Глава 2. Хорошие внуки
2 апреля 2024 г. в 23:35
Дед Лукреций пришёл с утра. Только услышав, как открывают дверь, Цезарь бросился в коридор — деда он очень ждал. С ним всегда было здорово, не скучно, а ещё, что было чтуь ли не самым главным, Лукреций почти всегда брал с собой Весту.
Так оказалось и сейчас. Когда бабушка отворила дверь, Цезарь встретил Лукреция с Вестой. Её Цезарь любил, потому что Веста была довольно мила, любила играть с ним и говорила разные умные штуки, которые Цезарь благоразумно запоминал и потом пересказывал в школе. Его тоже считали умным, что ему жутко нравилось.
— Привет, — сказала Веста и застенчиво улыбнулась, протянув коробку конфет. — А мы с папой вот, купили…
Шоколадные, Цезарь такие очень любил. Правда, дома они водились редко-редко. Папа говорил, это из-за минувшей войны. Мол, сама она давно закончилась, но отголоски её ещё не отпускают бедных капитолийцев. Цезарь послушно кивал, хоть саму войну не застал и плохо понимал, что это такое. Он родился в год, когда проводились Десятые Игры — и когда их впервые показали в эфире. Собственно, это же было годом, когда их ведущим стал Лукреций. В общем, год со всех сторон замечательный и знаменательный.
— Идём гулять? — воскликнул Цезарь, хватаясь за руку Лукреция.
Ответ был получен тут же: конечно, идём.
Шёл март месяц, и бабушка велела одеваться тепло, пока погода не решит окончательно, что она тёплая. Цезарю это не очень нравилось, но ему и в голову не пришло бы ослушаться. Даже если одноклассники ходили нараспашку и забывали про шарфы, он так не мог, ведь он должен быть послушным и хорошим мальчиком.
Сунув ноги в ботинки, Цезарь попутно стал натягивать пальто и нетерпеливо расспрашивать Весту, как у неё дела в школе. Училась Веста хорошо. Особенно она любила уроки искусства. Цезарь думал, что иначе и быть не могло, потому что Веста выглядела так, будто была соткана из музыки и красок — она была красивой девочкой, вобравшей в себя черты своих родителей.
Веста походила и на Лукреция, и на Марцию, свою мать. Она была пока юна, но уже казалось, что Веста вобрала их лучшие черты: у неё было симпатичное лицо с нежными чертами, ясные глаза и мягкие волосы, всегда чистые и заботливо собранные на затылке. Волосы у Весты вились, прямо как у Марции, и Цезарь думал, что это похоже на завитки взбитых сливок. Он искренне считал, что Веста — сама красивая девочка, какая только живёт в Панеме и ему повезло, что у него такая красивая кузина. Они были совершенно не похожи друг на друга, и Цезарь иногда завидовал Весте, что она такая воздушная, такая прелестная, а он нет. Всё-таки когда ты красивый, тебя все любят, а Цезарю ну очень было нужно, чтобы его любили. Но когда потом это казалось сущей мелочью. В конце концов, он слишком любил кузину, чтобы дать зависти взять верх.
Вообще-то Веста по всем законом фамильного дерева значилась его тётей, но она была старше всего на пару лет, так что Цезарь привык считать её кузиной. Ну в самом деле было бы странно, обращайся он к ней: «Тётя Веста, а какую оценку вы сегодня получили по литературе?»
Бабушка, как и всегда, оказалась права: было прохладно. Не зря она закутала Цезаря в шарф, порой ветер подымался сильный-сильный и хлестал по улицам. Веста закрывала лицо ладошами в перчатках, а её длинные волосы волной взметались вверх. Цезарь, наоборот, лица за руками не прятал, решив, что ему какой-то ветер не помеха. Он ведь не девочка (как бы сильно Цезарь ни любил кузину, всё-таки различие это отрицать не мог), ему пугаться ветра нельзя, ему должно быть всё равно, ветер ли, дождь ли, гроза ли. Папа учил, что он, Цезарь, помимо того, чтобы вести себя послушно, ещё должен быть сильным, иначе какой из него вырастет мужчина? Так как первое требование Цезарь исполнял беспрекословно, второму, следуя из первого, тоже приходилось следовать.
Зато Лукреция папа, кажется, ничему такому не учил. Поэтому он и делал недовольное лицо, пытаясь пригладить чёрные прядки.
— О, как не вовремя, — с досадой говорил Лукреций, явно огорчённый тем, что волосы его, убранные с особой тщательностью, растрепались.
Цезарь раскачивал его руку и думал, что всё это от того, что Лукреция на улице часто узнают. Он ведь знаменит на весь Панем! Да что там Панем — Капитолий. Цезарю сначала казалось, что беспокоится Лукреций очень смешно. Но потом он подумал, что и правда, будет очень обидно, если деда на улице его поклонники увидят жутко растрёпанным. Цезарю даже сталь жаль его. Пожалуй, он сам бы тоже расстроился, будь он так же знаменит и постигни его такая неприятность.
По дороге они зашли в цветочный. Веста покрутилась у прилавка и выбрала лилии. Она всегда выбирала лилии, и у Цезаря давно появилось ощущение, что Веста и лилии похожи. Ему же было не принципиально, он не очень разбирался в цветах и пожелал, чтобы Лукреций сам подобрал ему что-нибудь хорошее. Хорошим оказались белые розы. Большущий такой букет, что Цезарь едва видел из-за него дорогу. Но ему нравилось, что букет большой — придавало важности, будто бы он мальчик из богатых кругов.
Снег рядом с монументом уже стаял. В прошлый раз, когда они втроём навещали его, метель замела и мраморные ступени, и парапет, и даже немного надпись. Цезарь обрадовался, что сейчас монумент стоит чистый. Всё-таки это было одно из самых важных мест в Капитолии.
Это было недалеко от парка, практически рядом с кедровой аллеей. Монумент величественно высился на большой площадке, от которой с четырёх сторон тянулись широкие лесенки. Это была каменная глыба, прямо из которой рождались капитолийские солдаты. Лица их выглядели сурово и мужественно (маленький Цезарь боялся смотреть им в глаза, такой страх наводили солдаты), в руках было оружие, а над ними реял флаг Капитолия. Не каменный, он был живой, из ткани, и сейчас развевался, прямо как пламя.
Возвели монумент семнадцать лет назад, приурочив к годовщине победы. И каждый год Цезарь приходил сюда. Это была традиция. И его семьи, и семьи Весты, которая по сути было одной. Цезарь помнил, как бабушка с мамой приводили его сюда, когда он ещё даже в школу не ходил. У монумента возлагали цветы, кто-то прятал записки, иногда приносили драгоценности и клали прямо у ног солдат. Дорогие украшения и роскошные мелочи считались верхом добродетели. Цезаря это немного удивляло: разве могут золотые побрякушки помочь солдатам, которые воевали за Капитолий двадцать лет назад? Им бы оружие поновее принести или что-нибудь полезное. Но раз взрослые со скорбными лицами и иногда даже слезами клали золотые часы и кулоны, значит, так было нужно. Если так посмотреть, и правда куда торжественней, чем письма или хризантемы, которые скоро увянут.
— Ну, идите-ка, — велел Лукреций, подтолкнув Цезаря с Вестой к монументу.
Возлагать цветы они любили. Цезарь не видел в этом чего-то особенного, но ему нравилось думать, что он как порядочный гражданин Капитолия исполняет свой долг перед павшими солдатами — чтит их память. Он, конечно, не знал из солдат совершенно никого, не помнил, что бабушка рассказывала ему вечерами о подвигах капитолийских офицеров, но разве это было важно? Главное — показать, что он не отбивается от всех и так же гордится победой Капитолия.
А Цезарь и правда гордился. По крайней мере, он так думал. Ведь капитолийские солдаты смогли отстоять честь и свободу. А в страшные Тёмные дни умер дед Цезаря, уж за него-то точно надо было поскорбеть и погордиться. Так полагалось хорошему внуку. Дед почти пережил войну. Война — это что-то страшное, громкое и совершенно не подходящее для жизни. Цезарь не знал, как во время войны живётся, но догадывался, что совершенно отвратительно. Он видел старые фотографии, на которых знакомые ему здания были в плачевном состоянии: разрушенные, с осыпающимися стенами и отсутствующим фасадом. О, как это, пожалуй, ужасно жить и в один момент лишиться дома. Поэтому Цезарь терпеть не мог Дистрикты — люди там были дикари и вели себя жестоко. Как можно было напасть на прекрасный Капитолий и расстреливать такие чудесные дома?
Благо, господин Равинстилл оказался президентом расчудесным и занялся восстановлением Капитолия. Панема целиком, конечно, тоже, но в первую очередь был Капитолий. Это ведь бедный город, от которого мятежники едва не оставили лишь историю. А сейчас Цезарь сравнивал послевоенные фотографии с тем, как Капитолий отстроили заново, и думал, как же всё поменялось. Война будто и не приходила в город. Вот она, сила Капитолия! Наверняка и в Дистриктах дела обстояли не хуже, ведь теперь они подчинялись Капитолию. Президент Равинстилл наверняка сделал всё необходимое, чтобы фермы, фабрики и рыболовные хозяйства, которые работают на Капитолий, не бедствовали.
В школе им показывали карту Панема. С действительность она, конечно, имела мало общего: на белом фоне были нарисованы золотые деревца, громадные пшеничные колосья, смешные домики, ни в одном из которых жить никто не смог бы, и море. Море было набросано рукой художника легко — синими и голубыми волнами. И по этой карте второклашек учили, где что в Панеме располагается. Цезарь знал, что чем дальше Дистрикт от Капитолия, тем более унылое там захолустье. Двенадцатый и Одиннадцатый, например, являли собой глушь, в которой жили оторванные от цивилизации люди.
«Бедные, — с сочувствием думал Цезарь. — Как им плохо». В самом деле, разве может быть хороша жизнь, если ты так далеко от Капитолия, центра всего? Как, пожалуй, тяжело жить, если ты не умеешь ни читать, ни считать, не знаешь банального этикета и совершенно не разбираешься ни в чём кроме угля или пшеницы. А в том, что жители далёких трущоб ничего этого не умеют, Цезарь даже не сомневался.
Но зато это был повод порадоваться, что сам он живёт в Капитолии, научен и считать, и читать, и даже стихотворения рассказывать. Грустно, конечно, что шоколадные конфеты у них только по праздникам, а красивую одежду купить получается не всегда, но зато не с углём или рыбой возиться. Цезарь представить не мог свою семью в Дистрикте. Это был бы такой ужас! Как же хорошо, что они здесь, Веста носит красивые платья и воздушно заплетает волосы, Цезарь учится в школе, а мама с папой работают на хорошей работе, а не шьют бедняцкую одежду или обрабатывают грубый камень.
— Ой, — сказала Веста и потянула Цезаря за рукав. — Смотри, тут тоже лилии. Но мои, кажется, красивее.
Она с сомнением на лице переводила взгляд между лилий. Бабушка и дедушка Весты во время войны были уже совсем старыми и тоже умерли. И она, как хорошая внучка, каждый год выбирала самые лучшие цветы. Она, пожалуй, расстроилась бы, если б чьи-то лилии оказались краше, чем те, что принесла она.
Цезарь вытянул шею, чтобы рассмотреть чужой букет, и уверенно покивал.
— Твои точно красивее. Пойдём!
Он ухватил Весту за руку и потянул к лестнице. Им нравилось сбегать по этой лестнице, особенно по гладкому бортику, потому что по нему можно поскользить, так было веселее. Монумент вообще представлялся штукой весёлой, если не смотреть в грозные, слегка печальные лица каменных солдат.