Синяя рубашка

      Плечи вытянуты, спина натянута, а глаза, что сокрыты под ресницами, создают иллюзию недоступности. Кэйрэй выходит идеальным. Тридцатиградусный наклон вызывает у мужчины вопросы, но, решив, что сейчас не время для уточнения, то начинает начать с главного:       — Как ты? — прозвучал вопрос, словно шёпот скучающего ветра, что проносится в пустой комнате. Его глаза затуманенные равнодушием, проявляли такую же отдаленность и в лице, как если бы он спросил, вкусен ли рис, но уже позабыл о вкусе. Поднимает туловище, встречается с взглядом. — Пока тебя не было мало что изменилось, — Яга Масамичи, как он представился, разворачивается и направляется в техникум.       Палящее летнее солнце напоминает, что за каждой жарой идут проливные дожди. За ярко зелёными листьями прячется облачное небо. Цикады, словно хранители летнего времени, слишком громко и настойчиво нарушают тишину, звуча как живые инструменты в симфонии под руководительством природы, духота режет стенки горла призывая достать воды, к влажной спине прилипает футболка, будто вторая кожа, пронизанная запахами лета.       — Нормально, — отражает интонацию, на последние его слова не отвечает – не видит смысла. Колёсики чемодана трясутся по плитке, переворачивая внутри идеально сложенные вещи.       — Твой отец сказал, что ты забыл последние два года, — не может уловить его интонацию в словах. Ощущение, что ему всё равно. Яга замечает кивок головы в знак ответа. — Собственные техники хотя бы не забыл? — будто отчитывает.       — Некоторые, — играется с голосом, звучит досадливо. Молодец.       Учитель молчит либо не зная, что сказать, либо решив, что тем для разговоров больше нет. Двигается рядом с Масамичи, цепляя взглядом всё вокруг, чтобы оценить здания, их высоту и размышляя, как давно это было построено. Поправляет сумку на плече, остатки вещей, которые не вместились в чемодан, трясутся.       Расшнуровывает свои красные кеды, оставляя их рядом с входной дверью мужского корпуса. Замечает рядом с дверью сидящую игрушку. Задаётся вопросом, а кто вообще её тут мог забыть. Глаза у игрушки на секунду блеснули так, будто посмотрели в ответ. Передёрнув плечами, следует дальше за Масамичи. Деревяшки под ногами скрипят надсадно, как бы извиняясь за то, что в какой-нибудь момент могут не выдержать и провалить тебя вниз, впиваясь занозами под кожу. В длинном коридоре пусто, но тут много окон, что скрывают на заднем дворе небольшой сад. Видит скамейку, над которой возвышается рядом дерево. Думает, что было бы неплохо скрываться там в особо знойную погоду. Ветер бы обдувал кожу, а палящее солнце не давило на голову.       Масамичи остановился около двери, достаёт связку ключей, открывает. Пропускает внутрь, а сам остаётся стоять в коридоре, вынимая ключ из связки.       — Твоя комната, — произносит очевидный факт. — Найто, — зовёт по фамилии. Яга совсем отвык от имени, которое не произносил со второго курса, потому что кажется, что он призвал мертвеца. Не сразу поворачивается, и ключ летит прямо в лицо, но успевает его нелепо схватить. — Завтра в девять, чтобы был в классе, — и закрывает дверь.       В пустой комнате мало места. Она ощущает себя в забытой главе незаконченной истории. Одинокая, чужая. И не понятно, что конкретно под это описание подходит. Она или эта комната. В её глазах затаилась невиданная тоска, как последняя страница той самой незаконченной книги.       Здесь нет следов его вещей, вообще ощущение какого-либо присутствия, ничего не говорит о том, что эта комната когда-то принадлежала ему. Её взгляд, как будто заблудился в лабиринте времени, плывет по пустоте, и в каждом уголке комнаты отражается её горечь.       От этого только тоскливее.       Бросает сумку на кровать, чемодан подкатывает к шкафу, садится на стул, что одиноко стоит посередине комнаты, рядом с письменным столом. Стул скрипит под ней, прося не раскачиваться на нём. Локтём упирается на подлокотник и смотрит рассеяно в пол.       За окном шелестит листва, помогая тем самым только больше погрузиться в себя.       Последний год прошёл отвратительно.       Семнадцатилетние – худший год жизни. Преддверье восемнадцатилетия – самый выматывающий.       Тошнит. В её голове обрывки родных голосов звучат как далекое эхо, мгновенно перенося в прошлое. Лица, эмоции, тон – все это перемешивается, создавая отравляющий коктейль из чувств. Тишина – неутомимый собеседник, напоминает, что она осталась одна со своими мыслями.       Желудок выворачивается наизнанку под монотонную мелодию цикад, словно её качают на волнах тревожных мыслей. Она ощущает, как каждая нота взбалтывает её внутренности, отравляя все органы.       Отводит взгляд к окну, ищет опору в горизонте, между ветками деревьев. Но за стеклом – лишь отражение дневного света и её тени, словно бесконечная заслонка перед реальностью.       В тишине не хочет находится. В полупустой сумке лежит её плеер, скрученный наушниками. Наушники склеенные в некоторых местах, звук часто, под каким-то неправильным наклоном, пропадает. У неё нет лишних денег, чтобы заменить, приходиться приспосабливаться.       Убирает плеер в карман, чтобы не мешал, пока играет трек. Она проклинает того, кто создает такие огромные карманы в мужских джинсах, потому что в её старых невозможно ничего было вместить. Да, она завидует, ведь теперь тут прячется не только её плеер, но и ключи от дома, которые теперь не нужны, по крайней мере в ближайшее время точно, его пропуск, кошелёк и мятная жвачка, которую она купила сегодня на станции.       Закидывает в рот сразу две пластинки, как в рекламе. Это выглядит круто и, почему-то ей кажется, что от этого у неё зубы побелеют, как и обещают в этой рекламе. Синий орбит будто поджигает её рот, от этого у неё появляется чуть больше энергии, чем у панды.       Переводит взгляд на чемодан, пока в это время музыка берёт её за руку и выводит из тревожного состояния. Хотя бы на три минуты. Чувствует в костях усталость. Привычную. Голод скручивает желудок. Еда в поезде была отвратительная. Вспоминает про вещи, что нужно разобрать, сложить по полочкам, чтобы потом не пришлось их гладить. Лень. Она уверяет саму себя, что ничего с вещами не случится, что, на самом деле, можно даже не раскладывать одежду. Будет доставать всё из чемодана.       Сейчас нет контроля над ней, она как звезда, выбившаяся из своей орбиты. Скрипучий голос сознания, как холодный ветер, шепчет: а было ли до тебя хоть когда-нибудь дело? Не слышит, потому что слушает музыку. Следующий трек, новая мысль.       Она плывет на волнах мелодии, как корабль, оставивший за бортом сомнения и волнения. Музыка, будто таинственный проводник, мягко направляет поток её размытых по полу мыслей, создавая наконец-то умиротворение.       Она не знает, что ей тут делать. Как её будут обучать и будут ли вообще, с учётом её обстоятельств. Опускает голову, потому что наушники снова не передают звук. Давит на несчастный провод, словно на артерию, и надеется, что в последний раз.       Смотрит на пустую комнату. Тут даже на стенах ничего не висит. Дома он все стены обклеил вырезками из журналов или манги. Она бы тоже хотела, но никто ей дополнительные карманные деньги не выдаст. Да и потом отчитают. Слишком это не по-девчачьи.       Она догадывалась, что мужская одежда удобная, но, чтобы настолько даже представить не могла. Его футболка на ней висит как мешок. Она бесформенная. Непонятно кто прячется за вещами. Так всем легче спутать её с ним. Легче всего спрятаться, казаться своей. Всё равно они похожи.       Мышцы начинают ныть от нарастающего неприятного чувства внутри. Смотрит в потолок. Немного обшарпанный, давно перекрашенный, вон там, в углу, краска отклеивается. Неправильные мысли не могут проникнуть в голову. Думает о всякой херне. Тут будут преподавать обычные уроки? Она надеется, что да, потому что только в этом и есть её способность. Быть зубрилой. Учить параграфы, делать конспекты, расписывать домашку. Быть дотошной. Может тут пригодятся знания по геометрии. Вычислять правильную траекторию, чтобы применить технику.       Если бы ещё у неё были техники.       Когда-то она хотела тут учиться, быть вообще шаманом, как и Сёта. Ходить с ним вместе на уроки, изгонять проклятья, спасать людей в конце концов. А после зависать в торговых центрах, на детских площадках, отбирая качели у детей, потому что хочется ещё немного побыть ребёнком, а после вернуться в общежитие, поужинать чипсами, ведь родители не видят, и повторить это ещё раз на следующий день. Потому что молодость слишком коротка, а свою она как-то не прожила достаточно.       Год назад она планировала это лето провести на подработке, а в нерабочие дни гулять с подругой. Звучит вообще не весело, но это для того, чтобы добыть деньги и... просто потратить их. Неважно на что. Они думали поехать куда-нибудь на день или потратить на кафешки, или на одежду, или на любую другую бесполезную вещь в этом мире, потому что они на это заработали сами. Хотели устроить у Айко ночёвку, это её подруга со школы, они бы разогрели попкорн какой-нибудь, наверное, солёный или вообще карамельный, или сразу оба, взяли бы кассету на прокат, посмотрели бы фильм «Пила 2», потому что у Айко есть кассетный видеомагнитофон. Они бы точно пытались не закричать во время просмотра, чтобы не разбудить родителей.       Видите? Она уже спланировала свои каникулы.       И у неё точно не было в планах быть тут.       Встаёт с места. Нет выдержки сидеть на месте, хотя она клянётся, что была бы не против того, чтобы продолжить сидеть или вообще прилечь на эту заправленную кровать. Провоцирует же.       Вещи нужно разобрать. Где-то на задворках её сознания ругается мама, что какая же она ленивая и не может сразу всё сложить на места. Мам, я устала, звучит как оправдание.       Заполняет полки вещами, даже не её. На плечиках теперь висят футболки, рубашки и новая школьная форма. Старая была разорвана. Свои прокладки прячет очень глубоко в шкафу, между складками тёплого свитера, который она натянет на себя только поздней осенью, когда станет невыносимо холодно. Аптечку тоже прячет. Ей не нужны вопросы о том, зачем ей столько таблеток для живота.       В другой сумке у неё блокнот и пару книжек, которые она взяла в надежде, что наконец-то прочитает. Кладёт на свой новый рабочий стол. Задвигает стул, подходит к окну и чуть больше открывает. Душно. Отрывает небольшой клочок бумажки из блокнота, чтобы завернуть жвачку в неё и выбросить в мусорное ведро, что скрывалось под столом.       Теперь ложиться на кровать, та скрипит. Жёсткий матрац колит кости, но она скручивается клубком, и включает свой плейлист, который сделала перед отъездом.       Тихая, медленная мелодия ненадолго расслабляет. Забывается, ведь теперь можно немного расслабиться. Звуки, как плавные прикосновения, укутывающие её, заставляют забыть о том, кто она есть на самом деле. Мечтает. Представляет себя кем-то другим. Кем-то, кто более веселее, кем-то, кто более интересен, кем-то, кто не она. Музыка – кисть, что раскрашивает чёрно-белый холст реальности, превращая его в калейдоскоп ярких образов и возможностей, которые всегда закрыты от неё в жизни. Погружается в свой собственный театр иллюзий, где она может быть кем угодно.       Носом тыкается в пыльную подушку, в лёгкие попадет запах солнца. В руках плеер сильнее сжимает, когда слышит голос певца. Текст давно выучен наизусть, а слова, на неродном языке, давно переведены. Зная, что за смысл кроется в песне, то желудок перекочёвывает по организму, оставляя в каждой мышце неприятный осадок.       Усталость после поезда накрывает её, закрывает глаза и надеется, что она просто полежит ещё пятнадцать минут, а потом обязательно встанет. Она обязательно продолжит разбирать свои вещи, которые остались спрятанными в чемодане. Всегда останавливается на полпути. Ещё немного, сейчас она встанет.       Просыпается от чужих голосов за стенкой. Негромко, просто не привычно. Музыка давно закончилась, плеер выключился. Надеется, что у него не села зарядка. Хотела бы знать сколько время, но тут нет часов. Сонными глазами оглядывает комнату. Темно. И духота. Закрывает глаза.       Дверь комнаты херачится об стену. Поднимает туловище слишком резко из-за чего у неё появляются разводы ненадолго в глазах, а один наушник слетает с уха. Свет включают непрошено, она щурит глаза, растирает заспанное лицо.       — Какие люди! — чужой голос слишком довольный и громкий. Проникает через ушные перепонки, оглушая. Хочет заткнуть уши. Убирает плеер в сторону вместе с проводами. — Спустя несколько месяцев очнулся. Ну не охренеть ли, а? — когда в глазах появилась картинка, то видит лицо напротив. Парень сидит на корточках рядом с кроватью, мажет взглядом по её лицу незаинтересованно, будто разглядывая лягушку, что спряталась в камышах.       — Прошло девять месяцев, а не несколько, Сатору, — напоминает вполголоса. — И ты его пугаешь, — замечает, что второй голос расслабленный. Она косится на другого. Тот уже сидит на стуле, сложив ногу на ногу и осматривая комнату, будто первый раз тут, будто у него самого не такая же коморка, которую почему-то называют комнатой.       — Я? — оскорблённо спрашивает Сатору. Она переводит взгляд на него. Не смотрит в глаза, а разглядывает лицо мимолётно, едва касаясь, взъерошенные короткие белые волосы, губы в гнусной улыбке, как она это видит, и голубые глаза. Красится так рано?       — Ну не я же, — слишком спокойно отвечает, в голосе слышится лёгкий сарказм. Он наклоняется, упирается локтями об свои ноги, пристально смотрит на неё. Странная чёлка колышется от движения. — Что ты помнишь? — решает уточнить осторожно. Видимо уже все тут знают, что у неё есть провалы в памяти. Не то чтобы прям у неё.       Она садится на кровать, прижавшись спиной к стенке и её взгляд скользит по их лицам, словно невидимые пальцы касаются кожи, ведь долго смотреть в глаза – не её привычка. Их появление разбудило её окончательно. Никто не внушает доверия. Белобрысый уже потерял какой-либо интерес, теперь он что-то говорит второму парню. Про задание, с которого они только что вернулись, пытается обработать их слова, запомнить. Но понимает, что на самом деле они проклятье изгнали очень быстро, а потом просто зависали в игровых клубах. Всё ясно с ними. Её мозг генерирует возможные вариации, которые ей нужно сказать, но каждый её возможный ответ выглядит странным. Она предпочитает применить свою излюбленную тактику – молчать. В тишине, которую она создает вокруг себя, она ищет опору, стремясь разгадать их тайный язык, который слишком непонятен ей.       Сёта не говорил о таких одноклассниках. Он вообще мало что рассказывал из техникума, когда приезжал на каникулах. Неприятный червячок ковыряется в её внутренностях, проникая в сердце. Сёта говорил, что учится с хорошими шаманами, у которых может совершенствоваться. Это они? Она надеется, что тут обучаются ещё люди.       Когда эти двое начали на неё пялиться, даже не сговорившись, то понимает, что молчит слишком долго для ответа, которое она не хочет произносить. Ответы как-то не придумала. Кашляет, чтобы придать голосу нужный, немного басистый, тембр.       — А что вы помните? — хочет пойти вокруг да около. Смотрит на свои бледные руки.       Смешок доносится от Годжо.       — Мы помним каждый твой проёб, — локтём упирается об матрац и ладонью придерживает голову. Своим взглядом сканирует её безжизненное на эмоции лицо.       — Например, — пожимает плечами.       — Как ты съел плесневый хлеб, а потом был очень удивлён тем, что на вкус как-то сладко. Ты потом блевал сутки и целый год не мог прикоснуться к хлебу, а когда мы тебе это напоминаем, то ты начинаешь отрыгивать, — хмыкает, губы растягиваются в улыбке, которую хочется смыть с его лица.       Небольшой пазл в её голове встаёт на место. Сёта действительно больше не ел дома хлеб. Она от услышанного приподнимает брови. Думает, переваривает информацию.       — Или, — начинает парень с тёмными волосами, пряча улыбку за кулаком. — Ещё помнишь, как Сёта включил какую-то херню? — смотрит на Годжо.       — В какой именно раз? — играется бровями, пытаясь вспомнить.       — Ну, когда у Сёты была температура, а мы втроём сутки не спали, потому что, — замолкает. — А кстати почему?       — Было лень спать? — предполагает. Годжо упирается ладонями назад об пол, открыто смотрит на друга.       — Нет, что-то другое было, — пытается вспомнить, но судя по выражению лица, то решает забить. — Ладно, не важно, — отмахивается от мыслей, как от жужжащей мухи, рукой тоже отмахивается, — просто решили не спать и ещё тогда ты заболел, — обращается к ней. Смотрит в глаза, а она хочет посмотреть куда-нибудь в другое место. Она так и делает, потому что уже чувствует неприятный зуд под кожей. Смотрит на свои руки на коленках. — По итогу решили утром сходим тебе за лекарствами, когда ближайшая аптека откроется. Нам было лень идти в дальнюю, — не стесняясь признаётся. — Ты вообще издавал такие звуки, как туберкулёзник, серьёзно. Мы все были в комнате Сатору, его комнату не жалко, — издаёт смешок, когда Годжо кричит протяжное «э». — Но всё-таки мы вырубились, пока ты лазил по странным форумам и не включил звуки мертвеца на всю громкость.       — Это было на первом курсе, и ты так забавно заорал «ебать». Прикинь, ты кажешься таким пай-мальчиком, а материшься, как будто ты вылез из якудзы, — хмыкает удовлетворительно, будто тот случай даёт ему приятные воспоминания. — Сугуру всё ещё угарает над этим.       — Я? — она подаёт голос и звучит это так инородно, что сама же пугается своего голоса. На две секунды выдерживает то, что смотрит ему в глаза.       — Что – ты? — уточняет Сатору, кивая в её сторону головой, чтобы она пояснила.       — Я матерюсь?       — Удивлён? — тихо посмеивается Гёто, разглядывая лёгкие намёки на эмоции у неё. — Мы тоже были.       У неё, как ей кажется, отмирает мозг, потому что она ничего не понимает. Её брат, стоит уточнить, что её брат – это Сёта, и вот он никогда не матерится. Он даже никогда не говорил слово «чёрт» или что-то такое. Просто обычно вздыхал от досады или злости, но никогда не произносил грубых слов. Она у него и переманила эту привычку – никогда не ругаться. В этом немом, своего рода, обете молчания заключено что-то светлое и родное, что соединяет их.       — Или помнишь ещё, как они курили? — Сатору уже забыл про неё и обращается к Гёто.       — Когда их Яга спалил? — вздыхает, чтобы прекратить улыбаться, и спрашивает Сугуру.       — Ага, тоже было забавно, — кивает головой.       — В общем, — решает всё-таки просветить её в курс дела. У неё лицо из безжизненного превратилось в такое, будто Сугуру ей на ногу наступил – с удивлением и с немым возмущением. Он впервые видит такое лицо от Сёты. — Вы были в женском корпусе, в комнате Сёко, курили и тут ей приспичило сварить себе лапшу.       — Она же вообще лапшичная девочка. Знаешь, типа, дочка Киотского купца. Сёко вообще ничего не ест, кроме лапши. И она, в тот вечер, пошла заваривать его. Как мы поняли, то ты лежал спиной к двери и не видел, что она оставила дверь открытой. Вообще распахнутой, — зачем-то уточняет, разводит руками, будто пытаясь доходчиво объяснить. — И тут решил сделать обход Яга, — жестикулирует руками Годжо.       — Сёко конечно... — Сугуру комментирует вроде бы с досадой, но слышно же, что ему весело вспоминать это.       — Сёко, конечно, похавала лапшички. Из комнаты шёл такой дым, что ор Яги было слышно с нашего корпуса. Мы думали, что тебя отчислят, — произносит Сатору.       Цвет голубой стены, к которой она прижимается, перекочевывает на её лицо. Она вся посинела от их рассказов. Лишь нескольких историй хватило, чтобы в её сердце расцвело понимание о её брате — тот самый, с которым она делила шоколадки, пока никто не видел из взрослых, и всё этой ей удалось узнать от его, видимо, одноклассников, и теперь ей кажется, что Сёта какой-то запечатанный свиток, а в этих их рассказах ей суждено было обнаружить запрятанные главы его жизни. Её дотошный до правильности брат оказывается вот такой. Курит, матерится, ест плесневый хлеб. Не сказать, что последнее это какой-то грех, просто... Ну, это же он. Сёта – правильный до мозга костей. Любое отклонение от правил воспринимается для него, как угроза самому миру.       Мысли путаются. Что-то вроде бега наперегонки. Одна споткнулась об что-то и повалилась на другую. Такая каша в голове, которую невозможно сожрать. Сырая и невкусная, прилипает к нёбу. Найто мутит.       Полная тишина, как дыхание времени, замерзшее в моменте, создает атмосферу полного ожидания. На фоне этого молчания пробуждаются капли первого летнего дождя, стучащие в окно, как тыквенные семечки. Звук их удара – мелодия, начертанная природой на стекле. Мелкая водяная пыль омыла лепестки кремовых гортензий и идеально подстриженную ярко-зелёную траву, что прячется за открытым окном, в саду мужского корпуса. В этой сцене, где каждая деталь насыщена жизнью и влагой, звуки дождя становятся как струны, играющие музыку феерического концерта.       — Ты серьёзно вообще ничего не помнишь? — спрашивает с недовольством, одновременно снимая очки, чтобы надавить на уголки усталых глаз. Сатору всё ещё думает, что Сёта над ними угарает.       — Вообще, — едва шевелит языком. Отвечать не хочет. Не хочет, чтобы они сейчас были в её комнате. Взгляд тянется к окну.       — Ладно, — встаёт со стула Сугуру, убирает руки в карманы брюк. Годжо смотрит на него и поднимается следом. — Мы зашли просто проведать тебя. Давно же не виделись, — пожимает плечами, изучает лицо Найто, будто никогда не видел таких эмоций. Точнее их отсутствие на этом лице. — Завтра сможем нормально поговорить, — звучит как предупреждение. Сугуру неохотно достаёт одну руку из кармана штанов и махает лениво, как бы желая спокойной ночи. Или остатки этой ночи.       — Бывай, — вставляет свои последние монетки, перед тем как уйти, Сатору. У неё даже нет сил провожать их взглядом.       Сон смылся после их нашествия в вонючую канализацию. Она падает лицом в подушку. Чувствует липкое прикосновение к сердцу. Чужие пальцы сжимают её в своих маслянистых руках, пытаясь выдавить последние остатки воздуха.       Это прикосновение, как мрачная тень, что тянется из глубин её подсознания, оставив за собой липкий след. В мраке комнаты её сердце бьется в такт взволнованному ритму, создавая атмосферу, где страх и неведомая тревога витают в воздухе, словно духи в таинственном лесу. Всё вокруг насыщено смутным чувством опасения, и она остаётся погруженной в этот липкий кошмар.       Почему он молчал?       Больше она не смогла заснуть. Ближе к утру она вышла из своей комнаты и пошла искать ванную. Найто никогда не думала, что сможет так быстро почистить зубы и помыться. Каждый шорох вызывал у неё дикий стресс. Тени, плывущие в углах, казались темными марионетками, готовыми отодвинуть шторку душевой и рассказать всем, что за тайну она прячет. После ночного дождя, когда капли воды ударялись обо что-то металлическое, ей казалось, что они обрушиваются на что-то гораздо более хрупкое – на её нервы. Звук этого удара был для неё не просто стуком капель, а металлическим молотом, разъедающим клетки её внутреннего мира, оставляя там лишь тончайшие трещины и болезненные следы разрушения.       Выходит из мужского общежития. Ей не сказали, как пройти в кабинет. Отлично. Время уже девять, и она блуждает, как потерянная душа, не имея представления о том, куда направиться и что её ждет впереди. Растирает заднюю часть шеи от пота. Сегодняшнее утро слишком жаркое и душное после ночного дождя. Трава под ногами всё ещё сырая, словно дыхание дождя ещё не успело высохнуть после ночи. Идёт, как она считает, к главному корпусу. Здание перед ней огромное, как грозное чудовище из древних легенд, высокое и мрачное, кажется, что вот-вот развалится под тяжестью времени. Её шаги становятся медленнее, когда она приближается, ощущая, как здесь витает дух прошлого, а закрытые двери скрывают за собой историю.       Людей будто не существует. Неспешно оглядывается по сторонам. Словно в вымершей деревне. Неприятная тревожность коснулась её плеча, передёргивает ими.       Круг за кругом. Никто ей не встречается тут. Она уже думает, что это какая-то шутка, что она зациклилась тут, как в дне сурка, но её цикл прерывает идущий на встречу учитель. Неужели. Хотя, с учётом того, как он быстро к ней направляется, то Найто хочет развернуться и уйти в свою новую комнату.       — Ты где был? — упрёк. Отвечает поклоном и произносит доброе утро. Мужчина не здоровается.       — Вы мне не сказали, как пройти, — выпрямляется, смотрит на Масамичи. Её слова не звучат обвиняющие, скорее, как факт.       — Спросить у других? — раздражение. Надо как-то сгладить.       — Простите, но я не смог найти людей, — идёт следом, пытаясь запомнить маршрут. Слишком много поворотов, слишком много одинаковых дверей и пол даже не скрипит.       Яга отодвигает дверь в класс и проходит внутрь. Найто за ним, закрывает дверь, чтобы не подслушивали, хотя тут и так нет людей. Некому слушать.       — Надо было лучше искать. Разбудил бы кого-нибудь, — даёт совет, который она точно никогда не применит. Будить человека ради такого? Нет, спасибо. Найто не хочет вызывать раздражение и неудобство.       Садится за парту на первом ряду, прямо напротив учителя. Смотрит так, будто хочет проникнуть ей в душу. Найто отводит глаза на свои руки, что сцеплены в замок.       — Знаешь зачем я тебя сюда позвал? — она отрицательно качает головой. Они же не играют в шарады. Вздох. — Мне нужно понять, как многое ты забыл. Помнит ли твоё тело ещё движения, — если бы вы только знали, что это тело ничего не знает, то как сильно вы разочаровались? — Сёта, — зовёт. Хочет контакт хотя бы взглядом. Найто неохотно поднимает голову. — Я понимаю, что ты недавно очнулся после того, как тебя прокляли, но господин Найто попросил присмотреть за тобой.       Кусает губы, снова смотрит куда-то к окну. Отец хочет, чтобы она не опозорилась в течении года. Как типично для него.       — Я думал к концу техникума повысить тебя до пред первого уровня, понимаешь? А тут оказывается, что ты потерял память, — она не улавливает в голосе учителя досады, которую он на самом деле испытывает. Найто кажется, что он недоволен тем, что придётся обучать заново, вроде как, опытного ученика.       — Понимаю, — на улице поднялся ветер. Наверное, там сейчас хорошо. Прохладно. Не о том думает. — Я сделаю всё, что в моих силах, — без эмоционально, как роботизированный голос в метро, оповещает.       Яга видит, как в Найто нет заинтересованности в разговоре.       — Хорошо, — со вздохом произносит. Подходит к доске сзади, берет мел и начинает расписывать план занятий. — Сейчас лето и мы обычно учеников не посылаем на задания, — начинает разъяснять правила техникума. По её легенде она не помнит, как поступила сюда и, соответственно обучалась. Точнее этого не помнит Сёта. — Вам же тоже нужно отдыхать, но иногда приходится вас выдёргивать куда-нибудь, — мел скрипит, как и её душа – тяжко. — По утрам буду заниматься с тобой теорией, — выделяет на доске девять утра. Да, она поняла, больше не опоздает. — А дальше с тобой будет заниматься Сугуру. Восстанавливать твоё тело, потому что то, что я сейчас вижу – меня вообще не устраивает, — намекает на её худобу и отсутствие каких-либо мышц, которые были у её брата. Масамичи расписывает обычные физические упражнения и тут всплывает бег. Найто кривит лицо, пока не видит учитель, так, что может показаться, что она выпила застоявшуюся воду из раковины кухни. — Будем стараться возвращать память к твоим техникам, — она хотела бы усмехнуться, но это не к месту. — Сегодня же начнём, чтобы не терять время, а ты не бездельничал.       Как же сильно она ненавидит бегать.       Обычно в школе, во время занятия, она терялась в толпе из одноклассников. Её физрук никогда не заставлял её прям бегать. Она умеет вовремя слиться в серую массу, показать, что вообще-то столько кругов сделала, ух, кто бы знал. Жаль никто не видел.       Тут не спрячешься за чужими спинами. Придётся реально попотеть.       Может сказать, что у меня тахикардия?       Недавно мама записывала её на различные обследования. К сожалению, она здоровее, чем хотела быть. Если бы у неё были какие-то проблемы со здоровьем, с тем же сердцем, то может её не закинули сюда и не заставили играть того, кем она не является. Кого она обманывает? Всё равно бы её сюда запихали вместо Сёты.       Но она правда когда-то хотела побыть им. Мечта, которую она изначально себе даже и не ставила, исполнилась. И, ладно, если бы он вёл себя так, как и с ней, но тут же он совершенно другой. У неё всё равно из головы не выходят те истории, что рассказали ей какие-то мальчики. Найто даже не запомнила их имена, если они вообще представлялись. Может, наврали? Может, решили прикольнуться? Всё равно же «ничего не помнит», можно же посмеяться. Да, смешно, конечно.       — Найто, — слышит свою фамилию. Осознанный взгляд поднимает на учителя. — Ты вообще слушал меня?       — Да, — чуть-чуть врёт. Всё же начало их беседы слушала. — Теория, практика и бег, — переводит глаза на доску, на которой нет больше свободного места. Вся в записях.       Вздох. Недоволен. Она сжимает руки в замок под столом. Лёгкая дрожь по её телу.       — Мне нужно посмотреть, в каком состоянии твоё тело, — будто и так не ясно, что в ужасном. Её костлявые руки вы видите. Его тон граничит что-то между усталостью и раздражением. Он не наорал на неё, но всё равно Найто не по себе. — Пошли, — будто сдаётся.       Они возвращаются в мужское общежитие. Игрушка всё ещё тут, будто прослеживает взглядом их фигуры. Найто потом спросит у кого-нибудь, как будет возможность. Доски под ногами скрипят, когда останавливаются у двери. Она осматривает коридор. Заметила, что её комната самая первая, вторая чья-то, и вот они остановились около третьей двери.       Учитель без стука врывается внутрь. Найто тихо заходит за ним и прячется за спину, чтобы если и был кто-то недоволен, что в его комнату так ворвались, то она хотя бы не будет бросаться в глаза первой.       Она как тень летнего вечера, невидимая и невесомая. Её походка не оставляла за собой ни малейшего следа и звука, словно она проходила сквозь мир, не нарушая его хрупкую гармонию. В её глазах блеск сочувствия, и каждый взгляд был аккуратно сложен в ящик понимания.       Найто становиться невидимой в этом мире волнений, она стремиться быть как ветер в рождении заката – бесшумной, приносящая лишь умиротворение.       — Сугуру, вставай, — его голос спокоен, к её удивлению.       Парень отворачивается от них, показывая свою спину обтянутой футболкой. Теперь она чувствует недовольство мужчины. Он подходит близко к кровати и дергает тонкое одеяло, бросая его на пол.       Найто не хочет быть на месте этого парня. Понимает, как это неприятно, когда тебя будят с утра без твоего вообще явного согласия. Она вглядывался в светлые шторы, которые плавно колыхались под легким утренним ветерком. В комнате витало мягкое свечение первых лучей солнца, словно оно пробуждало не только природу, но и её саму. Но вместо того, чтобы быть участником этого тихого театра утреннего света, Сугуру ощущал себя, как актёр, которого выбросили на сцену без предупреждения.       — Что? — заспанный, раздраженный голос.       — Собирайся.       — Куда? — видимо, ему трудно составлять нормальные предложения с утра.       — На стадион, — ладно, учитель тоже не способен на что-то, что состоит более двух слов.       — Зачем? — растирает свое лицо руками.       — Тренировать Сёту.       Найто блуждает в плену ситуации, пытаясь найти своё место в этой комнате. Её взгляд скользит по комнате, словно она ищет ответы в каждом уголке. Но вокруг неё – полное умиротворение. На полу не виднеется ни малейшего беспорядка, книги стоят в стройных рядах на полке, над рабочим столом, словно ожидающие своего часа, когда их возьмут в руки. На столе ручки и карандаши уютно устроились в стакане, а тетрадки уложены в безупречную стопку, готовые принять свою участь учебного дня.       Льняные шторы, едва заметно качались под ласковым летним ветром, создают атмосферу невесомости и свежести. Резиновые тапочки стоят рядом с кроватью, словно ожидая своего хозяина, чтобы вместе затушить следы на уютном зелёном ковре, похожего на траву. Даже на стене, над кроватью, висят масляные картины, что придают этой комнате исключительный баланс, не нарушая атмосферу чистоты и порядка. Каждая крошечная деталь тщательно вписана в этот хорошо сложенный пазл из уюта и аккуратности.       — Кого?       — Сугуру, — звучит как первое и последнее предупреждение.       — Сейчас же лето, — по голосу слышно, как он пытается поторговаться. — Мы не можем отложить его тренировку до сентября? — произносит тихо.       — Нет, — как отрезал голову рыбе – резко. Сугуру вздохнул. Явно нерадостно. — Чем вы вчера занимались?       — Вы же нас на задание отправили, — парень садится на кровать, смотрит на Ягу снизу-вверх. Его растрёпанные длинные волосы спадают на лицо. Пятернёй лениво поправляет их назад, видно его лоб и немного нахмуренные брови, но она не видит, потому что всё ещё смотрит на его резиновые тапочки.       — Да, и в два часа дня вы должны были вернуться. Где были?       — Знаете, это были проклятья особого уровня, — пожимает плечами, что не его вина. — Долго с ними разбирались, — Сугуру переводит взгляд на плечо, что торчит за Ягой.       — Второй у себя? — и даже не попытался услышать ответ от Гёто, учитель вышел из комнаты ученика и зашёл в следующую.       Найто чувствует себя неуютно тут. Её сюда никто не приглашал, поэтому решает, что лучшее решение — это выйти и подождать в коридоре.       Она погружается в тишину коридора, словно стремится найти укрытие от того, что заглянула ненадолго кому-то в душу. Найто чувствует себя нежданным гостем запертого в чужом мире, в которую она нехотя зашла.       Она прислушивается к своим собственным мыслям пытаясь разгадать непривычный лабиринт, найти выход из замкнутого круга. На противоположной стене, где она ожидает найти трещины и позволить взгляду скрыться в их недрах, то на них нет и тени, даже намека на деформацию. Это общежитие, казалось, сохраняло свою неприкосновенность, как плавное течение времени. Словно всё застыло, как и несколько веков назад.       Слушая шорохи парня внутри комнаты, Найто хочет, чтобы её кто-нибудь отсюда увёл. Его шаги, мягкие и ритмичные, словно виртуозно исполняемая мелодия, наполняли коридор. Найто, подняв глаза, встречает его взгляд на себе, но тут же, словно птица, заметающая следы своего полета, опускает взгляд вниз.       Она ссыкло.       — Сатору, — слышит голос учителя. Её голова поднимается. Вторая дверь была открыта нараспашку. Из комнаты доносится непонятное мычание. — И почему вы пришли позже комендантского часа?       — Ну, — доносится сонный голос. Шуршание одеяла. Найто не знает, куда посмотреть. Стена уже надоела.       — Ну, — пропускает сквозь зубы, словно это нечто назойливое, что уселось на его толстой коже, и Яга решает надавить на него, как на надоедливую мошку.       — Ну, там поезд слетел с этих, — молчание. — Как их там, — пытается вспомнить. — Рельс. Ужас. Авария. Бам, — тишина. Она потирает кожу на предплечьях. — Ай-ай-ай, — очень долго тянет эти звуки, ведь в это время Яга тянет его за ухо вверх, чтобы тот наконец проснулся. Найто резко оживилась, потому что ожидает, что сейчас ей тоже влетит, хотя, вроде бы ещё не за что, теперь смотрит в сторону открытой комнаты.       — Поедешь со мной на конференцию к старейшинам, за то, что пришёл позже комендантского часа, — ворчание учителя. Масамичи даже не упоминает Гето, потому что, по его мнению, то только Сатору является подстрекателем. — Сёта, — её плечи резко дёрнулись, словно кто-то ударил по спине, вставляя в позвоночник спицы. — Чего встал? Иди переодевайся, — громко проговаривает. Он даже не видит её.       Забегает в свою комнату. Закрывает дверь и с реакцией мангуста быстро переодевается в свою спортивную форму, что до этого идеально была сложена на полке в шкафу. Сердце бьётся в такт страху, что наступает на её сухожилия, пульсируя в объятьях адреналина. В её голове уже вырисовывается встреча с леопардом, что скрывается за дверью. Она знает, что, если решится выйти за пределы комнаты, то это столкновение неизбежное. Приведёт к её смерти. Натягивает на себя майку, а поверх неё футболку, потому что ей кажется, что чтобы скрыть очевидный факт того, что она не парень, то нужно как можно больше одежды. Даже если жарко. Чуть не падает, когда натягивает спортивные штаны на свои ноги. Нужную ногу не туда заснула, сила притяжения едва ли не притянула её к полу, но сила вопросов, которые бы последовали после звука того, как она бы упала, намного мощнее, поэтому всё ещё стоит на ногах, покачиваясь, как нелепая веточка дерева во время урагана. Затягивает поясной шнурок, создавая надёжный узел, чтобы штаны не сползли.       Кто-то стучит в дверь. Голоса затихли в соседней комнате. Вот и леопард.       Она медленно подходит, открывает злосчастную клетку, готовится к укусу.       — Всё? — не леопард. Это парень с тёмными волосами. У неё правда проблемы с тем, чтобы запоминать имена. Ей хочется за это извинится.       — Прости, — но просит прощение за то, что заставила ждать. Его брови немного дёрнулись к переносице. Что-то его не устроило, точнее он не понял к чему это извинение.       — Пошли, — не звучит, как команда, а скорее, как нечто неизбежное. Когда он развернулся, то Найто только скривила губы быстро, надеясь, что тот не решит обернуться.       Утро этого дня окутало окрестности свежестью и тихой атмосферой. Поднимающееся солнце окрасило небо нежными оттенками розового и оранжевого, создавая впечатление того, что само небо приветствует новый день. Между домов курая лениво плыли лучи света, проникая сквозь листву деревьев и создавая игру света на щебне, что служило покрытием для тропинки.       Они молчали, каждый погружён в свои мысли, но данный момент был наполнен беспокойством и ожиданием чего-то нехорошего, как что-то тягучее коснулось её плеч. По крайней мере для неё.       По мере того как они приближались к стадиону техникума, звуки утренней жизни становились всё ярче. Пение птиц, что уже давно проснулись, шум деревьев, которые покачиваются от дуновения ветра, сливались в одну мелодию. Их шаги становились ритмичными, будто бы пытаясь вклиниться в мелодию утра.       Она поправляет край белой футболки, оттягивая вниз, чтобы не было видно майки. Смотрит на свои немного потрёпанные красные кеды. Думает о том, что их нужно будет почистить. Ненадолго мажет взглядом по его обуви. Реально? Внезапно у неё внутри что-то дёрнулось. У него кроссовки будто выглядят новыми. Без потёртостей, без пятен на носке, без тёмной подошвы, которая когда-то была ослепительно белой. Хотя, она вспоминает его чистую комнату и даже теперь как-то не удивлена.       У него даже спортивная форма выглажена. Штаны тоже. Он выглядит очень опрятным, словно вышел из страниц старинной японской поэзии, где каждая черта его внешнего вида тщательно продумана, как стихотворная композиция. Если бы она знала, что волосы, которые собраны в пучок, он делал наспех, то не поверила. Ни одна прядка не торчит. Его внешность – это гармония чистоты и изящества, она как будто видела, как кисть художника пробежала по его лицу, придавая каждой черте мягкость и величественность.       Взгляд Сугуру наполнен умиротворением и тайной, как глубокий пруд, который они прошли по пути, в нём плавают карпы, символизируя невиданную глубину. Лёгкая вуаль загадочности окружает его облик.       Она видела таких типов в школе и, если честно, то почему-то у неё всегда такие больше вызывали интереса. Как что-то, что она должна познать. И, нет, с такими людьми она никогда сама не знакомилась, не навязывала своё общение, впрочем, Найто никому не может сама подойти и завязать разговор. Ей нравится наблюдать за людьми. Она не сталкер, если что. Ей просто нравится смотреть и анализировать. Хранить в своём мусорном ведре, которое у неё называется памятью, чужие пустые разговоры, маленькие особенности, по типу как у человека шевелятся пальцы от нервозности, мускулы на лице дёргаются от информации, что слышит. У каждого свои привычки. Не осуждайте её.       — Ты долго смотреть на меня будешь? — его голос мелодичен, с учётом того, что он вообще не выспался. Его голос напоминает плеск воды – неожиданный, но в тоже время приятный и умиротворённый.       — Просто пытаюсь вспомнить тебя, — окутывает свои слова ложью.       — И как? Получается? — ненадолго поворачивает к ней голову.       — Плохо, — едва размыкает губы.       Ей уже тяжело говорить. За этот день она исчерпала свою энергию на разговоры. Сейчас бы она не отказалась поспать, чтобы восполнить запас слов.       И вот они тут.       Зелёные лужайки тянутся вдоль беговых дорожек, что пустуют. Трибуны, ступенчато поднимающиеся, удивительно, но тоже пустуют, будто ждут, чтобы на них сели в ожидании предстоящего соревнования.       Сугуру проходит дальше, идёт к кусочку земли, что окружает дорожки. Найто неуверенно следует за ним. Заглядывает на его лицо, когда он останавливается и поворачивается к ней. Полуулыбка приглашает её подойти к нему немного ближе. Уголки глаз поднимаются немного вверх, теперь в его тёмных глазах отражается больше игривости, чем серьёзности к данному моменту.       — Хорошо, — начинает Гёто. Прячет руки в карманы штанов. — Начнём с разминки.       Она кивает головой и начинает, по её мнению, разминку. Приседания его не устроили. Его брови изгибаются.       — Что ты делаешь? — прозвучало в воздухе невидимый грозовой заряд, несущий в себе тень недовольства. Голос обрел глубину, в нём проснулся бурлящий поток разочарования, и слова отразили недоумение.       — Разминаюсь? — она сама не уверена в том, что делает. Это отчётливо слышно по её тихому голосу.       — Нет, ты делаешь полную херню. Сначала растяжка, Сёта, — обращается к ней. Голос Гёто звучит слишком поучительно, как будто она не знает чего-то очевидного. Ну, извините, на физкультуре обычно мы занимаемся непонятно чем. Она не винит своего учителя. Он делает всё, что может с его-то возрастом.       — Хорошо, — дёргает бровями к переносице, но быстро делает бесстрастное лицо. Она без понятия, как должна проходить эта растяжка. Сугуру уловил это по её лицу, поэтому возвращает привычную полуулыбку.       — Растянем твои ноги, — Гёто, к её облегчению, решил показать наглядно. Даже вытащил из карманов свои руки, поставив их на талию. Согнув переднее колено, он сохраняет заднюю ногу прямой.       Найто чувствует как её икроножные мышцы потянулись. Это непривычно. Заниматься физкультурой. Если учесть то, что за время старшей школы она только играла в вышибалы, а и ещё иногда приседала.       Показав, как надо, то Сугуру встаёт ровно, наблюдая, как она делает. Снова руки в карманах. Её плечи напрягаются от взгляда. Вообще она не любит привлекать внимание, не любит, когда на неё смотрят посторонние дольше, чем нужно.       Считает. Раз. Два. Три. Меняет ногу. Раз. Два. Три. Наклоняет голову.       Но вместо приятного тепла и лёгкости в мышцах, которую она ожидала, чувствует странное напряжение, как каждая клетка её тела была пробуждена не с тем настроением.       Покрутив плечами, она пробует сосредоточиться на том, что это скоро закончится, и надеясь, что дискомфорт уйдёт сам по себе. Однако, чем сильнее Найто старается разогнуться, тем острее становятся боли в мышцах. Это какая-то странная смесь покалывания и тяжести, словно на ней прокатился бульдозер, а не только начала тренировку.       Выполнив упражнения, которые он ей показал, то она надеется, что на сегодня всё, потому что уже чувствует, как из неё высосали всю энергию жизни. Но тут он произносит то, что вызывает холод на коже и покалывание под ногтями.       — Бег, — коротко и ясно.       Настолько ясно, что у неё заболело в висках.       — Может, завтра? — решает взглянуть на него, а потом быстро отводит взгляд на свои развязанные шнурки. Наклоняется.       — И завтра тоже, — в голосе радость. Видимо, ему нравится, что она страдает.       — Может что-нибудь другое? Не бег, — она уже согласна потянуть штангу или что бы её растянули, как сетку над волейбольным поле. Затягивает шнурки потуже.       — Слушай, — начинает он, наполняя воздух напряжением, что электризуют её. Она поднимается, быстро смотрит ему в глаза, а потом рассматривает вскользь его руки, что прячет опять в карманах. — Ты пробыл в коме от проклятья девять месяцев. Я могу понять, что сейчас тебе тяжело, но ты же должен понимать, что если ты не вернёшься в ту же форму, то просто умрёшь от первого попавшегося проклятья, — его слова слишком больно ударяют правдой, в которую она всё ещё отказывается верить. Он расколол последний остаток её иллюзорной безопасности. — Давай ты хотя бы научишься бегать.       Она действительно может умереть. Но всё равно ощущение какое-то нереальное. Всё ещё чувствует, что это всё происходит не с ней. Это не её подкинули в техникум, заставляя отыгрывать брата, который всё ещё лежит в этой коме, это не её заставляют жить в мужском общежитии с, – боже! – парнями, это не она должна научиться изгонять проклятья, не тех, которые даже не выглядят пугающе, а скорее больше вызывают смех, а тех, которые смогут размазать её тело по стенке одним движением своих лап.       К ней не придёт на помощь Сёта. К ней вообще никто не придёт.       Рвано выдыхает. Дёргает губами недовольно. Быстро, чтобы он не заметил, потому что сейчас её лицо немного наклонено, скрывая эмоции за тенью.       — Сколько кругов? — дрожание руки пытается утихомирить тем, что сжимает те в кулаки.       — Давай начнём хотя бы с десяти, — его голос звучит понимающе.       Да ничего ты не понимаешь.       Открывает холодильник, мимолётно рассматривая фотографии на нём. Раскладывает свои продукты на свободной полке. Каждый приклеил свой контейнер стикер с надписью: «Гето. Оно так и должно пахнуть», «не трогать пока не вернусь. срок годности до 07.08.2006. Нанами», «желательно съесть до 9 числа. Хайбара», «Моё. Годжо» и у последнего вообще весь стикер разрисован смайликами и каким-то полосками, больше напоминающие каракули ребёнка. Она находит эти стикеры и тоже лепит на свою еду, подписав коротко «Найто».       Она не хочет есть. Перекусила по пути к магазину, поэтому ей не нужно готовить ужин. И, на самом деле, ещё ей лень готовить. Её мышцы неприятно ноют. Всё ещё. Найто надеялась, что к вечеру всё пройдёт. Растирает свои плечи, держа в другой руке баночку с холодным чаем и идёт в свою комнату. В коридоре тихо.       Берёт книжку, которую она обещала себе прочитать, в руки и садится на кровать, подушку кидает к стене, чтобы было удобнее сидеть. Открывает банку, делает глоток. Холодный чай с привкусом манго приятно ощущается на языке. Даже как-то хорошо на душе. Теперь как-то и не кажется, что мышцы сильно болят, что погода жаркая за окном, что первый день прошёл относительно не плохо. Если не вспоминать, что здесь она всего лишь замена.       Чай стал горьким, ноги разрываются от боли, душно, что хочется выть в это окно, что… А зачем? Зачем это всё? Зачем несколько месяцев она училась делать свой голос ниже, чтобы как у Сёты, зачем её впопыхах, нелепо, учили дома, как изгонять проклятья, хотя до этого никому не было дело, кроме Сёты. Никто ей внятно и не объяснил – зачем. Если смысл во всём этом?       И самое главное – Сёта очнётся?       Отец сказал, что сделает всё для этого. Всё, что ей остаётся делать, так это верить.       Книжку она отложила, чтобы взять в руки плеер. Хочет нажать на кнопку плей, но слишком громко, аж стены содрогались, проносится звук:       — Да это пиздец! — из соседней комнаты, но ощущение, будто в её комнате это рявкнули.       — Что? — слышит другой голос, чуть тише. Хлопок одной дверью, потом следующая. Найто продолжает сидеть, большой палец так и завис над кнопкой. Видимо, этот небольшой ураган прошёл, поэтому она решает всё же нажать.       — А ты чего сидишь? — резко, громко, ударяется сердце от испуга. У неё лицо небось тоже подкосилось. — У нас срочное собрание, — смотрит грозно сквозь свои очки.       — А я тут причём? — не понимает. Её брови ненадолго дёргаются. Найто не нравится этот белобрысый.       — Хочешь сказать, что нет? — пробивает слова своим тоном, что она потерялась на секунду.       — Нет? — наверное? О чём он? Всё же она поддалась на эмоции и нахмурилась.        —  Просто пошли, Сёта, — произносит за спиной мальчик с тёмными волосами. Как его там вообще…       И они уходят куда-то дальше по коридору. Ей, типа, тоже? Найто сдерживает в себе кряхтение и недовольство, что пытается вырваться из сомкнутых губ. Встаёт с насиженной кровати, шагает в сторону звуков.       Они на кухне, сидят за обеденным столом, друг на против друга. Ладно, а ей куда сесть? Садится через стул рядом с Гето, тут вообще два стола соединены в один, будто тут должна обедать огромная семья. Он хотя бы не так сильно вызывает раздражение у неё, чем этот, в очках.       — Ты заболел? — спрашивают. Она не распознала голос, потому что её голова была опущена немного вниз, когда рассматривала поверхность стола.       — Нет, — произносит и ненадолго поднимает к ним голову.       — Садись нормально, — недовольство этого очкарика. — Или тебе противен Сугуру? — тянет угрожающе.       — Так нормально? — пересаживается, уточняет, её голос ненадолго пропитался ответным недовольством, что излучал этот парень. Найто ответила на его взгляд, даже сквозь очки. Задумывается и понимает, на секунду, что так немного легче.       Сугуру. Су-гу-ру. Три у. В принципе, имя лёгкое.        — Короче, что я только сегодня не услышал, — начинает он, причём очень быстро. Видимо, держал всё в себе, поэтому из него слова хлещутся, как из фонтана. — Эти старики хотят отменить обмен школами, понимаете? — нет, поясни, чешется на языке. Проглатывает слюну, чтобы не произнести вслух.       — Почему? — спрашивает Су-гу-ру, три у.       — Потому что видите ли, — его голос скачет, не понимает почему. Он кривляется, жестикулирует руками, потому что девать энергию некуда. Просидел же целый день на совещании. — Мы слишком сильные, типа, как другим учиться? Не наша же вина, что обсираются быстрее, чем успевают подумать, — ладони падают на стол – от негодования и разочарования. — Я им сказал, чтобы пусть этих Киотских нормально тренируют. А ещё хотят отменить, потому что у нас вон, — кивает в её сторону голову. Найто встречается с ним взглядом. Пусть для неё и не прям напрямую. — Мальчик, который всё забыл.       — Сатору, — Су-гу-ру, три у, вступается. — Он не виноват в том, что его прокляли.       Сатору. Са-то-ру. У – удушу.       — Что? — слишком саркастично, слишком самодовольно произносит Са-то-ру, у – удушу. Всё в нём слишком. — Просто так не проклинают. Так что я вообще без понятия кому он там дорогу перешёл. Может, не просто так тебя прокляли? — разводит руками, будто так и надо ей. Откидывается на спинку стула, начинает на нём раскачиваться, держа руки в карманах брюк.        — Заткнись, а? Ты так разозлился из-за того, что не проведут в этом году обмен? Чем ты недоволен? — кивает в его сторону головой, типа, объясни, потому что твоя злость вообще не к месту.       — Да потому что у нас, блять, на калеку больше. Вот что он сейчас может? Он же нихрена не помнит. Ноль. Зеро, — со злостью достаёт свою руку из кармана и показывает пальцами круг. — Он забыл, понимаешь, два года. Точнее даже один. Второй год он пролежал в больничке, или где там, — произносит как нечто неважное. Пустое. — Ты вспомни, как он херачил, чтобы добиться этого второго уровня. Вот там была такая мотивация, что я думал, что сам сейчас в космос полечу, чтобы его поддержать. А сейчас я что вижу? — Са-то-ру, у – удушу, повернул к ней голову. Как же хорошо, что она не видит его взгляд. Смотрит в его очки. Устало скрипит её сознание.       Бежать.       Бежать.       Бежать.       Некуда.       — Забей на него, — Су-гу-ру, три у, поворачивается к ней, кивает в сторону выхода, чтобы они вышли. Они вдвоём встают.       Воздуха не хватает. Придавило скользкой рукой ужаса. Напоминая.       Давя.       Размазывая.       — Посредственность, — кричит в спину, продолжая раскачиваться на стуле.       Шаги. Шаги. Она куда-то несётся. Гето останавливает её около двери в комнату, иначе бы забрела куда-нибудь в альтернативную вселенную. Касается плеча. Найто сдёргивает его. Не то чтобы ей противно, просто трогать не надо. Ладно? Они не друзья.       — Сёта, — чужое имя слетает с его губ. В голосе досада. Он недоволен поведением своего друга. Пытается извиниться взглядом, руками тоже, но которые прячет в карманах, но сжимает в кулаки. — Ты забей на него, правда.       — Уже, — резко. Холодно. Ты не виноват, Су-гу-ру, три у. — Спокойно ночи.       Спать. Ей нужно в сон.