Второй шанс

Дейдара подхватывает под бедра, будто бы не ощущал веса. Остаётся крепче обхватить ногами его талию, а руками за шею, хотя, Сасори знал, тот не оступиться. Сумасбродный мальчишка мог быть безрассуден и опрометчив. Но рядом с ним тот просто не мог быть не осторожен. Ещё одна причина не отпускать. Вцепиться крепче и сберечь, как маленький, но яркий огонёк, который никто из людей оберегать бы не стал. Всё равно погаснет. - Скучали?.. В голосе ни капли знакомого самодовольства, ни щепотки усмешки. - Да. - произносит кукольник на выдохе, ведь.. Причины врать не было. Ни ему, ни себе. Он слишком скучал. Слишком волновался. И теперь осознание того, что всё хорошо, и худшее не случилось, давит, разламывая выдержку, которая уже пошла трещинами. Сердце бьётся бешено. Просто не верится в то, что всё может быть хорошо. Что его самый страшный кошмар не повторился. Что жизнь может быть другой. Что всё может быть иначе. Дейдара снова целует, а Акасуна, жмурясь, сжимает пальцами светлые пряди на затылке, так же прижимая к себе. Кажется, его трясло. Если не заметно, физически, то внутри была будто бы натянутая струна, отдающая вибрацией в грудную клетку. Он ведь действительно ждал худшего. Хоть и боялся, но будто бы специально раз за разом прокручивал в голове сценарий, когда тот, кто был ему так важен, важен больше всех, пожалуй, снова не возвращается. Снова оставляет одного, без смысла, без цели, без чувств. Без желания жить. Незримые трещины множатся, и когда Дейдара, всё также держа на руках, зайдя в комнату и дойдя до кровати, поворачивается, ложась сам, а не опрокидывая его, кукловод, несмотря на всю трепетную аккуратность, ломается изнутри. - Я.. - начинает было Сасори на выдохе, но дыхание предательски сбивается, а с ним и нестройная линия мысли в голове. - Вы прекрасны. - Что?.. Кукольник действительно уверен, что ослышался. Он открывает глаза и немного приподнимается на локте. Дейдара смотрит на него снизу вверх блестящими, темными глазами. Волосы спутаны, кофта, в которой тот покинул Суну, местами, обгорела. Акасуна быстро садится на его бедра и тянет на себя, не встретив ни малейшего сопротивления. Аккуратно расстёгивает молнию, снимает и отбрасывает одежду в сторону. Так и есть. На плече, не скрытым майкой, не до конца заживший ожог. - Я тебя больше не отпущу. - произносит кукловод серьёзно, но, услышав ответ, тут же теряется. - И я Вас. Как будто.. нет, ни о какой любви речи не шло, хотя, очень похоже. Кажется, пора было признать. Всё зашло дальше, чем можно было ожидать. Дальше, чем должно было. Но, падая в пропасть, уже нет смысла думать о том, что бы было, не подойди ты к краю. Вздохнув, Сасори подцепляет двумя пальцами края майки и стягивает её. Аккуратно, чтобы не задеть, возможно, ещё какие-то травмы. Но Дейдара, едва опустив руки, тут же обнимает вновь. Крепко, будто бы доказывая собственные слова. Не отпустит. И кукольник это знал. Не хотел останавливать, когда ткань собственной футболки поползла вверх. Не собирался мешать в том, чтобы, перевернувшись, вновь поцеловать, медленно, будто бы намеренно, снимая остатки одежды. Оголенное тело на холод каменных стен не реагирует. Только потому, конечно, что Дейдара снова закрывал собой, и всё, что можно было дать в ответ - прикосновения чуть тёплых, в сравнению с его кожей, ладоней от лопаток и ниже по спине. И обратно. - Ты обещал. - произносит Акасуна шёпотом, на одном дыхании. Если бы подрывник спросил, уточнил бы, объяснить бы не получилось. Да и странно это, пытаться обосновать то, почему не можешь позволить себе только принимать. Внимание, заботу, ласку. Но Дейдара понял. Понял удивительно быстро. И также быстро в его глазах мелькает тень страха. - Я не.. - он поджимает пересохшие за мгновение губы, но мысль заканчивает: - Не могу сделать Вам больно. - Значит, не делай. Снова двусмысленная фраза. И снова её понимают правильно, будто читая мысли. Дейдара наклоняется, целует у основания шеи, а затем ведёт до мочки уха языком. кукловод жмуриться, приподнимая голову. Мог ли он когда-то подумать, что будет так уязвим? Нет. Мог ли предположить, что из всех людей доверит себя именно этому мальчишке? И снова нет. Думал ли он теперь, что пожалеет? Нет. Ни сейчас, ни потом. Бросив лишь беглый взгляд вокруг себя, Дейдара лишь немного приподнимается, ладонью ведёт от колена к бедру, почти что ненавязчивым движением заставляя раздвинуть ноги. Это происходит почти интуитивно, хотя, Сасори прекрасно понимал, что всё что происходит между ними далеко не естественно. Ладонь вновь ложится на член, и волна жара смывает из головы остатки мыслей, пока не раздается щелчок, различимый в тишине скорее как ощущение, нежели звук. Крем для рук, который пришлось купить, ведь кожа кистей рук, в отличии от полированной древесины, сохли, чем невыносимо раздражала. Дейдара легонько вздрагивает. Держать свой вес на сгибе локтя было если не самым сложным, то точно не из приятных. Чуть подтолкнув, кукольник аккуратно переворачивается и, выпрямившись, садится на его колени. Мелочь. Но во взгляде Дейдары смесь благодарности с восхищением, которое накрывает, выступая мурашками на коже. Для максималиста сложно оценить, понять значения мелочей. Либо всё, либо ничего. Абсолют, которого смертному существу не достичь, ведь жизнь сама себе не может быть идеальной. Складывать эту самую жизнь из тех самых разрозненных кусочков неидеального значило, как раньше казалось, создавать гору мусора, которую, по итогу, проще уничтожить и начать сначала, чем довести до ума. Дейдара не идеален. Не идеальны его мысли, стремления, его действия. Не идеальны их отношения, которые, со стороны, вряд ли вызвали бы восхищение, как истории из фильмов и книг. Этот мальчишка самоуверенный и наглый. Эгоистичный и, кроме создания вокруг себя хаоса, не умеет, пожалуй, ничего, чем можно было бы восхищаться. Но всё меняет одно слово. "Мой". К этому человеку Акасуна впервые в жизни чувствовал принадлежность, абсолютную и безоговорочную. Как будто кроме него никого не могло быть. Будто кроме него, как родителей, нельзя было выбрать никого иного. Будто этого самого выбора не существовало вовсе. А все дороги, все выборы, все прожитые жизни вели только к нему. А Дейдара так же садится, одной рукой прижимая к себе, а второй соскальзывая от поясницы к копчику и ниже. Первое прикосновение ко внутренней стороне бедра ощущается.. странно. Не хорошо и приятно или стыдно. Просто странно. В голове вновь мелькает мысль о том, что всё, что они делают, не просто странно, неестественно, ненормально. Вот только "нормально" с чьей точки зрения? Кукловод всегда был идеалистом. Всё, что было в его жизни, должно было быть либо совершенно, либо не должно было существовать вовсе. Но именно теперь, получив второй шанс, вторую жизнь, буквально, эти убеждения впервые ощущаются не такими весомыми, какими были до этого. Почему в его жизни никого не было? Не из-за того, что Сасори был поглощен работой. Не из-за преступного прошлого-настоящего. А лишь потому, что люди вокруг казались ущербными. Их разговоры, ухаживания, то, как мужчины периодически пытались понравиться женщинам, выставляя себя кончеными идиотами, а первые, так же стремясь произвести впечатление на первых, выглядели не иначе, как шлюхи, приманивающие клиента, всё это вызывало лишь отвращение. Кукольник не хотел участвовать в этом абсурдном параде стыда. Даже кобели, гоняющие по улице течную суку, не вызывали и малой доли отвращения и стыда. Ведь это животные. А то люди. Которые вели себя, фактически, так же. Будто почувствовав незримое напряжение, Дейдара немного приподнимает голову, и, прикусив легонько за подбородок, тем самым привлекая внимание, снова целует. И поцелуй этот буквально сводит с ума, заставляя отпустить эти случайные мысли. А ведь этот мальчишка действительно почти что научил его жить. Не существовать, именно жить. Ценить тех, кто рядом. Воспринимать их не как кандидатов на некую социальную роль, напарника, ученика или друга, критерии которой настолько высоки, что вряд ли хоть кто-то сможет соответствовать. Нет. Люди, во всяком случае, некоторые из них, заслуживали того, чтобы их воспринимали цельными, со всеми достоинствами, недостатками, глупостями и оплошностями. Когда-то Акасуна сам хотел быть идеальным. Но даже тогда, приблизившись к своей цели почти вплотную, результат оказался попросту смехотворен. Погиб от рук девки-недоучки и старой бабки, которой уже давно пора в гроб. Не оставил после себя ничего. Вечность, красота, идеал, который был смыслом его жизни, в итоге остался лишь в паре марионеток, которые достались, как оказалось, не самому талантливому кукловоду. Вот какова оказалась цена его убеждений. Но признать это оказывается удивительно просто и будто бы даже совсем не больно. Медленно, абсолютно неспешно, горячо. Скажи кому, не поверят, что этот импульсивный парнишка на это способен. Возможно, они оба изменились, и каждый перенял что-то от другого. Хотя, это, весьма притянутое, рациональное объяснение нужно было только Сасори. И то на считанные секунды. Влажный от подтаявшего крема палец раз за разом обводит колечко мышц и входит лишь когда терпение измотано настолько, что готово лопнуть. И снова странно. По-своему приятно, но странно. Движения руки осторожные, плавные, в какой-то момент даже кажется чем-то ненужным. Пока рядом с указательным не возникает средний. Именно в этот момент кукольник понял, о каком "больно" шла речь. Ощущение давления изнутри напрягало даже несмотря на всю аккуратность движений. Но даже так, остановить мысли в голову не приходит. Странно, для кого-то, возможно, отвратительно, но какая разница? Внутри ничего этому не сопротивлялось. Ни одна мысль о том, что происходящее нельзя себе позволить, не приходит в голову. Акасуна только обнимает за шею крепче, сосредотачиваюсь на поцелуе, бархатном языке, скользящем по собственному, и горячих губах. И вскоре становится приятно. Само движение руки, как подушечки пальцев поглаживали стенки. Было в этом что-то, как в поцелуе, мучительно нежное, тлеющее. Кукловод и сам не замечает, как один, и потом и второй раз прикусывает губу. Но Дейдара не обращает внимания. Тление внутри готово было перерасти в пожар. В ушах даже слышались приглушённые потрескивание. Дышать тяжело, как будто весь кислород попросту сгорал в лёгких, от чего голова начинает кружится. И только когда поцелуй приходится разорвать, Дейдара осторожно убирает руку, укладывая ладонь на бедро, и осторожно притягивает к себе. Всё терпкое, почти что ощутимо сладкое ощущение исчезает, когда головка члена упирается между влажных бёдер. Невозможно. Так кажется сразу же. Сасори было выпрямляется, но почти сразу оказывается вновь прижат к разгоряченной груди. Там, за швом из грубых ниток нечто, чему Дейдара так и не дал названия. Оно не издавало звуков. Во всяком случае, за сбившимся своим и чужим дыханием этого нельзя было различить. Похоже было скорее.. на кошачье мурчание. Тут же вспоминаются слова самого подрывника, о технике, и о собственном контроле над ней. Кукольник аккуратно соскальзывает ладонью с плеча к груди. И правда, как будто слабая вибрация. В этот момент они встречаются взглядом. Но этого хватает, чтобы окончательно убедиться в том, чего хочется. Хочется этого человека. Хочется, чтобы он любил, так, как хочет и считает правильным. Ведь сам Акасуна этого, как он сам думал, не умел. Прижавшись к чужому лбу своим, и не пытаясь уже поцеловать, кукловод аккуратно опускается на напряженных коленях, но почти сразу встречает сопротивление. Дейдара придерживал его бедра, не позволяя самому себе сделать больно. Сасори почувствовал ком, подступивший к горлу. Но эмоции также быстро отступают. Медленно. Мучительно. Сантиметр за сантиметром. И почти без боли. Удивительно. Ведь так быть не должно, наверное. Но возможность мыслить, анализировать уже была где-то глубоко в подсознании, спрятана, как вещь, которая, возможно, однажды понадобится. Но не сейчас. Сейчас кукольник кожей ощущал чужое горячее дыхание, хотя, сам будто бы и не дышал вовсе, не мог. А что было действительно нужно - это он. Очередной поцелуй выходит всё таким же намеренно медленным, как и каждое движение. Дейдара прижимал к себе, мелко дрожал, но отстраниться себе не позволял. Всё, что было связано с этим человеком ощущалось как мир, вывернутый наизнанку. Нелогичность, от которой стоило бы бежать. Наплыв эмоций, грозящий уничтожить, как колоссальная волна цунами, несущаяся навстречу с гулом, ужас перед которой не передать словами. Это должно было случиться. Акасуна это знал. Дейдара непостижимым образом менял его жизнь лишь к лучшему. Вопреки всему: логике, здравому смыслу и даже естественному положению вещей. Уже не пытаясь справиться с собственным сердцебиением, кукловод осторожно касается щеки подушечками пальцев. И тот ощутимо вздрагивает. Не ожидал? Скорее всего. Сасори ведь почти никогда не делал и шага навстречу. Даже в мелочах. Осознание этого ледяной иглой пронзает лёгкие, хотя, сама мысль в затуманенной голове так и не формируется. А Дейдара.. он ничего не говорит. Ни о собственных чувствах, ни о чем не просит. Лишь, наклонив голову вбок, трётся щекой о ладонь. Это прикосновение запускает внутри цепь разрушения, как маленький камень, из-за которого оползень сходит в горах. Второй рукой крепче обнимая за шею, кукольник целует, жмурясь, так, будто бы вся, окружавшая его реальность, могла лопнуть, как мыльный пузырь. И страшно действительно было. Но где-то глубоко, в дальнем углу подсознания, куда этот самый страх был загнан, пусть и на время. Дейдара меняет положение осторожно, так, будто бы тут, под ними, была не постель с одеялом, а голый лед или битые стекла. Он даже, перевернувшись, опираясь теперь снова на одну, согнутую в локте, руку, не сразу отпускает. Первое медленное движение бёдрами отдается в теле ноющим дискомфортом, который болью назвать не получилось бы даже с натяжкой. Мышцы напрягаются, и будто бы плавятся медленно, как разгоряченный воск. В этот момент Акасуна должен был бы вспомнить о том, что произошло с Чо. Должен был бы провести параллели, просто потому что только так и воспринимал окружающую реальность. Но не мог. И не только потому, что мысли испарились, как выкипевшая вода. Нельзя, не получалось, невозможно сравнивать того, кто безразличен или враждебен и того, кто заботится, даже в ущерб себе. Даже на уровне подсознания не получалось признать перед самим собой слово "любит". И пусть все возможные определения, что кукловод употреблял для себя, по факту, это и обозначали. Сасори и сам не до конца понимал, почему так. Будто бы само понятие любви было слишком чистым, чтобы хоть кто-то из людей, и он в том числе, могли бы его запятнать, и не важно, мыслями ли, действиями или желаниями. С каждым новым движением мурашек на коже выступает все больше, так, что вскоре становится больно, как если бы в кожу и правда впивались крошечные осколки. Но даже это ощущается особенным. Чем-то, что было бы невозможно ни с кем другим. Мягко и плавно, как и правда не должно было быть. И, как контраст, рваное, сливающееся дыхание, такие же прерывистые поцелуи, которые сейчас будто бы и не должны были быть нужны. Кукольник цепляется за чужие плечи как за последнее, что могло бы удержать от пугающей горячей черноты, растекающейся и внутри, и снаружи. Он и правда будто бы горел. Внизу живота болезненно пульсирующий узел, кожа разгорячена настолько, что соприкосновение с холодным воздухом вызывает всё новую и новую дрожь, поступающую волнами. И лёгкие. Воздух в них будто бы сгорал сразу, стоило сделать вдох. И тут уже не совсем понятно, всё дело в бешено бьющемся сердце, разгоняющем по телу кровь, или Дейдаре, сводящем с ума одним своим существом. Нельзя было спокойно ощущать его выдержку, его самоконтроль, его заботу, осторожность, с которой пальцы, заметно дрожащие, сжимают бедро. Теряется момент, когда движения бедрами раз от раза становятся чуть более резкими, а дискомфорт как будто бы смазывается. Приятно и странно. Акасуна задыхается. Выгибается в спине, хватает ртом воздух. Кажется, через чур сильно впивается ногтями в лопатки с рассыпанными по ним влажными светлыми прядями. А подрывник не шипит от вероятной боли и не отстраняется. А прижимается так, что между ними не остаётся ни сантиметра. Как и должно было быть, если быть честным. Волна за волной, каждое следующее движение всё больше стирает грани. Всё больше распаляет нечто внутри, всё больше затягивает туда, в горячую черноту, где нет ничего, что было привычного, и даже необходимость дышать не такая уж необходимость. В какой-то момент становится почти что страшно. Мышцы напрягаются так, что боль отдаётся в костях, пальцы приходится сжать, провоцируя судорогу. Могло бы показаться, что собственное тело не выдержит, сломается, как плохо сделанная марионетка. Но, вместо этого, всё напряжение срывается, волной разносясь по телу, накрывая с головой. Кукловод будто бы теряется, выпадает из реальности. Он не помнил как сильнее вцепился в чужие плечи, так, что на смуглой коже наверняка останутся следы. Как весь сжался, а Дейдара приглушенно зашипел, уткнувшись лбом в подушку рядом. Открывая ненадолго глаза, Сасори как будто бы просыпается. И, действительно, всё кажется сном, пока не возвращаются ощущения, а с ними тяжесть чужого тела на собственном. Дейдара, видимо, так же это понимая, вскоре пытается приподняться, чтобы лечь рядом, но кукольник мягким рывком возвращает того в прежнее положение. Тот улыбается. Акасуна не мог этого видеть. Чувствовал. Странно было так ощущать кого-то. Но с этим парнем всё и всегда было именно так. Лишь через пару минут блондину удаётся изловчиться и, аккуратно перевернувшись, накрыть обоих одеялом. Кукловод только молча целует в висок. Засыпает он тоже внезапно, почти что проваливаясь в бессознательное без снов. Но даже так обнимает, не позволяя себе отпустить.