***
— Серый, может ну эти эксперименты, ты всю одежду хочешь в конце месяца на помойку выбросить? — Горох, снова втянутый в какой-то цирк, идет рядом, сжимая в руках пакет с кисточками. — Шорты триста рублей, футболку я вообще сниму, — отмахивается Шевелев, — к тому же гуашь отстирывается, и это намного безопасней, чем в прошлый раз. — Ну да, тебя всего-то измажут с ног до головы краской, которую потом нужно будет отмывать. — Сходим на набережную, отмоюсь, пошли, вон ребята стоят, — Шевелев машет каким-то парням, стоящим у кучи краски и пластиковых тарелок, очевидно, для той же самой краски. Гороху по-прежнему не нравится, но он все еще не нашел себе адекватного друга, поэтому садится на услужливо постеленную картонку и смотрит, как светлая кожа друга начинает теряться под яркими мазками, под строчками песен, написанных взятым откуда-то черным маркером, как по волосам льется из ведра красная, будто кровь, краска, заливая по пути глаза и рот. Это не больно, это непривычно, ты просто чувствуешь, что люди хотят выговориться только и всего, пусть через мазки краски или целое ведро, пусть это будут строчки их любимой песни, ему станет легче, если он поймет, что помог кому-то, даже если сам от этого не особо и выиграл. — Ты хоть бы очки надел, экспериментатор, это вообще-то не очень безопасно, — Сережа глаза открыть не может, так что незнакомый, по крайне мере, он так думает, голос так незнакомым и остается, — пиздец, ну это я влажными салфетками не отмою, конечно, — Сережа чувствует, как по лицу проходятся какой-то тряпкой, после чего открывает глаза, встречаясь с недовольными карими. — Любимая бандана, блин! — Чел, чего тебе надо, не мешайся, а! — Сережа слышит возмущенный голос одного из организаторов и понимает, что не судьба ему завершить хоть одну свою затею нормально. — Я его забираю, если надо могу вам на краску денег перевести, а то вам же дебилам деньги девать все равно некуда, — язвит парень, а потом Шевелев понимает, как его за руку куда-то тянут, — я, конечно, предлагал натурой поработать, но не холстом же, сука, — раздраженный голос бубнит совсем рядом и Сережа надеется, что под краской его улыбку не видно. — Чего ты лыбишься, — продолжает ворчать кареглазый, — на лучше дальше вытирайся, — он всучивает в измазанные в краске руки ярко красный кусок ткани, именуемый банданой. — Больной, — не задумываясь отвечает за него Горох. — А, ну ясно, — смеется парень и смех его приятно царапает Шевелева по ушам, — тогда оставляю с врачом, ты в следующий раз что-нибудь менее затратное придумай, а, вещи дорогие нынче. — Обязательно. — О, ну все, голос подал, значит живой, — фыркает кучерявый, — пока, Говорящий, целовать на прощание не буду, у тебя все лицо в краске, как-нибудь в следующий раз.***
Город шумит в середине рабочей недели, небо заложено серыми тучами. Люди торопятся, им всем постоянно куда-то нужно, они все спешат, даже не думая о том, что им плохо. Они задвигают это глубже, чтобы не вспоминать. Зачем думать о том, что не можешь слетать в отпуск, потому что зарплату опять задержали, когда можно занять голову неотложными делами на той же работе; зачем думать об оплате обучения, которое стоит как аренда жилья почти на год, если можно бежать на встречу с однокурсниками, чтобы пропустить очередные нудные пары; а может, просто идти неспеша, разглядывая улицы, чтобы не думать о том, что родителям в чужом городе на тебя наплевать? Макс по улице шел с сигаретой в руках как раз по последней причине, на носу вырвиглазные розовые очки, а на голове недавно купленная бандана. Сегодня родители по новой решили прочитать половину своих лекций о том, что занятия юмором — его пустая трата времени и их в нем разочарование. Они в который раз решили напомнить, что он ничего не добьется, потому что «Максим, ты шутки клоунам в цирке оставь, чтобы деньги были — работать надо, а не анекдоты рассказывать». — С-сука! — Заяц пинает попавшуюся под ноги крышку, снова и снова прокручивая в голове идиотский разговор с отцом: там, где он сын — разочарование; там, где он — главный позор, потому что про него и рассказать то ничего нельзя; там, где все дети знакомых уже знамениты и зарабатывают миллион чуть ли не в день, а он бестолочь такая ничего полезного родителям так и не сделал. Он не знает, насколько надо быть везучим или наоборот человеком, чтобы именно в такой день встретить закутанного в серую толстовку парня с завязанными глазами и табличкой «Если у тебя был тяжелый день — обними меня». О, у Макса не только сегодняшний день был тяжелый, так что он, пожалуй, обнимется за несколько сразу. Сережа вздрагивает от неожиданности, когда к нему подходит первый человек, но после немного привыкает и каждый раз старается дать в объятиях хотя бы часть той поддержки, которая нужна. Он не видит, но примерно представляет и чувствует, что чаще к нему подходят девушки, хотя, он бы и сам, вероятно побоялся, выбирая нести это все в себе. С какой-то бабушкой он даже поговорил немного, она рассказала про внуков, которые сейчас учатся за границей и совсем не могут к ней приехать, он послушал про то, как мужчина в возрасте боится признаться в чувствах как школьник, и даже услышал легенду о великом зайке, которого оставили в садике и потеряли. С ним могли обняться быстро, будто боясь быть обнаруженными, а могли простоять какое-то время, делясь сокровенными переживаниями. В конце концов — он просто парень в толпе, которого ты вряд ли встретишь еще раз. Но когда его притягивают к себе, пряча лицо в складках капюшона, эмоции этого человека чуть ли не сшибают с ног. Он долго стоит, стягивая ткань на спине в сжатых кулаках и загнанно дышит, будто только что бежал марафон. Сережа обнимает в ответ, осторожно гладя чужую спину. — Ты как? — Сережа много чего хочет спросить, но это вырывается первым, потому что человеку рядом определенно тяжело, нужно просто понять почему. В ответ молчат, но обнимать не прекращают, скрещивая руки за спиной и теперь уже утыкаются лбом в плечо, слегка мотая головой. Он сам гладит чужую спину в ответ, чувствуя частое дыхание. — Я Сережа, а тебя как зовут? — Шевелев предпринимает вторую попытку, потому что нужно выговориться, тогда легче станет, он слышал это в коротких «спасибо», когда люди от него отходили, продолжая теряться в суете города. — Максим, — Зайца наконец прорывает на слова, и он ненадолго отходит, рассматривая парня, одетого в неприметную серую худи, какие-то спортивные штаны и простенькие кроссовки, и только потом замечает под всей этой серостью ярко розовый ворот футболки. — Да ничего особенного, я стандартное разочарование родителей, только и всего. — Чем ты занимаешься? — Стендапом, — Макс фыркает так, будто и сам уже начинает верить в то, что его занятие — полный бред, — начинаю, а родители думают, что это все херня и ничем в жизни не поможет. — А самому тебе нравится? — Ну конечно! Знаешь как мысли развивает, да и вообще, столько знакомых, столько мест новых, а когда материал пишешь и думаешь, что бы сюда такого вставить, чтобы зал выпал, в общем, невероятно! — Заяц так включился, на самом деле, он готов был говорить об этом часами, но решил, что даже полузнакомый парень с улицы не воспримет его хоть немного в серьез. — Это же круто, — неожиданно бодро ответил Сережа, — если ты так горишь этим, то иногда можно и забить на родителей, — тебе вот сколько? — Двадцать четыре, — растерялся Макс, не ожидающий, что на его занятие отреагируют так ярко. — А мне двадцать три, и я хожу по всяким уличным экспериментам, так что кто из нас еще разочарование родителей надо посмотреть, — Сережа улыбается как-то не слишком весело и жмет плечами. — Да брось, ты вон людям помогаешь, кстати, можно вопрос? — хитро начинает Заяц, вгоняя Шевелева в ступор, так с настроения на настроение у него никто из собеседников еще не прыгал. — Если это поможет, то конечно. — Определенно поможет, — уверенно заявляет брюнет, — вообще, я его уже задавал, но, если я тебя поцелую, ты мне въебешь? — Что? — Сереже кажется, что он попал в какой-то параллельный мир, потому что сейчас абсолютно точно не понимает, что происходит. — Стой! Он стягивает дурацкую маску и сразу встречается с теми же хитрыми карие глазами, которые смотрели на него в первый раз. Только теперь они ближе сантиметров на…и смотрят куда-то в глубину. Сейчас Сережа не в краске, на нем нет сырого теста и скорлупы от разбитых яиц, но он почему-то по-прежнему чувствует себя глупо, когда на него чуть сощурившись смотрит этот Максим. — Ой, — он снова по-глупому улыбается, но взгляда не отводит, решаясь играть в гляделки до конца, — привет. — Ну вот, намного менее затратно и никакие вещи калечить не нужно, к тому же сегодня ты и так в моей футболке, — Макс смешно щурится, оттягивая у шеи чужую кофту. — Ма-а-
— акс!
Шевелев валяется в кровати полностью прижатый чужим весом и пытается дотянуться до звонящего телефона. — Дурак блин, а если мне по работе звонят! — ворчит Сережа, в шутку начиная бить парня по бокам. — Тем более, — улыбается Загайский, укладываясь подбородком на чужую грудь, — ты мне обещал, что с этой ерундой на неделе Горох будет разбираться, а у моего парня законные выходные, потому что я так решил на правах человека, который отдал тебе свою лучшую футболку, даже тебя не зная! — Ты опять, — вздыхает Сережа, — тебя, между прочим, никто не просил. — А как бы я тогда делал это, — Макс поднимается, бессовестно целуя и кусая чужие губы, — зная, что меня не ударят? — Аргумент засчитан, ай блять, Максим! Соседи снизу мало что понимают, для них по-прежнему остается загадкой, что может ежедневно падать с грохотом слона в восемь утра и одиннадцать часов ночи стабильно как по расписанию.