Пришедшие вместо

      Они оба были похожи на дешёвых актёров.       Неро — потому что за шесть лет на «большой земле», прыгая между одним из юго-западных британских графств и Барселоной, он растерял остатки фортунского вкуса окончательно. Он опять был вороной чёрной вороной среди белых: оделся в деловой костюм-тройку, который брал для выпускного и собеседования, и сидел среди платков и капюшонов с непокрытой головой. Кроме него непокрыты только двое: Бенедикта, как епископесса, и Фолько. Как жених.       Фолько — потому что не дотягивал, как не старался, до уровня Кирие: ни голосом, ни внешностью, ни манерой держаться. Он нормальный. Наверное. Он был теологом, метил в церковные чины — не тот круг, в котором Неро вращался, пока жил на Фортуне. Кирие говорила о нём не слишком много. Вроде любит, но не до гроба. До гроба она любит только оперу и пару вокализов.       И вот они стояли перед алтарём, Бенедикта вела службу лично — Неро ни разу не услышал слова «Спарда» и начал сомневаться, а точно ли на Фортуну он вернулся, — Готтлиб постукивал ногтем по трости и смотрел то на дочь, то на Неро. Неро смотрел на Кирие. Она была чудо как хороша в нежно-оранжевом платье с пышными рукавами. Свадьба — единственный день, когда фортунки могут вырваться из оков белого.       Затем, после обмена клятвами и поцелуями — Неро почему-то не выдержал и опустил взгляд на свою когтистую ладонь, — они высыпали из стремящейся в небо церквушки на стремящийся к морю проспект. В квартиру молодых пригласили только самых близких. С остальными обменялись любезностями на улице и отпустили с Богом. Не «со Спардой».       — У нас с Бенедиктой народу было в три раза меньше, — Готтлибу претил обмен любезностями почти так же, как Неро, поэтому они остановились в стороне, под ветками цветущего миндаля — как с картины в его кабинете. — Ну, если ей и правда так хочется…       Чего «ей» хотелось — Неро не знал. Она, прикрыв фатой только медно-рыжие волосы, да и то немного, стояла прямо, как струна, улыбалась и смотрела с достоинством, будто говоря: «не я ради вас, но вы — ради меня». Неро рад этому взгляду, но он был ему незнаком.       Наверное, это было неизбежно. Трудно поддерживать связь, когда вас разделяет половина Европы, пусть и почту на Фортуне больше не проверяли. Кирие писала ему о том, что на Фортуне стало свободнее, но это — всё та же закрытая секта. Неро отправлял ей книги, записи концертов и новые альбомы, которые на острове не достать. Постепенно и этот обмен любезностями свёлся до звонков по праздникам.       Неро смотрел, как этот Фолько держит тонкой, почти птичьей рукой Кирие под локоть, и думал, что звонков станет ещё меньше. Непонятно, правда, чему тут печалиться. Они любят друг друга. Кирие всегда был нужен кто-то, кто понимает её вкусы и будет говорить с ней о вечном и чистом. Идеальная партия.       Как бы только отучиться скрипеть на «зятя» зубами.       В общем, странный остров в странный праздник — среди знакомых Неро почти не было семейных людей, поэтому для него этот пласт жизни казался чуждым и неясным — вызывал в нём странные чувства. Ничего удивительного, если подумать.       Потом был ужин. Неро почему-то усадили рядом с Кредо. Из всех присутствующих он знал только приёмную семью, а остальные выныривали из памяти как массовка — может, виделись в конторе, на ныне забытом фестивале клинка или в квартире Бенедикты. Они поздравляли молодых. Фолько смущённо отводил взгляд больших тёмно-голубых, почти девичьих глаз. Красота специфическая, но ей всегда нравилась византийская иконопись, там глаза такие же. Кирие улыбалась и отвечала за них обоих.       От местного вина тяжелела голова. Когда день близился к закату — Неро уже и забыл, какие красно-розовые на Фортуне закаты — он вышел на балкон покурить. В общий разговор его так и не затянуло. О жизни города он ничего не знал, между ним и Кредо так и висела напряжённость — ни Кредо не простил «химеру» по-настоящему, ни Неро со своей «химеразностью» по-настоящему не смирился… в общем, с уходом Неро они ничего не потеряли. Фолько так точно.       Неро не помнил, перекинулся ли с ним хоть парой слов.       Выйдя на балкон, он достал сигарету из кармана пиджака и закурил. Усмехнулся про себя, представив, что сказал бы ему Данте. Дядя никогда не пытался читать ему нотации и вообще вёл себя не как родственник, а «старший товарищ», но на курении его прорывало.       Заслышав лёгкие шаги позади, Неро даже не обернулся: мало ли какая актриса, дружная с Кирие, захотела освежиться. Свою ошибку он понял только когда увидел боковым зрением нежно-оранжевый росчерк ткани.       — И давно ты куришь? — спросила она.       Когда она не пыталась играть с голосом, он становился в тысячу раз прекраснее.       — …курса со второго, — Неро потушил недокуренную сигарету и бросил её в пустое треснутое кашпо, стоящее у перил. — Был сопромат. Мы выживали, как могли.       Кирие улыбнулась, смотря куда-то вдаль. Она оперлась на перила, подставила ветру лицо. Складки пышных рукавов задувались так, будто ещё мгновение — и между ними прорежутся крылья.       — Ты… его любишь? Этого Фолько? — зачем-то спросил Неро.       — Да, но… не так сильно, как могла бы, мне кажется, — вздохнула она. — Иногда мне кажется, что после того случая… мне будет сложно полюбить кого-то так же, как тогда… а ты? У тебя есть кто-то?       — Если я захочу быть с кем-то, мне придётся посвящать этого кого-то в свою семейную историю. А я не готов.       Неро поднял правую ладонь. Кирие взяла её в свою — нежную и белую, будто у Дианы с какой-нибудь жутко долго писавшейся картины.       — На его месте мог бы быть ты, — вдруг сказала Кирие.       Неро замер, будто громом поражённый. А перед глазами пронеслось всё как тогда, долгих шесть лет назад, почти в другой жизни — льющее блестящие слёзы на море полуденное солнце, пузырящееся на ветру платье Кирие, тёмный от влаги песок… и гнетущее чувство отрезанности от всего этого красивого и умиротворённого.       Человечного.       Так вот чего она хотела, выводя из перебранной комнаты, которую он оставил на следующий день, на пляж.       — Но я — нет, — единственное, что смог выдавить из себя Неро.       — Но ты — нет, — в голосе Кирие не было грусти — только светлая печаль, будто она всё это пережила, смирилась со всем и теперь проговаривает только для Неро. — Всё, что не делается — всё к лучшему. Я рада, что ты пришёл. Теперь мы можем отпустить всё это и остановиться на дружбе.       Неро был не уверен. Неро был вообще ни в чём не уверен.       — …можем попробовать, — но жизнь научила его не расстраивать других слишком сильно.       Кирие сжала его руку в последний раз и отошла внутрь — в смех, в разговоры, в человеческое присутствие. Взгляд Неро был прикован к той точке на горизонте, где когда-то торчали белые кости орденского штаба, ныне демонтированные. Вспоминал о жене Спарды, существующей разве что в виде пары книг про Алигьери и фотографии на столе в сыновней конторе, и о любовнице отца, о которой не знал ничего, кроме того, что она родила его и умерла спустя пару недель. Закурил снова.       Воистину, что не делается — всё к лучшему.