De vento nemo vivit
— …человеку свойственно ошибаться, — тянет капитан перед тем, как сделать ещё глоток из фляжки. — Даже Полозу? — Саша нагибается вперёд, стараясь быть ближе к товарищам, и говорит едва слышно, будто чего-то опасаясь. Сидят в полной темноте, изредка разрывая её вспышкой спички, чтобы прикурить очередную сигарету. Разводить костёр в горах ночью равносильно самоубийству, если вы оперативная группа, которой необходимо действовать скрытно. Радует, что природа в этот день благосклонна к «скитальцам» и с безоблачного неба их лица освещает серебристый серп месяца. Удивительно, насколько яркими могут быть звёзды за пределами светового загрязнения, столь свойственного городам, и это, пожалуй, даже немного скрашивает вкус холодного сухпайка. — Э-э, — тянет Давид, поглаживая усы, — то, что Полоз — человек, вообще сомнительно. — А кто тогда? — Перевёртыш. Дэда не заметила, как ей в люльку златоглазую змеюку подкинули вместо ребёнка, вот теперь она души ворует… — Ниношвили, хватит, — обрывает капитан. — Молчу-молчу, начальник. Саша вздрагивает, когда замечает, что Полоз, сидящая на бревне поодаль и следящая за местностью вокруг, немного поворачивает голову в их сторону на звук своего позывного и смотрит на них краем глаза. Свет от зажатой в зубах тлеющей сигареты отбрасывает на слизистую суматошные блики, заставляя их странно мерцать. — Всем отбой. Полоз, первые два часа дежурства на тебе. — Так точно, — раздаётся хор хриплых голосов. Мужчины располагаются как могут в нехитрых спальниках — ночи хоть и тянут горной прохладой, но всё ещё хранят в себе летнее тепло. Саша всё ворочается, не зная, как лучше лечь, пока его внимание вновь не привлекает одинокая фигура. — Сержант, — прорезает тишину усмешка, — хватит сверлить мне взглядом спину. Не то проснётесь — а души-то и нет. Парень прячет голову в плечи как птенец в перья и горячо краснеет. Он за смущением не замечает, как засыпает, и снятся ему золотые глаза.***
Когда Полозова только пребывает на базу для переподготовки (очередной в её жизни), она, наконец, понимает, что такое настоящая служба. Привыкать к горному климату, не сравнимому даже с уральским, приходится в рекордные сроки, постоянно просыпаясь с больной и слегка помутневшей головой и давясь совершенно другим воздухом. Первое время ей прилетает вообще за всё: за фаворитизм (и плевать на весь труд предыдущих лет, важнее всего, что в неполные двадцать четыре её переводит к ним сам Лесницкий), за отсутствие военного образования, за службу в тылу (боевые части по классике презирают не боевые, не боевые — гражданских), за возраст и за то, что она, в конце концов, женщина. Девушка на это только фыркает и продолжает выполнять задания. Свою цену она прекрасно знает, поэтому остаётся вновь только ждать. Тренировки, конечно, адовые и не сопоставимые ни с чем другим на её памяти. После таких физических нагрузок чаще всего хочется просто выблевать ссаднящие до жути лёгкие и поотрывать себе каждую мышцу. А потом ещё частенько приходится нести вахту или же дежурить за передатчиками. К своему стыду, один раз она не выдерживает и не засыпает, а прямо отключается от усталости и монотонного писка в наушниках, влетая лицом прямо в стол. Разбитый нос предательски краснеет ещё два дня. — Вот тебе и балет… — ворчит, рассматривая искалеченные ступни. Ноги, как ты хорошо их не заматывай, по первости на горных дорогах стираются в мясо и кровят неделями. Ноготь на правом мизинце сходит столько раз, что потом совсем перестаёт расти. Здесь Полозова впервые начинает углубляться в CQC. Тренировки она эти на дух переносить не может, потому что является приверженцем дальнего боя и в принципе на нём специализируется, но пройти программу жизненно необходимо, потому что отсутствие этих навыков может сыграть в будущем на руку противнику. Неудачные дни отбирают у неё два зуба в разные недели, потому как особенно сильно «лупить» её любят именно в лицо. Штабной стоматолог, конечно, потерю быстро возвращает на место, улюлюкая себе под нос что-то про «снежинку», но осадочек остаётся. Даже стрелять на новом месте непривычно: влажность другая, изменяющееся направление ветра, чужое оружие, требующее более частой чистки… Но Надежда учится пересчитывать показатели на автомате и со временем опять выбивается в лидеры. В этом поле равных ей очень немного. На выездных учениях она прислушивается к пульсу гор, изучает их лес, так непохожий на тот родной, но всё же отдалённо знакомый, впитывает обычаи и устои этого места, чтобы потом знать как здесь надо ходить и куда ступать следует, а куда нет. Полоз умеет смотреть и видит линии. В общем и целом, среда, полная серьёзного отношения к своему делу, её более чем устраивает. Возможно, на это влияет полное отсутствие срочников — контрактнки гораздо лучше осознают свои цели и обязанности. Даже у своих подчинённых (звание младшего сержанта даёт свои привилегии и обязанности) Наде есть чему порой поучиться, и это общение крайне продуктивно. И хотя на боевые задания её всё ещё не берут, девушка чувствует, как постепенно приближается к незримому идеалу. Однако, отведенный генерал-лейтенантом срок сокращается вдвое. Освободительные движения набирают обороты в Урзыкстане, что очень сильно напрягает всю приграничную зону, беспокойства в Грузии не собираются заканчиваться, а по всему Северному Кавказу то тут, то там вспыхивают неприятные «инциденты». Людей категорически на все точки интереса не хватает. Лесницкий кладёт Полозовой руки на плечи, а вместе с ними погоны сержанта и вес новой ответственности. — Позывной тебе передаётся по наследству. Теперь ты — Полоз. Не подведи память отца. Когда на первом задании Надя снимает свою первую живую вражескую цель, она будто ощущает на своей голове приятную тяжесть теплой руки, хотя точно помнит, что там лишь листья для маскировки. *** — Скука смертная… Полоз… А, Полоз? — М? — А расскажи что-нибудь интересное? — Если вы в лесу слышите странные звуки, похожие на хохот, то вполне возможно, что это волки. — Ну, это не очень интересно. — Учитывая эластичность кожи, потребуется около трёх полных оборотов, чтобы открутить голову. — Отврат, давай что-нибудь смешное лучше. — Появился, значит, в Зоне Чёрный сталкер… Сержант с удивлением наблюдает, как Ниношвили устало отмахивается от неё и прерывает. — Ты бы ещё про Штирлица рассказала. Однако называть Полозову «плесенью» тот всё же не решается. Младший лейтенант, за всю беседу даже не изменившаяся в лице и выглядящая так, будто и вовсе не говорила несколько мгновений назад, продолжает напряжённо всматриваться в окружение и вести их небольшой отряд по невидимым тропам, и русая косичка пошатывается у неё между лопаток. Саша думает, что вовсе у неё и не золотые глаза, а светло-карие, почти охровые такие. Они идут уже третий час, наверное, и это всё ещё утро (о том, во сколько был подъём, говорить даже страшно). Горы заливает молочно-белое марево тумана, а холод росы пробивается даже через ботинки с мембраной, и несколько ледяных капель падают с листьев и с особой насмешкой лезут за шиворот. Дышится удивительно легко, хотя всё его тело и пробивает мандраж. Первая важная миссия. Он счастлив. Ему страшно. Он в восхищении. Ему тошно. Саша так волнуется, что может только переставлять ноги и плестись за грязно-зелёной косынкой, которой женщина подвязывает короткую часть волос. И казалось бы, давно не рядовой, уже есть опыт. Но проблема, что опыт — штабной. Успокаивали россказни о том, что Полозова в своё время была такой же пост-штабной новенькой, как он, а вот угрюмый взгляд капитана, замыкающего строй, напрягал. — Стоп, мы у точки. На импровизированном брифинге парень собирается — не мальчик уже — и внимательно всё выслушивает. В основном, информация повторяется с тем, что было оговорено до задания, поэтому сложностей не возникает. Решают разделиться, чтобы осмотреть с двух точек. — Заяц, за мной, — Полозова привлекает его внимание двумя щелчками языка и сразу же скрывается за кустами. Зайцев — за ней. Он хмурится в лёгком смущении. Вот почему её позывной от фамилии звучит круто, а его «Заяц», присвоенный сослуживцами в день прибытия и с тех пор въевшийся в него с невообразимой силой, отдаёт какой-то нелепостью? Добравшись до позиции Саша вздрагивает, замечая уже расположившуюся снайпершу раза со второго — она сливается с окружением и почти не издаёт звуков. Почти. — Будешь так стоять — дырка во лбу обеспечена. Сержант устраивается рядом и тоже пытается что-то разглядеть. Целью их вылазки является поиск предыдущих разведчиков и установление местонахождения перевалочного пункта «Аль-Михлаба», в котором можно было бы найти хоть какую-то информацию об основных. Лагерь действительно обнаружился на указанных координатах, являя собой несколько, видимо, наспех собранных зданий-коробок, пару палаток, внедорожников, небольшого караула по периметру и снующих внутри людей. Во всяком случае, это было то, что смог увидеть Саша. Местность интересная. Убежище спрятано между двух склонов, и попасть туда можно только по единственной хорошо просматриваемой дороге, либо же необходимо заходить прямо из леса. В горах у тебя в принципе есть только два варианта: быть выше или ниже. В первом легче обороняться, во втором — прятаться. — О, вот и наша пропажа. — Что? Где? — встрепенулся сержант. — Да разведка пропавшая. Полоз смотрит в прицел (сержанту всё ещё непривычно, что снайперы не закрывают один глаз для прицеливания), а он пытается выглядеть находку в бинокль. — Севернее лагеря. Столбы с чем-то красным — это наши. С вскрытым горлом и кишками наружу. Она бросает это так небрежно и буднично. Сашу тошнит.***
Надежда — уже Полоз — в боевые действия втягивается быстро. Копить в себе навыки годами и наконец найти им применение оказывается приятно настолько, что от каждого выстрела у неё покалывает кончики пальцев, а по позвоночнику пробегает дрожь. Бег от позиции к позиции, близкие и далёкие взрывы, команды прямо в ухо. Когда винтовка скользит в руках, когда враг, словно зверь, словно птица там, далеко, годы назад, в том самом лесу, не слышит её и не реагирует; когда цель снимается за целью — Полоз чувствует себя целой. Она дышит колючим горным воздухом и не может надышаться. Больше всего ей нравятся длительные миссии. С особым удовольствием Полоз гонит противника на нужную позицию, днями залегает в тени, отбивает тылы, словно сокращая косяк уток, и душит постепенно, в составе группы беря их в кольцо. Она знает свою работу, она выполняет её настолько хорошо, что Лесницкий в раздумьях иногда стучит ручкой по столу, поглаживая короткую колючую бороду. — …кто бы знал, что ты воспитаешь из неё, друг мой. Генерал думал, что сможет использовать образ отца как рычаг давления на неё, вот только уже больше десятка лет как покойный Полозов, кажется, пока давил только на него самого. Годы идут. Надежда носит змеиное кольцо на правом безымянном, и то со временем будто совсем врастает в палец. Вместо новенького жетона на шее всё так же висит старый, покусанный — вот удивятся те, кто попытается опознать её тело по нему. Часть увеличившегося жалования отправляет матери, не особо осознавая причины, а просто делая так, потому что положено. Беликова на Кавказ так и не переводится, зато выхватывает направление в Ленобласть и шлёт сотни фотографий новых пушистых подопечных. В тринадцатом приграничье вскипает — Урзыкстан разгорается очередным внутренним конфликтом, а новорожденная «Аль-Катала» периодически точит зубы об их блокпосты, принаравливаясь к тому, как бы организовать контрабандные поставки вооружения и прочего. Часть ловят, часть пропускают — «баланс» не равно «справедливость», иногда принципами приходится жертвовать. Полоз видит многое. Война, официального названия которой никто никогда не даст, впитывается в её лёгкие вместе с дымом и наливает кости свинцом, и ноги удивительно крепко стоят на земле. На глазах выкашивают и возрождают целые поселения, малышня играет с гильзами вместо камушков. На полях, где гибли сослуживцы, месяцы спустя выпасают овец, а в брошенных виноградниках теперь идут перестрелки. Странная парадигма вечных столкновений и жизни после них что-то раскачивает в Полозе, пока окончательно с хрустом не доламывает и не переделывает. Люди не меняются. Подростки — почти дети — с оружием и горящими глазами уже не гражданские, и она жмёт на курок так же хладнокровно и выверенно, как и прежде, и смотрит на раскрывающиеся красными цветками раны в чужих телах. Один случай запоминается особенно сильно, приобретая в её мысленной картотеке почти сакральный смысл. — К-к-кто любит б-брата своего… т-тот пребывает во свете, и н-н-нет в нем соблазна… В тот день они с трудом отбивают базу противника и заваливаются внутрь, чтобы достать пленных товарищей. Полоз прочёсывает коридоры, прислушиваясь к странным хрипам и всхлипам со всех сторон, пока не натыкается на дверь, которую с трудом выбивает. На полу в тесной комнатке получеловек-полутруп, прикованный за ногу к стене. В воздухе стоит резкий до слёз запах желчи, на полу валяются какие-то куски… тканей, и это не про текстиль. Девушка опускается на колено перед бормочущим мужчиной, чьё лицо покрыто сукровицей и прочим отделяемым, из края рта сочится вязкая мутная слюна. — А к-кто ненавидит брата своего… т... тот находится во тьме, и в-в-во тьме хо… ход-дит… Она не знает, что сказать, ведь вопрос «Вы в порядке?» будет звучать нелепо. — Мы пришли забрать вас. — …и не знает, куда ид-дет, потому… потому что ть-ть-тьма ос-слепила ему… Пленный поднимает взгляд, наталкивается на серебряный крестик, перекочевавший в серёжку за годы службы, и потом мучительно долго смотрит Полозу в глаза… …потом пронзительно кричит, выхватывает из её бокового крепления нож и перерезает себе горло. Надя никогда не была на побережье, но ей почему-то кажется, что морская вода по вкусу похожа на капли чужой крови, попавшей ей в рот. Опасная служба оставляет следы и на теле. Однажды Полозова прямо-таки ощущает себя одной из «радиевых девушек», потому что удар прикладом в лицо — это ну полный «отвал челюсти» (три титановые пластины и несколько месяцев на окончательное восстановление). Зубы на реставрации у Леонидовича (штабного стоматолога) она просит немного поменять. — Клыки удлинить немного? Хочешь совсем позывному соответствовать? — Ага. Люблю символизм. — Ну дурная. На пятую зиму сталкивается с тем, что женскому организму все эти заигрывания с частыми переохлаждениями и проверками на выносливость в дикой природе крайне не нравятся. Месячные идут не регулярно, а когда появляются, то становятся такими болезненными и больше похожими на кровотечения, что жить с ними почти невозможно. Она берёт второй за службу отпуск и ложится на гистерэктомию. Семья для людей. Не для неё. Все говорят, что Надежда ожесточается. Что человеческое в ней угасает. Но Полоз чувствует, что приближается к своему лучшему состоянию, к невидимому идеалу. Как кожу, раз за разом она сбрасывает с себя по одному социальному аспекту. Офицер-психолог берёт «на карандаш», но вопреки ожиданиям, её состояние и поведение от месяца к месяцу становится только стабильнее. Полозова отправляет кинологу фотографию яростного напалмового пламени, уничтожающего вражескую точку и кажущегося снайперу безумно красивым. Беликова в ответ пишет привычное «ебанушка» и присылает селфи с ирландским волкодавом, которого, наконец, себе купила. Заканчивается шестой год на Кавказе.