Пока не кончится зима

Неуютно было только в ту минуту, когда Мишка закрыл за собой дверь с другой стороны, тщательно проворачивая ключ в замке. Серый подъезд почему-то пугал, а мысль шагнуть за порог вообще нагоняла ледяного ужаса за воротник халата. Очередное расставание, хоть и всего на несколько часов, как Миша сказал, давалось очень тяжело. Андрею хотелось к альфе пристать репейником, намертво чтобы, но он ещё что-то соображал, поэтому должен был Мишу отпустить поработать. Да и находиться здесь, в мишином логове, было восхитительно — всё вокруг так вкусно пахло, всё вокруг грело, обнимало и убаюкивало — так что омега, даже оставшись в полном одиночестве, решил не расстраиваться. Он погладил себя по щеке, коротко вздыхая и прикрывая глаза — тут вот только что его касались мишины губы — а потом провёл руками ещё и по своим плечам, которые тоже всего секунду назад Миша стискивал в тёплых объятиях. Андрей обещал не скучать здесь, но как же он мог? В животе так и закручивалось что-то, какое-то совсем неведомое ему ранее чувство предвкушения, и весь его разум был занят Мишей — его влюблёнными глазами, его красными, припухшими от постоянных поцелуев губами и руками, крепкими и нежными одновременно. Андрей сам себе казался помешавшимся, но это влечение душным облаком окутывало его всего по полной, и даже от простого взгляда на любую мишкину вещь Андрея плавило. Вот висит на вешалке мишкина — даже принюхиваться особо не пришлось — старая куртка, вся замызганная и с дырочками на карманах, он в ней, наверное, выбегает покурить по-быстрому. Вот стоит всё так же разложенный диван посреди мишкиной комнаты, и тут они жались друг к другу совсем недавно и будут снова жаться совсем скоро. От ожившей фантазии Андрей взволнованно задрожал и присел на краешек, разглаживая пальчиками мятую простынь и нагибаясь пониже, чтобы вдохнуть прямо здесь и, да, со скромным стоном выдохнуть, когда уже не осталось сил удерживать эту свежую хвою в лёгких. Это было так хорошо. Так хорошо, что голова, покрываясь мелкими мурашками, гудела и тяжелела с каждой порцией опьяняющего воздуха. Миша был таким хорошим. Таким хорошим, что Андрей невольно думал о всех тех вещах, что Миша проделал с ним на кухне. Безумно хотелось ещё, безумно хотелось большего, безумно хотелось быть для Миши таким же хорошим. Андрей оторвал щёку, внезапно оказавшуюся прилипшей к постели, и заставил себя подняться, заторможенно моргая перед собой. Ему и правда очень, очень хотелось быть для Миши хорошим. Он начал озираться вокруг, выдумывая, чем бы таким он мог своего альфу порадовать. Забитая всякими откровенностями голова отказывалась подгонять идеи, и Андрей зашагал по квартире, оглаживая шершавые обои на стенах и подолгу застывая на одном месте, рассматривая что-нибудь вроде узора на ковре или царапин на ножке стола. По настойчивому велению сердца он добрёл до ванной комнаты и завис в раздумьях перед круглой штукой, которая, вроде бы, насколько он мог знать, была стиральной машиной. Пёстрой горкой из неё торчала кучка грязного белья, и до того призывно торчала, что Андрей сразу согласился — это вот именно то хорошее дело, которое он точно сможет выполнить. В детдоме у них была прачечная, и дети, конечно, стиркой не занимались. Как самый любопытный, Андрей частенько пробирался и туда, и работницы на самом деле замечали его, но не прогоняли, давая насладиться созерцанием этого странного процесса. Как пользоваться машинкой Андрей так и не запомнил, а в борделе таких устройств вообще не наблюдалось — радуйтесь, что вода и мыло есть — поэтому пришлось научиться стирать руками под машкиным чутким руководством. «Научиться» это тоже громко сказано — в основном у них Маша этим и занималась, а Андрей так, подавал что-нибудь или развлекал, как мог, да и вещей-то у них было… Но он уже загорелся, и его руки уже выгребали всё на пол, а нос — волей не волей — различал два оттенка хвои, теперь казавшихся совсем непохожими друг на друга. По этой причине Андрей счёл совершенно логичным рассортировать все вещи на две стопки — мишины поближе к себе, а лёхины пока отбрасывать в сторону. Это было так увлекательно, нисколько не сложно, ведь всё, что принадлежало Мише, он определял за доли секунды, а остальное его не волновало, как и не парил тот факт, что в его руки попадало сейчас и нижнее бельё в том числе. Где-то очень далеко, на самых отстранённых задворках его помутнённого сознания он лишь раз услышал свой собственный стыдливый писк — когда понял, что любой, абсолютно любой предмет одежды из мишиного гардероба он изучает, ощупывает, гладит, мнёт и… нет, он не специально, но… но нюхает. Неизвестно, сколько прошло времени, ведь для Андрея всё происходило уже как-то не так, как раньше — он обнаруживал себя внезапными вспышками, то сминая, например, мишин заношенный свитер, то в коридоре, прислонившимся головой к стене, потому что всё вокруг подозрительно шаталось и плыло. Он чувствовал, как усиливался его собственный запах, как жарко становилось в паху, и как неприятно тёрся член о нижнее бельё. Наждачкой казался сейчас и ранее так полюбившийся халат, ведь Андрей весь пылал, и его кожа была похожа на сгоревшую на солнце — хотелось поскорее сбросить всё с себя, но и погладиться этим самым ноющим телом о своего альфу тоже хотелось… ну или хотя бы самому погладить себя, особенно, конечно, прямо там, между слишком липких, слишком раздражающих ягодиц. Передвигаться туда-обратно в таких условиях было ох как нелегко, но у Андрея же имелась очень важная цель, и он не мог остановиться, даже когда чья-то рука ненавязчиво прижала его обратно к стене. - Андрей, эй, - приглушённый голос вытянул его из забытья, очень похожего на сон, и перед глазами внезапно нарисовалось лёшино лицо. Лёша наклонился к Андрею совсем близко и пытался заставить посмотреть на него в ответ, но постоянно размазывался, потому что веки у Андрея настойчиво слипались. - Андрей, - его снова потрепали за плечи, и это вроде взбодрило, помогая встать потвёрже на ноги, - Накрыло? Пойдём? Куртка нахрена тебе? Он только и смог что прорычать что-то неразборчивое в ответ и вцепиться в свою добычу ещё яростнее, внезапно вспоминая, куда шёл — курточка останется с ним, как и все бережно уложенные на диван мишины вещи, потому что так безопасно, так сказочно забираться в самый центр, сворачиваться клубочком и ждать-ждать-ждать, ведь Миша сейчас вернётся. Миша обещал, Миша всё ему обещал, с Мишей всё будет иначе, с Мишей всё будет так, как Андрей уже нестерпимо жаждал. Поддерживаемый надёжными руками он добрался до вожделенного места и с протяжным стоном закопался в собранный им душистый ворох одежды, прижимая к животу ту самую куртку — она последняя, он всё-всё собрал. Теперь нужен был сам Миша. * * * Ночи наконец-то переставали выжигать душу низкими температурами, что не могло не радовать, несмотря на то, что ледяной, теперь ещё и влажный, ветер никуда не девался. Было всё равно… не то чтобы комфортнее — он по прежнему перетаптывался на одном месте и то и дело закуривал, чтобы согреться — и уж тем более не спокойнее, ведь стоило сделать шаг в направлении от Андрея, как всё его нутро забилось в бешеном припадке, требуя немедленного возвращения назад. Непонятно каким усилием воли Миша не бросился обратно при одном только взгляде на подсвеченное окно собственной квартиры — там же его любимый Андрюшенька, только что млевший от поцелуя на прощание — но договорённости нужно соблюдать, и Миша в этом вопросе крайне ответственный. Тем более, когда речь идёт о таких приличных деньгах, которые ему больше нигде не достать и которые вот конкретно сейчас ещё опаснее было профукать. Андрей уже так ярко пах и так завороженно смотрел, хлопая глазками, словно засыпая на ходу, что у Миши, хоть он в этом деле ещё совсем ни о чём был, не оставалось никаких сомнений — Андрей не вернётся на их квартиры до течки. Во-первых, потому что он не успеет, а во-вторых, потому что Миша его не выпустит — это он решил сразу же, как обнаружил своего омегу подарком судьбы у себя в ванной. Это было бы уже выше мишиных сил, это бы его прибило окончательно, расплющило бы как дождевого червя по асфальту. Андрей должен быть с ним и только с ним, Андрей должен быть его и только его, Андрея жизненно необходимо укрыть, спрятать ото всех бесцеремонных рук и жадных глаз. Миша, правда, и сам таким же вот жадным вдруг стал — он чуть ли не кричал «моё», как его выводила вероятность очередной потери — но пока Андрей разрешал ему это… он не желал сдаваться. От всего, что ему разрешал Андрей, от всего, что Андрей говорил ему, и от того, как он это делал — его осмелевшие руки, его заведённый шёпот и его стоны, его самые красивые на свете стоны — Мишу распаляло всего до дрожи, до одержимости, ему было максимально тошно находиться так далеко от дома и так долго не прижимать своего омегу к себе. Свежий воздух казался пустым, не насыщающим, ладони никак не могли отогреться, и сердце словно ковырял тупой ржавый гвоздь — тоска, это была самая натуральная тоска, сравнимая с той, что Миша пережил, пока копил бабки для их последнего свидания, но напряжённее и всё же слаще, потому что воображение то и дело подкидывало образы Андрея, скучающего по нему дома. Миша был бы так счастлив назвать свой дом их общим, но пока что… пока что нужно было собирать все возможные крупинки, чтобы расплатиться хотя бы за эти дни, проведённые вместе. Течка у омеги длится обычно от трёх до пяти дней, но бывает по-разному, бывает, что омега потом ещё не сразу приходит в себя, и Миша бы хотел позаботиться, Миша бы хотел защитить Андрея от злобного внешнего мира. На глаза то и дело наворачивались гневные слёзы от того, что Андрей всё ещё не его и даже не свой собственный, и, привычным маршрутом шлёпая по подтаявшей каше, Миша сжимал в руке не такой толстый, как надо бы, свёрток купюр и гонял лишь одну мысль в голове — хоть бы он на этой их точке ещё никого не увидел. Хоть бы ещё пока нет. Ему повезло — он почему-то тут же расценил это как безоговорочное везение — та самая кирпичная стена пустовала, та самая красная девятка тоже не мелькала на месте, будто её и не было никогда, будто этот район обычный спальник. Позволив себе вздох облегчения, Миша зашагал до следующего пункта — рассчитаться с Даней и объявить о маленьком перерыве, чтобы не теряли его. Солнце только-только начинало выползать из-за серых облаков и скромно заглядывать во дворы, где Мишу обтекали угрюмые прохожие, с которыми они никогда не смотрели друг на друга. Каждый грустит о своём, каждый бредёт в свою сторону… В такие моменты Миша неизменно думал о том, каким же этот мир видит Андрей, если всё, что он когда-либо встречал, это равнодушие? Голову почему-то одолевали всё более мрачные размышления, и в знакомый подвальчик Миша ввалился с заранее хреновым предчувствием. Раскинутые по углам тела не удивляли, а вот точно такой же безжизненной куклой застывший на диване Даня — да. Его кривая, неестественная поза с запутавшимися ногами и запрокинутой на спинку головой говорили о том, что он планировал перетечь в горизонтальное положение, но как будто бы не успел. На его предплечье ещё болтался ослабленный жгут, в его вялой ладони ещё лежал инсулиновый шприц как доказательство того, чему в общем-то и не нужно было доказательство. В три прыжка Миша подскочил ближе, первым попавшимся под руку пледом стёр с подбородка и рта потёки бело-жёлтой пены и как можно скорее зажал ладонью горло, выискивая пульс и в нарастающей панике понимая, что его нет. Всё ещё смутно веря в происходящее, Миша уложил друга на спину и принялся ощупывать то виски, то яремную впадинку, то запястья, прислушиваясь и перебегая от одного к другому, потому что этого просто не могло быть. Конечно, Миша знал, что такое — остановка сердца от банального передоза — случается, и случается часто, но это ведь с кем-то там случается, а не с его друзьями? Он даже здесь ни разу жмуриков не видел, хотя сейчас уже засомневался и в этом, всё же эти неопознанные тела он обычно перешагивал, не всматриваясь, а шевелятся ли они хоть немного… - Нет-нет-нет, - с губ само слетело жалобное бормотание, как только Миша заметил и бледность даниного лица, и фиолетовый оттенок даниных губ. Живот свело в мерзком спазме всепоглощающего страха — это же Даня! Молодой, вечно хлопающий по плечу «не парься» и по-доброму посмеивающийся над трясущимся от накопившихся переживаний Мишей. Это же Даня, которому уйти вот так было бы крайне глупо, и это же — Мише стыдился признавать, но и эта кошмарная догадка пробежала крысой по его черепушке — Даня, без которого Мише, считай, тоже не жить, без которого все его ничтожные попытки вытащить Андрея из ада больше не имели совсем никакого веса. От этого очевидного факта Мишу бросило в холодный пот, но неожиданно для себя самого он собрался и выудил из памяти всё то, что ему успели вдолбить в военном на занятиях по первой медицинской помощи. Впервые за очень долгое время он был искренне благодарен трём годам тренировок там — и бесконечной муштре дома — и впервые за очень долгое время был согласен с отцом в том, что есть вещи, которые любой человек обязан знать. Наверное, какая-то совершенно невменяемая вера в светлое будущее заставляла Мишу снова и снова давить на грудную клетку, отсчитывать пятнадцать и пытаться вдохнуть в человека жизнь обратно. Он не давал себе отчёт, как одно заученное движение сменяло другое, как он срывался и кричал в пустоту, как усмирял свои собственные, мандражирующие без остановки руки. Зато он чётко осознавал, что у него нет выбора — он должен, всеми правдами и неправдами, должен Даню вернуть, иначе никогда не простит себе этого поражения. Первый, ещё редкий и слабый, но всё-таки забившийся по жилам пульс Миша встретил слезящимися глазами и позорно хлюпающим носом, едва не ударяясь в истерику от пережитого стресса — хотелось уже повалиться рядом на этот оплёванный бетонный пол, куда он стянул данину тощую тушку несколькими мгновениями ранее. Хотелось и прореветься как следует, и отдышаться, но Миша теперь отлично помнил, что наивность убивает, поэтому продолжал реанимацию, как учили, и лихорадочно продумывал, как бы сюда вообще санитаров вызвать, да и стоит ли, ведь такое место… гиблое. В конце концов его старания достигли нужного эффекта, и Миша, хоть и отчаянно этого ждал, всё равно испуганно отшатнулся и грохнулся на пятую точку, когда сквозь жуткий хрип Даня вдохнул и распахнул глаза. - Живой? Живой? - залепетал Миша, перехватывая данину руку, пальцами которой тот конвульсивно, до боли впиявился в мишино запястье. На данином лице застыл чистый шок, Даню вмиг залихорадило и, видимо, снова закружило — он прикрыл глаза от света дешевой лампочки и скривился — но каким же утешением было наблюдать, как его потресканные губы обретали менее трупный оттенок. Осторожно, словно Даня мог вдруг взять и на крупинки рассыпаться, Миша помог ему перебраться обратно на диван и укрыл его пледом, а следом ещё и куртку его приволок, справедливо полагая, что дополнительное тепло ему бы не помешало. Надо было как-то ещё раздобыть питьевой воды, а ещё лучше лекарств хоть каких-нибудь — Миша ни сном ни духом, какие такие волшебные микстуры от отходняков существуют — и Даня, прямо прочитав его мысли, приложил все усилия, чтобы промычать: - Там на телефоне… номер с пятёрками… психу позвони, он знает… Окинув взглядом скрюченное, но вроде как функционирующее тело, Миша метнулся к грузному, казалось, монолитному письменному столу, разгрёб его немного от пустых бутылок и мусора и выудил старый, обмотанный скотчем стационарный аппарат. Там же, за грязноватыми слоями клейкой ленты, виднелся и номер, и Миша снял трубку, раскручивая диск с цифрами. Мишу и самого ещё потряхивало, и он опасливо косился на шумно посапывающего Даню, проверяя, не собирался ли тот снова отчаливать, поэтому заспанному голосу на том конце провода он обрисовывал ситуацию довольно скомкано. Его вроде бы поняли — и как можно было «чуть не откинулся» понять по-другому? — и после короткого «скоро буду» Миша слегка поуспокоился. Главное, что теперь он не один на один с этим всем остался. - Чё за псих? - выдохнул Миша, снова устало разваливаясь на полу и откидывая на диван звенящую пустотой голову — ему бы сейчас прилечь поспать бы, но Даню он без присмотра уже не оставит, не после того, как только что откачал. Мише бы сейчас вообще не здесь сидеть, в изнеможении распластав ноги и руки, хотя на самом деле он был даже рад, что он здесь. - В дурке работает, мой дружбан, - выдавил из себя Даня и, встретившись красными, полудохлыми глазами с мишиными, расплылся в вялой, но такой ценной улыбке, - Бля, Мих, вот это ты удачно зашёл. Смех — их общий, нервный и нездоровый, но по ощущениям абсолютно правильный — заполнял собой небольшое подвальное пространство и отскакивал от голых стен, рикошетил прямо по вискам и темечку, даруя долгожданную разрядку. Даня всё ещё был с ним, живёхонький, и все мишины надежды, значит, тоже имели право на существование. По сравнению с этим всё прочее, всё то дерьмо десятью минутами ранее, меркло и больше не задевало — лишь бы все живы-здоровы были. Под многочисленные данины «спасибо» Мише удалось даже задремать — и сам не заметил как отключился — а растолкал его уже тот самый Псих, приняв за ещё одного торчка. Даня дал слово не выпиливаться в ближайшем будущем, и Миша — еле продравший веки, весь помятый и обо всякую херню обтёртый — судорожно засобирался домой. Дотопал он шустро, или по крайне мере ему так показалось, ведь когда соображалка совсем не работает, даже самая дальняя дорога не замечается. А вот у родного подъезда Мишу догнало чувство вины — он понятия не имел, сколько он проторчал у Дани, но слабенькое солнышко на горизонте уже поднялось, и стало быть, Миши не было намного дольше обещанного. Потихонечку открыв входную дверь, альфа в одночасье забыл обо всех своих утренних приключениях и о гирями повисшей на нём усталости. Совсем наоборот, он словно очнулся от дрёмы, словно перетряхнулся весь — его нос и его сущность учуяли в воздухе нечто поистине потрясающее. На самом деле Миша никогда раньше не задумывался над ароматами полевых цветов. Да он вообще над цветами не задумывался, чего уж там, и тем более он и не предполагал, что когда-то сможет различать их оттенки. Сейчас же в его квартире витал не только уже давно очаровавший Мишу клевер, вызывая у альфы повышенное слюноотделение своими яркими медовыми нотками, сейчас здесь царило цветочно-травное безумство, и Миша чувствовал, как с каждым вдохом он это безумство подхватывал. Он вроде продрог, пока шёл до дома, но его тело уже вспыхнуло, откликаясь на зов омеги, так что Миша поскорее скинул с себя кожанку и принялся непослушными от волнения пальцами расшнуровывать свои гады. Это вдруг так взбесило — почему не получается, когда нужно быстрее? Почему он должен слушать андрюшины приглушённые стоны, рассказывающие альфе, как мощно он уже накосячил, так безжалостно опаздывая? Раздражаясь на себя самого, Миша выругался и вытряхнул себя из осточертевшего ботинка, и уже почти влетел в манящую дверь своей комнаты, но почему-то затормозил о невидимую ранее преграду в виде младшего брата. Вымахавший уже с Мишку ростом, Лёха чуть ли не нос к носу в Мишу упёрся и пощёлкал перед ним пальцами, выдёргивая альфу из нахлынувшего наваждения: - Ну наконец-то, ёб твою, ты где был? Выглядишь, как из помойки, да и воняешь так же, если честно. - Дела были, - Миша вроде бы отвечал, как обычно, а прозвучал так низко — почти что рык — что на лёшином лице даже на секундочку промелькнул испуг. Лёша, конечно, с этим легко справился, да и Миша сам оторопел — уж кто-кто, а он уподобляться животному… снова уподобляться животному хотел меньше всего на свете. Накатившие на альфу угрызения совести отрезвили его, и он проморгался и сделал несколько шагов назад, внимая лёшиному методичному рассказу: - Таблетки на столе, раз в сутки. Слышишь? Ты следить должен, не забывай. Сегодня не надо. Я с тётей договорился, поеду. Позвони туда попозже. И помойся, Миш, пиздец. Поверив лёхиному выражению лица, покорёженному в приступе брезгливости, альфа всё же попятился в сторону ванной и сунул нос в собственный свитер. Ну да, от него вообще нормально так несло бомжатиной какой-то — с кем насиделся — и это, по мишиному мнению, было бы ну целое оскорбление вот таким к своему омеге заявляться. Поэтому, будучи уже более вменяемым, Миша попрощался с Лёхой и кинулся намыливаться всем, чем там по порядку положено было, и только окатив себя ещё ледяной водой несколько раз для надёжности, Миша обернулся полотенцем и крадучись, словно ему этого всего нельзя, просочился к Андрею. И стало ещё страшнее, ведь Миша не дверь открыл, Миша открыл какой-то умопомрачительно сладкий подарок на Новый Год, и как там на него слёту не наброситься, раскидывая по сторонам фантики — оставалось большим вопросом. Андрюша, его самый любимый, самый желанный, ароматизировал так вкусно, что Мише пришлось даже глаза закрыть, хотя и от представшей перед ним картины тоже едва ли можно было оторваться. Свернувшись калачиком и уткнувшись лицом в зажатую в одной руке мишину старую куртку, Андрей, полностью обнажённый, маялся на кучке мишиных, почему-то, вещей. Миша был наслышан по поводу гнездования, что омеги устраивают, когда альфу своего по-настоящему любят и хотят, и этот факт, что у него с Андреем вот настолько всё серьёзно, поселил в мишином сердце какой-то ещё более щемящий трепет. Пока Миша застрял в нерешимости, как же ему к этому всему теперь подступиться, омега снова тихонько захныкал и завозился, и Миша заметил, что вторую руку Андрей завёл за спину и ласкает там себя сам, не выдерживая одиночества. По новой ощутив себя виноватым — ну что он за альфа такой, что его омега уже весь без него изводится — Миша рванул на диван, попутно спихивая на пол лишнее барахло. Да, для Андрея не лишнее и не барахло вовсе, но к нему самому ещё подобраться нужно было — Миша даже и не представлял, сколько у него шмоток — к тому же, теперь альфа был сам на месте, значит, не велика потеря? - Андрюша, Андрюш, - Миша зашептал — он словно откуда-то знал, что резкий шум сделает хуже — и потянул свою куртку из андреевой руки, избавляясь поскорее от последней преграды между ним и пышущим болезненным возбуждением Андреем. Мишу и самого распаляло всё сильнее, и всё ощутимее кровь приливала к низу живота, и всё сложнее было так долго не касаться этой белой, покрытой испариной кожи и этих лёгких, как пух, рассыпчатых светлых волос. Омега прорычал сквозь плач, не позволяя отобрать у него самое драгоценное, и Миша спешно ткнулся губами в душистый висок и опустил ладонь на подрагивающее плечо, вкладывая всю ласку мира в эти поглаживания. - Это же я, Андрюш, - произнёс Миша сквозь мелкие поцелуи по огненной щеке и сквозь собственное сбивчивое дыхание — ему хотелось вдыхать, только вдыхать, сразу помногу и жадно, а вот выдыхать было сродни экзекуции, - Это я. - Миш, - рвано выдохнув, Андрей притих, словно принюхиваясь, проверяя, правда ли это, и Миша безотрывно смотрел, как омега ослабляет хватку, как он, словно в замедленной съёмке, расклеивает мокрые ресницы и облизывает пересохшие губы. Андрей наконец встретился взглядом — ещё слепым и робким — с мишиным, отпустил несчастную куртку, и Миша, воспользовавшись моментом, отпихнул её подальше и с удовольствием занял её место. Андрей был сейчас таким уязвимым, Миша видел, нет, он чувствовал каждой клеточкой своего тела, как Андрею плохо, как ему тоскливо и больно, и Миша неистово желал исправить это. Было так странно — Миша же никогда ещё с омегой течку не проводил, он не знал, как оно всё должно быть — но помимо ожидаемой страсти его тонкими ниточками опутывала такая нежность, что он уплывал от пробирающих мурашек в затылке. Он боялся, он очень боялся навредить, он и дико хотел коснуться, и представить не мог, как, как же Андрея трогать, когда он такой сверхчуткий? - Это я, я, - подтвердил Миша, придвинулся ещё ближе и прочертил ладонью вниз по андреевой руке, а потом и по его пальчикам между ягодиц, уже перепачканным во влажном и немного липком. Измученно застонав, Андрей сам Мишу направил, прижимая его пальцы к своему изнывающему входу, и крупно задрожал всем телом, когда Миша надавил, погладил и скользнул одним пальцем внутрь. Альфу и самого прошибло — Андрей был такой горячий, такой пленительный, такой… такой, как надо, как Мише тоже уже невыносимо надо. Одним мгновением он сократил расстояние между ними до минимума, накрывая эти тянущиеся к нему губы своими, на рефлексах вжимаясь стояком в андреево бедро и мысленно психуя, что через полотенце. Андрей почти не отвечал ему, он был так слаб, что только подставлялся и с упоением затягивался мишиным запахом, и альфа сам, стараясь ловить, распознавать дюшины реакции, зализывал и засасывал маленькие дрожащие губы и едва-едва ласкал омегу одним пальцем, никак не осмеливаясь ни на какое продолжение, пока Андрей не заскулил жалобно прямо в поцелуй: - Миш, пожалуйста… ты… не хочешь? - Хочу безумно, - он поспешил признаться и в подтверждение своих слов притёрся плотнее и спустился вылизываниями на дюшину шею, из-за чего омега потёк ещё, непроизвольно сжимаясь и разжимаясь вокруг мишиного пальца, и заныл ещё громче, словно от пытки. Если бы можно было сделать это сейчас, то Миша бы себе от всей души бы за это втащил — его омега ведь и так уже натерпелся, настрадался, заждался, а он всё медлит. Стремясь Андрея хоть немного успокоить, Миша забормотал всё, что в голову полезло — и как он Андрея хочет, и как он тоже этого ждал, и какой Андрей у него сладкий, красивый, невероятный, и что сейчас обязательно всё будет — и это, вроде бы, помогло, потому что Дюша перешёл на восторженные ахи от каждого мишиного касания. Уложив Андрея поудобнее на спину, альфа навис над ним сверху, всё смелее и смелее ощупывая каждый сантиметрик его пылающей кожи, мягко очерчивая подушечками пальцев затвердевшие соски и любуясь, всем этим открывшимся видом любуясь как под гипнозом. Андрей уже развёл перед ним пошире ноги, подпуская к себе ближе, заявляя, что он совсем-совсем не против, только попытался прикрыть ладошкой его маленький, уже вовсю торчащий и сочащийся капелькой смазки член, и Миша загладил и его тоже, и нежные, набухшие яички — его восхищало в Андрее вообще всё, он не мог остановиться. - Пожалуйста, - выпалил Андрей и нетерпеливо заёрзал, когда альфа прошёлся ладонями по его бёдрам, смял их и завёл повыше, а потом снова завис, еле-еле проглатывая свой собственный стон — прямо перед ним открылась покрасневшая, пульсирующая дырочка с ниточкой смазки. Зачарованный, Миша почти невесомо, подушечкой большого пальца обвёл припухшие складочки, и был готов с ума сойти от того, как Андрей подался ему навстречу. Миша вскинул притопленный взгляд на такие же окутанные желанием глаза омеги и, стащив с себя полотенце, обхватил свой член и только сейчас осознал, насколько тяжело ему было уже сдерживать собственную горячку. Наблюдая за всем из-под опущенных ресниц, Андрей тихо повторял своё «пожалуйста, Миш, пожалуйста», и если бы не это, то Миша бы опять сдрейфил. Нет, он Дюшу своего с радостью бы разом всего проглотил, но так… так нельзя было, нутро подсказывало ему, что нельзя — он был таким внушительным и твёрдым, а омега выглядел таким ранимым, что альфа снова занервничал. Он всё-таки толкнулся крупной головкой внутрь, прислушиваясь к дюшиному сбивчивому дыханию, протиснулся ещё немного глубже и замер, потому что Андрей был слишком тугим, и это было и охуенно, и опять боязно — Миша просто не простит себе, если он причинит Андрею хоть капельку боли. - Миш, - жаркий шёпот выдернул альфу из транса, и Миша обнаружил себя без конца занеживающим ладонями дюшины бёдра, - Миш, давай, пожалуйста… - Не больно? - с губ само сорвалось то, что так терзало, и Дюша, не отводя своих блестящих голубых глаз, замотал головой и сам качнулся ближе, насаживаясь ещё и с таким протяжным стоном размазываясь по постели, что Миша решил ему поверить. Альфа плавно заскользил по тесным, но густо смазанным стеночкам, и не заметил, как тоже стал постанывать вслед за Андреем, как нагнулся ниже, чтобы прямо с губ ловить губами его вздохи и вот эту их общую, окрыляющую эйфорию, что они наконец-то вместе и принадлежат друг другу, как и должны. Мише даже не с чем было это сравнить, да и вовсе не хотелось, хотелось смотреть и запоминать движения ресниц, дышать и впитывать в себя этот мёд, туманящий остатки разумного и заставляющий перейти на инстинкты. Придерживая Андрея за талию, Миша уже мягко подталкивал его на себя, проникая вроде бы не на всю, но так, чтобы им обоим было хорошо, чтобы ни малейшего оттенка горечи в его обожаемом клевере нельзя было учуять. Ради этого Миша замедлялся и выжидал, когда омега сжимался на нём слишком сильно и на эмоциях комкал в руках промокшие под ним мишины шмотки, ради этого Миша контролировал себя и не позволял себе слишком резких толчков, от которых Андрей не отказывался, но неизменно морщился и шипел, а потом рвался получить ещё. И альфа тоже жаждал всего того же — он уже до крови искусал свои губы, стараясь не слететь с катушек — но не мог себя отпустить, зная, что за этим последует, зная, что такое с ними уже было. До этого дня Миша и не думал, что его имя может звучать так. Андрей водил пальчиками по мишиному животу и шептал на выдохе, Андрей пожирал Мишу глазами и бредил, Андрей сдавливал Мишу внутри и стонал в голос — и всё это было одним, почти беспрерывным «Миша», из-за которого альфа совсем пьянел, падал, сгребал податливого, ластящегося к нему омегу в свои удушающие объятия и пропадал в ощущениях до тех пор, пока Дюша не издаст какой-нибудь новый, не похожий на предыдущие, всхлип. Как раз в один из таких громких моментов Андрей со всей дури вцепился в мишины плечи, прильнул всем телом, выгибаясь, притираясь к мишиному животу и забрызгивая его тёплыми капельками спермы, и сжимаясь — как-то по-особенному, всё крепче и крепче сжимаясь. Почувствовав раздувающийся узел — разве с таким Андреем могло быть по-другому? — Миша едва успел из омеги выскользнуть, как его самого оглушило до головокружения и шума в ушах. Наслаждение смешалось со спазмами, и Миша просто лежал на Андрее, всё ещё никуда его не выпускающем, просто гладился медленно, слишком медленно спадающим стояком о дюшины влажные, перепачканные в смазке и сперме ягодицы и просто пытался унять разносящее грудную клетку сердце и игнорировать боль, зарываясь носом в медовые волосы. Да, ему могло бы быть сейчас по-другому, но… тогда вот вообще неясно, как было бы Андрею, поэтому Миша не рискнул. Ему было и так офигенно — Андрей сегодня отдался ему полностью, растворился в его любви, расплавился в его руках, и это было самым важным. Через какое-то время — а оно сейчас понималось очень и очень плохо — Андрей совсем стих и обмяк, Миша слышал только, как омега мило посапывал прямо у его уха. Это, наверное, так и должно быть — откуда у Андрея ещё энергия будет на какое-то существование — но альфе всё равно было за него волнительно. Насколько он знал, омеге нужен узел, и тогда получается полное удовлетворение, а тут… Но ведь и сам альфа рядом что-то же даёт? Мишу тоже адски в сон клонило, да и отлипать от такого уютного, хоть и сырого всего со всех сторон Андрея совсем не хотелось, но кому-то же из них нужно было обо всём позаботиться. Дюшу вырубило, поэтому поход в ванную Миша решил пока отложить, всё самое липкое стерев с дюшиных бёдер своим банным полотенцем. Ему ещё так слабо верилось, что это всё реально, что он никак не мог перестать Андрея разглядывать — голенького, откровенного, его — и незаметно ещё немного до Андрея дотрагиваться. Миша думал о том, что Андрей заслуживает всего самого лучшего, в том числе и течку он заслуживает с самым лучшим альфой, а Миша… Мише, если по-умному, стоило подготовиться заранее. С другой стороны, он и не надеялся на такое счастье, не то чтобы готовиться. Поэтому теперь, аккуратно переложив Андрея на сухую — пока ещё сухую — половинку дивана, завернув его уже не обжигающее повышенной температурой тело в одеяло и, конечно, ещё разочек залюбовавшись его забавно вздёрнутым носом и надутыми губами, Миша всё-таки соскрёб себя с постели и, нацепив первые попавшиеся штаны, устало прошлёпал на кухню. Когда-то Мишу эти все интимные подробности практически не интересовали, и вот всё так круто изменилось, что он уже намеревался стать тем самым — самым лучшим альфой. Номер он набирал как всегда, не глядя даже, а ведь они так давно не общались, что смены в универсаме казались уже чем-то из прошлой жизни, словно не два месяца прошло, а два года. - Жалуйтесь, - за усыпляющими гудками из трубки всё же послышался знакомый голос, и Миша вынырнул из своих загонов, и второпях, хрипловато почему-то, забормотал: - Сашка, здорово! Ты как сам? Как хорошо, что ты дома, по делу звоню, если честно… - Да всё пучком, - протянул Балунов, зевая, и Миша глянул на часы — с ночной проснулся, видимо, - Чё у тебя? - Слушай, такой вопрос… - Миша запнулся, чуя, как загораются его щёки — тема такая предстояла… и чтобы Миша её хоть раз, хоть с кем-нибудь обсуждал, - У тебя омеги же были уже, ну, с омегами же было? - Ну было, - всё также лениво ворочая языком, ответил Саша, и Миша внезапно понял, что за всей своей беготнёй он ужасно соскучился по их размеренным перекурам. Сейчас он понятия не имел, сколько ему отведено времени на этот самый перекур, и это был его единственный шанс получить хоть какую-то адекватную информацию, поэтому Миша, вдохнув поглубже, выдал без колебаний: - А как… как сделать, чтобы омеге вот прям совсем не больно было?