***
У входа в лес Сонхуна встречает недовольная лисья мордашка. Обычно непугливая Бэкпа настороженно замирает, не доходя до зверя десятка шагов. Когда-то он выбрал ее среди других кобыл и коней не только для того, чтобы выделяться – темные по расцветке скакуны отца и брата меркли рядом с белоснежной Бэкпа, – но и из-за ее кроткого нрава: податливая и послушная, она редко доставляет проблемы. Но сейчас упирается копытами в землю, отказываясь идти дальше, и даже боязливо дрожит. Ну, по крайней мере, он точно знает, что перед ним не обычная бегущая по своим делам лисица. Приходится слезть и убедиться в этом самостоятельно. На первый взгляд отличить кумихо от безобидного зверька практически невозможно, но чем ближе он подходит, тем яснее видит гуляющий по присыпанной редкой листвой траве чересчур толстый хвост – он довольно часто сопровождает отца на охоте, поэтому легко отмечает эту странность. Сону подскакивает на лапы и лениво движется к нему навстречу, а мельтешащий за ним хвост, который теперь легко получается рассмотреть, оказывается хвостами. Двумя. Не такое уж перед ним и древнее существо – а сколько спеси. Сонхун ухмыляется самому себе. Чувствуя тыльной стороной ладони что-то мягкое, Сонхун, наконец, обращает внимание на разъяренную мордочку. Лис тыкает в его руку зажатый в зубах зеленый кусок ткани, настойчиво, как догадывается Пак, требуя забрать его. Требовательность лиса раздражает, но Сонхун просто делает то, что позволит ему оказаться рядом с Чонсоном как можно быстрее. Освободив пасть, Сону противно тявкает и тут же семенит к Бэкпа, отчего та пятится, заходясь в громком ржании. Сонхун тут же срывается с места в попытке не обременить себя еще большими трудностями, чем неприятная компания. Ехать без коня – задача крайне сложная. — Прекрати ее пугать, — получается тихо и совсем не устрашающе, но громче нельзя. — Убежит – поеду на тебе. Далеко они, конечно, так не уедут – маленькая тушка явно не выдержит его вес. А можно ли так убить демона – просто сесть на него и раздавить? В любом случае, лис обижено фыркает и убегает вперед по тропинке, а Сонхун, почему-то жутко этим довольный, забрасывает ткань в сумку, и себя на лошадь. Сонхуна раздражает пустая болтовня. Он привык совершать над собой усилие и, натянув улыбку, отвечать на дежурные вопросы учителей, послов и приближенных отца – как бы сильно не выматывали эти обязательства, брыкаться лишь себе хуже делать. По-настоящему интересным собеседником он считает только брата, но так наверняка скажет каждый, кто хоть раз имел честь перекинуться с седжа даже парой предложений. Так было всегда. Чонсон говорит, Сонхун – молчит. Всех все устраивает. Оказалось, что до этого самого дня Сонхун и понятия не имел о том, что такое молчать. Окруженный вот уже несколько, насколько ему мерещится, часов шепотом леса и стуком копыт, он начинает понимать и принимать раздражающую ранее привычку капитана Кана от скуки голосить народные песни. Может, тоже запеть? Обратит ли тогда его пушистый проводник на него внимание? Даже ни разу морды своей наглой на него не повернул – знает же, что бессмысленно. Никуда Сонхун от него не денется. Его звезды сейчас – это два рыжих хвоста, болтающихся из стороны в сторону, перед глазами. Бэкпа, конечно, больше не дрожит, но проверять, как она поведет себя, если Сонхун сократит расстояние, не хочется. И так сойдет. Надоедливый сын господина Шима пригодился бы сейчас очень кстати. Никаких теплых чувств Сонхун к Джеюну не испытывает. Испытывает только Джеюн. Его терпение. «Когда-нибудь старик умрет, и руководство казной перейдет к его сыну – дальновидный правитель будет выстраивать хорошие отношения со своей будущей свитой уже сейчас» - отвечает отец на его постоянные жалобы. Вот Чонсон пусть и выстраивает. Сонхуну корона не обещана, а таскаются почему-то именно за ним. В этот раз Джеюн тоже просился. Сонхун, разумеется, отказал. Если личная неприязнь и была причиной, то лишь косвенной: он привык сдерживать обещания. Злить того, кто, в буквальном смысле, является твоей последней надеждой – вот, что действительно недальновидно. Главное, чтобы никто матери не растрепал, что спасать брата Сонхун отправился с одним конем, одним мечом и тем, что удалось стащить с кухни в такой поздний (или слишком ранний?) час – наказ кумихо ее вряд ли остановит. Сонхуна, может, и съедает скука, но не настолько, чтобы пустить все под те самые мельтешащие впереди довольно крупные хвосты с черным кончиком. Сону в лисьем обличие кажется ему куда более беззащитным – ткань больше не скрывает выпирающие кости. От обычного недоедающего зверька его отличает разве что по-человечески хитрый блеск в глазах (ну и нужно ли еще раз упоминать лишний хвост?). Внешняя уязвимость, однако, лишь очередная уловка – Сонхун уверен, что стоит ему зазеваться, его печень мгновенно окажется в лисьих клыках. А сразу после и печень Бэкпа. В подобных мыслях минуты летят быстрее. Он занимает себя тем, что скачет от воспоминания к воспоминанию, а потом перебирает в голове то, чем должен был бы сегодня заниматься вместо того, чтобы следовать непонятно куда и непонятно за кем. Хорошо, что понятно зачем – и этого более чем достаточно, чтобы лишь сильнее вжаться в седло. Солнце лениво подбирается к зениту, а значит, вот-вот бы вернулся в свои покои после занятия с учителем Ли. Держать лицо и вести себя так, будто ничего не произошло, необходимо – лишь единицы во дворце знают о том, что скрывается за внезапным отъездом седжа в провинцию. Об этом нельзя распространяться, потому что болезнь отца утаивать от слуг перестало быть возможным уже довольно давно. Тогда же мыши и короновали Чонсона. Пак Минхеку осталось недолго – есть ли смысл оставаться верным умирающему императору? А пропавшему без вести? Болезненное ржание рассеивает тревогу. Задумавшись, Сонхун вцепился в вожжи так крепко, что непроизвольно сделал бедной лошади больно. Надежнее будет вытолкнуть образ отца тем, что всегда помогает отпустить страх. «Если это можно вытерпеть, то что же вытерпеть нельзя?» Концентрироваться на догмах, повторяя их про себя из раза в раз, научил его Чонсон: «Это отвлечет тебя от боли, а позже уже и привыкнешь». Бамбук, и правда, хлещет по бедрам гораздо слабее, когда вспоминаешь, что благородный муж предпочитает быть наказанным. Вдох, выдох и заново – пока не забудешься в древней мудрости. Сонхун не может вернуться без Чонсона. Он путь отца продолжать не желает. У него даже с этим получается справляться крайне посредственно. Или вся проблема в Сону, который продолжает упорно бежать вперед, ни на секунду не замедлив темп? Куда, интересно, держит он свой путь? В эти дебри Сонхун решает не углубляться и запоздало ныряет за лисом в очередной поворот. Сумерки заводят их в пещеру. Сонхун не задает лишних вопросов, когда после долгих часов беспрерывной дороги Сону внезапно юркает в глубь деревьев, а просто идет на журчащий звук речки, позволяя зверьку первым облюбовать их скромное пристанище на наступающую ночь. Пока вымотанная долгим путешествием Бэкпа жадно пьет воду, Сонхун пытается смириться с тем, что спать сегодня придется на твердой земле – разве что сумку можно подложить под поясницу. Впрочем, для него это не в новинку – учитель Ли считает, что принцу (наследный ты или нет) нужно быть готовым ко всему. Тогда, конечно, было весело: трава под задницей, надрывающийся смех брата и звездное небо на двоих. А сейчас… … вероятно, будет еще веселее. Потому что, ступивши в грот, Сонхун натыкается на обнаженную фигуру. На Сону нет ничего, кроме лежащей в ложбинке ключиц жемчужины – той же, что он не выпускал из рук в гостиной своего ханока. Он такой бледный, что кажется Сонхуну даже прозрачным. Острые ребра натягивают кожу в некоторых местах так сильно, что повернись Сону неправильно, они ее с легкостью проткнут. Но округлые, хоть и худые, бедра и каким-то образом сохранившие мягкость – по крайней мере, на вид – ляжечки спасают положение. Сонхун любит глазами, а красивый мужчина есть красивый мужчина, даже если и боишься, что сожмешь – а он рассыпется: вопрос почему, конечно, в голове проносится, но думает он сейчас той, что поменьше. — Долго еще будешь так стоять? Это первое, что он слышит за целый день молчания. Но можно ли оправдать этим свой заплетающийся язык? — Ты… почему ты… — Потому что моя одежда у тебя, — лис смеряет его безразличным взглядом и продолжает так же ровно, как и начал. — Отдашь? Сонхун послушно выполняет просьбу и отворачивается. Честно говоря, Сону его путает. Разве не должен был он сейчас воспользоваться положением и добавить в голос соблазнительные нотки? Разве не этим кумихо занимаются – кружат голову, а когда наиграются, откусывают ее? Может, то, что Сонхун чувствует горечь, и есть часть замысловатой игры? Сонхуну нравится секс. Если подумать, это единственное ради чего он действительно готов терпеть Джеюна. Женщин, мечтающих выполнить все, что он пожелает, более чем достаточно, открыто говорящих об этом мужчин – всего один. Первые – до тошноты приелись, второго – недостаточно. Наверняка кумихо просто хочет использовать его потаенные желания против него же. В конце концов, не просто же так он только что наклонился. Одевшись, Сону складывает ноги и припадает к стене, прикрывая глаза. Сонхун повторяет за ним, настороженно вглядываясь в расслабленное лицо: хоть они и сидят напротив друг друга, но находятся теперь слишком близко, чтобы продолжать позволять себе быть опрометчивым. — Говори, — раздраженно выдыхает лис, не выдержав пристального внимания. — Спрашивай давай. Если любопытство и порок, то такому отъявленному грешнику, как Сонхун, терять уже нечего. — Ты же чувствуешь мое возбуждение, почему ты… — Я похож на сампэ? — Сону грубо его перебивает и едва не режет острым взглядом. Смысл сказанного почти теряется в осознании того, что маска мнимого спокойствия треснула, обнажив оскалившуюся мордочку, но разливающееся по груди удовольствие мгновенно сменяется негодованием. Да как он смеет? — Забыл, с кем разговариваешь? — рявкает Сонхун, захлебываясь в возмущении. — Я бы и не взглянул на сампэ. В ответ громкое хмыканье и ничего больше. На этом стоило бы и закончить – не стоило и начинать: эта перепалка уж точно не приведет его брату. Но сдерживать кипящий внутри яд не получается. — Я же вижу, что ты голодный. Мгновение, и плечи пронзает резкая боль. Сонхун, конечно, хотел, чтобы Сону оказался на нем, но не с намерением растерзать на куски – а судя по всему, именно это он и собирается сделать. Раскрасневшееся лицо и горящие глаза, безусловно, можно принять за внезапно разгоревшуюся страсть, но оголенные клыки намекают на совсем иной расклад. Такими прокусить нежное место под челюстью можно всего за пару секунд. — Я знаю, Сонхун-тэгам, что тебя трясет от одной только мысли о том, что придется сменить отца на троне, но мы заключили сделку, — царапает лис вкрадчивым шепотом, но вопреки опасениям (и, может быть, даже здравому смыслу) не кусает. — Обходные пути будешь искать после, а я, если тебе интересно, человеческой плотью не питаюсь уже давно. Сонхуну следует выдохнуть и замолчать: даже если лакомиться им никто не собирается, кумихо ничего не стоит вгрызться ему в шею. Тушеваться перед разъяренным зверем – естественно и не зазорно. Осудит себя за это разве что сам Сонхун, поэтому и не успевает прикусить язык. — Почему же? — Люди не такие вкусные, какими привыкли себя считать, — буквально выплевывает Сону, пачкая каплями слюны Сонхуну щеки, прежде чем отстраниться и отползти в противоположную сторону. — Твоя кровь, тэгун, может, и королевская, но вязать рот будет так же противно, как и собачья.***
В следующий раз, когда непогода вынуждает лиса показать ему еще одну из своих норок, говорить начинает Сонхун. Это необходимая мера – и незапланированная остановка, и разговор. Они идут уже второй день, а Сонхун все еще понятия не имеет куда. И если бы не хлынувший ливень, неизвестно сколько бы еще оставался в неведении. Он надеется на то, что тесное пространство подтолкнет Сону к откровениям – Бэкпа пришлось оставить у входа, и Сонхуну, как бы цинично это не звучало, остается лишь благодарить брата за то, что тот решил пропасть ранней осенью, иначе он бы продолжал путешествие на своих двоих. — Долго еще? — спрашивает он, когда передает кумихо его турумаги. Сегодня лис не застал его врасплох своей наготой, но заставил задуматься. Зачем ему скидывать с себя теплую шкурку, если не желает его околдовывать? Неужели боится, что без собеседника должник просто сойдет с ума до того, как успеет выплатить долг? В бескорыстность демонов Сонхун не верит, как бы сладко ему об этом не пели. — Нет, — коротко кидает Сону, пряча впалый живот, и продолжает лишь под настойчивым взглядом. — Полдня пути. Не больше. Сонхун позволяет себе громкое крепкое ругательство, которое ни капли не смущает кумихо. Полдня. Их с Чонсоном разделяют всего полдня. Разве дождь пусть и сильный в его ситуации должен быть помехой? Он срывается с места и, схватив уже успевшего присесть Сону за предплечье, тянет его на себя – бояться гнева демона уже нет никакого смысла. — Куда ты меня тащишь? — лис брыкается, больно впиваясь ногтями кожу, но силы у него хватает только на то, чтобы разозлить Сонхуна еще больше. — Полдня, говоришь? Зачем мы вообще тогда тратим здесь время? — Тебя сутки вне стен дворца превратили в безумца? Слышишь же, как сильно по земле бьет. — Потерпим, — у него нет никакого желания пререкаться. Не сейчас. — А кобыла твоя тоже потерпит? Везти двоих под таким ливнем? Прошлый конюх, посмевший назвать Бэкпа «кобылой», был незамедлительно выслан из дворца. Сонхун не терпит подобное обращение в сторону своей лошади и даже бывало огрызался за это на отца. Но сейчас практически не чувствует злости, отвлекаясь на куда более важное. — Двоих? — Я… — лис перестает вырываться, обмякая в его руках, и стыдливо отводит лицо, — я не обращусь, пока не наберусь сил. Сонхун замирает. Так вот в чем дело. То, каким уязвимым выглядит в этот момент лис, сбивает с толку не хуже его признания. Не больше пяти минут назад он стоял перед ним абсолютно голый, смиряя равнодушным взглядом. И как бы громко кумихо на него не шипел, Сонхун понимал, что тот всего лишь отмахивается от него как от назойливой мухи. Он и подумать не мог, что демоны способны испытывать такое. Только, конечно, если… — Тогда просто расскажи мне, куда идти, — смягчается он, переходя на мольбу. — Я поскачу сам! — Не могу. … если он его не обманывает. Что и требовалось доказать. Сонхун попытался быть ласковым, попытался попросить по-хорошему, а его опять дурят. — Ты не понимаешь, да? — взрывается он, пятная предплечья кумихо красным. — Куда тебе! Демоны близких не теряют. — Не говори о том, чего не знаешь. Стоит поймать за хвост, и напускная беспомощность пропадает. Впрочем, как и всегда. Больше, чем откровенное заискивание, Сонхун ненавидит бессовестную ложь. Он окружен ей с самого рождения, поэтому прекрасно научился распознавать. Кровь кипит от одной только мысли о том, что его пытаются не просто обхитрить, но еще и разжалобить, чтобы выставить полным дураком. — Да? Тогда давай! Просвети меня! Глаза лиса пронзают холодом, но отвечает он без пререканий: — Моя мать была кисэн, — это мгновенно осаждает Сонхуна. Он невольно втягивает воздух, получается слишком звучно. — Знаешь, что случается с детьми кисэн? Глупый вопрос. Сонхун – принц, пусть и не наследный, но принц. Он прекрасно осведомлен о том, как работают законы в собственном государстве. Сону хочет пристыдить его за то, что династия Пак, его семья, поощряет подобное, поэтому и втягивает в разговор. — Если рождается девочка, то идет по стопам матери, а если мальчик… — Становится слугой, да, — Сону резко перебивает его. — меня им и растили. Послали в кебан вместе с девочками, они учились, а я помогал на кухне. Пока… Его голос надламывается – так не обманывают, и Сонхун, осознав свою ошибку, подается вперед в порыве дотронуться и успокоить, но вовремя сдерживается, ограничиваясь лишь осторожными словами: — Ты можешь дальше не рассказывать, если не хочешь. Сону, однако, прочищает горло и продолжает куда тверже: — Пока владелец не заметил меня. Все детство я только и слышал, что у меня слишком мягкие черты лица и слишком нежная кожа. Местные мальчишки дразнили «девчонкой», но я не мог с этим ничего поделать — таким уж я родился, а вырос еще более женственным. Оказывается, есть множество мужчин, которые желают, чтобы их развлекали такие как я. Сонхун чувствует, что перестает дышать: он, может, черствый и заносчивый (исключительно по словам Чонсона, а ему он доверяет больше, чем себе), но отнюдь не лишен сострадания. Особенно к тем, кто, если откинуть все предубеждения и прекратить врать самому себе, запал в душу с самой первой встречи. — Я ее уже совсем не помню. Только запах и последние слова. Она повела меня на главную дорогу оставить куклу и пообещала, что я буду самым счастливым. Так и сказала: «Сону-я, ты будешь самым счастливым», а потом отпустила руку, и больше я ее никогда не видел. Так что да, Сонхун-тэгам, понимаю, — на этом можно было и закончить, но Сону продолжает наказывать его. — А на следующий день меня отправили наверстывать то, что уже успели изучить девочки. Оранжевое пламя подсвечивает блестящие глаза лиса. Он уперся стеклянным немигающим взглядом в стену, пальцами перекатывая жемчужину по серебряной нитке. Пак и сам готов расплакаться, когда слышит историю дальше. — В пятнадцать молодой господин Чхве задушил меня за то, что я отказался продавать свое тело. Я до сих пор помню это так четко. Я все шептал ему: «господин, не надо, я умоляю, я не сампэ», но он продолжал сжимать мою шею и брать то, что хотел, — несколько слезинок все же скатываются по лицу Сону, но он этого даже не замечает. — Проснулся уже в теле лиса. Они просто бросили меня в яму и даже не удосужились закопать. Наверное, будь иначе – я бы не выбрался. Мне хотелось достойно их отблагодарить за такую щедрость, поэтому я выпустил им всем кишки – подумал, если просто сверну шею, то не выражу всей признательности. Могло бы звучать страшно, вот только в голосе кумихо совсем нет злорадства. Сонхуна это подкупает. Разум подсказывает скорей запрыгивать на лошадь и галопом уноситься прочь, но он не просто остается, а еще и обхватывает трясущееся тельце, прижимая к груди. — Ты дрожишь. — Холодно. Больше они не разговаривают – лишь обнимаются во сне.