Дела на Большой Сухаревской площади

Фаина Игоревна подлетела к посту, где Нина Дубровская что-то подробно объясняла одному из пациентов. Регистратор переключилась на запыхавшуюся медсестру и вмиг поняла: дело серьезное. — Брагин где? Брагина! Скорее! — В первой смотровой… — не успела Нина окончить словосочетание, как Усова уже умчалась в указанном направлении. — Извините, ради бога, неотложная хирургия, сами понимаете, — обратилась она к шокированному мужчине. В следующее мгновение Дубровская засвидетельствовала боевого товарища, пулей вылетающего из смотровой. У Фаины, судя по всему, сил резво передвигаться не осталось, и она согнулась в три погибели, пытаясь отдышаться. Расквитавшись с пациентом, регистратор направилась к медсестре, чтобы выяснить причину странной спешки: может быть, та что-то узнала насчет жертв взрыва в Министерстве? В это время Олег Михайлович ворвался к своей пациентке. Последнюю начинала одолевать истерика, и она заметалась по кровати, до смерти испугав белую собачку. Со свойственной ему решительностью хирург извлек из кармана халата ампулу с успокоительным, вобрал жидкость в новенький шприц, бесхозно лежавший на тумбе больной, и ввел женщине. Поскольку Олег подошел к Ирине достаточно близко, она схватила ткань его хирургического костюма дрожащими, но цепкими пальцами. — Кривицкий, Кривицкий… — сквозь слезы пробормотала заведующая. Возникшая в дверном проеме смекалистая Нина гипнотизировала Павлову взглядом: — Ирина Алексеевна, Геннадий Ильич в Министерство поехал? — Да… — сдавленно ответила женщина. Брагин, притянув к себе Павлову, обеспокоенно взглянул на Дубровскую: — Нин, Кривицкому, Костику, Шейнману набирай — всем, кого знаешь! Пока трубку не возьмут. Или спроси в ординаторской, вдруг там уже дозвонились. Регистратор покорно кивнула, но перед тем, как приступить к миссии, уточнила у Брагина: — Олег, а Марина?.. — Она в отделении, все нормально с ней, — успокоил он подругу. — Нин, бегом! Успокоительное в конечном итоге подействовало, и Ирина Алексеевна совсем обмякла в крепких руках подчиненного. — Это я виновата. — Ничего еще не произошло, — возразил Олег Михайлович. Ирина Алексеевна неожиданно остро почувствовала, что жить без Кривицкого уже не сможет. После их с Геннадием Ильичом встречи — в сущности, не важно, какой по счету — стало очевидно, что они созданы, чтобы быть вместе. Не потому, что Геннадий нуждался в союзнике, который вовремя накапает ему корвалол и не потому, что Ирине необходим был партнер, кто подхватит ее, если ноги вновь подкосятся. Если миф о том, что вторые половинки существуют, был правдой, то они с ним как раз таковыми друг для друга и являлись. Она — деятельная как огонь, он — умиротворяющий как вода. Пламень и лед. Инь и ян. Пусть у них не было общего ребенка, которого она когда-то мечтала от него иметь. Пусть носили разные фамилии. Они были связаны друг с другом прочнее, чем все другие знакомые ей пары. Ирина никогда не простит себе его смерти, смерти других — простит, уже простила; его — ни за что. Она мысленно умоляла Геннадия ответить на звонок. Одно слово «жив», и она исцелится ото всех болезней. Навсегда. — Наконец-то, Костя! Живой? — с облегчением прокричал в свой мобильный Брагин, все это время не прерывавший попыток дозвониться до коллег. Павлова в мгновение ока отстранилась от него, сжавшись и затаив дыхание. — Костя, Геннадий Ильич с тобой? — пик напряжения, Павлова знала, что не вытерпит больше ни секунды. Брагин выдыхает, прощаясь с тревогой. Она все поняла. — Берегите себя. Он отложил телефон и сжал руку заведующей. — Ваш муж как раз вызвал Лазарева с заседания, они были на улице, когда все случилось. Сейчас оказывают помощь пострадавшим, оба целы и невредимы. — Павлова откинулась на подушку, а Брагин позволил себе вспомнить о животном и закрутил головой в его поисках. Белый комок был замечен под кроватью у мужской ноги. Щенок слегка подрагивал и учащенно дышал. Олег Михайлович подхватил его на руки, успокаивающим жестом прижимая к груди и поглаживая. В двери вновь показалась Нина, чтобы объявить утешительные известия, но Брагин махнул рукой, намекая, что они обо всем узнали. По просьбе Павловой ввел той обезболивающее и покинул палату, уводя Нину в неизвестном заведующей направлении. Час томительного ожидания — и Дубровская в очередной раз посетила Ирину. — Ирина Алексеевна, вы должны знать, — было видно, как трудно давалась женщине речь. — Полонского не стало. Он погиб при взрыве. Сидящая на больничной койке Павлова бросила задумчивый взгляд на жалюзи. Совсем недавно она общалась, спорила, дышала одним воздухом с главврачом — и вдруг его нет? — Это точно? — К сожалению, да, — поджала губы Нина. — У вас будут какие-либо распоряжения? — Пришлите ко мне Константина Германовича, как приедет, — и поспешно добавила, — и Геннадия Ильича. Пока не распространяйте новость никому. — Поняла. Спустя еще недолгое время в десятую палату зашли Лазарев и Кривицкий. Оба таили глубокую печаль на лицах и стояли в перепачканных сажей и кровью рубашках, видневшихся под полами халатов. Геннадий Ильич, недолго думая, подошел к жене и взял ее за руку, собачка весело потерлась о ладонь хозяина, пахнущую пороховым дымом. Заведующая дала заместителю множество инструкций по поводу того, как объявить коллегам о печальном известии, как вести себя в новых обстоятельствах, а также как принимать решения в отсутствии главного врача и ее самой по причине больничного. Она пообещала вернуться на работу в ближайшие недели, но Лазареву до того не было никакого дела: он смертельно устал за целый день и хотел домой. Хирург попрощался и двинулся в ординаторскую отмываться. Во время монолога Ирины Геннадий Ильич не сводил с нее глаз. — Испугалась? Прости меня, я не позвонил. Мы так переполошились, сразу же к эпицентру побежали оказывать помощь, — пытался оправдаться он. Павлова потянулась к его телу, но Кривицкий остановил женщину — он был грязный и не хотел портить ее светлую сорочку. Ирина замотала головой и все равно прижалась к нему. Слезы облегчения покатились из глаз. Она так часто плакала за последние дни, что сама от себя устала. Но муж был тут, живой, и ее ничего больше не волновало. Хотя… — Гена? — Мм? — Ты его видел? — заведующая отчего-то боялась произносить имя погибшего начальника. — Мельком, Ир. Давай не будем об этом? — попросил Геннадий Ильич, отгоняя от себя тягостные воспоминания. Павлова не была бы Павловой, если бы не думала о работе даже в непростые минуты бытия. Не дала Кривицкому расслабиться в тишине вдоволь, и предложила следующее: — Знаешь, что? Иди ко мне в кабинет, напиши заявление о приеме на работу. — Ты шутишь? — пораженно воскликнул он и отстранился. — Какие тут шутки? — нахмурилась Ирина Алексеевна. — Мне теперь никто не может помешать вернуть тебя в отделение. — Нет, Ира. Так дела не делаются. Он поднялся с койки и отошел к окну. В сознании заполыхали болезненные картины: раненые коллеги, дымная завеса, крики, гам, плач, вой сирен. Кривицкий поежился и постарался незаметно приложить руку ко вдруг занывшему сердцу. — Мне это не нравится, Гена, — низким голосом произнесла Павлова. Он обернулся, предварительно пряча свою ладонь в карман брюк. — Будь добр, объяснись. Ты разве не хочешь вернуться? Собачка активно исследовала мир под одеялом женщины, и Ирина Алексеевна отвлеклась на щекотку, не сдержав смешка. Однако быстро вернула к мужу прежнее серьезное лицо. Геннадий Ильич понял, что обидел ее, и потому снова подойдя к жене, присел рядом и обхватил ее ноги. — Хочу, конечно. И я с благодарностью принимаю твое предложение. Только не так сразу, — она явно не понимала, почему он упрямится, и продолжала пытливо вглядываться в мужа. — Ир, Полонского не стало всего несколько часов назад, я не могу пойти сейчас писать заявление. Складывается впечатление, будто мы только этого и ждали. Это раз. Два — ты все еще на больничном, и я должен быть с тобой дома, а не на работе. Вернемся сюда вместе. А сегодня я ничего писать не стану, и не уговаривай. Это неправильно. Ты меня понимаешь? Она поджала губы, но спорить не стала. Коротко кивнула, а он вдруг обессиленно опустил голову на ее колени и шумно выдохнул. Повинуясь чувственному порыву, Ирина запустила пальцы в его волосы, нежно оглаживала затылок, массировала его виски. Наконец, чуть оправившись, Кривицкий объявил жене о своих планах: — Мы с нашим мальчиком тебя оставим, купим продуктов, навестим ветеринара. Приготовим чего-нибудь, а вечером я вернусь. Так что каталку мою вели далеко не убирать, — с усмешкой оставил наказ мужчина. Павлова тепло улыбнулась Кривицкому, заверив, что поручение исполнит как следует. Как только лязгнула дверь, оповестив об уходе Геннадия, Ирина в срочном порядке потянулась к телефону и лихорадочно стала искать в контактах знакомого абонента. — Алло, здравствуйте! Это Павлова Ирина Алексеевна. У вас найдется минутка? Есть дело на миллион. — Добрый день. Да я все-таки не до такой степени на вас в обиде, чтобы номер удалить, — пробубнил мужчина. — У меня обед, так что я весь внимание. — Сергей Анатольевич, для вас есть ставка в отделении. Мы хотели бы снова видеть вас в наших рядах. Возвращайтесь, а? — Как у вас все легко, Ирина Алексеевна! — хохотнул Куликов, но из интонации не было ясно, шутит он или сердится. — То вы меня увольняете за профнепригодность, то жить без меня не можете. Вы уж определитесь. — Ну что вы в самом деле! Вы же знаете, я возражала против вашего ухода, — Павлова постаралась говорить вкрадчиво. — Ну признайтесь, вы же сами хотите вернуться, — травматолог не спешил с ответной репликой, и Павлова поняла, что попала в цель. Куликов мечтает о возвращении, а ломается только для приличия. — Ну так как? — А главный? Это он же меня выгнал. — Игорь Яковлевич у нас больше не работает, — уклончиво сказала Ирина. Все сплетни Куликов соберет, как вернется, поэтому подробности Павлову сейчас не заботили. — Ого! У вас там страсти кипят — мама не горюй, — послышался звон посуды, и заведующая испугалась, что он сейчас завершит разговор, сославшись на кратковременность обеденного перерыва. — Сергей Анатольевич, я могу быть уверена, что завтра ваше заявление будет на столе у Лазарева? — У Лазарева? — удивился он. — А вы? — А я на больничном. Но за всем слежу. Мы договорились? — Посмотрим, Ирина Алексеевна. Я обещаю вам подумать. Они попрощались. Павлова еще долго крутила в руках мобильный, размышляя, почему и Кривицкий, и Куликов не спешили с возвращением в Склиф. Однако переживать из-за этого заведующая вовсе не собиралась. Завтра же заставит Геннадия Ильича подписать нужные документы, а если вздумает оказать сопротивление — она применит запрещенные методы. Все, что ей известны, но, конечно же, в рамках ее физических возможностей в послеоперационный период. А Куликов… Да куда он денется, господи?..

***

Май в этом году выдался довольно-таки жарким. Отчего-то месяц не был особо богат на пациентов, поэтому врачи института скорой помощи имели возможность чаще собираться в ординаторской, спорить там на резонансные темы или делиться планами на отпуск. Это касалось всех докторов, за исключением, пожалуй, Ирины Алексеевны Павловой. Женщину вовсе не заботили вопросы заслуженного отдыха, дач, огородов, турецких и сочинских берегов. По дороге в свой кабинет она снова и снова возвращалась мыслями к планерке между заведующими отделениями Склифа, и гадала, как бы помягче объявить подчиненным о том, что зарезервированные даты отпусков некоторым из них придется сдвинуть. А у нее Лазаревы-Покровские, Брагин и Пастуховы чуть ли не в одно время надумали отбыть. Она предвидела скандал из-за того, что опыт прошлогоднего коллективного отпуска, увы, повторить не выйдет. Ирина Алексеевна с удивлением обнаружила, что ключ ее кабинета в пенале для ключей не висел — значит, кто-то им в данный момент пользовался. Она покачала головой: конечно, ей известно, кто был этот загадочный кто-то. Подошла к своей обители, бесшумно приоткрыла дверь. Со стороны черного кожаного дивана до нее донесся приятный мужской голос, напевающий: «…есть любовь у меня, жизнь, ты знаешь, что это такое…». Женщина не сдержала улыбки. — Я тоже знаю, — обозначила она свое присутствие. — Ира! — радостно воскликнул расположившийся на предмете мягкой мебели Геннадий Ильич, вскидывая вверх руку с букетом белых цветов. — Не прошло и года. — А я не просила меня ждать, — она плюхнулась на диван, приняла благоухающий букет и прилегла на плечо супруга. Он поцеловал ее в висок и задержался на нем губами. Было так приятно чувствовать ее кожу и иметь право целовать каждый ее участок — небывалая роскошь! Кривицкий не без удовольствия отмечал, что, по сути, сказочно богат. Богатство его измерялось отнюдь не деньгами. Он без сожаления продал жилплощадь отца, чтобы рассчитаться с Павловым Артемом и завершить квартирную эпопею. Несмотря на то, что являлся на добрую половину евреем, Кривицкий долю от продажи разделил на три равные части. Первая уходила сыну Ирины Алексеевны, вторая — сыну Геннадия Ильича (в благодарность за помощь), а третья — им с Ириной. В некоторой степени Геннадий чувствовал себя виноватым в том, что ничего не оставил дочери, но посчитал, что она ни в чем не нуждалась, так как имела высокооплачиваемую работу и мужа с немалым доходом. Артем отозвал иск заблаговременно до суда. Сказать, что Ирина Алексеевна потеряла дар речи — ничего не сказать. Сначала поверить не могла, затем разрыдалась, и Гена ее не один час успокаивал. Хотя истинных мотивов поступка ее сына не выдал. Какая разница, почему они не станут судиться? Главное — результат, сам факт того, что квартира остается им. А еще спустя время Артем соизволил оформить дарственную на свою долю, сделав Ирину полноправной владелицей жилья. Это была победа — окончательная и бесповоротная. Наконец, Ирина хлопнула себя по коленям и направилась переодеваться, совсем не замечая, как соблазняет челюстно-лицевого каждым своим движением. Кривицкий контроля над собой, однако, терять не собирался. Их дома ждал пушистый щенок, а они считали себя ответственными хозяевами, поэтому пора было уезжать. Геннадий жалел только о том, что не привел любимца в дом еще раньше. С некоторых пор Ирина Алексеевна не позволяла себе дольше необходимого задерживаться на работе — и это не могло не радовать ее спутника жизни. Как только вышли за дверь кабинета, столкнулись с озабоченной чем-то Фаиной Игоревной. Ирина Алексеевна принялась считать в уме до десяти, чтобы успокоить нервы. Кривицкий добродушно поинтересовался у подошедшей: — Фаина Игоревна, как видите, и Ирина Алексеевна, и я уже закончили свою смену. У вас что-то срочное или оно потерпит до завтра? — в его глазах мелькала мольба, но Усова оставалась слепа. Проблема была серьезная. Безотлагательная. Самая что ни на есть ургентная. — Геннадий Ильич, нет, до завтра это подождать не может, так как происходит сейчас! В ординаторской крики, да такие, что пациенты пугаются. Я пыталась врачей образумить, но мне только рукой махнули, мол, помолчи! Представляете? — Ужас какой! — с издевкой отреагировал Кривицкий. — Ну ладно, мы заглянем. Медсестра бросила неуверенный взгляд на Павлову, усердно ковыряющуюся в замке, лишь бы не вступать в контакт с Фаиной. Кривицкий подмигнул сотруднице, как бы говоря «не волнуйтесь, я все улажу». И на этот раз Усова его поняла, оставив хирургов вдвоем. — Вот что мне с ней делать? — надломленным голосом обратилась к мужу заведующая. — Терпеть, Ира, или полюбить. — Ты предлагаешь невозможные вещи, — они прошли всего десяток шагов по коридору, как громкие мужские возгласы из ординаторской достигли их ушей. — Нет, они с ума сошли! Зоопарк, а не отделение! — Павлова ворвалась к подчиненным и без обиняков начала: — Уважаемые, кто мне объяснит, почему здесь стоит такой гвалт? Сидящий за компьютерным креслом Брагин активно жестикулировал до того, как приметил заведующую с ее супругом. Он, нисколько не смущаясь, ввел их в курс дела: — А мы с Константином Германовичем и Дмитрием Львовичем спорим, когда юноша или девушка превращаются в настоящего врача. Константин с Дмитрием уверены, что после первой самостоятельной операции, а я пытаюсь до них донести, что только после того, как более квалифицированные коллеги оценят их профессиональный рост. Так сказать, когда мастер отметит! — Олег Михайлович выпустил весь воздух из легких, увлекшись тирадой. Лазарев звучно и наиграно усмехнулся: — Ну бред же, Ирина Алексеевна! — он глазами выпрашивал сочувствия начальницы. — А если этот мастер никого кроме себя не видит? Почему мы вообще должны зависеть от чужого мнения? — А знаете, я согласна с Олегом Михайловичем. У нас же социальная профессия, и от социума мы неотделимы. Действительно, нужно к старшим прислушиваться, — услышав это, Лазарев открыл рот в немом изумлении — ну они серьезно?! Павлова и думать забыла, что пришла возмутиться чрезмерно эмоциональными спорами врачей. Дискуссия заинтересовала ее с пол-оборота. — Эх, Ирина Алексеевна, если б не моя Марина да не ваш Геннадий Ильич, мы бы с вами… — мечтательно протянул Брагин, подпирая рукой щеку. — Не могу не поддержать вашу мысль, Олег Михайлович! — тут же включилась в игру Павлова. — Как хорошо, — с нажимом сказал Кривицкий, спешно обращая на себя внимание, — что сослагательное наклонение ничего общего с реальной жизнью не имеет! Доктора засмеялись, челюстно-лицевой же выдавил только подобие улыбки. Конечно, они шутят, но он даже в мыслях никому жену отдавать не планировал. Дверь отворилась, и седая голова, оставившая остальное тело в коридоре, бросила скептический взгляд на всю честную компанию: — Чаи гоняете, бездельники? Олег Михалыч, у меня сюрприз: пьяная драка с ножевыми. Пойдем читать мораль соотечественникам. — Куликов, вот для чего ты вернулся? — с притворным недовольством вопросил Брагин. — Сидел бы в своей больничке, косточки перемывал… И присесть не дашь. — Идите-идите, развлечетесь хотя бы, — решила вдохновить хирурга на труд Павлова. — А мы домой. Всем пока! И она удалилась в сопровождении любимого мужа. Вечером того же дня Ирина Алексеевна восседала на бедрах Геннадия Ильича и активно массировала задеревенелые мышцы его спины. Окно было приоткрыто — они нуждались в прохладе как никогда после пресыщения жаром дневных часов. Голый торс Кривицкого совсем не мерз; мужчина отзывался стонами удовольствия на массажные движения теплых ладоней жены, которая посмеивалась от каждого издаваемого им звука. До чего же супруг у нее непосредственен! — Ген, я тут подумала, может, и хорошо, что мы в нашем нынешнем возрасте сошлись? — задумчиво протянула она. — Ну, представь: многие пары уже поубивать друг друга готовы после долгих лет совместной жизни, а мы с тобой пока еще далеки от этого. Например, если бы мы с Павловым не расстались, я бы его точно придушила. Кривицкий что-то недовольно пробурчал на услышанное. Вероятнее всего из-за того, что Ирина вспомнила о Николае. Павлова смекнула, чем могла быть вызвана досада нынешнего мужа и поспешила исправиться. Женщина наклонилась и поцеловала Кривицкого сначала в плечо, затем — в шею. Проторила мягкими поцелуями путь до его уха. Геннадий замер, ожидая дальнейших действий. Однако по всем законам жанра от ласк их должны были отвлечь, и это случилось. С улицы донесся пьяный обиженный крик: — Я люблю тебя, дура! Что же ты со мной делаешь?! — А ты мне серенад не пел, — полушутливо заметила Ирина Алексеевна, сползая с мужа. — Могу прямо сейчас начать, — заверил ее Кривицкий и перевернулся на спину, чтобы захватить женщину в кольцо объятий. Ирина вдруг серьезно обратилась к Геннадию: — Ты знаешь, я тогда сказала Павлову, что, если бы моя жизнь повторялась по кругу, я бы все равно всегда выбирала тебя. — Правда? — смесь недоверчивости и радости отразилась в его темных глазах. — Я… я редко тебе это говорю, но ты знай, пожалуйста, я очень тебя люблю, Гена. Спасибо тебе за то, что ты есть. Сладостное тепло разлилось в груди Геннадия Ильича, губы растянулись в улыбке. Конечно, он верит. — Егорова, ты ведь в курсе, что это в высшей степени взаимно? Они одновременно потянулись друг к другу, чтобы доказать всю серьезность своих чувств. В эту ночь в комнате больше не звучали разговоры вслух, только сквозь форточку доносилось пение города, в котором они познакомились почти сорок лет назад, и который через целую жизнь вновь их свел; и Павлова, и Кривицкий, и сама Москва знала, что в этот раз — навсегда.