Три крыла железной птицы

У него высокий лоб и массивная челюсть. Глаза посажены так близко, что между ними мог бы поместиться ноготь. Но, в целом, лицо было приятным, никто бы не назвал его некрасивым, потому что широкая, от уха до уха, улыбка затмевала собой все недостатки. Он повернулся на Дженит, а та, напугавшись, быстро перебралась к задней части фургона. Кучер засмеялся неясно от чего и стал горланить песню про благородного парня-фермера, урожай которого не взошёл. Девушка устало смотрела вдаль. Разглядывание кучера хоть как-то помогло отвлечься и от мыслей, и от скуки. Веки смыкались под грустный мотив, захотелось прервать его и попросить сойти на минуту погулять. Но в это мгновение поднялся холодный, пронизывающий ветер, чуть не унёсший одеяло из верблюжьей шерсти и напрочь отбивший тем желание вылезать из-под навеса. — Леди, не высовывайтесь, нас могут заметить. Весёлый голос мужчины, ставший неожиданно серьёзным, отдёрнул Дженит от края. Да, он прав, нельзя попадаться на глаза проезжим. Со стороны кажется, что это обычный фургон с сеном, не представляющий большой ценности для разбойников. Пока ещё стоило бояться только их. Ей ещё не было известно, что именно могло бы произойти, проезжай они на месяц позже по этой же дороге, но рассказы няни вселяли определённые предположения. Та женщина была уже немолода, повидала на своём веку намного больше остальных из прислуги герцогства Альфиус. Её рассказы были многогранны, в них отображались не только жизненный опыт, но и огромная любовь бездетной женщины, проецируемая вся на девочку. От этого она хотела передать воспитаннице все знания, не скрывая подробностей и безрадостной правды. Видимо, поэтому её и уволили, когда Дженит было около пяти лет. Девочка тосковала, очень тосковала по няне. Пережить отъезд Иджекиля было сложнее в одиночку. Рассказы постепенно стирались из памяти, уступая место сладко-горькой мечте о «настоящей семье» и сказкам о принцах и прекрасных леди. Конечно, её оберегали, как зеницу ока, боясь расстроить лишний раз и называя её ангелом во плоти. Но её не любили. Если бы любили, рассказали истину не только об императорском роде — её предназначении — а о том, что скрывается за цветочной изгородью. Роджер Альфиус не хотел, чтобы она что-то знала, а она и не старалась узнать. Просто мирно жила в поместье, считая дни до своего дебюта, звёздного часа мировой удачи в её жизни. Но жить ей было комфортно, можно сказать, слишком комфортно, всё-таки добрые люди окружали Дженит с малых лет, например, Элоди — молодая горничная, лет на семь её старше. Она позволяла девочке выходить гулять в сад через чёрный выход, когда наступало время тихого часа. Там её ждал садовник Чезаре, всегда приветливый и относившийся к ней, как к собственной внучке. Наверное, этот старичок тоже любил её, может, не так, как няня. Зато благодаря нему Дженит узнала о цветах, этих нежных феях на тонкой ножке, которых много, очень много бывает. Чезаре старался сажать каждый год новые виды, полностью отдаваясь делу и вовлекая юную Магритт, посвящая в тонкости искусного, иногда грязного дела. Через четыре года, когда леди было десять, Роджер запретил ей приближаться к саду, а особенно болтать с прислугой, заниматься ремеслом. Говорил, что девушек с некрасивыми руками не примет император, установил охрану вокруг роскоши растений. Это был аргумент для Дженит, но даже так не общаться с горничными, кухарками, посудомойками было невозможно. Хоть огромная социальная стена и разрезала их, вызывая отчуждение и непонимание друг друга, они часто помогали Дженит в разных ситуациях, а она, в свою очередь, прикрывала за некоторые проступки. Один раз произошёл интереснейший роман между кучером и Вивиен, новенькой. Они встречались у изгороди возле комнаты госпожи, болтая о том о сём, и, конечно, о любви. Когда дядя заметил их частое отсутствие, то попросил дочь сообщить, если она найдёт их вместе, и она очень долго врала, что ничего подобного и ни разу их не замечала. Потом они вместе ушли из поместья, поженились, и спустя год пришло благодарственное письмо, усыпанное разными приятными словами и вызвавшее и девушки приступ слёз умиления. Кстати, а этот кучер рядом с ней очень похож на того, из поместья Альфиус… Косо поглядывая на него, она неуверенно подползла ближе к середине фургона. Шёл десятый час поездки, каждое движение отдавалось болью и ломотой во всём теле. Словно сливались в один общий скрип полы и кости, вызывая приступ мути. Давно пропало ощущение власти над телом, в начале пути сердце билось так, что не получилось заснуть, о чём Дженит уже тысячу раз пожалела. Теперь оно успокоилось, но от засевшей тревоги сна было ни в одном глазу, будто некто специально удерживал веки, заставляя открывать их снова и снова. Интересно, а кучер сейчас себя так же чувствует? Сидеть на неотёсанных, грубых деревяшках намного тяжелее, чем на мягкой подкладке и сене. Могут остаться глубокие синяки. — Да нет, леди, сидеть здесь, конечно, не рай, но удобнее, чем вам кажется. Дженит и не заметила, как озвучила свой вопрос вслух. Теперь она покраснела от смущения, что так неожиданно решила заговорить. Масла в огонь добавлял завет отца, звучащий в голове ножом и болью: «Никогда не разговаривай с незнакомцами, никогда не знаешь, какие у них могут быть помыслы в отношении хрупкой красивой девушки». Анастасиус произнёс это самым паникующим, иногда нервно срывающимся на хрип голосом. Это было недавно, но будто их разделяли не десять часов и Лангендорфский лес, а море, целый континент, горы и вечность. — Жизнь у нас тяжёлая, приходится мириться много с чем, — продолжал те временем спокойный мужчина, прикусывая соломинку. Девушка вновь почувствовала боль в теле, поэтому сменила положение, обратившись лицом к переду повозки. Лошадь крупной породы неторопливо вышагивала по узкой трое, красивая белая грива и щётки развевались на холодном ветру. На серой шерсти её выделялись белые яблоки, а уши то и дело дёргались. — Это метис? — Дженит с загоревшимся интересом в тухлых зрачках обернулась на кучера. Он будто сразу повеселел и стал говорить мерным тоном, гордо расхваливая кобылу так, будто она — это он сам. — Взгляд намётан у вас, леди. Это помесь першерона и моей кобылки. Он очень выносливый, видите, с такими короткими перерывами не сбавляет ходу. Да, хорош Люсьен, настоящий богатырь! А спокоен — ну почти человек, умный до жути. — У него даже имя человеческое, — нашла в себе силы посмеяться девушка. Скованность начала пропадать, как и назойливый голос отца в голове. Ну правда, что же может случится плохого? За все эти десять часов мужчина даже пальцем её не коснулся, при этом, разве может Анастасиус выбирать плохих людей? Да, Дженит решила, что не доверять кучеру, значит, не доверять отцу. — Я вам говорю, Люсьен поумнее нас будет, — всё распинался владелец богатыря. Он даже вспотел от важности, соломинка улетела в неизвестность, а небритый подбородок ходил туда-сюда в неистовой артикуляции. — Лучший конь, правда, дорого обходится. Такого хрен прокормишь, — девушка вздрогнула от слова, которое себе не позволял никто из её круга. — Не без этого, конечно, не без этого. — Скажите, — стушевавшаяся Дженит попыталась перевести разговор в другое русло, — а вам известен человек под именем Юлий? Юлий Калифорцио? — Так это ж мой брат! — кучер воскликнул так громко, что вышеупомянутый Люсьен с недоумением на него повернулся. — Откуда вам известен этот разбойник? Неужели, насолил вам чем? — Нет-нет, — Магритт активно замахала руками, развеивая подозрения насчёт проступков Калифорцио и успокаивая тем старшего, уже готового дать взбучку младшему по приезду. — Просто ваш брат работал в поместье моего дяди, когда я была маленькой. — Юлий много где работал, вы скажите, в каком примерно году это было? — Ох, ну… — нервно затеребила рукав платья девушка. — Это было… лет семь назад? Восемь? Поместье герцога Альфиуса в Обелии. — Ну точно, вспомнил, — громко ударил себя по лбу Колифорцио. — Он там себе жёнушку отыскал, отличная хозяйка, прям как моя. Только ведёт себя больше как барышня иногда, так сложит ручки с рукоделием, отвернётся к окну и сидит, вздыхает о чём-то. А так у неё просто отменные пироги с рыбой, честное слово, вкуснее в жизни не пробовал! Дженнит расслабленно слушала живые излияния мужчины, думая о своём. При упоминании рыбы вспомнился пруд во дворце, лодка, император, принцесса… Зонтик, улетевший за борт. Тогда девушка думала, что она родная дочь властвующего правителя, свято верила несмотря на холодные взгляды в её сторону, казавшихся льдом лишь для неё. Сейчас она уже понимает, что за ними стояло, но самое главное, оказалось, что тогда был обман принцессы. И всё же, всё же… Атанасия продолжала к ней относиться с теплотой, а она… Интересно, знай Дженнит тогда правду, поступила бы иначе? Не стала бы хватать несчастный зонтик, упав самой в воду? Почувствовался существенный толчок в спину, заставивший чуть не врезаться лицом о влажные доски. Послышались извинения от кучера и его крики на бывшего первой умницей всего минуту назад Люсьена. Девушка схватилась за грудь, а точнее за переднюю часть платья, между слоями которой с тревогой нащупала шуршащие комки бумаги. До сих пор испуганная, она пыталась восстановить дыхание, прижимая письма к сердцу и не веря в их целость и сохранность. — Леди, вам не плохо? — искренне поинтересовался мужчина. — Если совсем, мы заедем поглубже в лес и там остановимся. — Нет, благодарю, — глубоко вздохнула Дженнит. Воспалённые долгой бессонницей глаза различали только расплывчатые силуэты. — При этом, в лесу ведь намного опаснее, чем на дороге. — В дороге нет такого понятия, как опасные и безопасные места, — могло показаться, что Колифорцио напустил на себя важность, но мрачное выражение лица выдавало знание, при этом не самое оптимистичное. — Так-то везде опасно, поэтому что прячься, что нет — всё одно. — Всё равно не надо, — недоверчиво к такому заявлению возразила девушка. Это расходилось со всеми установками её жизни, бывшими половину лет: «за калиткой опасно; выйдешь — тебя украдут и продадут в рабство плохим дядям». За этим происшествием она забыла о теме своих мыслей. Хотя, возможно, это был знак? Даже если это не так, Дженнит знала точно, что поступила бы в той ситуации ровно так же. Впереди ждало ещё шесть часов. Скоро они доедут до какого-то населённого пункта, только чтобы накормить коня, а потом сразу же продолжат путь. Последним её воспоминанием о повозке был запах пыли от пледа и успокоение долгожданного сна.