Плоды Огня

      Если вы, любезные чэры, думаете, что в ту ночь возле княжеских Усыпальниц все закончилось, вы ошибаетесь. Решительно и жестоко. И я не о том, как все случившееся в ту ночь было списано на бунт. И не о том, сколько лучеров оказалось замешано в заговоре, какие «чистки» последовали и как мой дядюшка, чэр Гуго эр’Картиа вновь стал главой Палаты Семи, а Гвидо эр’Хазеппа снова сел в кресло начальника жандармерии — по слухам, не хотел, но Князю не отказывают.              И не о войне, с которой было покончено до изумления быстро — какая-то маленькая птичка чирикнула на ухо Князю, что, раз мы ведем военные действия в море, то было бы неплохо привлечь к ним тех, кто в воде чувствует себя буквально, как рыба. Да, я говорю о дьюгонях. Они, конечно, предпочитают пресную воду, но на вылазки в море для того, чтобы прикрепить мину к днищу вражеского судна, вполне способны. Малазанцы, разумеется, быстро поняли, что к чему. Под пулями и от взрывов погибли сотни дьюгоней. Но ущерб, который они нанесли флоту шейха, был таков, что малазанцам пришлось отступить и вести боевые действия на суше, а там… Мяурры, хаплапелмы, люди, лучеры, воодушевленные победами тех, кого считали бесполезными на поле брани, способными только строить плотины существами, выбросили войска захватчика с острова. Всем участникам Водолазной армады, как назвали подразделение дьюгоней, были даны наследственные гражданские права со всеми положенными льготами и некоторыми сверх того, а Князь поручил Комитету по гражданству составить законопроект о дьюгонях. Забавно, но одним из первых на Кирус отправился Арчибальд. Вернулось это «сокровище Рапгара» с медалью за ранение и набросками патриотической пьесы.       Так вот, все это, в разной степени, прошло мимо меня. Я лечил горло и раны, наслаждался жизнью, узнавал Эрин… Алисию. Конечно, Алисию, хотя она до сих пор порой подозревает меня в том, что я за Обликом не вижу ее саму. Это не так. К концу недели пребывания Алисии в моем доме, я стал ловить себя на том, что слышу в голосе Алисии интонации Эрин и вижу ее жесты, а у Эрин оказался острый ум и своеобразное чувство юмора Алисии. Когда девушка собралась домой, я почувствовал, что мне будет ее не хватать, и дом опустеет. Обе головы Полли смотрели с плохо скрытой укоризной, Стефан бурчал, Блассет выглядел опечаленным, и даже Анхель вздыхала.       Я не собирался докучать чэре эр’Раше. Просто как-то раз на прогулке задумался и очнулся на восточной окраине Небес, возле ее особняка. Не буду рассказывать, как настороженно меня встретила Алисия в тот раз и в несколько следующих визитов, и как всеми правдами и неправдами я убеждал ее, что мне хочется видеть именно ее, а не Эрин… Во всяком, случае не только Эрин. Но постепенно лед в изумрудных и голубых глазах стал таять, и мы стали встречаться, как хорошие друзья.       За всеми этими личными хлопотами я как-то упустил рапгарские новости, только он сами пришли в мир первого снега и прогулок с Алисией или Эрин и Бэсс (а девушки к моей нежданной радости стали добрыми подругами), без которых я теперь не мог представить себе и недели. Реальность напомнила о себе, бесцеремонно и больно. Через два месяца после всей этой заварушки с Ночным Мясником случилась беда: фанатик из числа последователей Багряной Леди убил Рисаха — за то, что был советником Князя, за то, что «предал чистую кровь людей».       Я не знаю, как бы отнесся к этому событию в другой ситуации. Возможно, был бы рад, что Серые сработали чисто и быстро, схватив убийцу, вышли через него на лидера секты, чьи воззвания принесли бы Рапгару еще много бед. Наверняка, как Стефан, испытал бы сожаление от потери Рапгаром талантливого и продуктивного политического деятеля — я не любил Рисаха Гальвирра, но всегда признавал, что как советник Князя по финансовым вопросам он был хорош. Не знаю. Но этот неприятный человек был мужем Катарины, одной из крайне немногих людей, кто по-настоящему мне дорог, и поэтому мной владела лишь бессильная злость.       …На маленьком кладбище семьи Гальвирр яблоку некуда было упасть — приехал даже Князь. Ожег толпу высшей знати Рапгара властным взглядом, сказал пару слов соболезнования Кат и отбыл. Я стоял под руку с Алисией и вспоминал похороны Талера здесь же, три месяца назад. Тогда желающих проводить покойного присутствовало не более полудюжины, но с Катариной был Рисах, а сейчас… Кат была похожа на мяуррскую вишню под зимним ветром: как будто почерневшая, истончившаяся от горя, она словно боролась со стихией, безжалостно ломавшей ее мир.       Когда церемония закончилась, Катарина и мы с Алисией уходили последними. Кат остановилась возле могилы Талера, несколько долгих секунд смотрела на уже оплывший под осенними дождями и талой водой первых снегов холмик, а потом подошла ко мне и положила тонкие руки мне на плечи.       — Живи, Тиль. Пожалуйста, живи, — и улыбнулась.       Ее улыбка, просящая, кривая, неуверенная улыбка сквозь слезы была не улыбкой нашей решительной Кат. Если бы я мог сделать что-то немыслимое, превосходящее силы лучэра, чтобы стереть ее, заставить глаза подруги сиять прежним светом, я бы сделал это. Но я просто молча обнял ее, ощущая острое бессилие.       Эта зима стала бы черной, одной из самых беспросветных из моих тридцати (из которых шесть, напомню, я ждал смерти в одиночной камере Сел-И-Вышел), зима без Талера, с абсолютно сломленной, потерянной Катариной, державшейся только ради детей. Но ваш покорный слуга ухитрился жениться.       Тем же вечером, после похорон, в старом парке, куда мы с Алисией забрели, просто потому что никому из нас не хотелось возвращаться домой, в одиночество, к призракам своих потерь, я сделал предложение. Алисия пожала плечами и согласилась. Мы продолжили прогулку.       Это не было страстью, это, наверное, трудно было назвать любовью, но Алисия была просто моим человеком. Человеком, которого я хотел видеть рядом, которого я знал, и который, смею надеяться, знал меня. Я был уверен в ней. А еще Алисию хотелось согреть, вытравить из души тот холод, что поселился в ней после убийства ее отца. И я чувствовал себя способным сделать это. Самонадеянно? Может быть. А еще она была Эрин…       … Старая церковь Всеединого на краю Олла, напряженная Алисия, явно ждущая подвоха (интересно, чего она боялась? Что я скажу, что все это шутка, демонически расхохочусь и улечу в небеса, аки завью? Если так, чэра эр’Раше, мягко говоря, очень заблуждалась), Катарина и Данте в качестве свидетелей. И Бэсс, стоящая за церковной оградой. И грузный добродушный священник сказавший ей:       — Войди, если хочешь, низшая. Ты тоже дитя Его.       Это показалось хорошим предзнаменованием.       Семейная жизнь была… жизнью, как ни странно. Дом принял Алисию. Алисия приняла дом. Она вообще очень легко вписалась в мой быт: ее обожали Полли и Блассет, ее приняли мои амнисы. Анхель, молчунья Анхель, теперь часами болтала с Роббером. Алисию не ужасали остроты Данте, напротив, она находила удовольствие в их шуточных пикировках, когда он бывал у нас или мы гостили у него. С Бэсс они близко сошлись, чем вызвали у моего друга какой-то едва ли не исследовательский интерес.       Так прошла зима, и укрытые метелями - а настолько снежной зимы я не помнил - и разнеженные уютом, раны, душевные и телесные, потихоньку затягивались, хотя все-таки иногда напоминали о себе.