Смерть тяжела для людей, оставшихся на земле. © Пратикша Малик
На кладбище тихо. Ира не смотрит по сторонам, проходя вдоль рядов многочисленных могил. Нужное ей надгробие она найдёт по памяти в любом состоянии, хоть с закрытыми глазами. Идёт так же тихо, не торопясь, вдыхая полной грудью запах цветущей неподалёку акации. Весна была в своём разгаре, снова открывая тёплые дни в календарном отсчёте года. Хотелось тянуться к этому солнцу, светящему в небе, и подставлять лицо под его лучи, отогреваясь после снежных и лютых морозов зимы. Снова весна… и снова, в этот самый день, она здесь — уже в восьмой раз. На кладбище тихо до такой степени, что даже не слышно птиц. Поначалу Пчёлкина удивляется — как это? Ведь она прекрасно слышала их, выходя из машины. Но стойкое ощущение не покидало: пройдя через кованные ворота, охватывающую территорию захоронений, она будто попала в какой-то кокон, купол. Называйте как хотите. Мёртвая, жгучая тишина. Тишина, которая прерывалась обрывками. Это было схоже на звук пластинки, с потрескиванием. Эффект памяти, всплывающей в подсознании. Чей-то смех, чьи-то шутки. И голоса — молодые, живые. Голоса мёртвых, замолкших на веки вечные. Ира не знает человека, который любил бы кладбище. Вот и у неё к этому месту с самого детства стойкая неприязнь, потому как с ним не может быть связано ничего хорошего. Только горечь, слёзы и смерть. И эта вереница началась ещё с самой первой её потери — со смерти мамы. Бывая здесь, она каждый раз прежде зайдёт к ней. Положит к подножию надгробья белые лилии, любимые Евгенией при жизни, постоит, посмотрит на фотографию. Улыбка тридцатилетней женщины, ушедшей внезапно спустя месяц после своего юбилея — это жестокая красота. Красота, которой суждено было превратиться со временем в пепел воспоминаний. Евгении не стало в семьдесят девятом. И Ира, которой тогда не было ещё и восьми, росла без внимания матери. Взрослела, набивая шишки под пристальным взором брата и отца, которые, как могли, старались заменить ей её. Но у них не вышло. И нет, дело не в каких-то бытовых вопросах, или простых советах касательно женских тем, казавшихся обоим тёмным лесом, просто… просто маму заменить невозможно. У Иры на память о ней остались короткие отрывки. Прогулки в парке со сладкой ватой, первая подаренная кукла, тёплые ладони, гладящие по голове, и чтение сказок на ночь, каждая из которых всегда заканчивалась одним и тем же сценарием. И жили они долго, и счастливо… В детстве она часто удивлялась, почему же финал всех сказок строится на свадьбе, а дальнейшая жизнь умещается в шесть слов, соединённых одним предложением. С годами стало понятно, что сказки пишутся для детей, для их веры в чудо. Но, как ни крути, каждая такая вера обрывается, являя собой иллюзию. Всё это только вопрос времени. Попрощавшись с матерью, Ира двигается дальше. Прямо по аллее до центрального перекрёстка, разделяющего кладбище на четыре огромных участка. Дорога занимает от силы минуты три. Она прогуливается медленным шагом. На кладбище жизнь замирает, этим местам спешка ни к чему. И тем, кто здесь лежит, без надобности сверять, за какой промежуток времени их навестят. Его могила — последняя слева, на самом краю большого участка. Их похоронили всех вместе. Прошло уже семь лет, но каждый раз, приходя сюда, она проходит вдоль надгробий и в сердце словно поочерёдно вонзаются четыре острых клинка. Тамара. Вечно улыбающаяся, приветливая Тома! Желавшая жить, любить и быть счастливой. Она была похожа на солнце. Жизнерадостная и добрая, всегда знавшая, как найти подход к любому человеку. Валера. Фил! Почти что второй старший брат, который всегда примчится на помощь в трудную минуту, подставив сильное плечо. Ира никогда не встречала настолько преданных своим друзьям людей. И, наверное, уже и не встретит. Он один был таким. Космос. Её родной старший брат. Раздолбай, упрямый балбес, в каждой бочке — та ещё затычка, но… до чего же ей не хватало его фраз! И такого родного взгляда, без колючек и дурмана. Наркота практически сгубила его, но он вырвался из ямы. Смог победить зависимость, и ради чего? Чтобы, спустя почти год, умереть молодым?! И, по злой иронии судьбы — тоже в тридцать. «Ты знала, мама?!..» — хочется кричать. Но Ира молчит, глядя на синие глаза брата, которые на чёрном могильном камне кажутся пепельными. Не разобрать в них больше ни того цвета, ни той глубины.— Иди сюда, косматый, ещё не время! Наслушаешься ведь — вся жизнь впереди, — Ира обнимает его, и Космос без заминки прощается с дотлевающим окурком, раскрывая свои космические объятья в ответ, — Даже не знаю, что пожелать, ведь у тебя всё есть: и ум, и красота, и умница-красотка сестра! — Блесни остроумием так же, как и скромностью! — Тогда слушай! Расти большой и не будь лапшой… — Куда ещё больше? И так дылда, два метра ростом! — Я сейчас одной дылде подзатыльник отвешу! — Со своим метр семьдесят дотянешься? — Это вызов? — Кажется, кто-то заговорил зубы в процессе поздравления, — напоминает Космос, тем не менее расплываясь во все тридцать два и отмахиваясь от шутливого пинка Иры, — Сегодня мне можно всё! — Ну, тогда, Кос, я хочу тебе пожелать крепкого здоровья, терпения и понимания, что сегодняшний день — не вечен! За свои «можно всё» будешь завтра держать ответ! — Угроза? — Констатация, братик, констатация…
Витя. Пчёлкин Виктор Павлович. Четвёртое декабря шестьдесят девятого — девятнадцатое декабря девяносто девятого. Её муж. На фотографии с памятника он не улыбается, напротив — серьёзный и даже какой-то отчаянно-решительный во взгляде. Снимок выбирали Виктория Родионовна с Павлом Викторовичем — родителям хотелось выбрать наилучший вариант. Хотя, в данной формулировке, уместнее было бы сказать, что гораздо больше им бы не хотелось вообще выбирать снимок для надгробия единственного сына. Говорят, что нет худшей судьбы, чем пережить своё дитя, и Ира, глядя на них и на собственного отца, впавшего в депрессию после смерти Космоса, в этом больше не сомневалась. Для неё смыслом двигаться дальше стал сын. Пятилетний Глеб в те страшные дни выдернул её из лап оцепенения, дав стимул жить. Позже он стал таким же маяком в этом тернистом и, казалось бы, бессмысленном дальнейшем пути, для своих дедушек и бабушки, которые души в нём не чаяли. Виктория Родионовна, так вообще, всё любовалась подрастающим внуком, а потом, выйдя на кухню, тихонько прикрывала дверь и, бывало, первые несколько лет, плакала после этого. Ира слышала её слёзы и всегда знала, почему.— Я на него посмотрю, и словно Витюшу своего вижу, — женщина утирала глаза краем платка, пытаясь унять слёзы, рвущиеся наружу, — как же Глебушка похож на него!
Со временем, эта схожесть стала вызывать улыбку. Глеб, действительно, рос точной копией своего отца. И внешне, и по характеру. Ире не сказать, что сложно воспитывать его — всё же, в некоторых вопросах нужно быть строже, проявляя характер (благо, на подстраховке всегда есть аж два дедушки), но порой, вопрос сына, встреченный во время вечерних бесед после рабочих и школьных будней, рвал душу на части:— Мам, а каким был папа?.. — А почему он умер?.. — А если в этом был кто-то виноват, их наказали?..
Сейчас этих вопросов уже не было. Глеб знал правду о том, что отца убили — воспринять эту информацию двенадцатилетнему подростку было сложно, но он смог. И, по всей видимости, понял, что любые расспросы только усиливают боль от потери. Для Иры девятнадцатое декабря стало чёрным днём. И совсем неважно, какой год уже за окном… Здравствуй. Она разговаривала с ним мысленно. Может, потому, что не хотела разрушать эту мёртвую тишину. Может, потому, что язык сам не слушался её и она боялась, что если начнёт взаправду сейчас говорить что-то, то не скоро сможет остановиться. А, может, потому, что не всем словам дано быть озвученными. Часть их навсегда остаётся внутри, съедаемая сомнениями или смертью. Произнести — можно, а вот услышать ответ — нереально. Ира ведь всегда старалась быть реалисткой, только почему-то верила ему. И даже сейчас, спустя столько лет, зная и помня прекрасно о всех подводных камнях в их отношениях, она могла честно признать, что вот её настоящая любовь. Единственная. Прямо как в сказках, которые ей когда-то читала мама перед сном. Только вот Евгения не предупреждала дочь, что счастливый конец — это удел фантастиков и писателей, а в жизни… в жизни оно бывает по-разному. На порядок сложнее. В двадцать три года она стала женой и матерью. В двадцать восемь — вдовой. Почему у счастья такой краткий век?— Девять! Десять! Одиннадцать! Двеннадцать! Юху-у-у-у! — дружная компания, совместно ведущая отсчёт боя курантов, взрывается криком с наступлением полуночи, — С Новым г-о-о-до-о-м! Космос и Даша вовсю уже ударились в танцы, Фил с Томой сидят на кресле, переговариваясь о чём-то между собой и тихо улыбаясь, а Ира с Витей, осушая свои бокалы с шампанским, просто радуются наступившему празднику. В волосах Холмогоровой запутались конфетти от хлопушек, которые притащил Пчёла, и которые они с Космосом «удачно» решили бахнуть прям с балкона четвёртого этажа, огорошив всех соседей своим праздничным настроением ещё в одиннадцать вечера, а у Вити на лице — самая яркая и заразительная улыбка из всех. Под такую попадёшь и, кажется, похлеще всякого КАМАЗа будет, переедет напрочь… — Ну, о чём задумалась, боевая подруга моя? — Пчёла ластится к ней, как мартовский кот, будучи уже под градусом и в то же время неплохо соображая, а Ира на его ласки отвечает полной и беспрекословной взаимностью. Зависимость не меняет ориентиров, лишь увеличивая границы. — Да так, о жизни. — Философские размышления под новогоднюю гульню? Ну ты даёшь! — Не перестаю удивлять, жучок? — Ни капельки! — Ну, в женщине должна же быть загадка? — В тебе их пруд пруди прудом погоняет, но мне это нравится. Ира из-за стола приподнимается, держа его за руку и уводя следом за собой. Пчёла охотно это воспринимает, а параллельно ловит ехидные взгляды друзей, отмахиваясь. Гостиную они покидают вместе, оказываясь в небольшом коридоре, откуда сразу же попадают в одну из комнат. Было принято решение отмечать дома у Космоса и Даши, а беспокойство за детей отпадало по благой инициативе Юрия Ростиславовича, который и к Филипычу относился, как к внуку родному. Места всем хватало, поэтому Холмогорова сразу же решила забраковать Пчёлу в отведённый им уголок. — Хочу остаться с тобой наедине, — произносит на ушко, обжигая горячим дыханием, а Пчёлу подобные слова мотивируют заиграть новым взглядом, с ещё большим количеством чертей. — А мне нравится, как Новый год на тебя влияет, определённо! Смеётся. — Так на меня влияешь ты. — Двадцать четыре на семь? — Все триста шестьдесят пять…
Голоса в подсознании затихают, обрываясь. Ира осторожно раскладывает к четырём надгробиям цветы — по две розы, а потом достаёт из кармана конверт. Она не знает, что в том письме, переданном от родителей, и читать не собирается. Пускай это останется между ними и Витей. За всё время, что прошло со дня их смерти, она бывала здесь всегда стабильно дважды в год: в день его смерти и в день их свадьбы. Чаще не могла приходить — сны потом долго тревожные снились, или такие, после которых рыдать хотелось. Ощущение было, как в первый год. Первый год после потери — он самый сложный. И на стенку лезть хотелось, и воспоминания душили. Она, если честно, уехала бы, может, в какую-то глушь вообще, и никогда бы больше не вернулась, но у неё был отец, свёкры, и сын. Был стимул двигаться дальше. Ира вроде как научилась с этим справляться. Вставать по утрам, засыпать по вечерам с осознанием, что его нет и не будет. И почти перестала винить себя за то, что отпустила тогда.— Да я всего на день, вечером уже огласят результаты. Но если что, ты имей ввиду, что мы будем тебя ждать! — А Глеба с кем оставлю? — Думаю, бабушка с дедушкой будут только рады, если внук останется у них с ночёвкой, — Пчёла подмигнул ей, улыбнувшись, как всегда, широко и искренне, — ну всё, я погнал, — смазанный поцелуй на щеку, переходящий куда-то в изгиб губ. Ира улыбается, прогоняя внезапно накрывшее чувство тревоги куда подальше, — не скучай! — До вечера, Вить.
Их последнее прощание было каким-то скоротечным, сумбурным. Пчёла опаздывал, торопился в офис на Цветном, а Ира, оставшись дома, изо всех сил не желала поддаваться тревоге. Даже посмеивалась над собой, узнав вечером, что Сашка выиграл выборы. Но как оказалось, зря. И мимолётная иллюзия, что всё хорошо, рассыпалась в труху и пепел. Шаги, раздавшиеся сзади, не вызвали опасения до той поры, пока не раздался вкрадчивый голос. Едва знакомый голос, в котором теперь были надтреснутые нотки. — Здравствуй, Ира, — ей не понадобилось оборачиваться, чтобы понять, что это он. В далёком прошлом — лучший друг детства Сашка Белов, а ныне — Депутат Государственной Думы Александр Николаевич Белов. Но, на самом деле, это были два разных человека. Одного из них она когда-то очень сильно уважала и дорожила, а вот второго… второго совершенно точно не хотела знать. В последний раз Ира видела Сашу осенью две тысячи первого года. Это была короткая встреча. Глеб в тот день шёл в первый класс, и Ира пребывала в смешанных чувствах. Волновалась, как сын воспримет этот новый этап в жизни; поражалась, куда так быстро мчится время; и пыталась представить, как бы повёл себя Витя, и что бы он сказал, будь с ними. Она серьёзно подошла к выбору школы, и надеялась, что этап освоения в новом коллективе пройдёт как можно более гладко, но совсем не рассчитывала, что на торжественной части сможет узреть семейство Беловых. Сын Ольги и Саши — Иван — шёл в третий класс. Возможно, это будет глупо звучать, но Ира в тот же день забрала документы Глеба и перевела его в другую школу. Пересекаться с Беловыми даже гипотетически она не хотела и не планировала, и уж тем более собиралась оградить своего сына от любого общения с человеком по имени Александр Белов. Но теперь, похоже, спустя почти шесть лет, судьба снова решила столкнуть их лбами. Зачем? Ира не хотела разговаривать с ним. Она хотела развернуться и уйти, чтобы не стоять рядом с этим человеком, погубившим её жизнь. — Что тебе нужно? — Поговорить, — Саша смотрел без стеснения ей прямо в глаза, — ты всё ещё обижена на меня, да? — Обижена? — переспросила Ира, не веря своим ушам, — Нет, товарищ депутат, я на вас не обижаюсь. Я вас презираю, — она собиралась было обойти его, чтобы, наконец, уйти куда подальше, но Белов остановил её, преградив путь. — Считаешь, я виноват в их смерти? — А кто, если не ты? — Но ведь ты прекрасно знаешь, кто их убил. Имя «Максим Карельский» ей было знакомо, и говорило о многом. — Ты никогда не ценил того, что они делали ради тебя. А что касается Вити — то сколько раз ты едва не отправил его на верную гибель, сколько раз подозревал в предательстве? Граната в девяносто первом, помнишь, на вашей с Ольгой свадьбе в подъезде? Авария та треклятая, после которой Валера в коме оказался? Напомнить тебе, на кого ваши с Косом стволы были направлены, или ты уже сам освежил память? Саша поджал губы. Ему было явно неприятно слышать это, но он понимал, что доля правды в словах Иры есть. — Все ошибаются. — Только почему-то цена за эти ошибки у всех разная. Ты — в церкви покаялся и уже надеешься, что грехи отпустил, а их больше нет. И никогда эта кровь с твоих рук не отмоется, Белов, даже не надейся, потому что если бы ты не подпустил Карельского в свой круг — они были бы живы сейчас. И у моего сына был бы отец, — Ира могла бы простить многое, но не то, что Глеб рос в неполной семье. Её могут осуждать, её могут не понимать. Она, в общем-то, ни на что уже не претендует, но вот человек, стоящий перед ней сейчас, больше не войдёт в её жизнь. И Ира костьми ляжет, но сдержит данное себе слово держаться от него как можно дальше. Всегда и везде. А пока что она бросает последний взгляд на четыре надгробия, задерживаясь на секунду на Витином изображении. Его улыбка перекликается с памятью, которая снова подбрасывает эпизоды прошлого.— Витя, подожди, пожалуйста, — она останавливает его размеренный шаг в каких-то трёх метрах, наблюдает за тем, как Пчёлкин оборачивается к ней и ловит взгляд, на который стоит дать ответ. Кто повинен в том, что дать его она смогла только сейчас? Конец зимы был переменчив, а внутри неё впервые за последнее время грозилась снова быть гармония. Какой-никакой, а залог спокойствия. Впрочем, скучать ей всё равно не придётся, ведь с Витей так не бывает, Ира это знала отлично. Да и не только с ним, но теперь он был определяющим звеном в её истории. А ещё Ира знала, что сказала правду и больше не будет отталкивать, потому что сама вдруг поцеловала его. Так легко, медленно, и в то же время быстро приникла губами к его губам, урвав мимолётные несколько секунд. — Интересное начало, — заверил Пчёлкин после, хоть и был ошарашенным, мало показывая это, — Продолжение будет? — Продолжение следует, — вспомнилась Ире короткая фраза перед титрами фильма, — Если это предложение…
Развернувшись, Ира покидает кладбище, оставляя и могилы, и фигуру Белова, провожающего её взглядом, позади. Сам Депутат Государственной Думы стоит ещё несколько минут, сначала глядя ей вслед, а затем — на могилы. Думает о чём-то своём, никому неведомом, и в тишине кладбища становится понятно только одно: зря он эту встречу подстроил. Раны чужие не зажили. Так, зарубцеваться смогли. Но по-настоящему болеть никогда не перестанут. И фраза о том, что время лечит — это всего лишь сказки, которые не срабатывают. А это значит, что его никогда и не простят. И пусть не он перерезал горло Вите и Валере, пусть не он пырнул ножом Космоса и Тамару, но всё же косвенная вина в их смерти лежала именно на нём. Потому что это сделал человек, которого Белов слишком близко подпустил к дорогим ему людям. Слишком неосмотрительно. И за эту ошибку ему придётся расплачиваться до конца. Где-то наверху, средь мёртвой кладбищенской тишины, раздалось такое непривычное для весны, галдящее карканье воронов.