Please understand that I'm trying my hardest My head's a mess but I'm trying regardless Anxiety is one Hell of a problem She's latching onto me, I can't resolve it It's not right, it's not fair, it's not fair, it's not fair...
***
Леа носит юбки до колена. Леа носит гольфы до середины икр. Леа носит рубашку расстёгнутой на две верхние пуговицы. Леа красит ногти в скучный чёрный цвет. Леа не пользуется косметикой. Леа не собирает волосы в косу, только сцепливает мелким крабиком две передние пряди на затылке, чтобы не мешались. Леа не любит внимания, но она любит Рана. Поэтому первое преследует её чаще, чем последнее. — Вы встречаетесь? — спросила однажды Хикари, провожая сальным взглядом спину старшего Хайтани. Минуту назад он прошёл мимо, остановившись лишь на несколько секунд, чтобы щёлкнуть по носу Леа — та упорно делала вид, что не видит его, погрузившись в чтение, пока нос не заныл от тупой боли. Сморщившись, Куран лишь коротко взглянула на удаляющегося парня и буркнула подруге: — Нет. Солгала, но ей простительно. Потому что это ложь во имя спасения. Спасения самой себя, разумеется. Не зря говорят, что спасение утопающего — дело самого утопающего. — Но он иногда так на тебя смотрит, — завистливо вздохнула Хикари. — Уже все говорят, что между вами что-то происходит. — К примеру? — голос у Леа был холодным и спокойным, но внутри всё завязывалось пульсирующим узлом беспокойства. Она не хотела, чтобы кто-то узнал о них и их связи. Узнал о его выборе без выбора — так смешно, на самом деле, потому что связь, вплетëнная волокнами в сухожилия их душ — не сказочная история, а идеальный пример психологической и физической зависимости. Розовые очки на её глазах ещё давно треснули — стёклами внутрь. Больно, но плодотворно. Каждый раз, испытывая внутренние противоречия, Леа вспоминает вычитанную в манге фразу, которая отчего-то въелась в её сознание клеймом: «Человек растёт гораздо быстрее, если к занятиям примешана боль» Боль — это катализатор развития и стремления стать сильнее, чем ты есть сейчас. Боль учит получше всяких слов и предположений. Боль на то и боль, чтобы испытывать людей на прочность — и не всегда только физическую. — Маи из класса два и три говорит о том, что Ран хочет затащить тебя в постель, — доверительно зашептала Хикари ей на ухо. Лицо Куран исказила кривая улыбка. Поздно спохватились — она уже бывала в постели с Раном. Даже чаще, чем они могут это представить. — А Хана из третьего, что он поспорил с парнями, проиграл, поэтому и липнет, чтобы выполнить их задание. — Мне кажется, Хана пересмотрела дёшевой американской драмы, — не скрывая своего раздражения, процедила Леа. Учебник она захлопнула с силой, практически злобно. — В любом случае, это не их дело. — Просто всем нравится Ран, — сказала Като, пожав плечами — для неё же всё так просто. Ревность кольнула Леа изнутри — но не так ощутимо, как злоба. — Вот все и бесятся. Каждая его хочет, а он хочет только тебя. — Это не мои проблемы, — Леа перехватила учебник за корешок и сжала до побелевших костяшек. — И девочки мгновенно забудут о нём, как только встретят своего соулмейта. Като округлила свои карие глаза, но тут же сощурила их в подозрении. — Не ожидала от тебя такое услышать, Леа. Мне казалось, ты умеешь отделять любовь от связи соулмейтов. Сама же из-за этого получила от Фудзивары-сенсея. Не только нагоняй, но и неуд за поведение. — Фудзивара-сенсей говорит так, потому что лижет свою жену каждый день, — презрительно сморщилась Леа. Подруги медленно зашагали к своему кабинету, осторожно лавируя между встречными школьниками. — И тем более, какая у девочек может быть любовь к Хайтани? Они его вообще не знают. — Но ведь... — Любят его внешность и то, что он может им дать, — безапелляционно отрезала Куран. Её глаза полыхали гневом. — Популярность, внимание, подарки. Это потребительское отношение, а не любовь. Извлечение выгоды из человека. — Но он и сам будет просить немало, согласись? — Ты имеешь в виду секс? — с её тонких губ сорвался язвительный смешок, когда Като неуверенно кивнула. — С каких пор секс стал разменной монетой в отношениях? Влюблённые — это влюблённые, а не проститутка и клиент. Секс приносит обоюдное удовольствие партнёрам, поэтому глупо говорить, что он будет его требовать взамен подарков и внимания. Нормальная девушка сама даст ему то, что он хочет. Хикари медленно пожевала нижнюю губу, пребывая в небольшом замешательстве — так остро Куран никогда не реагировала. Краем уха девушка слышала от второгодок, что один мальчик из параллельного класса видел Хайтани и Куран в Сибуя на выходных. Но Като посчитала, что это грязная сплетня, ведь Леа никогда бы не утаила от неё такого. Но у каждого человека есть свои секреты — может, и она что-то скрывает?.. — А если честно: что между тобой и Раном? — попыталась она выпросить у Леа. Ведь знала, что та практически никогда не лжёт: это противоречило её религии и жизненным устоям. — Ты можешь мне сказать. На секунду в мутных, непонятного цвета глазах Куран мелькнула неуверенность, тут же сменившаяся раздражением. Медленно подойдя к самой дальней парте в кабинете, где она сидела вместе с Раном, девушка твёрдо и громко произнесла: — Между нами есть соседство по парте, тупые шутки и подколы. Ничего больше. Ложь во имя блага. Во имя себя. Спасение утопающего, не больше, не меньше. Но получилось резко. А ведь Хикари просто хотела облегчить её ношу, она не желала ей зла. Но Куран не позволила себе вот так всё рассказать, даже подруге, которую считала самой близкой. Она ещё не готова. Или они не готовы. Как только с её языка слетит правда об связи соулмейтов, у этих приматов в голове будет крутиться одна-единственная мысль: он бы никогда на неё не посмотрел, не будь они связаны. Свою голову Леа такими мыслями не забивала: она была выше этого, но девушку заметно коробило то, что даже близкие её сердцу люди будут так о них отзываться. Ран слишком хорош для такой, как она — будут говорить, совсем не зная, чего на самом деле Леа заслуживает, начнут делать поспешные выводы, основываясь на своих личных претензиях. Все люди лицемерны, это голый факт. Но мысль о том, что и родные могут оказаться такими, била её больнее, чем всё остальное. Тем более, Леа не считает связь благословением. Эта связь для неё не связь вовсе, а слияние. Соулмейты — явление частое в их мире. Соулмейты — явление романтическое, прекрасное, возвышенное и всеми горячо любимое. Леа же либо в силу своей прокажённости, либо в силу холодной рассудительности считала, что связь — это самый лучший пример людской зависимости, постепенного уничтожения личности. Один рано или поздно растворится в другом. Не раз обнаруживали случаи, когда женщина становилась копией мужчины-соулмейта — перенимала его мировоззрение, манеры разговора и поведения, даже мелкие привычки — только из-за того, что в семье главным был муж. Растворялась в нём, словно сахар в кипятке — без остатка. Изменяла самой себе, преждевременно закапывала себя под камень могилы прямо в землю — и всё из-за того человека, с которым её связало Свыше. Это вызывало в Леа отвращение и чистую панику — ведь достаточно знала себя, чтобы понять: она станет такой же, если не будет возводить между собой и Раном стену. Плотную, но не толстую. Чтобы быть рядом, но не вместе. Чтобы держаться за его руку, а не становится ей. Чтобы обратить этот нечеловеческий процесс слияния, потери собственной личности — чтобы однажды не обнаружить, что от неё прошлой осталась лишь внешность. Все жизнерадостные и взывающие плакаты на улицах, все сопливые литературные романы и наглое кощунство в виде подделанных священных книг — искусная промывка мозгов, которую придумали ещё очень давно не самые глупые люди. Настолько изящная, что последующие поколения со временем начали считать это нормой. И их нельзя за это винить. Любовь и слова о возвышенности — защитная реакция хрупкой донельзя человеческой психики, которая склонна романтизировать всё, что может сделать больно и извратить понятия, которые раньше ставили в абсолют. Не больше, чем выдумка испуганных людей, которым выдать желаемое за действительное таким же испуганным людям — отрада, настоящее спасение рода человеческого, никак иначе. Если бы все были такими же, как Леа, то сдохли бы от давящих на извилины тяжёлых мыслей. Всё, что казалось правдой, на самом деле было абсолютной ложью — каждый этого не выдержал бы. Это был даже не самообман. Это было нечто другое — гораздо тоньше и хитрее, что с первого взгляда и не разглядеть. Но Леа разглядела. Даже явление соулмейтов — естественный отбор. Слабый поедается сильным. Выживает сильнейший. Вот и всё. Как бы не отрицай — мир всё ещё держится на этом принципе. Ран удивлялся ей и её ходу мыслей. Конечно, ему легко — он держит себя в руках гораздо лучше, чем многие сильные духом люди, о Леа здесь и речи нет. Конечно, ему легко, когда на его лице вечная ухмылка, а на её дрейфует вечное противоречие, которое лишь подтверждает его мысли и опровергает её. И противоречие это совсем ненадолго исчезает, когда мужские губы сминают её, а ладони плавленым свинцом блуждают по телу. Тогда всё кажется неважным, но потом-то, лёжа на мокрых мятых простынях, ты осознаëшь, что всё случившееся — ложь, припудренная иллюзорной, но очень действенной пыльцой желаемого. Леа хотела бы оказаться в мире, где выбор можно сделать самой, а не глотать всё, что было предначертано, без разбора — как вынужденную данность. Это Леа ненавидела больше всего. Когда тебе вроде как дают выбор, но его нет. Выбор без выбора — это как либо войти в клетку с голодным львом, либо переплыть Токийский залив. И ты ничего, ничего не можешь сделать, чтобы изменить ситуацию. Выбежать на улицу и начать вопить в небо? Можно, но вот только бесполезно. А потом что? Вырезать свою душу с мясом из-за внутреннего упрямства? Даже этого не получится — потому что в больницах и клиниках без справок не делают химиотерапию для выведения этой дрянной связи. Она вплетена в них самыми тонкими волокнами; её выживать — будто распускать вязаный двуцветный свитер и вытягивать из него нити одного цвета. Вытянешь все до единой — и пустоты больше, чем оставшейся пряжи, ведь даже тут всё не равномерно. Один цвет всегда будет преобладать. И это даже не смешение, ведь свитер один, а пряжа двойная. Было бы это так, Леа не думала об их реальности так много плохого. Но она думала. Потому что в каждом человеке больше чужого, чем своего. А это ещё раз доказывает то, что явление соулмейтов — слияние. При встрече происходит абсорбция. И кто сказал, что один человек может носить в себе лишь одну личность? Поглотит всего партнёра, заочно превращая его в свою копию. Заберёт, высосет, украдёт душу, даже не подозревая о том, что делает. Это даже не симбиоз, это чистого вида потребительство. Доказательства уже есть в виде потерянных в мужьях жён — и додумывать ничего не нужно. Любая зависимость — слабость. Даже от человека. Это регресс. Это деградация личности. Это дробление души и чистое её уничтожение. Когда разум в человеке — не абсолют, то он жалок. Остаëтся лишь оболочка. Один поглощает другого. Слияние. Расточение. Поедание. На грани с истреблением, на самом-то деле, но природные законы никогда не лгали. Леа называет это даже так, но никак не связью, не союзом, не узами, не спайкой. Медленное самоубийство — поддаваться другому человеку и жить лишь им только из-за растущих внутри побегов связи. Они вонзают свои концы в сердце, в мозг, в сознание постепенно высасывая все имеющиеся в них соки, опустошая — даже не отравляют. А потом и начинается эта зависимость, ведь человек с уже сформированным внутренним «я» никогда не станет заполнять себя другим. Лишь тот, у кого внутри тячугие пустоты и травмированные сухожилия души. Как у Куран. Ран как-то спросил у Леа — если бы в их мире существовала полная свобода, она бы выбрала его? Ответ был отрицательным. Нет — и его словно кипятком ошпарило, но сказать правду ему она не могла. В их мире честность — настоящая и единственная валюта доверия, которая у них осталась. Её нужно было расходовать с умом. И пусть даже Боже этого не поймёт. — О чём думаешь, Мола? — раздался над головой знакомый голос. Куран продолжила смотреть в окно, не отрывая щеки от холодной поверхности парты. — Я же просила не называть меня так. — Тогда лицо сделай попроще, — отозвался Ран, вальяжно садясь на одноместную парту рядом. Он со скрежетом передвинул её как можно ближе к ней, нарушая порядок расстановки. Сколько бы замечаний не делал ему учитель, Хайтани неизменно двигал парту ближе к Леа. — У тебя глаза выпучиваются меньше обычного. — Напомнить, когда ты назвал их русалочьими? — тихо поинтересовалась Леа, поворачивая голову к нему. Легла на парту уже левой щекой, наблюдая за тем, как Ран недовольно кривит лицо и достаёт учебники из сумки. — Тогда ты мне на коленях оды пел и просил переночевать с тобой. Такой беспомощный... — Я был пьяным, — буркнул он, не желая слушать и дальше о своих унижениях. Но Куран подбила его: — И чутким. Ты становишься романтиком, когда напиваешься. Мне это даже нравится. — Это стимул пробухать всю ночь вместе, — вскинул он бровь и наконец спихнул сумку на пол, устремляя взгляд цветущих фиалок на девушку. Она смешно поморщила нос. — Не хочу я пить. — Но сегодня съезд «Тосвы», — спокойно возразил парень. — И я хочу взять тебя с собой. — Там будут Хина и Эма? — сразу же перешла в атаку Леа. На её удивление, Ран утвердительно кивнул. — Будут. Но ты останешься со мной. — Но с парнями неинтересно, — запротестовала Куран. — Вы шумные, пьяные и вонючие. — Тебе просто не нравится Изана, — с его тонких губ, испещренных мелкими ранками, слетела добрая усмешка. — И Коко. Спрашивать «почему», я даже не буду. — И правильно сделаешь, — Куран меланхолично следила за тем, как в класс постепенно заходят ученики. — Я не хочу сидеть возле тебя и всё время молчать, слушая твоих друзей. — Но так ты лучше меня узнаешь. — Я и так тебя знаю. — Ты знаешь, какой я в жизни и какой в постели. Нужно ещё узнать, какой я с друзьями. — Уверена, что такой же напыщенный, — Куран проигнорировала недовольство, мелькнувшее на его бледном лице. — Почему я не могу посидеть с девочками? Я — не твой аксессуар, который нужно постоянно таскать с собой. — Я этого не говорил, — раздражённо цокнул Хайтани и, предвидев её следующую реплику, сразу же добавил: — И даже не имел в виду. Я просто хочу, чтобы ты была рядом и узнавала меня лучше. Куда ещё ближе, — процедила она про себя, но вслух сказала совсем другое: — Но я ощущаю это именно так. Зачем ты заставляешь меня? — А ты почему вечно убегаешь от меня? — вопросом на вопрос ответил Ран, начиная злиться. — В школе никому не говоришь о нас, домой мы ходим раздельно, пускать к себе ближе ты меня не хочешь. Зато трахаться мы можем, да, блять? Леа ощутила предательскую щекотку в горле — предзнаменование слëз. Моргнув, она сглотнула образовавшийся внутри ком и ответила тихо, чтобы никто, кроме Хайтани, её не услышал: — Это здесь вообще не при чëм. — Ты сама навешала на всех и всё свои дебильные загоны, считая это правдой, — запальчиво прошептал он в ответ — остро, но не для того, чтобы надавить. Его глаза сверкали злостью. — Веришь и думаешь о какой-то хуйне, то бегаешь, то пускаешь ближе, а потом говоришь о выборе без выбора. Тебе нравится испытывать меня на прочность? Так и ждёшь, чтобы я сорвался. Ему было обидно, хоть он и скрывал это за колкостями. Было гораздо обиднее, чем она себе представляла. Леа прикусила до боли губу, почувствовала солоноватый вкус. Кожица поддавалась слишком легко — ведь и так была вся в чёрных пятнышках из-за слишком напористых поцелуев, которые ей дарил Ран. — Я тебе уже говорила, почему. — Но я же... — Господи, да кто просит тебя понимать! — вспылила Куран, повышая голос. Несколько ребят обернулись на них, в том числе и Хикари. Леа проигнорировала вопросительный взгляд подруги. — Я не прошу тебя об этом. Хватит. Она снова отвернулась к окну. Тяжело вздохнула, сморгнув слëзы. Только несколько капелек — дальше не шли, и Слава Богу. Она не хотела, чтобы Ран видел их. Леа не любила плакать перед кем-то. В одиночестве — да, но вот перед другими... Урок проходил тягостно. Леа не вслушивалась в монолог учителя, лишь морщилась от неприятного звука — соприкосновения мела с доской. Ей казалось, что под мелом скрипит не зелёная поверхность, а её мозги. Может, Ран прав? Может, она и правда слишком, слишком сильно забивает себя этими мыслями? Может быть так, что она не права? На парту неожиданно прилетел листочек. Смятый, маленький, с запиской. Леа, стрельнув глазами на бесстрастно смотрящего перед собой соулмейта, медленно раскрыла комок бумажки.«34 + 35 = »
Куран сначала недоумëнно нахмурилась, но, посчитав в уме, тут же вспыхнула до кончиков волос. Резко повернула к Хайтани пылающее лицо и поняла, что всё это время он наблюдал за ней. Ехидная многозначительная улыбка ютилась на воспалëнных уголках его тонких губ. Вот же извращенец. Средний палец не являлся ответом на его вопрос, но много чего сказал без слов. До конца урока Леа сидела, демонстративно отвернувшись к окну. Её бесило всё: и Ран, и Хикари, и муха, пролетевшая мимо, и ржавеющие на деревьях листья, и трава. Потому что внутри скребла неуверенность: что она за соулмейт, если разочаровывает своего истинного снова и снова? Правильно — ужасный. Толпа школьников. Что они могут? Сплетничать? Насмехаться? Да, но это не из большого ума точно. Гораздо страшнее будет узнать, что её подруги придерживаются такого же мнения. Что Риндо однажды это скажет ей. Если бы не связь, Ран даже не взглянул бы на неё. — Неправда, — произнёс Хайтани сухо, но уже не так холодно, когда они после уроков шли домой, когда она, признавшись, сказала ему эту режущую диафрагму фразу. Честность Леа он любил. Она вполне ожидаемо спросила: — Откуда ты знаешь? Закатив глаза, парень расплылся в ехидной улыбке. — От тебя другого и не ждёшь. Могла бы поцеловать меня или сказать простое «спасибо». — И всë-таки? — не сдавалась Куран. — Леа, потому что я знаю себя, — тонкие мужские пальцы схватили её за край рубашки и прижали к обладателю. Куран попыталась вырваться, но хватка на плече была слишком сильной. Несколько учеников, идущих впереди, странно покосилось на них, но Ран успешно проигнорировал это, быстро шагая вперёд в обнимку с Леа. — Ты выделяешься среди всех. — Не надо врать. — Дурацкие принципы, недоступность, рыбий взгляд, красивая задница, изящность и языкастость, — перечислил он, пока девушка прожигала его самодовольное лицо бешеным взглядом. — Всё это привлекает в тебе. Остановившись напротив автоматов с газировками, Ран достал несколько монет и сунул в щёлку, выбрав две банки «Coca-Cola». Леа её обожала. — Последние три пункта придумал, чтобы не выставить себя полным кретином? — тонкие женские пальцы с благодарностью приняли из рук парня прохладную банку. Треск, шипение, сладкие пушистые капельки ароматной газировки — и Куран с энтузиазмом сделала первый глоток, чуть морщась от газа. — Чтобы ты не плакала. И пей не так быстро. Подавишься и сдохнешь, а потом все на меня подумают. — Неудачная шутка. — Это не шутка, это факт. — А если бы я была твоим соулмейтом, но очень скучным? Стал бы ходить на сторону? — взгляд мутных глаз впился в него. Ран хмыкнул и беззастенчиво заявил: — Конечно. Леа возмущённо втянула воздух. — Странно. Я думала, что ты достаточно уважаешь себя, чтобы не опускаться до такого. — Не говори так, будто я изменяю тебе, Мола. Как раз из уважения к себе я стал бы развлекаться с другими девками. Скучная девушка — это не то, чего я заслуживаю. — У тебя, похоже, автомоносексуализм. Бледное лицо Хайтани сморщилось. — А это плохо? — Нет, почему. Любить себя можно, но не перегибай. — Ты меня недостаточно любишь, вот и приходится самому долюбливать. — Тебе не идёт говорить о любви так легко, — теперь морщилась Куран. — Мне идёт всё. Думаешь, я не могу спокойно говорить о том, что чувствую? — его голос налился серьёзностью, такой ему несвойственной. Леа помолчала, оглядывая улицу рассеянным взглядом. Провода, натянутые между столбами, казались ей олицетворением связи соулмейтов. Они тянулись бесконечно долго — между улицами, домами, соединяли мелкие дома и целые многоэтажки. Переплетались, образуя нечто новое и не самое красивое. Однако сейчас Куран видела в этом что-то своё. Небо было высоким, голубым, резало нещадно глаз своей пронзительной вышиной. Деревья — словно облака оранжево-жёлтого цвета, нечаянно зацепившиеся за голые стволы. Мимо пробегали дети — ранцы их были больше них самих. Они весело перекрикивались, ногами листья поднимая над землёй. Пахло осенью — немного сладко и немного горько. Как же жаль, что это её последний год в школе. Она будет скучать по ней сильнее, чем остальные, в этом сомнений никаких. Оглядываясь назад, Куран видит лишь хорошее. Лишь тёплое и доброе. Нужно бы ценить такие мгновения, а не думать о том, чего всё равно нельзя исправить. Только смерть непоправима, писал Хэмингуэй. Видимо, лгал. Или у него не было родителей, школы или соулмейта — поэтому просто не понимал. В который раз Леа убедилась в том, что всё относительно. Утверждать ничего, кроме физических законов, нельзя. Это глупо, это по-детски. Но самой верить в своё можно, не навязывая никому. Хотя бы сейчас у неё был выбор. Не самый важный в её жизни, но выбор. — Любовь — это громкое заявление, — наконец подала она голос. Листья сухо трескались под каблуками её туфель. Ран прошил её задумчивым взглядом. — Это не больше, чем правда, — возразил. Леа грустно усмехнулась. — Ты и правде уже цену сбавляешь. — С чего бы вдруг? — «Не больше, чем правда», — повторила девушка. В мутной радужке появился проблеск непонимания. — А есть что-то выше, чем она? — Для меня есть. — Что, например? — Любовь. Ненависть. Месть. Этими тремя вещами можно оправдать всё, что угодно. — Оправдать? Хайтани поморщился, будто ему в десну впилась рыбная кость. — Не так выразился. Эти вещи толкают на безумства, позволяют человеку сделать всё, что угодно. — Даже убить? — Даже. Но убийство собственного соулмейта — не акт любви, — промелькнуло у Хайтани в голове. Это акт безумия. Театр абсурда, никак иначе. Но Ран понял, что мир действительно огромен, если вмещает в себя таких, как отец Куран. — Хотя бы в одном мы согласны. Свинец его взгляда давил на и так хрупкую выдержку Леа. Она старалась не смотреть в сторону Рана, чтобы ненароком не расплакаться от собственной потерянности. — Не думай об этом слишком много. Извращённая любовь — это неправильно. Это даже не любовь. Внутри у Куран всё зажглось протестом. Она оправдывает — это тоже извращение, но это выше, это больше, это сильнее её. Она ничего не может поделать с собой. Даже не пытается. — Каждый любит так, как может. В этом и заключается весь смысл чувств. Снова оправдывает. Это же Леа. Она слишком много думает о других, чем о себе. Прощает другим всё, а себе — лишь моменты лёгкой слабости. Ран не хотел её жалеть, но по-другому не получалось. Она пережила столько дерьма, что свои собственные проблемы ему казались чушью. Обвинять её в том, что постоянно ищет смысл во всём, будет слишком эгоистично с его стороны — он уже жалел, что так надавил на неё перед уроком. С её стороны уже идёт этот эгоцентризм — потому что своими проблемами она никогда с ним не делится. Не подпускает, скрывая всё за улыбкой — искренней, но в болоте её странных глаз дрейфует блик неописуемой тоски, которая его откровенно пугает: поэтому Ран не так часто смотрит в её глаза. Однажды просто словит анафилактический шок и так безбожно, так несправедливо задохнётся, сдохнет, сгниëт — из-за неё. Кто ещё кого поглощает — с каждым мгновением, проведённым с ней, Хайтани чувствует, как постепенно ракурс его внимания сужается до одной только Леа. Она как его тату на пол тела — его половина души или даже больше. И её точно также, как татуировку — никак не вывести, только если лазерами выжечь. Но ни первое, ни второе Хайтани не собирается выжигать. И это ненормально, так не должно быть — когда инстинкт, человеку в силу разума абсолютно не нужный, берёт верх. Наверное, именно поэтому отец Леа убил её мать — не хотел превращаться в животное; вместо этого он превратился в монстра. Как-то Куран вскользь произнесла то, что регулярно повторял ей отец: если твоя рука или нога соблазнят тебя — отсеки их. Смысл её слов дошёл не сразу, а когда дошёл, его въедливой удавкой начала душить ярость. Ран — далеко не чудовище. Чудовище — её отец. Или как должен зваться человек, отказавшийся от собственной души? Ран не нашёл нужного слова. Узнал это всё он, конечно же, не от Куран. Она вообще всегда молчит, когда речь заходит о семье. Джун — её дядя, — рассказал после часового профилактического предупреждения «Если посмеешь обидеть Леа»... Это не обман, вовсе нет. Это забота. И только их ошибка — все трое виноваты. Леа в том, что не рассказывает, Джун в том, что рассказал, Ран в том, что слушал его, а не ждал, когда Леа наберётся сил и расскажет ему сама. Поэтому он мягко перевëл тему, чтобы девушка не заметила: — Хорошо, что у нас с тобой всё относительно нормально. — Относительно — не то слово, — она тихо улыбнулась. Изящная линия острых плеч под шёлковой тканью блузки заметно расслабилась. Ему удалось переместить фокус её внимания. — Практически? По тому, как сжала губы Леа, Ран понял, что вдребезги разбил ту беззаботность, которую сам же между ними возвёл секунду назад. Вот же кретин. — Я не хочу слышать о том, что мы с тобой — лишь жертвы обстоятельств, — скомкано вылетело из её рта — Не похуй ли на то, что думают остальные? — Я про Хикари. Или Риндо. Слышать об этом от близких людей... — Они такого никогда не скажут. — Но подумают. Я не смогу, ты же сам знаешь... — Ладно. Можешь никому не говорить. И я не буду. Только успокойся, — парень прервал её мрачные размышления. Ему не нравилось, когда она такая — колкая снаружи и уязвимая внутри. В нём всё сворачивалось в тугой узел от этого вида. Из-за связи или чувств — неясно, но Ран предпочитал не думать об этом. — Угу. Спасибо. — Только ты будешь должна, Леа. — В каком смысле? — Куран, преисполненная подозрением, сощурила огромные глаза. Ран невинно улыбнулся, отхлëбывая из банки газировку. Сладкая вода — пузырьки все вышли. Леа любила, когда из Колы уходит весь газ. И кто из них извращенец? — Помнишь ту записку? Румянец густо покрыл её щëки, но в противовес этому Леа весело хмыкнула. — А я уже думала, что тебя подменили. — Не отводи тему. Мы должны это попробовать. — Давай не сегодня. И не завтра. Я ещё не готова. — А к чему готовиться? — Я стесняюсь, Ран. Очень сильно. Гладкий лоб прорезала морщина, а пот скривился в возмущении. Окинув косу назад, он с явным наездом произнёс: — Чего стесняться? — Действительно. Всего лишь продемонстрировать свой зад тебе, — завелась Леа — нехорошо так, по-чёрному, — полностью готовая либо двинуть ему ногой в пах, либо гордо уйти вперёд. Ран понял, что сегодня она не настроена на постельные эксперименты. — Чего же мне стесняться? Она говорила едко, злобно, скрывая свою растерянность и стыд — поэтому Хайтани счёл нужным засмеяться и сдаться, чтобы не злить её — и так измотанную долгим разговором. — Хорошо. Тогда, когда ты будешь готова. Но Куран всё ещё выглядела злой. Наклонив голову, он наблюдал за борьбой в её глазах. Он понял, что сейчас она скажет. — Да, но... Я переночую сегодня у тебя? Не прогадал. Как же хорошо они друг друга знают, аж тошно. — Конечно. Не против полежать на футоне? — ответил Ран, делая вид, что не понимает явного намёка Издевается, — сощурилась девушка. Но голос всё равно был неуверенным. — Я имела в виду... Леа замялась, зная, что парню нужен прямой ответ. Он не любил, когда она юлила, не говоря откровенно о собственных желаниях. А Куран откровенность эту ненавидела до чёрных пятен перед глазами. Но желание разве побороть? Более того, у неё на днях закончился менструальный цикл, а они не спали с его начала. Полторы недели уже. — Я тебя внимательно слушаю, — всё также притворно-участливо сказал Ран, строя из себя саму невинность. Змей-искуситель, не иначе. Но пересилить себя было трудно. — Переночевать в твоей кровати. — Хорошо. Тогда я лягу на футон. — Издеваешься, да? — наконец взорвалась Куран. Ран коротко засмеялся, дразня. — Нет. Пока ты не скажешь, чего хочешь, я говорю серьёзно. — Ты невыносим. — Ты не лучше. Так тяжело сказать о том, что хочешь? — Нет. Как можно сказать о том, что я хочу секса? — Ммм, — он сделал вид, что серьёзно задумался. — Я хочу секса? — Я сейчас ударю тебя, Хайтани. Как будто он от этого умрёт. — Я хочу тебя? Куран поморщилась, отпивая: — Это слишком пóшло. — А то мы занимаемся чем-то очень целомудренным. — Всё равно пóшло. — Заняться любовью? — «Я хочу заняться любовью», — скривившись, продекламировала Леа напыщенным тоном. Обрубила тут же: — Мы не в фильме. — Трахаться? — Я не выражаюсь такими словами. — Ох, да, я забыл. За менталитет отвечаешь ты. Не слови культурный шок сегодня ночью. — Надеюсь, мы не будем сидеть до рассвета. В её голосе, однако, не было никакой надежды на светлое будущее. — Завтра же выходной. Отоспимся за день. Вечером пойдём гулять. И снова переночуем у меня. Если твой дядя не будет против, — перечислил запланированное Ран и получил утвердительный кивок от девушки. — Я скажу, что осталась у Хикари. А завтра он всё равно уезжает на несколько дней в Нагою. Так что мы можем пойти и ко мне. У меня кровать больше. — Можно и к тебе. — Значит, на выходных к экзаменам не готовимся? Снова. — Ты и так всё хорошо знаешь. Сдашь без проблем. — А ты? — с ребристой неуверенностью Леа взглянула на него. Тот лишь отмахнулся. — Со мной всё будет хорошо. Поступлю туда, куда хочу. — Менеджер — это серьёзная профессия. Тебе нужно... — Только не про ответственность... — Быть ответственным, — безапелляционно поставила точку Куран. — Если не перед собой, то передо мной — точно. Если в будущем у нас будет семья, то на ком она будет держаться? Валять дурака вечно не получится. — Ты уже и про наших детей думала? — воодушевился парень. — Мальчика назовём Хаттори, девочку — Арису, а кота — Томоэ. Потом ещё троих детей, чтобы Риндо было не скучно одному. — Нет, — улыбка скользнула по её губам солнечным бликом. Они уже дошли до многоэтажки, в которой жила Куран. Рану ещё три улицы и один поворот. — Девочку будут звать Гинко. Повисло недолгое молчание. Леа хотела поцеловать его в губы, встав на носочки, но видела, что парень не торопится уходить. Он о чём-то думал. — Я не хочу уходить домой, — неожиданно выдал Ран, не глядя на неё. — Это нормально для таких, как мы? — Смотря, что ты имеешь в виду, — в мякоти её радужки появилось удивление. — Я о том, что не хочу уходить домой без тебя. Это ненормально, тебе не кажется? — Нет, — Леа перевела взгляд на пролетающих птиц. Интересно, какой она птицей была бы, если вдруг переродилась? Чайка? Аист? Журавль? — Для нас это как раз-таки нормально. Банка в руке была уже пустой. Леа с удивлением слизнула последнюю каплю с железа, а Ран отнял её через поцелуй. Сладко было — невыносимо. Голова снова закружилась, на этот раз не от тяжести, а от лёгкости. Когда она целовалась с ним, казалось, будто весь мир умер, кроме них. Что же делают эти ядовитые пары соулмейтских пут? В кого их превращают? В существ, практически напрочь лишённых воли. Обоюдное ли это поглощение? Нет, нет, нет. Она не должна думать об этом хотя бы сейчас, но она остро чувствует, что растворяется в нём. Леа ведёт по кромке его зубов кончиком языка, ласкает вкусом сладкой воды и мятной жвачки, которую она жевала до этого. Губы снова горят от напористых ласк — задохнуться в поцелуе физически невозможно, но почему-то Леа чувствует, что воздуха отчаянно не хватает, что совсем скоро её скрутит гипоксия и она упадёт замертво на согретый солнцем асфальт. Он высасывает из неё даже воздух, лишает земли под ногами заставляет думать лишь о нём одном. Благословение ли, проклятие — что такое эта грёбаная связь соулмейтов? Поглощение, союз, слияние, сцепление — что? Что?.. Ощущать крепкую сталь мужских мышц приятно. Его ладони по-собственнически, практически до боли обхватили тонкую девичью талию, заставляя выгнуть спину и прижаться к нему сильнее, ближе, жарче. Сумка тянула её тело вниз, от этого Леа пришлось запрокинуть голову и распахнуть рот — широко, чтобы Ран мог жадно залезть в неё своим языком. Под ладонями — линия острых плеч, под кожей — кипящая магма, в голове — звон, в низу живота — тугой пульсирующий ком. Леа чуть слышно всхлипнула, судорожно хватая воздух губами, обхватила его шею и лицо жаркими сухими ладонями, лаская объятиями и желанием, прижимая его ближе к себе — чтобы носы тëрлись друг об друга, чтобы зубы стукались звонко, чтобы губы проезжались над прямо под носом и по подбородку, чтобы слюна стекла и испачкала лица, чтобы дыхание осело на коже вечной печатью принадлежности. Чтобы почувствовать, как сердце, стучащее в груди — живое, огромное, жадное, — трепещет от чувств. Чтобы чувствовать себя нужной, чтобы наконец разбить эту корку одубевшей горечи, что внахлёст покрывает её душу. Чтобы, чтобы, чтобы. Пусть он даже сожрëт её без остатка, пусть — всё, лишь бы чувствовать себя живой. Ответ Леа не ловит ни в блике своего отражения в глубине его зрачков, ни в всполохах фиалковых гущ между ресницами. Ответ Леа не находит даже в самой себе. Она находит его на тонких губах, в крепких объятиях и в длинных волосах. Она находит его только тогда, когда держит его за руку и слушает гулкий стук сердца, спрятанного между рёбер. Связь — это и всё и сразу, вперемешку. Ведь проклятие и благословение — две стороны одной медали, ведь соулмейтов тоже двое, а любовь — одна.