пурген-чел на вкус как мертвота

я умру в одиночестве и навсегда останусь каплей, отделившей себя от моря, не стремясь к бессмертию, я перестаю считать себя водой впринципе, мне чуждо это море и все его формы, я грязная капля — и никуда не подхожу, второй такой же капли не будет никогда и быть не может. артем, уставший после вторничных пар и смены на работе заваливается в комнату и без слов падает на кровать. лыткин тоже и пальцем не повёл, продолжил сидеть спиной к нему, тыкаясь в эфелке и покусывая обсохшие губы. пару минут в комнате слышны лишь щелканья мышки и гудение никитосовского железа, артем "аккуратно" сверлит дыру в потолке, расслабив мышцы. когда он так лежит кажется будто даже сердце его на время останавливается и лёгкие перестают сокращаться, он очень незаметно дышит, не отличишь от трупака. в артёме вообще всё такое вроде бы обычное и человеческое, но от того и подозрительное. (в тихом омуте черти водяцца) — как шарага? — всё-таки спрашивает никита, уже заранее зная ответ. — да одна хуйня, лучше не спрашивай, — он всё ещё смотрит в потолок и не двигается. — бесит меня один хер в группе, думает он самый умный. — дальше ничего не говорит. — хочешь я его для тебя убью? — да иди нахуй, ниче ты не понимаешь. — артём улыбается и закрывает глаза. как же ему нравится быть с никитой, лежать в его тесной комнате, разговаривать с ним, пока дома никого нет. лыткин хмыкает и садится в более расслабленную позу, подпирает подбородок рукой. артему вдруг становится очень интересно что за шедевр он там так старательно варганит, он встал с лыткиновской постели и подошёл со спины, чуть ли не приобнимая положил ладонь на плечо. ткань замызганной футболки показалась ему мягче любого пера. "че пишешь?" спросил ануфриев перед тем как наклонить голову близ бошки лыткина, окончательно забывая о таком понятии как личное пространство, да и обоим им было похуй как-то. — это моя новая песня суканах, называется пятнадцатый фестиваль. — творец увлечённо оборачивается лицом, да так, что они чуть ли не касаются носами друг друга, и хоть и быстро, но торжественно надевает наушники на любознательного гостя и щёлкает мышкой на пуск, глаза его сверкают в ожидании похвалы. после первых секунд гримаса артёма с оценивающей сменяется на полное непонимание и даже удивление, а щеки заливаются краской. и внезапно в комнате становится черезчур тесно и жарко, футболка под пальцами тает, лицо горит, и вся эта ситуация ощущается слишком уж неловко. — никита, че это за хуйня?? — он снимает наушники, но возвращать владельцу не торопится. — ну он ещё не закончен, и вообще чё тебе не нравится бля, это стиль, это протест, ты... — нет, мне-то может быть даже как раз и нравится, — он вздыхает и наконец кладёт аппаратуру на столик, а сам резко падает обратно на кровать. — ты так орёшь, тебя какбудто ебут, ха... — он напряжённо улыбается, как криповый дядя-педофил по папиной линии на семейном праздновании. — ну ээ и чо чё тебе не нравится-то, нормально скажи, а не вот это всё ебут неебут... и вообще, ты сам обещал наработки скинуть сегодня, а мне так и не пришло нихуя, помощничек ты херов. — никита надулся, и лицо у него тоже загорелось как овый олимпийский огонь. — я же говорю, мне нравится. просто не выкладывай это блин, не хочу чтобы какие-то рандомы из интернета слышали как ты орёшь и стонешь, только и всего. — он поправил челку, опустив глаза. — а наработки я тебе скинул перед выходом, и текст про морг тоже. — ниче ты не скинул, не пизди, чат пустой у меня. — никиш обратно натянул наушники и поправил микрофон, хотя уже бесполезно было что-то делать, трек с непотребным содержанием корпсом не был одобрен, а значит является хуйнёй. не то чтобы он был сильно расстроен, желание друга для него было законом и обязательством. ануфриев, сидящий на кровати в это время потихоньку "остывает". — наверное я забыл. или матушка как всегда обиделась и отрубила интернет, а я не заметил. — "мчался к тебе на всех порах"— про себя добавил ануфриев, его лицо выглядело так, будто оно сейчас спирализуется по часовой стрелке вовнутрь, немного неловко. — хочешь я убью твою мать? — никита искренне улыбнулся, флиртует. хотя, конечно, капля чистой ненависти прослеживалась в выражении его лица, всё-таки они с артёмом уже очень давно не записывали совместные треки для расчлененной пугачовы, а тут он ему внезапно сказал, что на него нахлынуло вдохновение, но в итоге их творческий план накрылся медным тазом. томным взглядом он украдкой посматривал на ануфриева, оглядываясь через плечо. артем посмеялся, но ничего не ответил. а ведь никита и правда мог кого угодно убрать, если кому-то из них понадобится. ну хотя как "кого угодно" , есть конечно ограничения по физической силе... впрочем, ни один человек не устоит перед быстрой пулей, никита иногда подумывал выстрелить в какого-нибудь здорового и сильного мужчину, это было бы маленькой победой для него. но пока он о своих планах ни с кем не делился. вообще они уже сравнительно долгое время продержались без убийств, артём говорит, что сильно устаёт: мечется туда-сюда, шарага, музей, дом, ссоры с матушкой. с течением времени всё будто вернулось на круги своя — он опять стал проводить всё своё свободное время с никитой, только они уже совсем не дети, только теперь не лыткину нужна постоянная поддержка и внимание, совсем не ему. рутина будто съедала ануфриева заживо, и только его лучший друг и (изредка) хороший молоток заставляли чувствовать себя чуть более живым. погрузившись в раздумья, он лёг на бок и удобно устроился, будто собирался прямо на этой кровати и уснуть. они продолжали сидеть молча, только щелканья мышки и гудение компа были слышны в комнате. артём без конца думал о будущем, и особенно о своём подельнике. он много думал о нём, и мало думал о себе, разве что часто вспоминал о том, что ему ни в коем случае нельзя отчисляться, потому что когда начнётся патологическая анатомия их поведут в морг. а вот что будет с никитой? он найдёт когда-нибудь работу? никита, на самом деле, такой маленький и слабый, мир для него слишком сложен. никита не стирает футболки, никита не умывает лицо, никита часто даже не ест. артем иногда думал, что всё было бы так просто, будь его друг женщиной — он бы взял его в жёны чисто по старой дружбе и они бы жили вдвоём. а так, конечно, на лыткина без слёз не взглянешь. в какой-то момент он понял, что его лежания на кровати превратились в лежания с закрытыми глазами, а тело постепенно начинало казаться таким тяжёлым, что из плена мягкой кровати выбраться было уже невозможно. с одной стороны артём понимал, что засыпать ему нельзя, с другой — ему было поебать. он решил отдаться тёплому ощущению расслабленности и отбросил мысли о том, что нужно перестать засыпать. голова, обыкновенно гудящая, вмиг очистилась от нежеланных дум. темнота.

***

спустя бог знает сколько времени артём открыл глаза в необычной обстановке, и необычной она оказалась не потому, что его переложили спать в другое место, а потому, что прямо перед лицом он увидел рожу никого иного, как его дружка лыткина. вот так незадача. ощущения во всём теле были странные, кажется он отлежал себе руку. он поморгал и заметил, что никита, вроде как, всё это время просто лежал и пялился на него. рука никиша лежала между ними, прикрывая нижнюю часть лица оного, и артему показалось, что так он выглядит очень даже симпатично. лицо его, заметив пробуждение друга, даже не дрогнуло, он продолжал смотреть, но теперь уже как-будто далеко в пустоту. артем щурится, протирает глаза и спрашивает: — сколько время? — было темно, поэтому он смел предположить что сон длился недолго, но спросить стоило. — около полуночи. — никита выглядел расстроенным. то-ли из-за факта наступления ночи, то-ли из-за того, что артем проснулся, то-ли из-за того, что он вообще до этого засыпал. ничего не поделаешь, взрослая жизнь тяжела. трушный ариец ухает и опять прищуривается, замечая в образе товарища что-то необычное. протягивает руку к нему и, будучи сонным, не сразу попадает по волосам. — помылся чтоли? — артёма это немного позабавило, он начал гладить друга по голове и проводить пальцами между волос, слегка влажных, но очень приятных на ощупь. — не, только волосы в раковине... — он заметно смутился таким вопросам и прикосновениям, щеки порозовели как свиная кожа. ну конечно, помыться полностью — это только на новый год. "как же жалко" — подумал артём, а сам улыбался по-дурацки, второй рукой еле как нашёл руку никиты и обхватил пальцами его костлявую кисть. такой он жалкий, этот ваш факиннефор, всё ему так тяжко даётся, тяжело с ним. так тяжело, что просто невозможно отказаться от созерцания рутины этого неудавшегося человека. кому-то просто очень не повезло вырасти таким неспособным парнем, а артему нравилось быть рядом с ним, нравилось чувствовать своё превосходство и авторитет в любом вопросе, хоть иногда такие развлечения надоедали, но после небольшого отдыха друг от друга взаимодействия с никитой всегда начинали играть новыми красками. сейчас артём поглаживал его голову и руку, и с каждой секундой всё сильнее любил этот потрясающий момент, любил его смущённое лицо, и тот факт, что никита ранее наблюдал за ним спящим, и как его дыхание стало тяжелее. — ты выглядишь уставшим. — ануфриев и сам прекрасно знает почему. его друг уже довольно долгое время страдает от бессонницы, как бы ему не хотелось лечь спать — выходило всегда не очень. он оставил в покое волосы лыткина, но руку не отпускал. — меня мучает один вопрос. — артёма такое заявление очень заинтересовало: — какой? — никита медленно моргнул и вздохнул, вероятно волнуясь из-за вышеупомянутого вопроса. то, что он собирался сказать могло прозвучать очень неоднозначно, ему оставалось лишь надеяться на правильную реакцию друга. — артём, ты меня любишь? — чё за вопрос такой... — светловолосый подпёр щеку ладонью, немного озадаченный, но всё так же спокойный. — ну скажи, ты меня любишь ваще или как? — ну я тебя уважаю. — не любишь? — ну че сразу не люблю-то, ну может быть немного. а вот ты? — я, что? — ты меня любишь? — я-то тебя конечно люблю. — артем про себя подметил, что лицо никиты выглядело странно, как будто он еле сдерживает порывы смеха, и при этом удачно старается не улыбаться. в какой-то момент в комнате становится очень холодно, с улицы дует ветер. видимо долбаеб никита забыл закрыть оконца в свою плесневую берлогу. он выругался и встал с кровати, направляясь к окну, оставляя своего напарника в одиночестве на некоторое время и разъединяя руки. всё-таки иркутские морозы это не шутки. артём вспомнил об одной важной вещи, и как только лыткин вернулся на место, тут же заговорил: — скажи, как ты меня любишь? — никитос замешкался, но что-то в голосе артёма было успокаивающее, он решил, что друг его в основном понял, просто просил побольше деталей. он готов был дать ему эти детали: — я бы сказал, что как брата, но не совсем, тут чето другое, понимаешь? и при этом далёкое от всяких романтических поцелуйчиков и всей хуйни. это нечто более глубокое, чем гейская романтическая любовь. я чувствую, что мы с тобой как один человек, и я просто в каком-то плане осознаю, что ты скорее всего так же себя чувствуешь, наверное. — он прерывает ответ и смотрит в заинтересованные глаза артёма. тот совсем не поражён, но выглядит задумчивым. никиш хлопает ресницами и продолжает, ерзая на постели, — но это не про влюблённость и не про похоть, это неперебиваемое чувство вечной верности, как... как отец и сын кароч. хотя нет, плохой пример, забудь, это как твоё человеческое "я" и бог. бог любит просто потому, что он бог, а человек — и есть бог, понимаешь, тём? — он смотрит тому прямо в глаза, как обычно ожидая одобрения. — понимаю. я тебя понимаю. — у него в мгновение загораются глаза, будто вспомнил что-то очень важное: — можно я кое-что сделаю? никита не смог отказать артему с улыбкой на лице, хоть и отнёсся настороженно. ануфриев приказал ему принять положение полулёжа, а сам убежал в коридор, немного пошатнувшись от резкого поднятия и чуть не врезавшись в какую-то коробку на полу. он вернулся через пару минут, пряча в ладони свой острый как бараний суп фо складной ножик. — что ты хочешь сделать? — кое-что божеское. я думал об этом довольно давно, наверное ещё с той осени, — артем осторожно залез на кровать, закидывая одну ногу через тело никиты, теперь он фактически сидел у него на ногах. нож в руках у друга никиту нехило так испугал, но он уже не мог ничего сделать, да и доверял артему всем сердцем. он тихонько наблюдал за следующими его действиями и за его солнечной улыбкой. истинная радость, должно быть, взяглядела именно так. ануфриев задрал его футболку, обнажая живот, и выглядел очень сосредоточенным. в комнате было довольно темно, поэтому потребовалось некоторое время чтобы оценить обстановку. разглядев "холст", он решил пойти дальше и приспустил домашние шорты никиты, буквально на мизинец, но этого хватило чтобы подельник нервно дёрнулся: — ты чё там делать собрался с ножом? — подскочил подопытный. артём поспешил его успокоить и уложил обратно, сладким голосом заверяя, что ничего ужасного делать не собирается. никиш предпочёл отвернуться. видимо, одобрение друга для него было дороже собственных яиц. мурашки пробежались по коже. артём сделал первый надрез, неглубокий, но всё равно больно. никита хоть и готовился почувствовать боль, издал шипящий звук негодования. — закрой рот. — скомандовал артём, и ладонь лыткина, будто ведомая маленькими белыми ниточками с потолка, оказалась у него под носом. следующие две полосы были быстро начерчены на подозрительно близком расстоянии друг от друга, но в то же время направленные в разные стороны, будто артем чертил треугольник на его коже. никита думал о том, почему он сейчас вообще позволяет делать такое с собой, но в голове будто тысячи голосов кричали какую-то несуразицу, перекрикивая его собственные мысли. факиннефор лихорадочно дёрнулся и спустил короткий стон в руку. артём сверху чувствовал, как его сердцебиение участилось и воистину наслаждался моментом. далее последовал долгий и закрученный надрез, справа от предыдущих трёх. ануфриев поёрзал на коленях никиты и тихо глянул тому в глаза, лыткин в свою очередь зажмурился, его непонимание постепенно превращалось в стыд, стыд — в возбуждение, а возбуждение вызывало ещё больший стыд. он искренне недоумевал что произошло с его милым артёмом, его будто подменили: никогда такой близкий физический контакт не был поощраем в их дружбе, они давно не обнимались, не делали фото вместе, а тут ануфриев уложил его на кровать, сел сверху, ещё и вырезает что-то у него на теле, и поглядывает моментами снизу вверх. и ещё этот разговор... ладно, слова не имеют особого значения. у них есть вещи о которых стоит беспокоится больше, чем какие-то признания в какой-то любви. в конце концов, они, в первую очередь, маньяки. третий символ красными нитями начал красоваться внизу живота никиша, и тут он окончательно убедился в том, что делает артём — выковыривает своё имя у него на коже. очень "по-божески", ничего не скажешь. однако от этой мысли почему-то становилось очень приятно, и даже причиняемая боль заставляла его в блаженстве закрывать глаза, ожидая следующих действий со стороны артёма. никита не любил когда ему причиняют боль. он любил кромсать других людей, с жадностью нанося серии ударов, ломая пальцы и выкалывая глаза. но с артёмом всё было по-другому, всё ощущалось так правильно, чтоли, будто так и должно быть. он подумал о возможной перспективе нанесения шрама со своим именем, но уже на теле артёма, пусть даже маленького и в совсем незаметном месте. одна лишь идея об этом заставила его скукожиться и сжать руки в кулак. это было бы лучшим подарком, это было бы самым приятным воспоминанием в жизни, это было бы... это было бы его первым оргазмом от контакта с другим человеком. если бы это случилось... — ай! — артём в то время сильно разошёлся и последние раны были всё глубже. он уже почти дописал букву "м", пока никита извивался и молился, чтобы ануфриев, занятый делом ненароком не заметил его образовавшийся в процессе стояк. никита точно попал. он один — просто ходячее невезение. он буквально дефениция невезения и жалкости. — блять, — выругался артём. тёплая кровь начала течь в сторону ткани, и он попытался сгладить ситуацию, подобрав капельки пальцем, слизывая субстанцию уже со своей руки, но в итоге всё получалось только хуже и грязнее. — сука, никита, стой на месте, че как змея извиваешься. — он нахмурился, продолжая убирать ярко-красные горошины, растекающиеся по животу. — потому что мне больно еблан! — взвизгнул никита. от давления пальцев на раны становилось ещё больнее. тут артёму пришла гениальная идея — он наклонился бошкой к незаконченной надписи и начал слизывать кровь, параллельно дописывая последнюю букву. никита застонал как бешеный и чуть не въебал ему по голове, но всё же сдержался, решил не распускать руки раньше времени. итак положение его было незавидным. надпись была полностью готова. тем временем головка лыткина уткнулась артему в подбородок, от чего тот немного вздрогнул, но продолжил сохранять спокойное выражение лица, будто так он и планировал. и никита, конечно, заметил, что он заметил. ему хотелось, чтобы артем прикончил его этим ножичком прямо здесь и сейчас, он отвернулся и закрыл лицо уже двумя руками. "нахуя ты это делаешь, артём" — немой вопрос висел в воздухе. никита был слишком смущен, чтобы существовать, он просто лежал, мучающийся от совести. пути назад нет. — извини... — лыткин ужаснулся тому, как сопливо звучит его собственный голос. только когда он произнёс эту жалкую "последнюю фразу" до него дошло, что он уже начинает откровенно рыдать. волосы с чёлки прилипали ко лбу, голова начинала болеть, а время тянулось ужасно медленно. но он ничего не мог с собой поделать. ануфриев остановился слизывать кровь и хищно)) глянул на лыткина, облизывая красные, с металлическим привкусом, губы. кровь лыткина на вкус была какбудто с гнильцой и солёная, хотя скорее всего это всё привкус кожи, но артему очень нравилось. но ещё больше ему нравилось наблюдать за реакцией перевозбужденного никиты. складывалось впечатление, что он прямо сейчас спустит себе в шорты, и даже делать ничего не придётся. но нет. стоит оплатить ему за все перенесенные им "страдания". артем, со скатавшейся кровью в уголках губ, хватает выпирающий бугорок и резко лижет его куда-то вслепую, оставляя на шортах мокрое пятно. от таких неожиданных поворотов, никита, чей разум уже проходил десятый круг ада, очухался и жалобно окликнул: — артём? артему хотелось, чтобы лыткин заткнулся на всю жизнь, чтобы больше ни единого слова не выронила эта черноволосая сопливая бошка, но вместо этого — замолчал он сам, сосредоточившись на своём деле. он немного неуверенно приспустил ткань шорт, вместе с трусами, обнажая член никиты, который в свою очередь выглядел так, как будто его тело сейчас нахуй взорвётся и разлетиться по комнате тысячей ошмётков. факиннефорский хуй выглядел в точности как его представлял артём, средне-мелкий и кривоватый. не то чтобы он часто думал о таком... с мычащим стоном ануфриев взял в рот. естественно, он подобными вещами никогда не занимался, поэтому ощущения были необычные и странные. орган заполнил ротовую полость и чуть ли не упирался в глотку. противненько, но стоило потерпеть. артём вообще понятия не имел че ему делать дальше, откуда-то сверху доносился повторяющийся жалобный шёпот "прости-прости-прости". он попытался сомкнуть щёки, обсасывая член, как он видел на сайтах с порнухой, получился очень странный хлюпающий-цомкающий звук. ему внезапно стало смешно от сложившейся ситуации, артём улыбнулся прямо с членом во рту, от чего сам чуть не подавился и видимо, случайно сомкнул зубы на чужом уязвимом месте. — ай, блять, артём! — поэт принял сидячее положение и оттащил неопытного ублажителя за волосы от своего члена. не то чтобы было слишком больно, просто его персона уже не выдерживала таких испытаний. ануфриев, отплевываясь, взглянул ему в глаза и глупо улыбнулся. они явно навели беспорядку. — ты чё творишь нахуй? — злобный лыткин отпустил его волосы и на секунду запнулся, смотря своему другу в лицо, пока некоторые (самые глубокие) раны на животе продолжали кровоточить. — а чё? поди сидел тут без меня и сам фантазировал о том, как я— — артём! — никита уже пожалел, что остановил его. ануфриев хватает его за локоть и больно тянет на себя. и смотрит, медля и не желая говорить то, что собирался сказать. — ты хочешь, чтобы я продолжил? лыткин смущенно глядит на него, хлопает глазами и выдаёт короткое "давай".