До последней капли крови

Всё ещё крутя в голове это неприятное понимание — о монстрах то есть, о том, что слишком долгая жизнь, вероятно, негативно сама по себе влияет на характер, на жизненные ценности… Что, возможно, и к лучшему, что люди умирают так рано, потому что неизвестно, что остаётся от морали, когда живёшь сотни лет — чуть ли не тысячу, когда ты видел всё, что могли сотворить люди, и плохое, и хорошее. И войны, и катастрофы… В общем, крутя всё это в голове, Минги чуть было не упускает реакцию Уёна на происходящее и оттого еле успевает среагировать. Пользуясь тем, что Хвитэк смотрит в окно, тоже отвлечённый собственными мыслями, Уён тянется к Сонхве. Это почти незаметно, но, чтобы прикоснуться к его безвольной руке, Уён наклоняется ближе, придвигается всем телом — и Минги только-только перепуганно натягивает было цепь, как, меняясь в лице, Сонхва бросается навстречу и голодно скалит зубы. Громкое рычание заглушает звук, причём рычит и Сонхва — с такой жуткой гримасой, что Минги тут же вспоминает Горлума и Бильбо из «Властелина колец», пытающихся отобрать кольцо, — и Хвитэк, тут же пытающийся оттащить его в сторону, и, что изумляет его до чёртиков, сам Минги. Уён же отшатывается в сторону, спотыкается и практически падает в расставленные руки Чанбина, прижимается спиной к его груди и тяжело дышит. В его глазах — чистый ужас, ни единой сознательной мысли. Хуже всего то, что, Минги уверен, это всего лишь временная реакция и спустя какое-то время Уён бездумно полезет опять. Слишком тот любит Сонхву, слишком давно они вместе, чтобы один-единственный акт агрессии Уёна напугал. И Минги кажется, что тот, в отличие от напряжённо сжимающего его Чанбина, не осознает всей серьёзности ситуации. — Держи его, Чанбин-сси, и не выпускай совсем, даже когда приедем, не давай подойти, — в конце концов приказывает Минги, сам удивляясь своей решительности, и сильнее наматывает цепь на руку, делая ту ещё короче. — Хён… Ты меня слышишь? Привычное «хённим» отчего-то сейчас кажется неправильным, неподходящим, слишком вежливым. Для этого «-ним» они не в той позиции как минимум: сложно питать к кому-то столько уважения, держа его в ошейнике на цепи. И, когда Сонхва не отвечает, только облизывает пересохшие губы, не сводя с Уёна пристального взгляда, Минги загораживает ему собой весь обзор. — Хва, — пробует он снова. — Хва, посмотри на меня. Бесполезно. — Бесполезно, — сухо подтверждает Хвитэк. — Он сейчас чувствует еду и не обратит на тебя никакого внимания, если не покормить. — Но у нас есть кровь. Да? — Минги в первую очередь пытается убедить самого себя, что этого будет достаточно, но уже знает — не будет. По себе знает, по той сытости, которую он испытывал только после Чана — не думать, не думать, не вспоминать! — и испытывает сейчас, по предупреждению Ёсана, по грустному и сочувствующему выражению лица Хвитэка. — Мертвой крови не хватит, — качает головой тот. — Нужна живая, иначе организм не восстановится до конца. Иначе ему окончательно снесёт крышу и он порвёт не только людей, но и нас с тобой. — Но вы… — Минги даже теряется на полуслове. — И вас? — «Тебя», — поправляет его Хвитэк, переходя на неформальную речь. — Что уж там реверансы разводить, раз вместе такое дерьмо разгребаем. Так и приходят новые поколения, Минги-я… Н-да. — Он морщится. — И меня, да. В шоковом состоянии организм вампира становится невосприимчив к боли под действием убойной дозы гормонов. У людей схожая реакция случается, когда те получают травму в какой-нибудь чрезвычайной ситуации и не замечают, а с утра просыпаются — а у них позвоночник сломан и всё тело парализовано. Слышал же такие истории? Ну, вообще Минги, конечно, слышал, но Минги всё ещё переваривает тот факт, что Хвитэк, оказывается, помнит его имя и, более того, относится как к равному. Предлагает относиться, как к равному, к себе. — То есть нам нужно дать ему от кого-то выпить? — для ясности со вздохом уточняет Минги. — Да, — кивает Хвитэк. — Но сначала — из пакетов, чтобы утолить первую жажду. Иначе он человека порвёт до смерти. И потом-то опасно, но выбора просто нет. Сглотнув, Минги опасливо кивает. Такие монстры, как они, нуждаются в контроле, иначе плохо будет всем. — Вы же… — Он ловит взгляд Хвитэка и быстро поправляется: — Ты же останешься? Поможешь? — Да куда я денусь, — тоскливо отзывается тот. — Ты один не справишься. Особенно с этими. — Эй! — возмущается сзади Чанбин, но тут же стихает, стоит Минги сделать большие глаза. Тот, конечно, человек, айдол и так далее — но с Хвитэком не спорят. Это как раз тот чело… то есть вампир, который с лёгкостью может запретить Сонхве пить из одного и того же человека или и вовсе приговорить к упокоению. Другой вопрос, что делать тот этого вроде не собирается… вроде бы. Да? Ну и ещё дело в том, что Хвитэк абсолютно прав. Минги действительно боится, что не справится с Чанбином и Уёном, вместе взятыми. Если Чанбин не понимает почти ничего в их специфике, то Уён хоть и понимает, но ему попросту плевать. И так уже шебуршится в хватке Чанбина, пытается выбраться и недовольно бормочет что-то — злится. Кажется, Уён думает, что Сонхва его узнает, не укусит и всё такое, и тому подобную романтическую чушь, но он ошибается. Всю глубину ошибочности его идей Минги уже знает на себе — не думать! — и, если бы Сонхва был в состоянии остановиться, он бы даже не бросался на Уёна изначально. Не смотрел снова в ту сторону затуманенным взглядом человека, вечность блуждающего по пустыне и вдруг видящего на горизонте оазис. Минги крепче сжимает цепь, и Хвитэк одобрительно ему кивает. Когда они наконец доезжают до дома Сонхвы — Уён, оказывается, за прошедшее время успел привести его в порядок, вставить выбитую дверь, да и вообще уничтожить все следы вторжения, Минги даже никаких отличий не замечает — Минги уже успевает изнервничаться так, что держится уже с трудом, мысли то и дело уплывают в опасные места. И, стоит машине затормозить, он вздыхает с огромным облегчением. Выходить наружу приходится первым, за ним, держась вплотную, Хвитэк выносит Сонхву и приказывает Чанбину захватить черный пакет с заднего сиденья. По маркировке на привычной переливающейся наклейке — как на алкоголе — Минги даже издали видит, что в пакете кровь. Вторая отрицательная, если кому-то интересно. Минги предпочитает третью положительную. Для него вся мёртвая кровь на вкус одинаковая, но третья положительная достаточно часто встречается, чтобы не заставлять принимающих его гостем заморачиваться, так что это скорее сознательный выбор за невозможностью ответа «спасибо, я не пью». Так как Минги приходится вести их — и в этом доме он ориентируется слишком уж хорошо — то он и решает в результате, что они останутся в столовой. Конечно, не самое подходящее место и очень ироничное, на первый взгляд, но в спальной и гостиной ковры. В гостиной — так и вовсе белоснежный, и кровь с него потом попросту не вывести, а в том, что кровь будет, Минги более чем уверен. Ногой отпихнув в сторону футон, он помогает Хвитэку устроить Сонхву прямо на низком длинном столе — будто специально созданном под его рост — и машет Чанбину: — Доставай кровь. — Что, прямо так? — непонимающим тоном пытается уточнить тот. — Никакого нашатыря, не приведем его в сознание… В горло заливать будете? Кажется, Чанбин считает их садистами — но сейчас им откровенно не до того, потому что в груди Сонхвы уже явственно начинает клокотать ворчание, которое, правда, пока слышат только Минги с Хвитэком. Но знак это сам по себе плохой, очень плохой, поэтому Минги на Чанбина попросту рявкает: — Прямо так, ну! Бросай её сюда! Всё-таки Чанбин слушается. К счастью — потому что Минги понятия не имеет, что сделал бы в обратном случае. А так он попросту ловит пакет прямо в воздухе — и куда девается его вечная неуклюжесть? Не до неё сейчас. Ловит и, сжимая сильнее намотанную на кулак цепь, спрашивает Хвитэка так, будто имеет полное на то право: — Готов? Хвитэк кивает, как будто это право за ним признаёт. — Готов, — хрипло соглашается он. — Давай. Перехватив пакет поудобнее, Минги, почти не задумываясь, мысленно молится всем возможным богам — правда, молитва его звучит подозрительно похоже на «да ебитесь вы сраными конями, триждыбляхомудские богопроебища» и ещё на строк сто, и ни из них одной цензурной, — и суёт угол пакета Сонхве в рот. Тут же, резким движением Хвитэк бьёт того по подбородку и держит, заставляя этот самый пакет прокусить. Выражение лица Сонхвы мгновенно меняется. Точнее, появляется в принципе: сначала почти бессознательный, он распахивает глаза на полную и смотрит перед собой, рвётся куда-то вперёд, яростно при этом с противными всасывающими звуками вытягивая из пакета всю имеющуюся кровь чуть ли не в пару глотков. Минги чуть было пакет не роняет — но его помощь, правда, почти и не требуется, требуется не тормозить. Сплюнув остатки пакета, Сонхва с совершенно бешеной гримасой рвётся к нему навстречу. Спасает Хвитэк. Если бы не он — быть бы Минги порванному в клочья, потому что цепь не помогает, когда тот, кого ты держишь на цепи, прыгает на тебя же. А так — руки Хвитэка тяжёлой хваткой смыкаются вокруг тела Сонхвы и держат, не давая вырваться. Сонхва лишь яростно скалится и шипит: с ненавистью, страшным, пугающим голодом и той ужасающей страстью, что, наверное в состоянии выдержать лишь Уён. Минги смотрит в его сторону — и Чанбин сейчас занят тем, что держит сейчас самого Уёна, точно так же, как держат рвущегося к нему Сонхву, с той лишь разницей, что Уён сейчас очень подозрительно молчит. Второй пакет, спокойно ослабляя цепь, Минги уже берёт сам. На душе у него в кои-то веки тихо. И больно, конечно, за Сонхву, за Уёна, но как-то очень уж фоново, потому что Сонхва сейчас воистину кажется монстром. Сложно его жалеть, сложно помнить, что ещё через пару литров тот снова вернётся в разум, начнёт отвечать — и что не нападёт больше. Ни на кого и никогда. Впрочем, у Сонхвы есть Уён, чтобы не нападать. В крайнем случае, Чанбин. У Минги же… Не думать. Видимо, он слишком расслабляется, слишком доверяет в результате Хвитэку и забывает, что все они — всего лишь люди, хоть и монстры, но не обладают какой-то сверхъестественной силой и реакцией. Особенно сам, черт побери, Минги, который совершенно не бережётся и потому даже не думает отдёрнуть руку, когда Сонхва выворачивается, словно бескостный, и впивается ему в запястье всеми зубами так, словно собирается перегрызть его тут же, сразу же. Больно до ужаса. Пытаясь выдернуть руку, Минги чувствует, как по всему телу от зубов Сонхвы расходятся ядовитые волны и сжигают всё на своём пути. Это всего лишь иллюзия: организм вампира просто реагирует на слюну другого вампира именно таким образом. Впрочем, боль вполне настоящая; чувствуя, как наворачиваются на глазах слезы, Минги роняет пакет и за волосы оттаскивает Сонхву, вырывает его клыки из собственного мяса. Видимо, его кровь заставляет проясниться сознание Сонхвы, тоже дарит ему боль — мучительную, давящую, расползающуюся по организму с каждой минутой… — Уйди, — просит Сонхва и глядит куда-то сквозь Минги, как будто тот стоит не вплотную, а на расстоянии метров ста или даже километра минимум. Спустя мгновение ошеломлённой общей тишины Сонхва даже переходит на крик: — Уйди! Оставь меня в покое! Я же убью тебя! В нём говорят страх, жажда и обида — на всё, на сложившуюся ситуацию, на боль, уговаривает себя Минги. Пытаясь себя убедить, он внимательно смотрит в глаза Сонхве и предупреждающе рычит. Может быть — зря, потому что Сонхва снова пытается вцепиться ему в лицо, и останавливают его вновь лишь руки Хвитэка. — Нет! — жалобно вскрикивает Уён. — Пожалуйста, Хва! Не помогает. Взгляд Сонхвы снова туманится безумной яростью, но на этот раз он сосредоточен на запястье Минги, жадно провожает каждую каплю крови. Последний раз на Минги смотрели так, когда ему хотели минет сделать… Чан и смотрел, собственно. Не думать. Не думать. Не вспоминать. Игнорируя разрывающую руку боль, Минги кое-как нашаривает упавший пакет с кровью и поднимает его. Плевать на гигиену, решает он и суёт Сонхве в рот его прямо так, с пола. Кусает тот уже сам и снова дёргается, рычит в процессе пытается укусить ещё пальцы, но не получается — Минги торопливо отскакивает прочь. Уён сзади совсем уже сходит с ума и, кажется, вот-вот начнет грызть Чанбина похлеще самого Сонхвы. По крайней мере, плач в его голосе смешивается с криком, с неприкрытой злостью и ненавистью; Минги поднимает глаза — и тот бьётся, точно в приступе, в клетке объятий. Чанбин ловит его слишком задумчивый взгляд. — Следующий я? — хрипло уточняет он, с лёгкостью перекрикивая Уёна. Как же Минги рад его догадливости — словами не описать. Никакими, даже нецензурными. Не-воз-мож-но. — Ты готов? Согласен? — на всякий случай уточняет он. От удивления Уён даже наконец успокаивается и замирает, хоть и ненадолго. Разворачивается к Чанбину и снова возмущённо и протестующе бьёт его кулаками по груди. Выглядит смешно — как будто в стену бьёт. Чанбин лишь чуть снисходительно и сочувствующе смотрит ему в глаза и без особых трудностей ловит обе его руки в одну свою. — Уён-а, — уговаривает он, подталкивает своим тихим, успокаивающим низким тембром так, что даже Минги становится самую малость, но полегче. — Я не против. Ничего. — Но ты… но я… — Уён, кажется, то ли дар речи теряет, то ли просто не находит слов. Минги не видит его лица, но прекрасно знает, как жалобно тот умеет смотреть — как голодный котёнок. Сложно сопротивляться, у него никогда не получается. У Чанбина к котятам, видимо, иммунитет. — Ничего, Ён-а, — терпеливо повторяет тот. — Видишь, какой я? Для меня не проблема отдать немного крови. Тем более мы будем не одни тут, видишь? Меня проконтролируют. Уён оборачивается и бросает на Минги такой пристальный и внимательный взгляд, словно видит его впервые. Стискивает кулаки и снова дёргается, пытаясь вырваться. — Нет, я тебе не позволю! — вскрикивает он. — Он же тебя выпьет! Шрамы оставит! По смешку Чанбина очевидно даже Минги, что приоритеты у этих двоих явно несколько различаются. Чанбину, судя по всему, плевать на какие-то там шрамы, раз он готов сунуться под голодного вампира ради Уёна… да и ради того самого голодного вампира, если задуматься, с которым он даже почти не знаком. Или Минги путает? Минги всегда всё путает. — Минги-сси, — зовёт его Чанбин и скашивает глаза в сторону Уёна. — Поможете мне? Уже сделав было шаг к нему навстречу, Минги спохватывается: Ёсан. Его обещание Ёсану проследить самому. Держать Сонхву самому, не дав ему выпить больше — или меньше, — чем нужно. — Хвитэк… Хён, — извиняющимся тоном зовёт он, и тот с интересом поворачивает к ним голову. — Можно, я… Можно, мы поменяемся местами? — Боишься не удержать? — зло шипит Уён. Боюсь, что Хвитэк будет действовать в интересах Сонхвы гораздо больше, чем в ваших, думает Минги. Хочу разделить с вами этот момент, сделать его легче хотя бы морально, если больше никак не могу облегчить эту боль, хочет сказать он, но стыдливо молчит и лишь продолжает просительно смотреть в глаза Хвитэку, надеясь, что тот сможет разглядеть ответ сам. Неизвестно, что Хвитэк видит, но всё-таки соглашается, так что какая разница — и Минги с трепещущим сердцем принимает из его рук сломанное тело Сонхвы, только сейчас сам мысленно срывая болезненные струпья с души. Это противоречие, парадокс, который ломает его так, как ещё не ломало ничто: любимый хённим, фактически старший брат, самый близкий ему человек в этом мире, жалким безвольным мешком лежит в его руках, и Минги видит как нелепо, неправильно выгибается его рука. С ледяной, мокрой одежды его до сих то и дело капает, и клокотание в груди начинается снова. Тихо-тихо, на самой грани слышимости с губ Сонхвы вновь рвётся рык и во взгляд его возвращается голодная сознательность умирающего хищника. В руках Минги — настоящий монстр, и это ломает его сильнее всего. Когда-то хённим рассказывал ему, как контролировал его собственное полусознательное, ещё первое птенцовое кормление и даже, смеясь, показывал на Уёне. Конечно, Хвитэк наверняка умеет не хуже, но… Может быть, Сонхва говорил об этом разговоре Ёсану. Может быть, Ёсан просто ему доверяет — но Минги до болезненного отчаяния хочет быть с ними рядом. Это не секс, это просто привязанность к своим. К клану. К гнезду. Неважно, как называть, главное — то, что Минги чувствует. Сонхва полулежит спиной на его груди. Одна рука Минги обхватывает его торс, держит и руки, и тело разом. Второй Минги стискивает подбородок, приоткрывает челюсть насильно и ждёт, пока Чанбин решится. К его чести, тот не колеблется вовсе и, игнорируя продолжающего кричать Уёна, передаёт его Хвитэку и, аккуратно обойдя тех стороной, приближается к Минги вплотную. — Сколько он выпьет? — хрипло спрашивает его Чанбин. — Пол-литра, — выдавливает Минги. Сонхва начинает сопротивляться, и ему приходится напрягаться, чтобы удержать того на месте неподвижно. Впрочем, несмотря на разницу в возрасте, он всегда был сильнее тонкокостного Сонхвы в разы, так что, учитывая разницу в кормлении последних дней, особых проблем он не испытывает. — Ну литр, но вряд ли, я остановлю раньше. Ещё мгновение колебаний — и Чанбин делает последний шаг. — Главное — не дёргайся, — предупреждает его Минги. — Так рана будет опаснее. — Шею? — спрашивает Чанбин. После согласного кивка Минги Уён сзади громко ахает и, кажется, снова пытается вырваться. Они втихую обсудили это с Хвитэком, пока ехали. Шея — безопаснее всего, как ни странно. Скорость кровотока в венах на запястье слишком мала, и Сонхва может инстинктивно вгрызться сильнее, чтобы попытаться получить больше крови. А укуса в шею хватит и одного, и напор крови просто не даст отвлечься настолько, чтобы повредить ещё. — Хорошо, — сдержанно кивает Чанбин. — Понял. Минги восхищается им, его спокойствием и уверенностью так, как никем и никогда. У него-то самого от страха трясутся руки, благо что на силу хватки это никак не влияет. Но по Чанбину нервы не заметны совсем — только общее напряжение, не более. Аккуратно примостившись на край стола, Чанбин сам наклоняется ближе, буквально прижимается шеей ко рту Сонхвы, и тот, уж конечно, не теряет ни мгновения сладкой возможности. По реакции Чанбина ясно заметна секунда укуса: пальцы стискиваются на краю столешницы, лицо и шея напрягаются и краснеют, по телу проходит судорога, с губ срывается лёгкий вскрик. Однако, несмотря ни на что, Чанбин не двигается. Раз, считает Минги. Время течет так медленно, что, кажется, он, будто Флэш, может успеть ещё кучу разных дел. Два. Уён сдавленно плачет, уткнувшись в плечо Хвитэку. Сонхва в руках Минги вздрагивает, потом ещё и ещё — и по всему его телу проходит дрожь, которая не исчезает в принципе, даже когда наступают три и четыре. Минги — отвратительный человек. Не вампир, потому что в данном случае речь о душе. О сердце. Он помнит, всё время помнит, что Сонхве ещё нужно выпить и от Уёна, чтобы у Чанбина не было серьёзных последствий, и — это простая математика — чем больше из него выпьют сейчас, тем меньше крови потеряет Уён. Пять. Он продолжает держать. Контроль — в его руках. Хвитэк, который, Минги уверен, не отрываясь, смотрит на его действия, молчит — и что это, если не знак, что Минги делает всё правильно? Шесть. Дрожь в теле Сонхвы усиливается. Пятна ожогов на лице, кажется, бледнеют — но, возможно, Минги себя обманывает. Он никогда не видел такой быстрой регенерации, но кто знает, на что способен организм после пары сотен лет подобного существования? Семь. Минги ненавидит себя. Без особых последствий человек способен отдать до литра крови. Чанбин выглядит здоровым, но он тоже айдол, и ему не на кого опереться, некем подстраховать силы, и выдержит ли он такую кровопотерю? Слишком уж хорошо Минги помнит, как плохо выглядел Чан, как выматывал тот себя и как тяжело ему было… Мысли о Чане сбивают его со счёта, и с перепугу Минги сжимает пальцы на челюсти сильнее, заставляя Сонхву рефлекторно ослабить хватку. Всё ещё дрожа, тот уже никуда не рвётся, лишь безвольно лежит в руках Минги и моргает точно так же непонимающе и тяжело, как и рядом Чанбин. Хуже всего то, что нужно сделать дальше — а нужно сделать обязательно, потому что Сонхва явно не в состоянии, и ну, не Хвитэка же о такой интимной вещи просить? — Извини, — хмуро выдавливает Минги Чанбину и свободной рукой вновь тянет его к себе. Слюна вампира, по-видимому, целебна одинаково, вне зависимости от возраста. Как бы Минги ни трясло от этого, он ловит языком стекающую струйку и лижет укус, сглатывает кровь и изо всех сил игнорирует то, как скручивает внутренности от невидимой, несуществующей боли. Он зализывает рану, каждое мгновение осознавая, чувствуя то, что делает, предательством по отношению к Чану, к Сонхве, к Уёну — но, если этого не сделать, Чанбин может истечь кровью. Локальное воздействие слюны исцеляет. Больно. Как же больно, когда Чанбин даже не вырывается, а лишь послушно отстраняется только тогда, когда Минги отпускает его на свободу. Уён молчит. Гробовую тишину нарушает только тихий-тихий плач Сонхвы в его руках. Минги не хочется жить.