Иногда ты просто просыпаешься уставшим

      Просыпаться было больно. Тело должно было жечь от ожогов, но почему-то только сжимало от тупой боли, которая обострялась от любой попытки движения. Больно, но были времена, когда было ещё хуже. Война никого не щадила, особенно генералов, поднявшихся от рядовых. Белый ублюдок с его цветами во внешности ещё был жив. Кейл видел, что Чхве Хан проигрывал, он не сомневался в исходе, даже если он не дожил до окончания битвы. Чхве Хан выиграл бы только при условии, что сами боги снизойдут до помощи ему. Но на такое рассчитывать было бы глупо и слишком наивно даже для времён войны, когда единственная надежда была только на чудо и богов.       Не двигаясь, но отчаянно прислушиваясь к любому звуку вокруг, Кейл даже перестал дышать. Он был в заложниках? Иначе тихого кипения жизни за определенно запертой дверью не объяснить. Союзные силы давно не собрались таким количеством людей в одном штабе — слишком высок риск быть обнаруженными и уничтоженными разом.       Его слух сейчас был странным: определенно слабее, чем в середине войны, когда он был уже достаточно натренирован, но определенно лучше, чем в конце войны, когда многочисленные травмы привели его к частичной потере слуха. Ещё раз, что происходит? Кейл скорее инстинктивно ощущает присутствие за дверью. Кто-то идёт к нему. Шаги чёткие, достаточно громкие, чтобы их было слышно за дверью, но недостаточно, чтобы их звук откровенно мешал. Человек остановился перед дверью. Спустя пару секунд раздался стук. — Молодой господин, я вхожу. Напряжённое тело Кейла резко обмякло, услышав знакомый голос. Ганс. Дверь осторожно и медленно, чтобы не потревожить, отворилась, не издав лишнего шума. Ганс вошёл в комнату особенно тихо, не сравнимо с тем, как шёл по коридору. Кейл без опаски открыл глаза.       Перед ним был Ганс, выглядящий молодо и свежо, в одежде дворецкого, а не солдата элитного подразделения, с его рыжими волосами, собранными в низкий хвост, а не остриженными мечом максимально коротко. Кейл крепко зажмурил глаза и снова из открыл. Ничего не изменилось. Этого Ганса от его молодой версии отличало только выражение лица. Раньше он бы лепетал в страхе, как в начале его служения Кейлу, сейчас в его глазах только нежность и уважение. Заметив затянувшееся молчание, Ганс присел на край кровати Кейла, что было фактически просто вопиющим нарушением со стороны простолюдина, и практически фатальным со стороны слуги. Даже такие аристократы, как графство Хенитьюз, считавшиеся одними из самых мягких со своими слугами, не потерпели бы такой ошибки. Ганс, как главный дворецкий, был выучен лучше, было невозможно, чтобы он совершил такую ошибку. И тем не менее Ганс сидел на краю кровати аристократа и даже посмел коснутся его руки поцелуем. — Я рад, что вы очнулись, мой господин. Теперь священники смогут вас вылечить. Предыдущий граф держал их в гостевых покоях неделю, ожидая вашего пробуждения.       Они в прошлом, вдруг понимает Кейл, оба. Его отец, «предыдущий» граф Дерут, погиб во время нападения армии виверн в начале войны. Кейл не знает, что чувствовать. Он похоронил свою семью двадцать лет назад, он уже оплакал их, он отпустил их. Теперь же внезапно и неожиданно он в том времени, когда все ещё живы. Кейл не знает, что чувствовать. Ганс, читая замешательство в глазах единственного важного для него человека, снова оставляет поцелуй на руке, мягко привлекая внимание. — Я позову священников. Первым делом ваше здоровье, молодой господин, потом всё остальное.       Кейл согласно закрыл глаза, даже не пытаясь кивнуть или заговорить. Его тело сейчас в ужасном и болезненном состоянии, всё ещё не привыкшее к постоянной боли.       Судя по его тяжёлому состоянию, которое было действительно редкостью до начала войны, это может быть только один временной отрезок. Где-то после уничтожения деревни Харрис и избиения Чхве Ханом. И учитывая, что священники пробыли в поместье неделю, времени прошло не так много, как в прошлый раз, всего дней десять.       Кейл мало что помнил об этом времени. Единвенным ярким пятном за эти два года до войны было какое-то сборище в столице, на котором пострадал Басейн. Кейл нахмурился, пытаясь вспомнить, когда конкретно это было, отправился ли Басейн уже в дорогу и как Басейн вообще выглядел. За двадцать лет, не имея ни портретов, ни времени вспоминать былое, даже самые дорогие лица стираются из памяти. Кейл помнил, что у всей его семьи, кроме кровной матушки, были коричневые волосы. Но были ли они шоколадно-коричневыми или древесно-коричневыми? Какого цвета были их глаза? Кейл не мог вспомнить и не был уверен, что хотел видеть в живую.       Внезапно в комнату вошли два человека в мантиях. Судя по эмблемам, священники храма Богов Солнца и Смерти. Заставить этих двоих терпеть друг друга неделю, а теперь ещё и работать вместе… Граф Дерут потратил действительно много денег.       Было ли такое в прошлый раз, Кейл не помнил.       Тепло и холод проносились по его телу, постепенно залечивая раны. Он не знает, сколько прошло времени, но как только последний порез зажил, священники поспешно удалились, не сказав ему ни слова. Боялись ли они его из-за репутации отброса или просто не хотели больше и минуты находиться в присутствии друг друга, значения не имело. Важно было то, что Ганс зашёл следом за ними и закрыл дверь. Со всем своим спокойствием, приобретенным за время войны, он отдал стакан воды и подождал, пока Кейл выпьет, прежде чем поставить его на стол и на дрожащих ногах вернуться к Кейлу. Ганс стремительно терял контроль над эмоциями.       Видя это, Кейл раскрыл руки, но Ганс упал на колени перед его кроватью и уткнувшись лицом в матрац, зарыдал. Кейл протянул руку к голове Ганса, но прежде чем он успел коснуться его волос, рука была схвачена цепкими пальцами, а к точке пульса крепко прижались чужие губы.       Почувствовав ритмичные толчки под нижней губой, Ганс принялся выцеловывать запястье Кейла, который виновато смотрел на него. — Прости, — тихо и хрипло прошептал Кейл. Ганс остановился. Слёзы текли по его щекам, но сам он крепко держал запястье Кейла, его пальцы не покидали пульса. — За что ты извиняешься? — Ганс также тихо шепчет.       Перед Кейлом проносится отчаянный взгляд Ганса, когда он смотрит ему во след и безуспешно пытается выбраться из ловушки, встать и последовать за ним. — За то, что предал твоё доверие, — говорит Кейл, его голос срывается, но глаза болезненно сухие, — за то, что причинил боль. — Не за то, что сделал? — Ганс знал ответ. Знал также хорошо, как знал самого Кейла. Постфактум он понял, что предсказать решение Кейла было так просто. Сейчас он не понимает, почему не понял всего раньше. Возможно этот исход и его вина тоже. — Это продлило тебе жизнь, даже если совсем немного, я не смогу за это извиниться.       Кейл не улыбается и не плачет, просто смотрит. Смотрит так, будто Ганс, всего лишь слуга, является единственной причиной его жизни. Доля правды в этом была, довольно большая, просто не сейчас, позже, гораздо позже. Годами спустя, когда из общего отчаяния родилось доверие, когда из доверия и боли родилась необходимость. Когда простая необходимость во время войны почувствовать хоть что-то хорошее перешло во что-то трепетное и дорогое.       Ганс рывком поднялся с колен, запрыгнув на кровать и импульсом толкнув Кейла на спину. Он крепко прижался к лежащему, ещё довольно слабому телу, просто ощущая тепло. Его затрясло в нервном экстазе от понимания, что тёплое тело под ним не остынет, что руки на спине ему не мерещатся, а звук дыхания принадлежит не только ему. — Граф, Господин, Кейл, Кей, мой Кей, не оставляй меня, — Ганс тихо бормотал сквозь рыдания, не в силах остановить влажные хрипы, шмыгания носом и непрерывные слёзы, — не оставляй меня больше одного, прошу. Позволь умереть с тобой, умереть за тебя, только не смотреть на твоё тело, которое и опознать было почти невозможно. Кей, пожалуйста.       Кейл молчал. Обнимал Ганса, гладил его по спине, плечам, голове, но молчал. Он не мог пообещать, что на этот раз они обязательно выживут и победят. И не мог обещать, что позволит ему умереть вместе с ним. Ганс, солнечный человек, даже сломленный войной, должен жить. Мир без Кейла всё ещё будет тем же миром, но мир без Ганса не будет иметь смысла. — Я люблю тебя, — Кейл тихо пробормотал, но Ганс замер и замолчал, только тихие судорожные вдохи были слышны. Это был первый раз, когда кто-либо из них говорил о чувствах так открыто. До этого они оба знали, что чувствовали, но никогда не называли. Во время войны это было опасно, не важно, шпионы или предатели, любая привязанность становилась смертельной слабостью. Ганс дрожал. Он всегда был более чувствительным из них двоих.       Кейл мелко вздрогнул и наконец сложил губы в почти прозрачную улыбку. Шею кольнуло болью ещё несколько раз, после чего настала очередь ключиц. Ганс всегда был более чувствительным, так же он всегда ярче показывал эмоции. Не мастер слов, но мастер действий. Его язык зализывал особенно сильные укусы, которые он всё равно не переставал оставлять. Как бы нежен не был Ганс обычно, иногда он становится болезненно одержимым. Он давно привык, что практически ни единому слову, действию или выражению лица Кейла нельзя было верить до конца, но сам факт того, что его господин, в данный момент буквально владеющий им и его жизнью, знающий, что он не сможет ослушаться ни единого его слова, так просто позволяет ему, простому слуге, оставлять метки на его бледной тонкой коже, сводил с ума и был равен едва ли не клятве на крови. Ганс отстранился и застыл. По всей шее Кейла расползались любовные укусы разных размеров и цветов, спускаясь на ключицы и плечи. Ни один наряд не скроет их полностью. Ганс склонился, оставляя на щеке Кейла целомудренный поцелуй. — Ганс, кто ты? — Кейл начал их давнюю словесную игру. Это было так давно, ещё когда Ганс только привыкал, что Кейл позволяет и даже просит называть его просто по имени. Кейлу раз за разом приходилось напоминать, что Ганс больше не его слуга, а его друг. Со временем ответы менялись, но именно в эти моменты Ганс вспоминал, кто он не для всего мира, а именно для Кейла. — Я Ганс, главный дворецкий семьи Хенитьюз, — он остановился, наблюдая, как Кейл начинает хмуриться, но прежде чем тот успевает что-нибудь сказать, продолжает, — а также любовник графа Хенитьюз.       Кейл хмыкает и поправляет: «Ты ошибся в двух местах. Во-первых, я ещё не граф. А во-вторых, ты не любовник, а любимый. Есть разница.»       После этого Ганс всё же решается поцеловать Кейла как следует.