Человеческие сложности

      Курсовая работа, что лежит перед глазами на подложенной под неё книге, будто расплывается. Её слова теряют всякий смысл. Может, Чарли слишком устала? Или, может, это виноват её почерк, превратившийся от университетской нервотрёпки в подобие куриного?       Губы кривятся. Нет, она точно не устала. Во рту ещё остаётся горьковатый привкус чуть ли не опрокинутого внутрь кофе. Она прекрасно себя чувствует и даже готова пробежать марафон, только вот лист перед лицом портит все олимпийские планы. Ручка дёргается в руках. Строки учебников разбегаются. Под напечатанными на машинке словами «ГЛАВА 1. Теория сенсорного восприятия в робототехнике» красуется одна громоздкая смесь из водянистых предложений.       С резким выдохом — кажется, кофе было слишком много — Чарли откладывает чистовик и возвращается к черновику. С ним ей немного спокойнее. В нём есть почти вся работа целиком — без лишних слов и прикрас. Чистые факты, упрощённые схемы со стрелками. Следует ещё раз пробежаться по ним, чтобы приобрести ясность ума. Должно помочь?       Она ёрзает на диване. Нет, дело не только в кофе. Точнее, в нём, а ещё в, прости да Винчи, тянущем явлении под названием овуляция. Совсем недавно, выпрямив затёкшую спину и потянувшись, Чарли почувствовала жар, вдруг обдавший щёки. И это было, пожалуй, самым безобидным за этот день. То самое ощущение, пробирающееся через плотные заросли напряжения. Ощущение, напоминающее о том, что она никакой не робот, а человек. Живое. С живыми потребностями, на которые учёба и работа давно закрыли глаза. Но желания ведь от этого никуда не исчезли, правда? Вдыхая полной грудью, Чарли подтверждает это.       Разбросанность бумажек с титульником, оглавлением и введением, кружит голову. В её комнате всегда царил кавардак. Теперь его стало ещё больше. Нет, не так. Она сама стала сплошным кавардаком. И принесла хаос прямо в гостиную Афтона.       Чарли собирает всё, кроме черновиков, в одну ровную стопку, будто это поможет ей собрать воедино вихрь мыслей. Чистовики отправляются на журнальный столик и забываются. Вынув ноги из тапок и сев по-турецки, девушка озадаченно склоняет голову вбок. О чём следует сначала сказать? Наверное, о предназначении восприятия. Потом можно раскрыть сущность…       Подёргивающееся колено останавливается плавно опустившейся на него рукой.       — Ты какая-то нервная, — отмечает Уильям. Она была настолько поглощена процессом метания от слова к слову, что даже не заметила, как он присел рядом.       — У меня курсовая, — бросает Чарли, делая вид, что по-прежнему прикована к работе. На самом же деле её взгляд провально приковался не к черновикам, а к ладони на колене. Та просто лежит на нём, но тело, живущее по своему календарю, уже реагирует так, будто это не колено, а уже бедро.       — Даже для курсовой нервная. — Уильям качает головой. — Ещё и кофе выпила, — бормочет он, переводя взгляд на кружку, — на ночь глядя.       Чарли ничего ему не отвечает. Кажется, она уцепилась за мысль. И, кажется, снова её упустила. Всё упустила.       Тепло. Оно чувствуется даже через ткань штанов. Чарли замирает, не думая больше ни о чём. Сердце падает куда-то вниз, когда рука исчезает так же плавно, как появилась несколькими мгновениями ранее. Ускользает, забирая с собой надежду получить желаемое.       — Когда у тебя защита? — Уильям подсаживается ближе. Глубокий медленный вдох.       Вспомнить дату крайне трудно. Перед лицом один лишь вопрос, прячущийся совершенно не за тем календарём, который нужен: «Когда оно стало так сильно ощущаться?»       — Через месяц, — наконец выдаётся со скрипом, а Чарли поднимает голову, смотрит на Уильяма. И млеет.       — Месяц, — хмыкает тот, ведя уголком губ. Наклоняется к ней, заводит руку за спину, от чего по телу проходит волна мурашек. Его лицо сейчас так близко, что Чарли едва сдерживается.       Всегда захватывало дух то, как он это делает.       Однако будоражащие прикосновения ощутимы едва-едва. Ладонь следует вбок по пояснице, неприятно и неожиданно отвлекаясь. Звучит щелчок выключателя. Свет гаснет. В комнате, скрытой занавесками от лунного света, застывает плотная ночь.       — Месяц? Успеется, — шепчут куда-то в затылок. Пальцы Уильяма поднимаются вверх по плечу — так быстро, что она не успевает опомниться, — гладят по скуле, цепляют длинные густые пряди и заводят те за ухо. Чарли удивлённо приоткрывает рот и вбирает воздух, когда у того же уха оказываются горячие губы. Отчётливо слышно, как те приоткрываются — совсем близко. И касаются, оглушая наслаждением.       Её нежно обнимают и укладывают на диван вслед за собой. Книга соскальзывает вниз и стукается об пол, судя по шороху, сопровождаемая черновиками. Мышцы живота чуть напрягаются. Собственные ладони ложатся поверх худых предплечий, проходятся по ним, лаская пальцами.       Глаза прикрываются. Объятое пламенем сердце замедляет свой ход.