Пока не кончится зима

Мороз — это уже что-то привычное. Резкие завывающие порывы ветра, пролетающие мимо его импровизированного укрытия, мелкие, но колкие клубы снега, закручивающиеся на ветру. Тусклый и единственный в этом переулке фонарь, метрах в трёх от его продрогшей, уже даже не пританцовывающей фигуры — теперь Миша тоже стоял у стеночки, по-другому, конечно, и у стеночки совсем другой, но страшно и холодно было, наверное, почти так же. Он не стремился сравнивать на самом деле, ведь Андрей ничего не выбирал, а вот Миша здесь был по собственному, яростному, отчаянному желанию. Он просто не представлял, как иначе им всем выкарабкаться из этой постоянно проседающей ямы, просто не мог простить себе, что не доставал больше денег, когда мог доставать, когда другие доставали. И если на счёт себя ему было очень легко — перебьётся, как бы то ни было, — на счёт Лёшки совестно, но терпимо, то с Андреем у него вообще всё понимание вещей в голове перекроилось — он должен был, и точка. Он «пригрелся» возле большой трансформаторной будки — тепла там никакого не было, просто за неё почти не задувало, ну и ещё его практически не было видно, если не знать, где искать. Этой ночью он собирался проторчать здесь до победного, вплоть до всех отмороженных конечностей, но пока было не так уж и плохо. Ну или это он просто в своём непробиваемом упрямстве, в своей упёртости мог сегодня тягаться с самой природой, лишь бы осуществить задуманное. У Андрюши День Рождения. Вот уже завтра или, если считать по датам, а не по восходам солнца, уже сегодня. Одно только представление о том, какой могла бы быть его чудесная улыбка — удивлённой и робкой, с недоверчивым, но полным надежды взглядом или сразу яркая и солнечная, растапливающая мишино сердце в маленькую лужицу — удерживало Мишу на месте, вросшим заживо в эту кирпичную стеночку, закуривающим одну за одной, вот уже несколько ночей подряд выдающим сомнительным личностям сомнительные пакетики в обмен на бережно свёрнутые купюры. Он и сам ещё совсем недавно точно так же расправлял и разглаживал каждую бумажечку, пока пересчитывал, хватит ли ему на дозу, пока складывал копеечку к копеечке после изнурительных и очень, очень дешёвых смен в универсаме. Сам точно так же думал, что это его спасение, а не погибель, сам относил свои кровные в такое же вот подозрительное место. Сам зарывал себя всё глубже, хотя его никто не тянул. Разве что Даня, с которым Миша познакомился летом в том самом, первом в его жизни притоне. И последним в жизни тоже — в этом Миша был уверен на бесконечное количество процентов, ведь то, в какое чудовище его превратила ломка, он не сможет забыть никогда. Даня умел говорить так, что Миша ему верил — и про избавление от всех проблем, и про бренность бытия, и про сдерживаемый физическими ограничениями разум, способный на самом деле открывать для себя гораздо больше миров. Особенно Мишу подкупало то, что Даня эти их беседы вовсе не со злым умыслом проводил — старше Миши всего на несколько лет, он всегда был готов послушать в ответ, и не просто послушать, а всматриваться ошалевшими глазами, кивать, дёргаться с места на место и подскакивать от какой-нибудь особо понравившейся идеи. С ним можно было обсуждать альтернативное развитие истории и так полюбившиеся Мише идеи анархо-коммунизма, да и принуждать он никогда не принуждал ни к чему, даже сейчас, когда Миша сам к нему «на работу» напросился, Даня как будто бы пытался отговорить. Но быстро понял — он это и так уже знал — что с Мишей спорить бесполезно, и помог по старой дружбе, даже несмотря на то, что разделить с ним на двоих заветный пакетик Миша в этот раз наотрез отказался. - Ну… ну может дашь в долг? Ну один раз… ну припёрло невыносимо, ну будь человеком, - перед Мишей откровенно ныл пополам согнувшийся и то и дело выламывающий собственные руки парень, закутанный в две шапки и два шарфа и всё равно трясущийся и стучащий зубами, потому что совсем не от холода. Тут бы должно по сути сердце кровью обливаться — человеку так плохо, Миша прекрасно знал, насколько ему плохо — но почему-то вместо сочувствия он вызывал страх. Вот во что Миша мог превратиться, если бы не все эти роковые события последнего месяца. Только это его и ждало, и почему он не видел этого раньше? - В долг нельзя, сам знаешь, - стараясь звучать отчуждённо, произнёс Миша и сбросил бычок под ноги, притаптывая, а сам в глубине души уже боялся, обдумывал, насколько торчок этот конченый — будет пиздилку начинать или нет. - Да ты не думай, у меня бабки есть, - не унимался парень, снова и снова цепляясь непослушными руками за рукав михиной куртки, на что Миша без конца дёргался в сторону и пока только взглядом показывал, что уже подбешивало это всё, - Ну, будут. Я же тут рядом, точно никуда не пропаду, да я завтра же отдам… - Вот завтра и приходи тогда, - процедил Миша и, не сдержавшись, с силой отпихнул от себя назойливого парня, почти без мук совести наблюдая, как он повалился в снег, обессиленный — ясно, на пиздилку он был просто не способен. Из темноты послышался самый настоящий плач, и Миша даже думал сжалиться, выдать ему эту чёртову дозу, да только покрывать потом явно Мише из своего кармана придётся, потому что… ну кто поверит в этот наркоманский бред про «завтра отдам»? - Может тебе это… - пробормотал Миша, опасливо обходя скулящий сугроб и не решаясь нагнуться, - Санитаров вызвать? - Да пошёл ты нахуй, гнида! Тварь, я на твою точку ментов натравлю, ты понял? Сука! Проклятия ещё долго прилетали ему в спину, но Миша уже не оборачивался — хватит ему на сегодня, похоже. Он возвращался домой путанными закоулками, потому что сам был сейчас той личностью, что не должна попадаться на глаза ни одному блюстителю порядка и закона, и в то же время трусил тоже, ведь кого тут только не встретишь в ночное время. Правда, потихоньку светало, и это радовало — все самые важные дела уже, скорее всего, были сделаны, все самые отбитые уже, должно быть, успокоились и зашухирились по своим углам. И Андрея, наверное, уже тоже могли наконец-то отпустить ненавистные чужие руки. Не думать об Андрее каждую свободную минуту у Миши не выходило. Да он, если честно, и не пытался этот мысленный поток остановить, он его наоборот поддерживал, развивал и подогревал, в какую бы сторону он ни уходил. Сегодня вот Мишу одолевала чистая злоба — Андрея там лапают, нагибают, швыряют, втрахивают во все возможные поверхности, и альфе всё больнее и больнее, всё невыносимее становилось это якобы игнорировать. Его бесила собственная никчёмность, бесило и выматывало ощущать себя бесполезной букашкой в этом огромном мире, где, казалось, все были и сильнее, и страшнее, и богаче. Было странно вдруг задуматься о таком — раньше Миша чаще витал в мечтах и рассуждениях «а что, если бы», а теперь у него было чёткое ощущение реальности и своего места в этой реальности, и оно раздражало, напрягало, выводило из себя, особенно когда нужно было отпускать Андрея обратно в их грёбанные квартиры. Или когда вообще приходить нельзя было — Андрей не мог выбираться так часто, как им бы того хотелось, а по ночам… и Миша теперь был занят, и Андрей умолял его не появляться, потому что хотел с Мишей быть другим. И в другом месте. Поэтому Миша точно знал, чего бы Андрюша хотел получить на День Рождения. Миша точно знал, что он и сам хотел бы того же — пробыть с Андреем так долго, как только можно, забрать его оттуда, забрать его к себе, ну хотя бы на один день, ну хотя бы так, на один раз, чтобы он смог в полной мере вздохнуть всей грудью, без посторонних запахов и отвратительных звуков, без опасений быть застуканными в любой момент. Отоспавшись немного, Миша принялся приводить в порядок своё жилище — насколько это у него вообще получалось — и выползшего на шум Лёху он отправил в магазин за продуктами, выкручиваясь как уж от расспросов, откуда вдруг появились на это всё деньги. На лёхину помощь сегодня рассчитывать не приходилось — у него смена в универсаме с обеда и до позднего вечера — но Мише почему-то и самому было интересно со всем разобраться. Он предупредил, конечно, брата, что будут гости, он выслушал и даже записал рекомендации, как не подпалить куриные ножки на их огромной допотопной сковородке, и вообще-то на удивление у него всё получилось — и ножки, и картошечка, и салат, и даже торты свежие сегодня завезли, как по заказу. И свечек, как Андрей сказал, девятнадцать штук Миша тоже раздобыл, хоть и розовых каких-то — это было неважно. Важно было всё успеть до наступления темноты и на ту самую точку, чтобы перетереть с Ренегатом, успеть прийти до первых злоебучих клиентов. Хотя бы сегодня у Андрея не должно быть вообще никаких клиентов. Радоваться заранее было всё ещё страшновато — а вдруг не отпустят, вдруг ни за какие бабки не отпустят? Но Миша знал, что так можно, Андрей про такое рассказывал — отвозят же некоторых на квартиры и дачи, а значит, нужно было только сделать сложное лицо и не сдрейфить, если вдруг что. Хотя конкретно перед этим их Реником становилось всё труднее изображать из себя хрен пойми кого, и проблема состояла вовсе не в том, что Миша был лет на пятнадцать младше и, пожалуй, на пол головы ниже, да ещё и, естественно, без какого-либо авторитета на районе. У Ренегата была власть… над самым драгоценным в этой Вселенной, и иногда от его внимательного взгляда сквозь стёклышки прямоугольных очков у Миши натурально поджилки тряслись, и в ушах сразу звенел андреев голос «Сделай вид, что всё было, сделай довольный вид». Миша нутром чуял, что не просто так Андрей его пугался — понятно, он там главный, он заставляет всех делать все эти вещи, значит, не белый и не пушистый, но было словно что-то ещё… Миша пока никак не мог это уловить. И за Андрея переживал, автоматически перенимая его эмоции, и опять ничем не мог помочь, кроме как забирать его боль на какие-то жалкие мгновения. Миша добрался до того самого подъезда ещё засветло, но красная девятка уже была на месте, и он что-то не смог просто постоять и подождать появления всех этих лиц на улице. То ли терпения не хватало, то ли жуть как хотелось Андрея увидеть и порадовать, то ли волнение — получится всё или обломится — подстёгивало Мишу быть решительным и дерзким, а раз уж он сегодня такой, то почему бы и не вдавить подмёрзшим пальцем старый, на соплях держащийся звонок у нужной двери. Там, в их затхлом коридорчике, было довольно шумно — кто-то за что-то срался, кто-то топал пятками туда-сюда, и громыхала на всю парадную вода по ржавому стояку. Миша отшатнулся от того, как быстро ему открыли, и тут же подобрался весь, ведь — о, удача — его сразу встретил Ренегат. - Кто это у нас тут? Не терпится? С утра пораньше? - он хохотнул, и Миша немного расслабился — тот был в хорошем расположении духа и не слал нахуй за поползновение в их святую святых, а значит, все шансы есть. - Да, у меня тут предложение, - Миша втиснулся в коридорчик, пока пускали, и вытащил из кармана толстую пачку не совсем честно заработанных, потряхивая, - Хочу Княжну. На сутки. Вокруг так резко стало тихо, что Миша, не отводящий прямого взгляда от Ренегата, словно затылком, висками, пятой точкой и ещё бог знает чем чувствовал на себе всеобщее любопытство. Реник, не то чтобы сильно удивлённый, но немного призадумавшийся, посмотрел куда-то за мишино плечо, и Миша тоже обернулся, изо всех сил стараясь сохранить непроницаемое лицо — посреди этого хаоса, посреди застывших восковыми куклами омег, в тех самых потёртых, Мишке давно известных, джинсах и том самом уродливом сером свитере перетаптывался на месте растерянный Андрей. У него был заспанный вид, слегка чумазое лицо — тёмные круги вокруг глаз, как у панды — сбившиеся, очевидно, с прошлого вечера жёстко налаченные волосы, и маленькие ладони, нервно вцепившиеся в полотенце. На его пальчиках, и на руках, и на ногах, Миша сразу заметил ядрёный красный лак, и чуть не выдал своё сожаление — вспомнил, как Андрей ему тихо жаловался на это всё. - Часа на три, максимум, - Реник привалился спиной к стене, вальяжно, все его движения кричали «я здесь хозяин положения, и вы будете плясать, как я скажу», но Миша не был бы собой, если бы сдавался так легко. Он знал, какой внушительной выглядела толщина свёрнутых в его ладони купюр, он знал, сколько доз на них можно было купить, он знал, что столько не предлагают за один раз. Столько не поиметь с уличной проститутки за одну ночь. Миша всё просчитал, Миша хорошо подготовился. - Угораешь? - хмыкнул Миша, на рефлексах копируя поведение Ренегата — надо было показать, что он не тот забитый мальчик, умоляющий шлюху простить его за секс, - Здесь за сутки и даже больше. С чаевыми. За неожиданность. Кто-то из присутствующих присвистнул, и Реник будто отмер — заулыбался, похлопал Мишу по плечу, потянул деньги из мишиных клещами напряжённых пальцев, и Миша поспешил добавить отрепетированное заранее: - У меня. Верну завтра в то же время. Скривившись, Ренегат всё-таки принял его условия и, пока у всех на виду наспех пересчитывал предложенную ему сумму, бросил короткое «В ванную», на что зеваки зашуршали по своим делам, и Андрей, как выдрессированный пёс, тоже сорвался с места. Снова поймав вот то самое, тоненькое, едва сквозившее в воздухе ощущение отчаяния — Андрей чего-то боялся, с чем-то боролся — Миша перехватил омегу на полпути и, сразу прижимая к себе покрепче и в глаза его вытаращенные заглядывая, проговорил: - Не надо. Он и так готов. Готов же? - Всегда готов! - крикнул кто-то, разряжая наконец обстановку, но в этот раз — что Миша не мог не отметить — без стёбов вокруг андреевой фамилии. Андрей покосился на Реника, кивая, и тот поморщился как от чего-то мерзкого, фыркнул и окинул Мишу оценивающим взглядом, словно впервые перед собой видел: - Завтра в это же время. Нырнув в ботинки прямо босыми ступнями и по-быстрому накинув на себя пуховик, Андрей вылетел в подъезд и забарабанил вниз по лестнице. Миша нагнал его уже на улице, взволнованно переминающимся с ноги на ногу, от чего-то хмурым и моргающим часто-часто. - Ты чего? - ласково произнёс Миша, подкрадываясь и неуверенно вылавливая андреевы ладони из-под слишком длинных рукавов, - Прости, что я тебя так назвал. Это для убедительности. - Миш, ты что? Зачем ты…? - Андрей поднял лицо к небу, хапая ртом холодный воздух, и до Миши дошло наконец-то, что омега просто переволновался ужасно. Надо было его предупредить, похоже, надо было без сюрпризов дурацких, да ведь он бы не дал тогда… - С Днём Рождения, - прошептал Миша, сгребая Андрея в свои объятия и оставляя на его виске свой тёплый поцелуй — всего лишь касание сухими, обветренными губами, но ему и это казалось чем-то потрясающим. Андрей ответил ему судорожным вздохом и прижавшейся щекой к щеке, и так стало хорошо на душе, так счастливо, Миша только с одной вещью в его жизни это чувство сравнить мог, но с ней сравнивать не хотел. Он вдыхал свежий запах клевера, такой лёгкий и нежный, и у него по-настоящему голова кружилась от восторга, и пульс в висках зашкаливал — получилось, получилось, получилось. - Спасибо, Миш, поверить не могу, спасибо, - бормотал Андрей и так трепетно поглаживал мишины пальцы, так льнул всем собой, что было очень тяжело его от себя отстранять. - Андрюш, я тебя приглашаю к себе в гости, - эта фраза тоже была отрепетирована, но далась почему-то со скрипом — может, Андрей сейчас его испугается? Подумает всякое, как раньше, и обернётся снова тем недоверчивым нахохлившимся воробушком, убегая — но нет, он выглядел оживлённым и даже каким-то восхищённым, переплёл их пальцы, вкладывая свою ладонь в мишину, - Если хочешь. Я обещаю, без всякого… - И на гитаре сыграешь? - уже не скрывая взбудораженной улыбки, выпалил Андрей, и Миша, считав это за абсолютно согласие, потянул его за собой в родном направлении — так хотелось свалить из этого двора поскорее. - Если тебе интересно… - Конечно! Дорога до дома показалась такой короткой — не мешал ни рыхлый снег под ногами, ни временами поднимающийся ветер, ни прохожие, в которых припрыгивающий Андрей постоянно врезался. Он и по сторонам зевал, комментируя всё, по его мнению, необычное на их пути, и на Мишу засматривался, пока тот смущённо рассказывал, что квартирка им с Лёшкой от родителей досталась, небольшая, старенькая и всё такое. Непонятно, почему Миша вдруг решил оправдываться, Андрею ведь наверняка всё равно, какие у него жилищные условия, но волнение заставляло молоть всякие глупые вещи. Ввалившись в прихожую, они потолкались неловко, потом Миша догадался предложить Андрею разуться-раздеться и, глядя на его замызганный видок — на улице-то в темноте уже и забылось — проводить в ванную. Выстраивая подходящую температуру воды на колонке, Миша почти что заикался от одолевшего его смущения, но Андрей радостно стащил с себя свитер и на выданные ему чистые вещи тоже отреагировал нормально. Так что Миша поуспокоился и завозился на кухне, разогревая их праздничный ужин и — решив, чего тянуть — утыкивая свечками парадно выставленный торт. Он как раз поджёг последнюю свечу, когда Андрей появился в дверном проёме. Андрей был таким уютным, таким его, мишкиным, что Миша на несколько секунд забыл, как дышать, моргать и отпустить колёсико зажигалки. Андрей оттягивал рукава мишиной ярко-синей водолазки и смотрел на это всё, бегая глазами по кухне, будто не зная, что дальше делать. Лёшкины треники были ему в самый раз, и вообще он так послушно надел на себя всё-всё, даже шерстяные носки — Миша сразу их вручил, потому что у них сквозняк по полу жуткий — и так смешно сейчас поджимал пальцы ног, что Миша бы пошутил что-нибудь про косолапку, но… но сам пребывал в таком же ступоре, пропадая в этих голубых глазах, блестящих, завороженных и завораживающих. - Это что? - выдохнул Андрей, заправляя мокрые пряди волос за свои забавно торчащие уши, и, с трудом сглотнув, добавил ещё тише: - Мне? - Тебе, - Миша прохрипел почему-то, стушевался и убрал наконец зажигалку, - Загадаешь… желание? Оттолкнувшись от косяка, Андрей медленно и осторожно, совсем бесшумно, подошёл к маленькому кухонному столу, постоял, будто в трансе, разглядывая всю эту красоту, и у Миши сердце ёкнуло, когда омега вытащил вдруг и потушил одну свечку, а потом ещё одну. Миша уже испуганно съёжился весь внутри — он сделал что-то не так? Зря он это всё? Он Андрея обидел? Но тот остановился, зажмурившись изо всех сил и сжав кулачки, а потом всё-таки задул оставшиеся семнадцать, и до Миши дошло, в чём дело. В тот раз, когда он узнавал, сколько Андрею лет, тот по привычке ляпнул, что совершеннолетний, ведь его так приучили отвечать. А выходило, он там с шестнадцати… Не сговариваясь, они кинулись навстречу друг другу и сплелись так тесно, как ещё ни разу до этого, стиснули друг друга так сильно, что Миша думал, он сейчас хрустнет, но было зверское желание повдавливать Андрея в себя ещё подольше, и у Андрея такое же. Андреев нос сопел прямо в мишину шею, а Миша прижимался щекой вплотную к прохладному ушку. Миша повторял «с днём рождения» и, удерживая Андрея одной рукой, гладил второй его подрагивающую спину, на что омега шмыгал влажным носом и мычал не совсем разборчиво, но и так было ясно, что это тысячное по счёту «спасибо». - У меня никогда такого не было, Миш, - выдавил из себя Андрей, щекотно чиркая губами по коже на мишиной шее, - У меня никогда не было Дня Рождения. И торта. И свечек, Миш. - Теперь каждый год будет, - решительно заявил Миша, на что Андрей икнул в попытке восстановить дыхание, и Миша отодвинулся, чтобы поймать в ладони андреевы щёки и сказать это снова, пообещать, глядя глаза в глаза, - Каждый год будет, Андюш… - Андюш? - Андрей засмеялся наконец-то, хитро прикусывая нижнюю губу, и хоть мишкина оговорочка вот вообще не была спланирована, Миша уже начинал её любить. - Да, а что? Мне даже так больше нравится, Андюш! Дюш! Дюша, как тебе, а? - Миша уже и сам улыбался просто так, просто в ответ, засматриваясь на этого Андрея, весёлого и беспечного, не боящегося Мишу взять и ущипнуть легонько за бок, и уже отпрыгивающего на безопасное расстояние, чтобы ему тоже чего не прилетело. - Ладно, Гаврил, ладно, - он поднял руки в примирительном жесте, но Миша как-то и не стремился ему отомстить. Настроение было какое-то совсем другое, лирическое что ли, Мише ещё не до конца понятное. Он просто любовался Андреем, в его кофте, на его кухне, и нежные мурашки раз за разом разбегались по его груди. Андрей заметил это мишино подвисание, розовел щеками и уселся аккуратненько на табуретку, руки на коленях складывая, и Миша, мысленно ругая себя за все конфузы, засуетился, накладывая по тарелкам ужин и расставляя всё торжественно на стол. Смели они, конечно, всё за считанные минуты и, не дожидаясь чайника, зацепили и торт. Нет, чай Миша потом, заварил, и они несколько раз доливали себе ещё и ещё, активно создавая видимость чаепития, а вовсе не тортопоедания. Торт и правда был божественный — бисквитный, с сиропом, кремом, белыми розочками сверху, в общем, сладкий, каким ему и положено быть — и да, поначалу Мишка уплетал эти пропитанные коржики за обе щёки, но потом снова поймал себя на том, что ему гораздо приятнее на Андрея, на Дюшу своего смотреть, как он маленькими губами облизывает маленькую ложку, как прикрывает глаза и стонет от удовольствия, как выдыхает восторженно, утверждая, что это самый вкусный торт в мире. Тут у Миши снова что-то и в голове, и в сердце перемкнуло — он бы хотел вот так всю жизнь, Дюшу чем-нибудь баловать и наблюдать за его довольной, сытой и, возможно, слегка перепачканной в креме моськой. Он бы хотел Дюшу оставить здесь, он бы хотел проснуться в мире, где им не приходилось бы расставаться, он бы даже был рад, если бы всего этого мира в одночасье не стало, были бы только они с Андреем вдвоём, вечность на этой кухне, разговаривая ни о чём таком и обо всём сразу — о чём ещё люди мечтают? - Ой, я больше не могу, - Андрей откинулся назад, хватаясь за свой всё равно плоский живот, - Кажется, я наелся на жизнь вперёд, ой, как одна училка наша! Щас, слушай! Свинью она съела, но есть все хотела. На спинку откинулась, стул захрустел. И грохнулось тут ее толстое тело Прикрыться подносом халдей не успел. Взмахнувшей руки её жирные пальцы Вцепились в несчастного юноши яйцы! - Что это? - Миша прыснул вслед за Андреем, хохочущим вовсю и утирающим слезящиеся от смеха глаза. Андрей на его вопрос лишь помотал головой — мол, погоди, это ещё не всё — тряхнул подсыхающими прядками волос и продолжил: С тобой мы, милая моя, целуемся, гуляем, Тебе я нравлюсь, да и ты небезразлична мне, В любовь играем, пустяки друг другу повторяем, Нам просто в жизни повезло, а в частности - тебе! Вот если бы с тобой, вдвоем, на остров мы попали, Во мне бы голод пробудил коварный, хищный нрав, За ломтик хлеба, что нашла случайно ты в кармане, Тебе бы шею я свернул, и в этом был бы прав! Андрей вскочил, заведённый, и, отсмеиваясь, вновь вставал в гордую позу и с серьёзным лицом принимался зачитывать новый стих, пока Миша, подыхая, как от приступов астмы, привалился спиной к холодильнику и из последних сил просил — нет, не остановиться — просил рассказать ему что-нибудь ещё. Таких произведений Миша ещё нигде не слышал — ему, конечно, и не особо было где, друзей-любителей самопальной литературы у него не было, сам он писал стихи так себе, да и дома у них признавались только те книги, что из школьной программы или принесённые отцом к обязательному прочтению. Поэтому сейчас ему аж плохо было, как хорошо, Миша вообще с трудом припоминал, когда в последний раз он так развлекался, когда в последний раз он был с кем-то, с кем застывает время и пространство, с кем забывается вообще всё на свете, и остаётся только обнимающее со всех сторон тепло? За этим сумасшествием их и застал Лёха, вернувшийся со своей смены в универсаме. Андрей на миг потерялся, зажался рефлекторно — Миша и сам чуть не испугался, они так ржали, что даже не услышали хлопок входной двери и возню в прихожей. Но Лёша нормально влился в их компанию, тем более, когда увидел торт, да и другие угощения, которые ещё и не он, а Миша наготовил. Дюша перестал декламировать стихи про яйца и вообще притих, из-за чего Миша очень расстроился, но давить он на Андрея всё равно не смог бы, так что было вроде как хорошо и так просто посидеть рядышком, хоть и хотелось бы ближе, хотелось бы руку Дюше на плечо закинуть и к себе его притянуть по-свойски, и чтобы он ещё сам к Мише лбом или щекой, как он обычно делает, прижался. Всё шло нормально до тех пор, пока Андрей не вышел в уборную. В этот момент Лёша резко изменился в лице, перегнулся через весь стол — Миша его очень давно таким обозлённым не видел — и зашипел: - Серьёзно, Миш? Ты шлюх теперь домой водишь? - Откуда… - Рукав задрался! Миша задышал шумно сквозь раздувающиеся ноздри — такой тон, такие слова в адрес его Андрея он точно не собирался принимать. Да, Андрею было никак не скрыться от любопытных глаз, рано или поздно про него эта информация вскроется, где бы он ни был, потому что таким, как он, ставят позорную метку, да ещё и на видном месте — на запястье. Чуть что — вот как сегодня, он просто потянулся за чем-то со стола — и всё, всем, как Лёше, сразу всё понятно, и видеть в Дюше просто человека становилось уже чем-то невозможным. - Ты не знаешь ничего, и его не знаешь! - выпалил Миша, наверное, громче, чем должен был, и злее, чем собирался, потому что Лёша тут же прибавил звука, подрываясь с места: - Да что тут знать! Ты снова с Даней этим, Миш, с наркотой ебучей, ты думал я не догадаюсь? Проходили мы уже это всё! Только ради кого? Ради шлюхи? Сначала спину срываешь, во все подряд смены записываешься, потом по ночам барыжишь, ради шлюхи? Чтобы я, блять, тебя тут мазью натирал и думал, вернёшься ты вообще или нет, и это всё ради шлюхи? - Лёш, блять, заглохни! - прорычал Миша, сжимая зубы и кулаки от ярости, а сам точно так же вскочил уже и еле держался, чтобы не втащить мелкому леща — ведь даже не постеснялся испортить им всё, не постеснялся прямо при Андрее разораться, прямо пока он… а, кстати, где он?