окружение. Рядом с другого бока стоит другой рядовой, сжимая автомат и ожидая указаний. Улица покрытая снегами лишь метется ветром, сводя еще больший холод в стенах зданий. Пальцы на ружье уже мерзнут закаленно, привычно, какой бы ветер там не дул в сторону Хосока. — Помогите! — Чимин оглядывается по сторонам, шагая вдоль улицы на спотыкающихся об сугробы ногах. Тишина. Ощущение, что здесь и правда вокруг нет никого, кто мог бы выйти и подобрать заплутавшего путника, что вышел из леса. Пак незаметно косится в сторону выглядывающего из-за стены здания полковника, успокаивая себя — какую бы бесподобную уверенность не выражал Чимин в случае переговоров, но вот сейчас колени и правда испуганно дрожат от понимания, что идет он тут совсем один. Пусть и под надзором, пусть и под страховкой, но и правда ужасно страшно становится от жути, что накатывает от заметенной снегом улицы и качающихся на ветру шумных облезлых деревьев. Калитка у забора какого-то дома скрипит неприятно, колыхаясь, а снег под ногами громко хрустит. Дыхание с каждой секундой беспорядочно учащается, а нос мерзнет сильнее. Домой хочется ужасно, аж до усталости, как бы хорошо Пак не высыпался. — Кто-нибудь! Мне нужна помощь! — Чимин снова подает крик в пустоту, оглядываясь на невысокие дома. Этот пригород такого же порушенного вида, что и прочие поселения, но сохранился куда лучше. В окнах трехэтажных домов шуршат изодранные занавески, калитка все еще скрипит на всю улицу, снег на лету ударяется прямо в румяное лицо, что медленно также немеет от холода. Терпеть, рядовой, терпеть… — Пожалуйста! Кто-нибудь поможет мне? — Пак косится в сторону генерала, неуверенно продолжая двигаться вперед. Отсюда уже обе группы становится не видно, но те уверенно движутся за зданиями в аккурат с Чимином, прослеживая обстановку, чтобы не допустить проблем. Необходимо все делать бесшумно и тихо, чтобы создать полную видимость того, что Пак здесь совершенно один. Если хоть солдат случайно вылезет в чужое поле зрения, то заметить подставу будет раз плюнуть. — Эй! Я ранен и хочу есть, пожалуйста! Мне холодно! — Чимин останавливается посреди улицы, оглядываясь по сторонам в полной окружности. Он слоняется по пустому городу где-то долгие минут десять, если не больше. Уже горло сводит постоянно орать здесь, отчего хочется чувствовать себя дураком, что долбится об стену. Никакой реакции не происходит со стороны хоть кого-либо, отчего вся затея с этим планом просто кажется уже какой-то бессмысленной. — Мы же не ошиблись, генерал? — Щурится с рацией в пальцах полковник из-за угла, вглядываясь в окружение. — Ждем, Чонгук, просто ждем, — слышится указание Хосока в трубку. Чимин оборачивается вновь, пытаясь выцелить глазами кого-нибудь из своих, но только зря начинает беспокоиться за тем фактом, что не видит их около себя. Ощущение, что вот-вот да кто-нибудь со снайперки его пристрелит, а всю операцию тупо накроют, тогда никто не сможет уже вернуться домой. Честно, он уже начал жалеть, что вообще вызвался на это… сломанная рука и без того постоянно ноет от боли, пусть уже и привычно, но то, как страшно гулять посреди заброшенных холодных улиц в одиночку без бронежилета, оружия и уверенности в том, что тебя успеют спасти… это просто ничем не описать. Чем дальше в город, тем холоднее и напряженнее все внутри. — Э-эй! — Чимин доходит до перекрестка, осматривая ржавые неработающие светофоры и обходя скопление машин в мертвой куче, некогда столкнувшихся в аварии лет пять назад, видимо, из-за паники в городе, вызванной толпой бегающих по улицам зараженных. — Кто-нибудь слышит меня? Страшно представить что творилось в таких городах в то время, ведь Пак находился в санатории, когда началась всеобщая паника. Он уверен, что в этой толкучке точно бы не выжил, да и не стоял бы здесь, замерзая как истукан. — Руки наверх, чтобы я видел, — вылезает из-за угла солдат, направляя на него оружие, отчего Пак растерянно повинуется, но поднимая лишь одну руку над собой. Напряжение внутри сильнее давит на виски, а Чимин и вовсе забывает с какой целью он здесь ошивается, честно говоря. Весь план вылетел из головы минут пять назад из-за всех этих насущных рассуждений. — Вторую, — командует тот, шагая с наставленным дулом ружья вперед прямо на парня. — Н-не могу, — на выдохе давит Пак, рефлекторно пятясь назад. — Я сломал… Тот презрительно щурится, осматривая его потрепанный вид: Чимин без бронежилета — едва держит на плече собственный рюкзак, прячет прижатую к груди руку под застегнутой курткой, что итак засохшей кровью вся обляпанная, да порванная в нескольких местах, а его лицо все такое же подбитое — где-то кровь спекшаяся на ранах еще виднеется. Пак и правда выглядит как нуждающийся в помощи человек, не поспоришь. — Майор, тут гражданский на окраине, квартал Инхон. Ранен. Указания? — Солдат тянется к рации, не спуская ружья с парня, кое-как удерживая и его, и трубку. — Буду через пару минут, проверь его, — слышится оттуда. Чонгук, наблюдая со стороны, рвано выдыхает, готовясь к встрече с противником в крайнем случае. С одним солдатом-то, понятное дело, он и сам справится, а вот сколько именно человек тусуется в целом пригороде неясно. Это как вилами по воде водить в надежде, что что-то да наберется — дальше только страшнее, а их в отряде уже всего шесть, не включая уехавшего только что Юнги и Чимина со сломанной рукой. Срань полная. — Расстегни куртку. Медленно, — командует солдат Чимину и кивает ружьем, подгоняя. Не отрывая взгляда от парня, Пак тянется к замку, расстегивая кое-где заклинивающую молнию на себе. Вылезать из сохраненного внутри тепла очень не хочется — понятное дело, особенно когда на улице такой холод, да еще и со снегом. Перед солдатом предстает действительно сломанная рука, перевязанная кое-как, с прикрепленной шиной, свисающая на повязке с шеи, отчего тот расслабляется, опуская оружие. — Где ты так, — интересуется лишь. — Упал в лесу. На камне споткнулся и с холма полетел, — и Чимин врет уверенно, не выражая ни малейшего признака этого факта. Ну, это он уже делает не впервые, так что не привыкать — заметит, разве что, какой-нибудь Хосок. — Звать как, — продолжает допрос. — Хан Хысын, — первое, что приходит в голову мелит тот, обратно застегиваясь. — Ты один? Или в укрытии где-то еще люди есть? — Они все мертвы, — Пак давит отреченный вид, тушуя взгляд. — Отшельников встретили. Солдат щурит взгляд, ведя головой в недоверии: — Как ты вообще выбрался? У тебя с собой ни оружия, ничерта. Вот тут-то Чимин тупит, пытаясь подобрать отмазку. Легенду он, конечно, достаточно слабую сымпровизировал, не поспоришь. — Я… Солдат оборачивается на стук копыт позади себя, замечая как из-за угла показывается майор в сопровождении рядовых в размере человек девяти — базовое число для любого отряда в отбывании на задание, не иначе. Чимин лишь выигрывает время, провожая их взглядом, пока они ровняются с солдатом, продолжая придумывать легенду на ходу. — Товарищ, что у вас? — Достаточно бывалого вида майор спрыгивает с лошади, оттягивая за края куртку вниз. — Хан Хысын. Оружия нет, родных нет, ранен, — отчитывается солдат, ровняя стойку перед высокопоставленным. Майор взглядывает на Чимина, оценивающе осматривая его с головы до ног. Пак задерживает дыхание, пытаясь сохранять спокойствие — все смотрят буквально на него, отчего становится еще страшнее проронить хоть лишний писк. В голове все еще крутится мысль, что он, черт возьми, без бронежилета — тот давал всегда хоть какую-то гарантию того, что Чимин сможет выжить в этом дерьме. Не стопроцентную, но гарантию. — Сумку, — подает команду майор, протягивая руку. Пак слушается и снимает рюкзак с плеча, бегло продолжая оглядываться на каждого солдата перед собой. Один перед сразу одиннадцатью вооруженных солдат, которые по одной команде могут расстрелять его на месте — страх, да и только. Майор осматривает содержимое рюкзака, перерывая там каждый карман, но спустя одну долгую минуту снова поднимает глаза на парня, принимаясь вновь застегивать сумку — кроме обычных вещей для простого выживания там и правда ничерта нет. Чимину, в общем-то, прятать особо нечего, кроме, разве что, организации, к которой он принадлежит, но все опознавательные или подозрительные знаки он заранее снял — с этим возникнуть проблем не должно. — Откуда к нам, — майор протягивает рюкзак обратно, кивая головой в заинтересованности, но почему-то не спешит забирать парня к себе на лошадь, будто медля с этими всеми разговорами. — Хансон, — выдает также первый пришедший в голову город Чимин. — Это на западе… Майор вскидывает брови, облизывая губы, и осматривает парня вновь, ведя челюстью. Этот мужчина был сплошь покрыт шрамами на лице — ровно как и Юнги, отчего у Пака как-то уже рефлекторно флешбечит в голове от этого вида, протираясь по внутренностям неприятным холодком. Сам по себе майор вида лет пятидесяти, но по телосложению не очень подкачанный — скорее более бесформенный, отчего это прибавляет к внешнему виду лет десять лишних точно. А глаза такие узкие, словно крысиные. Мужчина, скорее, накатывает дискомфортом от своего вида, чем каким-то ужасом, отчего Пак внутри жмется неосознанно, но снаружи продолжает держать лицо. — Пап, что у вас здесь за мутня? — Слышится позади эхом, отбивающимся по глухой улице со спины майора. И Чимин косится на звук, замечая шагающего на буром коне молодого солдата. — Тэмин, вернись обратно в лагерь, ради Бога, — спокойным тоном выдыхает майор, явно чувствуя обременение его вниманием. — Я перевелся в часть не для того, чтобы ты говорил мне что делать, — подъезжая поближе, тот спрыгивает с лошади, ровняясь с ним на месте. Пак оглядывает и его, подмечая звезды на погонах — капитан: молодой такой, еще не побитый — видно, что по связям в штаб попал, не иначе, потому что по рассказам Юнги помнится, что молодых так высоко по должности обычно не ставят. Мин ведь говорил, что сам пролетел туда только потому что мама крутила роман с организатором всей этой вакханалии. Сам капитан по всем ощущениями где-то возрастом с самого Чимина, может совсем чуть-чуть старше — с Тэхёна. — Тебя палками отхуярили что ли? Что с тобой? — Смотрит он на Пака, хмурясь в недоумении, пока разглядывает его вид. — Подбирай выражения, — бубнит майор, отчитывая за мат как типичный родитель. — Об камень споткнулся и с холма слетел, — повторяет Чимин, стараясь держать прямой тон, чтобы не начать возникать как обычно из-за того, что уже три незнакомых человека успели его спросить обо всем на свете. Терпения явно не хватает на такое, хочется куда-нибудь в тепло, да поскорее, потому что конечности и нос мерзнут только так. Капитан задерживается взглядом на его лице, отчего Чимин как-то выдает в себе растерянность, тушуя взгляд. Стоп, он же не узнал его, да? Мало ли раньше где-то встречались… хотя, вообще-то Пак, похоже, видит все-таки его в первый раз. Не хотелось бы потом случайно обнаружить, что это какой-нибудь его одноклассник или вроде того, ну, если конечно кто-нибудь из них вообще до этих дней дожил… — Отвези его в лагерь, я проверю округ, — командует майор, встряхивая перед лицом руку с часами. — Надо убедиться, что за ним нет хвоста. И Бингю скажи, чтобы взял северный округ под контроль. Чимин внутри заходится в панике, стараясь не подать виду как может. Если вдруг они обнаружат, что он тут и правда не один, то Хосоку придется вступить в бой, хотя изначально это не было в планах совершенно, поскольку человек в отряде остается совсем немного. Они же успеют уйти в отступление, чтобы не попасться, да? — Да не ссы, я не кусаюсь, — подхватывает его под руку Тэмин, толкая к своей лошади. — Сейчас подлатаем тебя, а утром поедем в Северную Корону и найдем тебе там пристанище. Ты как с лошадьми вообще, кстати? — Чонгук, что там, я ничерта не вижу, приём, — слышится в рацию полковника, отчего тот нехотя отвлекается на звук. — Кукушки ебучие, генерал, они купились. Отступаем, — смеется он, продолжая следить за обстановкой. — Не думаешь, что надо бы переждать? — Тэхён оборачивается на старшего, убирая за спину стрелу обратно в колчан. — Надо хотя бы проследить, пока они его не отправят. Чонгук поджимает губы, прижимаясь к стене за тем же углом здания, за которым они стояли, и мозгует эту мысль в голове, хмурясь вдумчиво. Пальцы ковыряют огранку глока в руке, отбивая концентрацию. — Хочешь остаться на ночь прямо здесь? — Чон поднимает глаза на младшего, читая его вечно обеспокоенный тревожный вид. И тот кивает, все еще сжимая в пальцах лук. Тогда старший тянется к рации, разворачиваясь в направлении двора жилого дома, оглядываясь по сторонам: — Появилась идея переждать момент, пока они по коням до поселения не сядут. Я не слышал о чем они говорили, но мне кажется, что будет это не сегодня. Приём, — выдыхает он тяжелый пар, снова ковыряя огранку глока пальцами другой руки и продолжая шагать прямиком в подъезд. — Мы не вывезем их, если вдруг что, Чонгук, нам надо вернуться в Эридан в любом случае, — слышится оттуда. — Мы можем остаться вдвоем, а ты бери остальных и езжай. Просто отследим, чтобы все было в порядке, не более, заодно может чего нового еще узнаем, если ближе подберемся, — Чон тянет дверь подъезда на себя, придерживая ее для шагающего за спиной Тэхёна. — Блять, я вдвоем вас там не оставлю. Совсем с ума сошли? Кто предложил эту чушь? Чонгук останавливается на месте, оборачиваясь на младшего, а тот лишь брови вскидывает, делая такой вид, будто не при делах. — Тэхён предложил, — старший снова жмет кнопку на рации, поднося ее ко рту. — Да и вообще, я ведь полковник контрразведки, под моим надзором еще никто не спалился, так что все будет в порядке, я обещаю. Езжайте в Эридан. Хосок лишь вздыхает на месте, останавливаясь около лошадей. В принципе эти двое хорошо вместе работают как в военной обстановке, так и в бытовой, так что сомневаться в том, что они в чем-то не справятся — просто сюр. Чонгук служит для Тэхёна ушами и силой с горячей головой, что давит решимость, а Тэхён для Чонгука глазами и реакцией с холодной макушкой, что блочит импульсивность — идеальное сочетание, не иначе. Единственное, что сломает этот дует — это смерть одного из них, но при таком раскладе как у них допустить такое вряд ли можно, потому что тупо убьют за друг друга, лишь бы самим не умереть. — Ладно, тогда держите меня в курсе и не устраивайте никаких боев, ясно? — Закатывая глаза, вздыхает Хосок в трубку. — Тихо сидите, следите за Чимином и подслушиваете обстановку. — Принял, конец связи, — Чонгук опускает рацию, вновь поднимая глаза на младшего. — Надо было напиздеть, что это твоя идея, — Тэхён потирает переносицу, прочувствовав недовольство генерала даже через трубку. — Ну не одному же мне люлей зарабатывать, — смеется старший, разворачиваясь к лестничному пролету подле неработающих лифтов подъезда. — До сих пор в ахуе с того, почему он тебя не отпиздил за то, что ты в больницу в одиночку поперся… — Ну не начинай… — Ким закатывает глаза, тащась за ним следом. — Нет, серьезно, если бы я только мог, то я бы вообще тебя запер в Эридане и никуда не выпускал, — продолжает ворчать тот, снова придерживая дверь для младшего, ведущую на лестничную площадку. — А то я тебя знаю, ты как увлечешься чем-нибудь… — Ну кто бы говорил… напомнить тебе кто тащился до Чонсона не спавши, не жравши целые сутки, а? Ну тут Чонгук затыкается, сжимая челюсть. Аргумент весомый, не поспоришь. — Родной, я ведь беспокоюсь, — и останавливается прямо на лестнице, взглядывая на него сверху. — Просто не делай так больше, хорошо? Тэхён жмет губы в полосочку, виновато поднимая на него глаза, но почему-то молчит, будто думая что бы сказать на это, ведь уже сам факт того, что он перестанет себя саморазрушать, он даже пообещать не может просто потому что уже поник в зависимости от этих отношений, курения и… с недавнего времени таблеток. До него дошло наконец почему все время так хочется выхлебать целую реку как минимум раз в сутки — побочка от нейролептиков дала о себе знать. — Пообещай мне, — Чонгук понижает тон, чуть ли не шепотом взглядывая ему прямо в глаза, и спускается вровень на одну с ним ступень. — Пожалуйста. Ким сводит брови, будто пытаясь проглотить горький ком внутри. Врать не хочется, но и правду говорить тоже, ведь Чон точно начнет ругаться и нахер заберет таблетки — в этом Тэхён точно уверен, ведь тот к медицине-то с сомнениями и беспокойством всегда относился. А таблетки — это единственное, что спасает от сраного тремора во всем теле, что терпеть просто невыносимо. — Тогда и ты пообещай, что под пули подставляться перестанешь, — младший рвано выдыхает, косясь на его обеспокоенный вид все еще виновато. — Чуть ли сам не дохну, когда ты опять приходишь ко мне весь разъебанный… Чонгук расплывается в теплой улыбке. — Хорошо, — и косится мимолетно на его губы по привычке. Тэхён медлит какое-то время, рассматривая его черты лица в приглушенном свете подъезда, да вдаваясь в какие-то собственные мысли, а затем мягко льнет к нему в объятия, сцепляя пальцы за спиной старшего и падая подбородком в родное плечо. Прям какая-то грусть внезапная накатывает от понимания как же сильно он соскучился по Чонгуку даже при том факте, что тот находится совсем рядом уже которые сутки. Просто как-то хочется снова полежать с ним в теплой кровати и поговорить о чем-нибудь кроме военных тем, да прочих вопросах выживания. Хотя бы просто о банальных интересах друг друга, обсудить что-то совсем локальное, да может и помолчать даже, но главное, что вместе. Ужасно давит в груди как хочется… жаль, что времени отведено на это все слишком мало. Хочется вернуться в прошлое, сменить работу и ценить все проведенное время с Чонгуком, что он ему не отдал, пока чуть ли не ночевал среди стен лаборатории. Насрать уже на эту вакцину становится… если бы раньше Тэхёну дали выбор «пожертвовать родным и спасти мир» или «пожертвовать миром, но спасти родного», то он бы сомнительно выбрал первое, но сейчас… хочется убить весь мир, чтобы просто увидеть редкую улыбку Чонгука, что прячется за вечными паническими атаками, гневом, напряжением и страхом. Хочется просто уже взять чертов отдых.