Боль меняет нас

      – Здесь тоже дополнить нужно, – Секо указала пальцем на один из абзацев. Они договорились встретиться в кофейне для обсуждения проекта, который ему следовало бы уже отправить руководителю. Обычно Сугуру просил Сатору оценивать его работы. Иери была слишком критичной для такого. – Недостаточно раскрыл тему.       – Да, спасибо.       К тому моменту они с Сатору не общались уже около месяца. Секо не высказывалась никак на этот счет, и он не понимал, знала ли она вообще о случившемся или игнорировала проблему, которая ее напрямую не касалась. Сугуру ожидал от нее хоть какой-то реакции. Даже если осуждение. Это не было бы незаслуженным для него.       – Сколько мы уже просмотрели?       – Только две главы. Еще три осталось и тогда отпущу тебя, – Секо запрокинула голову и промычала что-то.       Сугуру старался особо не тревожить ее просьбами. У Иери было недостаточно терпения, когда дело касалось помощи другим людям. Ему казалось, что она и вовсе не переносила социальных контактов, если те были ей невыгодны. Если бы с ними был Сатору, он бы точно начал рассказывать о ее возможных травмах. А Секо ответила бы ему, что он пошел не туда учиться или лучше бы ему записаться к психологу и обсуждать не ее травмы, а собственные. Но его не было с ними. Точно.       – Да ты издеваешься…Неужели никого другого не мог позвать и издеваться над ним?       – Нет, – он открыл следующую главу и развернул ноутбук к ней. – Ты единственная, к кому я могу обратиться.       – Ага, я в курсе. Святой мальчик тебя кинул, поэтому со своей неуверенностью ты пришел ко мне.       Она смотрела в экран и не обращала на него, казалось, никакого внимания. Может, Секо вчитывалась настолько, что не особо контролировала сказанное? А должна была вообще? Разве на заслужил Сугуру, чтобы ему напоминали раз за разом, что он сделал? С единственным человеком в его жизни, которому было искренне не все равно на то, что там с ним происходило. Даже если стремления Сатору и были продолжением его детско-родительской истории. Какая вообще разница, что там было у него в детстве. Не имело ли значения то, что происходило с ним и как он проявлялся сейчас? Ради чего он делал те или иные вещи, тянулся не к самым лучшим – Гето ведь понимал, что был далек от понятия хорошего друга, а уж тем более возможного партнера – людям, почему оправдывал их поведение и терпел это. Детство осталось в том же детстве. Ответственность за себя нужно было брать уже сейчас.       Сугуру вот не думал о том, кто там его и как травмировал. Что бы изменилось от его самоанализа? Стало бы только больнее. Лучше уж думать о том, что происходило с ним в этот момент.       Конечно же, Сугуру не был дураком. И с эмоциональным интеллектом у него тоже проблем не было. Он понимал и без остальных, насколько отвратительно поступал с Сатору. И ведь последним, чего Сугуру хотелось, было как раз причинить боль ему. Не хотел, но причинял. Эти мысли отдавали чем-то слишком нездоровым и требующим терапии. Так бы точно пошутил Сатору. Не чтобы его задеть. Сугуру сомневался, что он вообще умел задевать кого-то, особенно намерено. Может, это и была идеализация. Но разве было что-то плохое в том, чтобы видеть только лучшее в тех, кем дорожил и считал близким? Он вот так не думал.       Тем не менее Сатору был для него слишком. Добрым. Понимающим. Хорошим. Прекрасным. Слишком близким, чтобы держать его рядом с собой.        – Как он вообще?       – А? – Секо глянула на него исподлобья. – Сам спроси у него.       – Секо…       – Что? – Действительно ли она не понимала или издевалась? В любом случае даже издевки он заслужил. Никто не обязан был сочувствовать и понимать его. Во вселенной Секо все было просто. Сугуру узнал об этом давно. У нее либо все решалось разговорами и действиями, без всяких двойных и скрытых смыслов, либо люди прощались. Может, такой подход к жизни действительно был более безболезненным и не усложнял ничего. – Ты точно не сломаешься от одного разговора. Расскажешь ему, почему так поступаешь, и все. Скажу честно, но мне бы не хотелось, чтобы он тебя прощал. Но это уже личное, а значит не совсем объективное.       – Я и сам не знаю, почему так поступаю, Секо, – признался он. – Мне просто страшно. Но это не объяснение и уж тем более не оправдание.       – А ты и не оправдывайся. Ему не нужны твои оправдания уж точно. Просто объяснись. А что дальше – пусть сам решает, – он вздохнул. Естественно, Сугуру думал о том, чтобы поговорить с Сатору. Просто извиниться даже, если он разрешит. Даже если ему это окажется ненужно, Сугуру сделает это хотя бы для своего успокоения. Сделает все, что было возможно в этой ситуации.              

***

      

      К тому моменту, как он решился на этот разговор, прошла неделя. Секо сказала ему просто объясниться. Почему он себя так вел, что это ему давало. Сугуру и сам знал, что надо. Каким бы отстраненным он не казался – у него все же не было проблем с оцениванием себя и эмоциональным интеллектом – Сатору был для него близким. Другом. Человеком. Недопартнером. Он заслуживал хотя бы просто знать. Что дело было не в нем. Что это Сугуру не может разобраться с собой, понять свои паттерны и обучиться новым. Сатору бы точно стало легче, думал он. У него ведь была явная тенденция пытаться понять тех, чьи действия и отношение к нему задевали. Он объяснял себе это, чтобы не злиться и не обижаться. Конечно же, знание этого только усиливало у Сугуру чувство вины. Если бы он не испытывал ее, то определенно бы задумался о своем ментальном здоровье. Поступать таким образом и не чувствовать элементарный стыд, даже не вину, смахивало на диагноз. Наверное. Это Сатору разбирался в таком.       Почему он вообще так долго ждал? Конечно, долго – понятие относительное. Когда ждешь чего-то очень важного, то и день кажется невыносимым. А когда пишешь диплом, то и девять месяцев покажутся ничтожными. Но у чувства вины и его извращенных установок не было терпения. Чем дольше длилось молчание, тем тяжелее ему было отделять себя от этих мыслей. Но чтобы прийти к Сатору и объясниться, ему самому нужно было для начала разобраться. Не скажет же он, что ему просто страшно. Это было бы еще большим унижением, чем его предыдущие действия.       Может, это все началось еще с их отношений с матерью. Ему вообще-то не очень хотелось лезть в детство и копаться в этом. Но для объяснения хотя бы себе этого паттерна у него не было почти информации. Его отец оказался тем еще безответственным человеком. Бросил совсем еще юную маму с ребенком на руках. Хорошо, думал Сугуру, что он был похож на нее. Возможно, этим он избежал еще большей отстраненности из-за постоянных напоминаний ей об этом мужчине. Его мама не то, что была неэмоциональной или какой-то холодной. Такое обозначение использовали в психологических статьях обычно. Она ему казалась всегда больше потерянной. Как будто сама не знала, что с ним нужно было делать. И все у них от этого выходило как-то неловко и нелепо. Сугуру подмечал, что часто в таких семьях матери души не чаяли в своих детях и посвящали всех себя им. Конечно, это было такой же крайностью, как и у них, что не совсем здорово. Хотя кто вообще и по каким критериям определяет понятие «здравости»? Для каждой семьи это будет по-своему. У них вот с мамой не было какой-то эмоциональной близости. Чтобы Сугуру мог прийти и рассказать ей о чем-то. Особенно о проблемах. У нее их и без него было ведь достаточно. Да и все их попытки поиграть в нормальную семью, где родителя волнует жизнь ребенка, выходили слишком неловкими и фальшивыми. Конечно, в разговорах с родственниками или подругами, когда он оказывался случайным свидетелем, она говорила, что любит его и старается дать сыну только лучшее. Даже как-то хвалилась его достижениями. Поэтому Сугуру знал, что его точно любили. Даже если на словах. Этого ему было достаточно тогда с ней.       Получается, потом этот опыт и повлиял на него. Скорее даже на его умение строить доверительные отношения. По его аналитической версии. С мамой у них было вынужденное сожительство и взаимодействие. С ней потому и было проще. Но с другими людьми так не работало. В отношения нужно было постоянно вкладываться и как-то взаимодействовать. Механизмы этого были Сугуру непонятны. К слову, Сатору он тогда соврал про родителей. Платить было бы нечем только маме, если бы он не поступил. Смысл своего поступка он и сейчас не особо осознавал. Просто соврал и все. Сатору ведь из обеспеченной и полноценной семьи. Как и многие с их курса. Ложь звучала что ли солиднее. Хотя он уже сомневался в этом. Может, солиднее бы звучало, если бы он сказал правду. Отец их бросил, поэтому он решил не создавать маме лишних проблем и поступил сам на полное финансирование. Конечно, ему было стыдно за вранье. И он же потом все равно сказал правду.       Сугуру решился поделиться сегодня многим. Существовал и такой вариант, что Сатору это не сдалось вовсе. И такой расклад был бы справедливым. Может, это было слишком деструктивным, но Сугуру хотелось бы именно такого. Чтобы его выгнали и вдогонку обвинили. Чтобы потом честно и заслуженно утопать в вине и разрушать себя на полных правах за абьюзерские наклонности.       Да, как-то слишком нездорово, подумал он, пока стоял на лестничной клетке.       Но если его объяснения все же сдались Сатору, даже просто для успокоения, ему бы хотелось уравнять кое-что между ними. Степень доверия и открытости. Сатору ведь постоянно с ним делился разными историями. Рассказывал о семье, клане. А он что? Естественно, что Сугуру задумывался, каким другом или партнером с таким «фундаментом» был в его глазах. Точнее он только недавно задумался об этом. Когда Сугуру полноценно осознал то, что он и был своей мамой для Сатору в этих отношениях, ему стало невыносимо стыдно. И даже виновато. Ему ведь нечего было скрывать. И не стоило ничего поделиться чем-то из своей жизни. Сугуру, скорее, было неясно, как это преподнести и зачем. Он отмалчивался слишком долго, чтобы спокойно начать разговаривать. Но для Сатору, наверное, это было действительно интересно. И важно, может.       Сугуру знал о Сатору достаточно, а он о нем – явно в разы меньше. Унизительно меньше.       – Ты чего здесь? – Сатору появился на ступеньках. Наверное, только приехал с лекций. Сугуру то ушел с последней, чтобы приехать сюда пораньше. Как-то по-сталкерски вышло, подумал он.       Сатору замер в какой-то нерешительности, от которой ему почему-то стало стыдно. Такого ведь раньше не было.       – Поговорить пришел, – он засунул ладони в карманы пальто и начал как-то слишком неловко переминаться на месте. Картины из его детства оживали стремительно в сознании. Те же чувства. Только обстоятельства разные. И персонажи.       – Ну…ладно.       Его не выгнали. Даже пустили в квартиру. Может, даже успеет зачитать приготовленную речь.       Сугуру здесь бывал и раньше. Даже слишком часто. Обычно эта роскошность – по меркам его детства и юности, где самым дорогим была уже своя двухкомнатная квартира вместо съемной – вгоняла его в неловкость. Для Сатору это было не просто частью жизни, а прилагающимся изначально дополнением, которое воспринималось им как должное. Это не было плохо или хорошо. Просто ему как-то среди этого было не очень комфортно.       Обычно между ними не возникало тишины. Такой давящей и неуютной. Сатору брался всегда первым рассказывать о чем-то, вовлекал его в разговоры, чтобы…Сугуру покачал головой. Он даже в этом был отвратительным и безнадежным. Любой другой человек давно бы уже бросил затею даже дружбы с ним.       – Ну, – начал неловко он, – как дела?       Или как начинались все эти нормальные разговоры? У тех, кому повезло чуть больше с социальным опытом. Они вот с мамой любили помолчать. Может, она хотела научить его телепатически понимать такие вещи? Без лишних взаимодействий и разговоров. А он просто неумелый ученик. Да, подумал Сугуру, глупая и неуместная шутка. Даже если только в его мыслях.       – Да нормально, вроде. У тебя как?       Сатору повернул голову в его сторону. А дальше что? Нужно было ведь как-то перейти к сути его визита. Не вывалить же все просто так. Или…       – Садись за стол. Я сейчас чайник поставлю, – конечно же, он молча сел. У Сугуру не то, что выбора, а идей других не было. Может, оно как-то само решится? Или Сатору телепатически узнает все. Да, у него, видимо, от стресса появлялись такие странные мысли и глупые шутки.       Сатору поставил перед ним кружку и сел напротив. Он даже как-то слишком неуверенно зажал чашку в руках и смотрел на скатерть. Непохоже на него.       Естественно, что непохоже, подумал Сугуру, ему то явно некомфортно с ним: заявился спустя месяц после того, как попросили не лезть больше, еще и сидит молчит.       – Слушай, Сатору, я, – в груди все почему-то неприятно сжалось. Он бы сравнил это с запуском новой ракеты, на разработку которой потратил не один год. Да, масштабы слишком отличались, но воспринималось это именно так. Слишком непредсказуемо и тревожно. А исход никому неизвестен. – правда поступил с тобой ужасно. И мне точно нет оправданий. Даже если ты потом прогонишь меня и еще что-то скажешь, это точно будет заслуженно, – Сугуру перевел дыхание. Смотреть на Сатору было страшно. Не знать реакции собеседника и просто говорить было удобнее, чем теряться под чужим взглядом. – Дело не в тебе, и это не шутка или издевка. Это я виноват, честно. Просто…мне страшно. Напортачить во всем, вот. Это все эти глупые детские травмы. Твоя любимая тема. Но это не снимает с меня ответственности, конечно же. То, что у меня с мамой не было близости эмоциональной и толком общения, а отца вовсе, не должно касаться тебя или кого-то еще. Это я должен разбираться с тем, что мне мешает жить. Ты правда мне очень близок и дорог. Ближе тебя еще никого не было.       Честность и открытость пугали Сугуру. И отталкивали. Он ведь совершенно не умел это все. Делиться, особенно переживаниями. А то, что происходило между ними, касалось этих переживаний в первую очередь. Его страхов и чувств. Стоило Сатору стать еще ближе, чем до этого, как его охватывал страх. Что дальше? А как он вообще будет себя вести? Как должен? Сугуру ведь точно бы все испортил. Он и сейчас был тем, кто разрушил. Когда он держал Сатору на какой-то мнимой дистанции, ему было не так беспокойно. Так он не испортил бы все. Не причинил бы ему боль. Не заставил бы разочароваться в себе. Верно ведь? Это позволяло ему держать контроль, что успокаивало. Только вот, на удивление, оказалось, что своими действиями он порождал тот же эффект, которого боялся. С ним же сложно было всегда. Ничего удивительного не произошло. В этот раз, правда, оказалось больнее обычного.       Он ведь даже маме об этом рассказал. Ему же нужно было формировать новые паттерны и установки. Подкреплять их там. Об этом, по крайней мере, говорили психологи в тех видео, которые он просмотрел. Может, если бы он начал с того человека, на котором это все началось, ему стало бы чуть проще решиться на разговор с Сатору? Хотя ведь мама бы его все равно приняла. Она же мама. Их связи уже было не отменить, а вот у Сатору был выбор, что с этим делать. И даже самый неблагоприятный был бы для него заслуженным.       «– Мы, кстати, с Сатору больше не общаемся.       – Что-то случилось?       – Я поступил с ним плохо.       – Надеюсь, еще помиритесь.»       Сугуру тоже надеялся. Хоть на что-то.       – Я совершенно не умею строить нормальные отношения, Сатору. Любые. И мне не хотелось все испортить. Тебе бы точно со мной казалось, что я равнодушный, и не хватало бы внимания и проявлений чувств. Хотя вот как получилось иронично, – Сугуру сморгнул слезы. Наверное, поэтому он и не любил всякие душевные разговоры и не хотел идти к психологу. У него ведь тоже были свои чувства в конце концов. Может, он и не признавал их, но они то были. И всегда вылезали, когда не нужно. – Это снова тебя не касается, да. Я даже рад, что ты наконец выбрал себя и свои чувства. Правильнее этого в такой ситуации и быть не может. Мне просто хотелось, чтобы ты знал: с тобой все охринеть как в порядке. И ты не должен додумывать ничего в моем поведении, чтобы не чувствовать себя паршиво. Прости, пожалуйста. Этих извинений, конечно, ничтожно мало. Я понима…       – Прощаю. Спасибо тебе, Сугуру.       Могло ли быть все так просто? Ему бы не хотелось, чтобы Сатору простил его из чувства вины. Или его вечного несоизмеримого сочувствия ко всяким мудакам. Вроде Сугуру. Для него было важно просто объясниться. Чтобы даже если это травмировало Сатору еще раз, то он хотя бы знал детали. Чтобы без недосказанностей. Так было правильно и справедливо по отношению к нему.       – Не говори так, пожалуйста, только если тебе стало жаль такого муда…       – Не говори ты так, Сугуру, – Сатору коснулся его руки. Когда Сугуру посмотрел на него, то обнаружил, что он тоже плакал. Сатору сочувствующе смотрел на него, поджимая губы из-за слез. – Спасибо за честность. Я это очень ценю.       Он похудел. Сугуру обратил внимание на это только сейчас. Сатору ведь всегда был худым, даже нездорово. Но теперь это сильнее бросалось в глаза. Они ведь виделись каждый день в колледже. Или чувство вины настолько увлекло его, что он снова не заметил ничего, кроме своих чертовых переживаний? Винить в собственной эгоистичности ему было некого. Люди ведь часто сбрасывали ответственность за свою токсичность на какие-то травмы или родителей. Так ведь было проще. Легче, чем признать, что сейчас важно было взять ответственность на себя и начать работать с этим. Или это он мыслил искаженно, а терапия как раз так и работала? Сугуру не мог точно разобраться в этом. Он вряд ли был таким, потому что ему внимания мамы не хватило. Она то точно не была эгоисткой. Это наверняка Сугуру изначально родился таким неспособным к заботе о чужих чувствах, чтобы только и портить жизнь людям, которых любил.       – Я думаю, – прервал тишину Сатору. – Что мы можем что-то еще исправить. Я вот в терапию вернулся, представляешь? Только теперь более ответственно к этому подошел. Может, у нас еще и получится что-то.       Голос у него был непривычно тихим. Сатору обычно болтал громко, и разговоры его были эмоциональными. Сугуру так не умел. Это все было какой-то неприятной нестабильностью для него. Ему тишина и спокойствие нравились больше.       – Только если по-другому в этот раз.