***
Эти прятки и подглядывания длятся долго: Чимин даже успевает забыть, что когда-то не страдал от нездорового интереса к самому странному человеку в школе. А потом в один весенний день на его удачу или проклятье Тэхён с неожиданной (легче сказать, чего от него вообще можно ожидать) ловкостью отбивает баскетбольный мяч, летящий Чимину точно в макушку. Это первый урок, поэтому, когда Чимин поднимает голову, то видит, что солнце встает у Тэхёна прямо за спиной, и его лицо почти полностью растворяется в золоте. Однако Чимин все еще может разглядеть, как его удача или проклятье улыбаются ему – совсем невинно и будто что-то обещая. Словно ребенок, протягивающий тебе конфету на детской площадке и в ответ ожидающий, что вы станете друзьями на всю жизнь. — Привет, — тихо произносит Тэхён, не переставая улыбаться. Голос у него глубокий, идущий из самого нутра; Чимин ощущает странную дрожь каждый раз, когда его слышит. — Спасибо, — немного холодно отвечает он и зачем-то коротко кивает. Солнечный свет слепит глаза, и Чимину приходиться опустить взгляд ниже – на жилистые руки Тэхёна, прижимающие мяч к груди. Только сейчас он замечает, что тот так и застыл в этой позе, а сзади них кричат вспотевшие одноклассники, требуя вернуть мяч на поле. Тэхён, кажется, ничего не слышит, его улыбка словно приклеилась к лицу на мертво. Чимин с некоторой опаской касается его руки и бормочет: — Ты должен вернуть им мяч. Тэхён реагирует на его прикосновение очень странно: вздрагивает и с грохотом роняет мяч на пол. Улыбка соскакивает с его лица, а взгляд становиться немного растерянным, словно он только что проснулся ото сна. Чимин правда старается всего этого не замечать, поэтому быстро подхватывает мяч и точным движением отправляет его в руки капитана команды. Но когда он возвращается на скамейку, то обнаруживает, что Тэхён с довольным выражением лица занял место рядом с ним. Первая мысль – собрать свои вещи и бежать куда подальше, но выглядеть это будет очень глупо и грубо, поэтому Чимин обреченно хлопается на скамью возле Тэхёна. И тут же чувствует этот запах – приторно сладкий, оседающий вокруг будто облако пыльцы. — Ты мог бы стать капитаном команды, - замечает Тэхён и смотрит так внимательно, словно интереснее лица Чимина ничего не видел. — Но не захотел, — выходит сухо, но Чимин и не собирается скрывать, что эта тема ему неприятна. — Почему? — Тэхён так по-детски хлопает глазами, что отчего-то этот вопрос не вызывает злости. Чимину кажется, что в отличие от всех остальных он с такой же детской непосредственностью примет любой ответ. — Мне это все не нужно… внимание, восхищение, излишний интерес… Просто я… —Чимин и сам не может объяснить, почему ему это так неприятно. Запинается и бездумно сверлит взглядом залитую солнцем стену. В первый раз ему хочется ответить на этот вопрос по-настоящему, — не такой человек. Когда он нервно оборачивается на притихшего Тэхёна, то замечает на его лице улыбку, еще более широкую, чем раньше; создается впечатление, что его щеки плавятся на солнце. — Ты удивительный человек, — с полной серьезностью говорит он и торжественно кладет руку Чимину на плечо, — я думал, что все люди мечтают, чтобы ими восхищались. Его лицо выглядит очень забавно в этот момент: губы искривлены толи в озорной, толи в пафосной улыбке, нос сморщен так, будто ему щекочут перышком ноздри, и он отчаянно пытается не рассмеяться. Но Чимин может думать только о том, как ладонь Тэхёна на его плече плавит под собою кожу. А потом, в одно мгновение, тепло исчезает и тело охватывает пронизывающий холод. Кажется, что внезапно откуда-то подул сквозняк, но все двери до сих пор плотно закрыты. Чимин просыпается словно от транса, в недоумении оглядывается вокруг и обнаруживает, что Тэхён исчез, испарился, будто все это и правда было сном. Он судорожно шарит глазами по залу, но не находит знакомой золотистой макушки. Остается только гадать, как этот чудак успел преодолеть добрые двадцать метров до выхода за несколько секунд.***
С этого дня Тэхён постоянно маячит возле Чимина. До этого поворотного весеннего утра они обмолвились, может быть, парой слов, когда Тэхён, перегибаясь через парту, с очаровательной улыбкой на лице просил у Чимина ручку или карандаш, как просил у всех одноклассников каждый день, потому что никто не видел его с пеналом или даже просто школьной сумкой с момента поступления. Чимина всегда так и подмывало ему отказать, воспользоваться авторитетом старосты и отчитать, приказав наконец обзавестись своими ручками и карандашами, но эта улыбка на то и была очаровательной, что противостоять ей было не возможнее, чем настоящим ведьмовским чарам (в которые Чимин до этого момента совсем не верил). А теперь создается впечатление, что Тэхён что-то задумал: нашел себе жертву, потому что именно так Чимин себя и чувствует – дичью, попавшей под прицел. Тэхён начал с ним разговаривать (и не только про ручки и карандаши), хотя разговором это и трудно было назвать, потому что говорил преимущественно Тэхён, а Чимин только слушал. Половина слов, выскакивающих из чужого рта, как резиновые мячики – бойко и без остановки – казались ему полной несуразицей. Тэхён перескакивал с темы на тему, словно гиперактивный ребенок, говорил то о небе за окном и брюхе китов (это-то здесь вообще при чем?), то о цветах, которые выращивает его бабушка у подъезда (из этого быстрого и сбивчивого рассказа Чимин понял, что Тэхён живет с ней, а не с родителями), то начинал передразнивать птиц за окном, то с неподдельным интересом спрашивал Чимина, почему у собак чау-чау синий язык. — Бабушка рассказывала мне, что когда бог красил небо в синий цвет, они слизывали краску. Чимин смотрит в окно, за которым вовсю расцветает весна. Из форточки тянет чем-то сладким, теплый ветер осторожно целует щеки, и птицы щебечут так же непрестанно, как Тэхён над его ухом. В последние дни у него возникает странное желание забросить все учебники куда подальше и отправиться гулять с друзьями, которых у него нет. С неохотой он отвечает: — Считается, что предками чау-чау были вымершие полярные медведи. Синие языки часто встречаются у животных, живущих на севере, потому что там низкий уровень кислорода, - этот вопрос как-то попался ему на Сеульской олимпиаде по биологии. Чимин думает, что такой практичный ответ заткнет Тэхёна, но тот на удивление воодушевленно хлопает в ладоши. Учитель оглядывается на них, Чимин недовольно шикает и ловит ладони Тэхёна в свои. — Мне это нравится, — радостно звучит у него над ухом, — хотел бы я увидеть этих полярных медведей. Руки у Тэхёна сегодня непривычно холодные, но все такие же нежные. Чимин не замечает, в какой момент начинает слушать. Вот он сидит, с раздражением пытаясь сосредоточиться на уравнении под белый шум разговоров Тэхёна, путается в его мыслях, с недоумением, почти негодованием думает, когда они успели перескочить с весеннего неба на брюхо кита, а с него на пророка Иону. И вот вдруг ловит себя на том, что уже сорок минут вместо урока слушает о том, что хризантемы не любят расти в тени. И о том, что облака сегодня похожи на сцепившихся друг с другом драконов (хоть сам он в упор этого не видел, сколько бы не пялился в окно вместо учебника). Он понимает, что ему это нравится, что ему неожиданно хочется ответить, и не затем, чтобы остановить поток бреда, слушать который уже невозможно, а потому что ему хочется увидеть, как удивленно вытягивается лицо Тэхёна, как он то обиженно надувает губы и бормочет: «так неинтересно», то в возбуждении хлопает в ладоши на весь класс, будто Чимин не опроверг только что все его выдумки, а предложил новые неопровержимые доказательства. Но Тэхён исчезает так же внезапно, как и появился. Он не пропадает из школы, все так же показывается на уроках каждый день (а толку-то, если он все равно ничего не слушает), но рядом с Чимином больше не садиться и не пристает на перемене. Внезапно у него над ухом щебечут только птицы, и ничто не раздражает во время занятий. И ему бы радоваться, только вот дни отчего-то теперь тянуться бесконечно долго. Вокруг обескураживающе тихо, и даже эти гребанные птицы поют так протяжно и тоскливо, словно на дворе совсем не весна. Тэхён улыбается где-то на задних рядах, перегибается через парту, вытягивая спину, будто кот, греющийся на солнце, и просит у кого-то карандаш (теперь Чимин знает, что он ему нужен только затем, чтобы рисовать бессвязные узоры на полях тетрадей (чужих) и учебников). Растягивает губы в о-ча-ро-ва-тель-ной улыбке. Улыбается, весь залитый солнцем. Улыбается не ему.***
Чимин снова наблюдает. Они с Тэхёном меняются местами: теперь Чимин охотник, а он – дичь под прицелом не усыпающего взгляда. Кажется, что всей этой сумасшедшей недели и не было вовсе. Тэхён ведет себя так, будто ничего не случилось: улыбается так же, как семь дней назад – слишком сильно натягивая губы и всем подряд – звонко смеется, и Чимин опять не знает причины (как не знает никто в этой школе), снова становится далеким, неуловимым, неискренним. И если то, что Чимин испытывал раньше можно было назвать неуместным любопытством и интересом, то, что он чувствует сейчас? Он ищет Тэхёна глазами на каждом уроке, на каждой перемене, и всякий раз сердце так неприятно тянет, когда он входит в кабинет, а Чимин все ждет, что он передумает и снова сядет рядом с ним. Зачем? Зачем ему это нужно? Зачем он смотрит на Тэхёна, если тот не смотрит в ответ? И к чему ему рассказы про то, что пионы – его любимые цветы? Но он все еще чего-то ждет. Все еще ищет. Оборачивается, когда слышит шум в столовой, смотрит на Тэхёна с нагруженным подносом в руках, вслушивается в то, как он изображает медведя, и в смех длинноволосой девушки рядом с ним. Она бьет Тэхёна по плечу, ее иссиня-черные волосы задевают его лицо… или Чимину все это только кажется. Воображение в последнее время разыгралось: теперь он весь урок смотрит в окно, потому что облака начали принимать странные формы - Чимин может ясно разглядеть и битву двух разъяренных драконов, и пионы, похожие на зефир, и одиноких китов. Сегодня он снова видит Тэхёна в коридоре, но в отличие от предыдущих дней тот полностью один, и вокруг не вьются стайки любопытных, желающих поглазеть, что этот чудак выкинет на этот раз. Чимин задержался после уроков на дополнительных занятиях по математике, и за большими школьными окнами уже начинает темнеть: голубые, туманные сумерки заливают стены и лампы холодно мигают в оконных стеклах. Большинство учеников разбежались по домам, в коридорах непривычно тихо и пусто. Не считая двух девочек, маячащих где-то вдалеке, Чимин видит только Тэхёна, примостившегося на подоконнике, и это напрягает. Неосознанно он замедляет шаг и чувствует, как потеют ладони; одна его часть хочет как можно быстрее пройти мимо, не удостоив даже взглядом, а другая – глупая, детская – остановиться, окликнуть по имени (он никогда еще не произносил его вслух), сказать что-то про то, как приторно-сладко пахнет весенний вечер и лампы, отражающиеся в окнах, напоминают мерцающие глаза ящериц. — На подоконниках нельзя сидеть, — это он говорит вместо всех этих странных фантазий. Так и не смог пройти мимо. Тэхён вздрагивает и тут же оборачивается; в его глазах отражаются огни фонарей и искреннее удивление. От резкого движение с его коленей на пол шлепается блокнот в обложке, словно сшитой из разных, никак не сочетающихся друг с другом кусков ткани, Чимин успевает только разглядеть, что листы в нем теплого, желтого цвета, как Тэхён мгновенно поднимает его и захлопывает с оглушительным для пустого коридора звуком. Может быть, это просто иллюзия, но, кажется, что его руки дрожат от волнения или испуга. Почему-то Чимину отчаянно хочется верить, что это не так. Тэхён сегодня весь выглядит как-то странно (вернее, еще страннее, чем раньше): волосы всклочены и не так, как обычно – с изящной небрежностью спадая на лоб, - а так, словно он только что встал с кровати, легкий румянец сошел с щек, кожа побледнела и перестала золотиться (или это просто на нее так ложиться свет рождающегося месяца? Внезапно, Чимина посещает мысль о том, как будет выглядеть Тэхёнова кожа под серебристым сиянием полной луны, в бархате ночи, и он тут же вспыхивает до кончиков ушей). —Я знаю, — Тэхён и улыбается как-то странно: слишком застенчиво. Чимин не сразу понимает, про что он говорит, на какое-то жуткое мгновение ему кажется, что Тэхён смог прокрасться в его мысли, и только потом он с облегчением вспоминает свою же дурацкую реплику про подоконник. На котором Тэхён больше не сидит: он так и стоит, прижав блокнот к груди, в защищающем жесте, напоминающий тонкий одуванчик в своем большом полосатом свитере. Между ними слишком мало расстояния, это отчетливо чувствуется. Сложно разобрать: это так сладко пахнет сирень с улицы или Тэхён, но Чимин почти уверен, что последний. — Не ожидал тебя здесь увидеть, — говорит он, просто чтобы заполнить тишину. — А я тебя да, — весело отвечает Тэхён и игриво подмигивает, снова становясь самим собой. Чимин чуть не стонет от облегчения: неловкость исчезает, как утренний туман, Тэхён меняет один образ на другой - новый, хрупкий, пускающий липкие мурашки по коже на привычный, искрящийся и непредсказуемый. И даже эта непредсказуемость ощущается более безопасной, чем его огромные глаза, в которых из-под отблесков лампы и уличных фонарей проглядывает что-то гигантское и уязвимое, как брюхо кита. — Поджидал меня? — фыркает Чимин. Ему вдруг становится так легко, что хочется смеяться, ощущение такое, словно мимо только что прошла, не задев, смертельная опасность. На лице Тэхёна вновь мелькает что-то необычное – намек на смущение, но тут же растворяется, так что легко поверить, что его не было вовсе. Он легко вспрыгивает обратно на подоконник и подтягивает колени к груди. Браслеты на руках постукивают от резких движений, и этот звук действует на Чимина умиротворяюще. Незаметно он сам оказывается на подоконнике, осторожно балансируя на самом краю. Не очень удобная поза, но в ней он все еще может убеждать себя, что не сидит на подоконнике, что не сидит с Тэхёном на подоконнике. — Ты замечал, что отражения ламп – это глаза ящериц? — Чимин вздрагивает от неожиданности, он уже привык к тому, что Тэхён никогда не использует слова «напоминают», будто бы все вещи могут на самом деле находиться одновременно в нескольких состояниях, но не привык к тому, что их мысли совпадают. — Замечал, — впервые отвечает он. Чимин не смотрит на Тэхёна, упрямо сверля взглядом окно, за которым темнота стремительно пожирает город, оставляя только дрожащий осколок его собственного лица в отражении. Может быть, это маленькая месть за все эти дни, когда он прожигал его глазами, а Тэхён смотрел на всех вокруг, но только не на него. А теперь смотрит. Чимин не оборачивается, но чувствует на себе его удивленный взгляд. — Люблю этот запах, — неожиданно для себя говорит он: весна за окном и духи Тэхёна все еще путаются в легких. — Я тоже, — он слышит, как Тэхён улыбается, так будто обо всем догадался. Догадался о том, о чем Чимин еще сам не знает. — Какие у тебя любимые цветы? Вопрос застает Чимина врасплох, он никогда не думал об этом, но отчего-то отвечает: — Пионы. И наконец, найдя в себе смелость обернуться, наблюдает за тем, как загораются у Тэхёна глаза: чем темнее вечер за окном, тем ярче в них сверкают огни и что-то еще. Он подается вперед, весь искрясь от восторга (и неужели Чимин может сделать кого-то таким счастливым?), и почти шепчет, касаясь своим дыханием чужого лица: — Они совсем как… — Зефир, да. Чимин совсем не понимает его возбуждения, но сам не замечает, как тоже начинает улыбаться. Тэхён так удивлен, и ему кажется, что сейчас он спросит что-то вроде: «Ты слушал?» (Чимин этим фактом потрясен не меньше), но он не говорит совсем ничего, только спрыгивает с подоконника и, хватая Чимина за руку (какая же у него теплая ладонь…), утягивает за собой: прочь из школы, в ласковые объятия весны.***
На следующее утро Чимин просыпается в необыкновенно хорошем настроении: всю ночь ему снилось прозрачно голубое море, перевернутое небо со стадом пушистых облаков и ядовитые цветы. По дороге в школу его охватывает сладкое волнение – искры поднимаются к груди из глубин живота, - все вокруг воздушно-розовое, захваченное цветами вишни: пушистые ветви вплетаются в голубое небо, лепестки ковром застилают землю. Сегодня его даже не мучает аллергия, и сладковатый, сгнивающий аромат беспрепятственно заполняет легкие. Давненько солнце не улыбалось ему так ярко. На мгновение Чимину даже кажется, что оно игриво подмигивает, и, конечно, моргнул на самом деле он сам, не выдержав натеска света, но иногда так хочется верить, что предметы вокруг все еще живут своей таинственной жизнью, как в детстве. Что мир все еще принадлежит тебе одному. На пороге кабинета у него уже отчетливо сводит живот. Чимин упрямо отказывается признаваться самому себе, что безумно волнуется, больше всего на свете боится, что Тэхён снова проскользнет мимо бесшумной тенью, будто вчера ничего не было: ладони в ладони, запаха, подступившего слишком близко, растерянности, огромных глаз, их молчаливой прогулки до моста на реке Хан, где они распрощались так же внезапно, как и встретились. Он садится на свое обычное место, но нарочно подвигаясь к окну, оставляя пустой стул рядом, приглашая. И Тэхён его приглашение принимает: он заходит в класс с блуждающей улыбкой на губах, и по его глазам Чимин понимает, что сегодня ночью им снилось одно и то же. Он садится рядом, с грохотом отодвигая стул и бросая сумку на парту. Чимин удивленно вскидывает брови: это что-то новенькое, неужели у Тэхёна вообще есть портфель? По истертым кожаным бокам понятно, что он очень старый и, вероятно, провалялся в кладовке не один год. Чимин готов поспорить, что Тэхён не пользовался им со времен начальной школы. Темный зев портфеля распахивается, выпуская наружу кружево пыли, и когда Чимин уже готов словить сердечный приступ, увидев Тэхёна с тетрадками и учебником, оттуда вылезает что-то гораздо более ожидаемое – черепаха. С маленькой изумрудной головой, блестящими камешками глаз и узором паутины на панцире. И Чимин совсем не уверен, что ей можно долго находиться без воды, но одно знает точно: приносить животных на территорию школы запрещено. — Сколько она может находиться без воды? — это первое, что ему удается выговорить. Тэхён недоуменно надувает губы: разумеется, такая мысль не посещала его голову, наверняка он даже не знает, какого она вида, и что некоторые черепахи без воды умирают. Зато знает: — Я слышал, что они умеют дышать попой, — он расплывается в улыбке и подносит несчастное пресмыкающееся к своему лицу, словно желая проверить, — это так мило. Чимин издает протяжный обреченной стон и, кажется, делает это слишком громко, потому что на них начинают оборачиваться. В панике он обхватывает ладони Тэхёна своими, внутренне содрогаясь, когда холодная лапка черепахи касается кожи, и рывком опускает их под парту. Тэхён едва не теряет равновесие, падая следом за руками. Его стул противно скрипит ножками о пол, и на этот ужасающий звук оборачиваются еще больше людей. Чимин хватает потрепанную сумку и как можно не заметнее под партой запихивает вяло сопротивляющуюся черепашку обратно. Теперь уже весь класс косится на их неуклюжую возню, и он чувствует, как начинают гореть щеки и пот выделяется на лбу. Чимин совсем не думает о том, что делает, когда немного грубо хватая Тэхёна (которому на удивление хватило ума не произнести ни слова) за плечо, выволакивает его из кабинета под все более удивленные взгляды и перешептывание и тащит за собой по коридору. Черепаха в сумке шевелится, тыкаясь в бедро, и вызывает приступ дрожи каждым своим движением. Бедняжка затихает только, когда они оказываются на улице, и Чимин с огромным облегчением пихает сумку в руки такому же притихшему Тэхёну. Солнце начинает припекать макушку. Чимин думает, что давно уже не был на улице в такое время, и только через пару сбитых после полубега по коридорам вдохов понимает, что собирается впервые в жизни прогулять уроки. Первая мысль – бежать обратно, но он смотрит на Тэхёна, растеряно прижимающего сумку к груди, на его перепутанные бегом волосы, совсем золотые и шелковые под весенним солнцем, сверкающие из-под них темные глаза, и он снова зачарован. И он поддается, позволяет опять взять себя за руку, поменяться ролями и тащить себя прочь от школы. Тэхён улыбается, совсем не застенчиво, нет – он будто вновь сбрасывает с себя шкуру невинной овечки, после того, как удалось заманить глупого путника в ловушку, и глаза теперь дьявольски блестят из-за паутины прядей. Чимин задыхается. Они идут к дому Тэхёна. Чимин не спрашивал, просто знает. Черепаха в сумке тихо шуршит, глаза непроизвольно косятся на потертый портфель, улавливая каждое движение. На самом деле Чимин боится черепахи гораздо больше, чем боится за нее, но Тэхёну этого знать не обязательно. Только это шуршание и раздается между ними, но тишина не вызывает неловкости. Пока они шагают рядом, Чимина посещает странная мысль, что он ощущает себя так же, как если бы шел один: спокойно. Из всех раздражителей Тэхён самый яркий и надоедливый, но почему-то за пару недель он незаметно проскользнул за пределы мелового круга, отделяющего Чимина и остальных, ограждающего от чужих. И, может быть, именно поэтому он сейчас идет не пойми куда, прогуляв уроки, и с жуткой черепахой под боком. Широкая улица сменяется узкими переулками с маленькими квадратными домиками. Их крыши покрыты зеленью, деревья пролезают в тесных зазорах между стенами, из некоторых окон свисают горшки с розовыми и фиолетовыми цветами. На крошечных балконах и крыльцах толпятся ведра, садовые принадлежности и детские велосипеды. В разгар буднего дня здесь тихо и почти пусто, Чимину удается уловить только одну призрачную женскую фигуру в окне. Район небогатый, но очень уютный, именно такой, в каком Тэхён и должен жить. Они останавливаются возле побитого временем крыльца, из окон этого дома цветов свисает гораздо больше, чем изо всех остальных, и они отличаются большей разнообразностью: Чимин не заметил ни одного одинакового горшка. Неподалеку что-то перебирает в корыте аджума в пестрой юбке, и Тэхён здоровается с ней громко, размахивая рукой так, что чуть не заезжает Чимину по лбу. Женщина отвечает ему с нежностью, явно обожая Тэхёна так же, как и все старики. Тот улыбается ей своей привычной лучезарной улыбкой, той самой, которая всегда вызывает у Чимина чувство зависти: толи к ее обладателю, толи ко всем, кому он улыбается. Дверь поддается Тэхёну не с первого раза, и когда наконец открывается, то делает это с пронзительным скрипом. Внутри дом такой же тесный, крохотный, но при этом уютный и светлый, как и вся улочка. Солнце струится из многочисленных окон, пчелиными ульями облепивших стены, занавески на них тщательно выстиранные, белоснежно-белые и подобранные большими розовыми бантами. На подоконниках сгрудились цветочные горшки, и от них по всей маленькой гостиной, слепленной с кухней, раздается сладкий, душноватый запах. Чимин с интересом рассматривает коврики и скатерти, явно сшитые вручную: узоры на них слегка кривые и неумелые, но очень необычные: ярко-оранжевые динозавры с невероятно длинными шеями, заплетающимися в петли, гигантские толи бабочки, толи драконы, порхающие над тонкой вязью мелких цветов, небо и море, поменянные местами, и взрывающееся солнце над всей этой мирной картиной. Без сомнения их связал Тэхён, и Чимин пребывает в искреннем восхищении, но почему-то не может об этом сказать. Несколько минут они не произносят ни слова, оба разглядывая помещение – по сосредоточенному лицу Тэхёна кажется, что он и сам находиться здесь впервые. Но несчастная черепаха наконец дает о себе знать вялым копошением, и они вместе срываются к раковине. Чимин оглядывает маленькую кухню в поисках чего-то похожего на аквариум, но натыкается взглядом только на ведро с половой тряпкой. Его он и хватает, заполняя водой из-под крана. Руки слегка подрагивают, но трудно сказать почему. Тэхён тем времен вытаскивает узницу на свет, бережно держит в руках и смотрит с каким-то родительским обожанием. Когда черепашка наконец оказывается в воде, он наклоняется к ней так близко, что они чуть не сталкиваются носами, и тихо говорит: «Прости». На одну страшную секунду Чимину кажется, что он собирается ее поцеловать, но Тэхён тут же выпрямляется и бодро предлагает: «Пошли наверх?». Они поднимаются на второй этаж по закрученной (и на взгляд Чимина очень травмоопасной) лестнице. Комната Тэхёна слепит солнечным светом прямо с порога, все в ней кричащих, сочных красок, постельное белье, подушки, покрывало и ковер в таких же вязаных узорах, что и скатерти в кухне-гостиной. На прикроватной тумбочке Чимин замечает свежесрезанный букет сирени, Тэхён при виде него расплывается в улыбке и, зарывшись носом в лепестки, жадно вдыхает запах. Оторвавшись от цветов, он наконец вспоминает, что пришел сюда не один, и слегка смущенно косится на Чимина, делая неясный жест рукой – что-то вроде приглашения. Тэхён, скинув ботинки, запрыгивает на кровать с ногами, плюхается всем телом так, что подушки подпрыгивают в воздухе, Чимин осторожно присаживается рядом на самом краешке. Его не отпускает ощущение, что черепаха в ведре смотрит прямо ему в глаза. — У тебя нет аквариума? — задает вопрос, который уже не требует ответа. Тэхён беззаботно кивает. — Откуда ему у меня быть? Чимин определенно начинает сходить с ума. — Но это ведь твоя черепаха? — с угасающей надеждой спрашивает он. — Нет, не моя, — Тэхён очевидно не испытывает никаких угрызений совести. Он придирчиво рассматривает свои и так идеальные ногти и что-то недовольно бормочет под нос. — И у кого ты ее взял? — упавшим голосом интересуется Чимин. Ему самому смешно от того, как нелепо звучит слово «взял» в этой ситуации. Тэхён смотрит в ответ с непониманием, наконец отрываясь от разглядывания ногтей. Он трясет головой, скрывая глаза за отросшими карамельными прядями. — В смысле у кого? Чимин начинает закипать. — В смысле у того, кому принадлежала эта черепаха, пока ты ее не спер, — раздраженно отвечает он. Тэхён широко распахивает рот в неподдельном удивлении, выражение его глаз трудно разобрать из-под занавеси волос, но, кажется, он искренне оскорблен. — Ни у кого я ее не крал! — он отворачивается и упрямо смотрит в окно, — Я нашел ее на улице. — И с каких это пор черепахи валяются посреди Сеула? — восклицает Чимин. В возбуждении он не заметил, как сам чуть ли не с ногами залез на кровать, занимая уже добрую ее половину. — А чего бы им там не валяться! — Тэхён обиженно дует губы и искоса стреляет в Чимина глазами. Он обнял колени руками, словно защищаясь, и с каждым новым словом сжимается еще сильнее. И Чимин неожиданно понимает, что верит ему, как бы абсурдно это не звучало. И, вероятно, поверил бы в любой другой бред. Пока Тэхён сидит так, беззащитно, по-детски надувшись и напоминая ангела в утреннем свете, охватившим его с головы до пят, он согласится, даже если тот скажет, что вчера видел, как за окном пролетал кит. Даже если очень захочет, не сможет возразить. И это раздражает. Пугает. Не зная, что на него нашло, Чимин осторожно касается чужой напряженной руки: смуглая кожа и выступающие под ней сиреневые вены так и манят прикоснуться. Он никогда не привыкнет к тому, насколько теплые и мягкие у Тэхёна ладони – словно он не просто притягивает солнечный свет, но и сам из него состоит. Под его неловкими пальцами рука тут же обмякает и перестает сжимать ткань брюк. Тэхён вскидывает на него слегка удивленный взгляд и медленно, словно боясь спугнуть, полностью раскрывает ладонь, перелетая их мизинцы. Чимин вздрагивает и инстинктивно пытается высвободиться, но ему не дают. Когда он поднимает голову, то видит, что уголки Тэхёновых губ едва заметно подрагивают от смеха. Эта дрожь вскоре предается и их переплетенным рукам, и Чимин не успевает опомнится, как сам заходится в беззвучном смехе. Как глупо все получилось. Как глупо, что сейчас он сидит тут на залитой солнцем кровати, а не на уроке. И все из-за черепахи, неведомым образом оказавшейся на Сеульской улице, и странного мальчика, который додумался притащить ее в школу. Кажется, он должен испытывать угрызения совести от того, что прогуливает школу в первый раз, но Чимин не чувствует ничего, кроме рези в животе от долгого смеха. Отсмеявшись, Тэхён перегибается через спинку кровати и тянется к столу, на ощупь разгребая сваленные на нем кучей блокноты. Из самого начала стопки он выдергивает один особенно толстый, от чего остальные с грохотом сыплются на пол, но его это, видимо, совсем не беспокоит. Чимин заворожено наблюдает, как он плюхается обратно на подушки, раскрывает блокнот (страницы в нем волнистые толи от влажности, толи просто от долгого использования) и что-то сосредоточено ищет, высунув кончик нежно-розового языка. Через несколько минут он наконец останавливается на одной странице и, изучив ее пару секунд пристальным взглядом, начинает шарить рукой под подушкой в поисках… карандаша. Чимин на это только тихо хмыкает и откидывается на спинку кровати. Он престал искать смысл в поступках Тэхёна еще недели назад, а просто наблюдать за ним интересно. Если он чем-то занят, то делает это с глубокой сосредоточенностью, как пчелка, порхающая над цветком, и, кажется, в этом они с Чимином похожи: Тэхён совсем не ветренный и не такой уж и легкомысленный, свои непонятные рисунки в тетради он калякает с такой же самоотдачей и усердием, с каким Чимин слушает учителя. — Что ты делаешь? — наконец не выдерживает Чимин, прожигая взглядом порхающую над желтой бумагой руку Тэхёна. — Рисую тебя, — он бросает это так просто, а у Чимина в груди отчего-то раздувается пожар. — Ты не спросил моего разрешения, — мямлит он, просто потому что больше не знает, что сказать. К его удивлению, Тэхён тут же прекращает рисовать и смотрит исподлобья как-то напугано и смущено. Его пальцы с силой мнут края блокнота. — Ты не хочешь? — и то, с какой интонацией он это спрашивает, пускает по сердцу Чимина едва заметную трещину. Неужели он может заставить кого-то бояться? — Хочу, — тут же выпаливает он и облегченно выдыхает, когда Тэхён снова берет карандаш в руки. Некоторое время они сидят в тишине, нарушаемой только мерным шуршанием грифеля. Чимин почему-то нервничает, от мысли, что он может увидеть, каким живет у Тэхёна в голове, в животе все начинает скручиваться. Чтобы отвлечься он разглядывает комнату: скользит взглядом по сваленным в беспорядке вещам, вышитым подушкам и выцветшим рисункам над письменным столом. Он цепляется за один, выделяющийся среди других темнотой красок и какой-то обреченностью. Истории на остальных рисунках (хоть и не совсем ясные) не имеют конца: это отрывки бесконечной, счастливой жизни в неведомой стране, – а здесь словно изображен сам конец, неожиданное окно в настоящий мир. Чимин не понимает, откуда все это знает: на самом деле на бумаге не изображено совсем ничего – только мешанина пятен темно-синего цвета. — Что значит этот рисунок? — спрашивает он, тыкая пальцем. Тэхён медленно поднимает голову от блокнота. За это время у него на коленях уже успела собраться целая горка карандашей всех цветов радуги, которые он доставал из самых неожиданных мест, начиная подушкой и наволочкой и заканчивая импровизированным тайником в изголовье кровати. — А ты как думаешь? — в свою очередь спрашивает он, и на его щеках Чимин замечает гордый румянец. — Наш мир, — неуверенно шепчет он, чувствуя себя отчего-то очень глупо. Тэхён смотрит прямо ему в глаза – удивленно и с какой-то необъятной радостью. — Пугает, правда? Чимин задумчиво кивает и тихо добавляет: — И завораживает тоже. Тэхён незаметно двигается к нему еще ближе: Чимин чувствует его тепло и запах, но не решается повернуться. И когда он начинает говорить, его голос звучит иначе: тише и глубже, чем обычно. — Настоящий мир кажется таким необычным, если провести какое-то время в мире фантазий. Все, что нас окружает, не менее удивительно, чем фэнтези-миры, если посмотреть под правильным углом. Если бы герои моих рисунков увидели наш мир, они бы удивились нам так же сильно, как и мы им. Чимин смотрит на его руки, нервно теребящие браслеты на запястье, потому что так и не нашел в себе сил посмотреть в глаза. — Никогда о таком не думал. — Думал, — с уверенностью говорит Тэхён, — но забыл. — Так в этом и есть секрет? — с необъяснимым волнением спрашивает Чимин, —забыть, как выглядит наш мир на самом деле? В ответ Тэхён только улыбается и протягивает распахнутый блокнот. Чимин и не заметил, как он престал рисовать. Сердце замирает где-то в горле. Рисунок Тэхёна, как и он сам, сбивает с толку: с первого взгляда ничего не получается разобрать, и Чимин всматривается несколько мучительных минут, пока наконец на странице не начинают проявляться человеческие очертания. Его кожа нежного голубого цвета, как весеннее небо, и придает всему образу слегка болезненный оттенок. Губы, нос и глаза прорисованы ярко-розовым карандашом, зрачки сверкают оранжевым и совсем не напоминают человеческие (Чимин думает, что это глаза дракона, но спросить не решается). Какого цвета волосы разобрать не получается, потому что они сливаются с фоном, как и границы лица, отчего на рисунке и трудно с первого раза разглядеть человека. На фоне не изображено ничего, кроме ярких пятен, но в них Чимин угадывает огни за ночным стеклом. От мешанины красок слегка режет глаза. Чимину не кажется, что он сам получился здесь хорошо. Возможно, в глубине души он все это время надеялся, что с бумаги на него взглянет прекрасный принц, а пока тянуло только на поверженного дракона. И тем не менее, это было самое чудесное, что для него когда-либо делали. Самое искреннее. Ведь Чимин (и они оба это понимали) никогда не станет для Тэхёна прекрасным принцем.***
Чимину нравится гулять по пустой школе. Поэтому частенько он специально задерживается допоздна, проверяя контрольные и домашние задания у себя в кабинете, а не дома. Можно сказать, что это место – поцарапанный стол из красного дерева, выхваченный из сгущающихся сумерек медовым светом мигающей и трещащей лампы, стопки неразобранных тетрадей и бланков с тестами, изумрудная меловая доска (Чимин наотрез отказался заменять ее на электронную), одинокие без гогочущих студентов парты, – и стало его домом. Здесь он провел гораздо больше бессонных ночей и ужинов, чем в своей квартире – и свое детство тоже. Чимину повезло работать в той же школе, в которой он учился. По крайней мере, он сам так считает: некоторые его коллеги вспоминают свои гимназии с ужасом и зарекаются возвращаться туда хотя бы на час. К тому же в их новом, бесконечно движущемся мире это считается чем-то зазорным – остаться там, где ты вырос. Негласное клеймо личной несостоятельности. А Чимин… Чимину нравится свой кабинет, нравится вид из окна и то, как весной из форточки тянет сиренью, как и десятилетия назад. Воспоминания не отпугивают его. Иногда он добровольно отправляется в путешествие в прошлое по пустым коридорам. Школа по вечерам – без толп студентов, шума и лишних взглядов – отдельный мир. Его мир – синеватый в подкрадывающейся темноте, зыбкий и неясный, дрожащий в отблесках огней из окна, тихий, мягко шуршащий пылью под ногами. В школьные годы у него не было друзей, забавные выходки которых можно было бы вспоминать при взгляде на изрисованные стены и туалетные кабинки, его жизнь в этих дверях протекала гладко и бесшумно, не оставляя следов: его имя не было нацарапано на парте, инициалы не обведены маркером в сердечко рядом с чужими, несмотря на все его награды и победы на олимпиадах навряд ли кто-то здесь помнил о его существовании. Но все таки… что-то держит его здесь. Может быть, то, что в отличии от многих он понимает, что остаться в том же месте не значит не двинуться дальше. Школа все та же, но вот он совсем другой. Сегодня он особенно долго задерживается в холле на первом этаже. Медленно идет вдоль больших узких окон и широких подоконников. Много воды утекло с тех пор (и хоть Чимин с каждым годом удивляется миру вокруг все больше, сильнее всего его всегда поражало то, как неумолимо и стремительно движется время, течет по своим непостижимым законам – то растягиваясь, то сжимая годы до секунд), но он до сих пор помнит тот самый подоконник, на котором увидел Тэхёна в первый раз, и тот, возле которого впервые решил попытаться потянуться к нему навстречу. Дни летят с каждым годом все безжалостней, а он все еще сидит там – хрупкий, рассыпающийся на части, всегда пахнущей только что распустившейся сиренью и весной, не совсем ясный, полу съеденный светом, потому что рядом с Тэхёном он струится из окна в любое время суток. Может быть, все, что Чимина здесь держит, - это его единственное воспоминание. Единственное сожаление.***
Чимин замечает, что что-то не так, как только переступает порог школы. Его кожа всегда чешется от чужих взглядов, словно желая соскочить с тела хозяина и убежать куда подальше, и сегодня ее надрывает сильнее обычного. Он чувствует, как люди оборачиваются, когда он заходит в класс, но пытается все списать на разыгравшееся воображение. Еще осторожнее и тише, чем раньше, он вытаскивает учебники из рюкзака и выдвигает стул – тот, что ближе к окну: не успел заметить, как за несколько недель появилась новая привычка. Но, кажется, заметил кое-кто другой, потому что, садясь, Чимин ловит улыбку девушки на второй парте. Ее взгляд медленно падает с его лица на пустой стул, и в улыбке появляется что-то насмешливое. Чимин быстро отворачивается: держать с кем-то долгий зрительный контакт никогда не было его сильной стороной. Тэхён либо приходит в школу за час до занятий и ошивается на подоконниках, либо влетает в класс на последней секунде перед звонком, и сегодня последний случай. Чимин слушает его тяжелое, сбившееся дыхание вместо того, чтобы вникать в написанное на доске. Тэхёна слишком много, чтобы можно было сосредоточиться на чем-то еще. Чимин не помнит уже, когда в последний раз обедал не в одиночестве. Ему никогда это не казалось чем-то зазорным и стыдным: в столовую приходят, чтобы поесть, а не для того, чтобы слушать чей-то бесконечный треп над ухом. Но теперь Тэхён увязывается за ним следом, и необычным это кажется не одному Чимину. Он больше не может отрицать то, что видит – на него смотрят, на них смотрят. Чимин не замечает, как инстинктивно начинает делать все быстрее: хватает поднос, быстрым уверенным шагом проходит вдоль рядов, не думая, накладывает еду, и так же быстро засовывает ее в себя, плюхнувшись за первый попавшийся столик. Тэхён косится на него несколько встревоженно, но ничего не говорит. Тихо отодвигает стул, аккуратно ставит поднос и с какой-то дикой, неуместной в этом пропахшем школьной едой месте грацией садится за стол и берет палочки. Чимин смотрит на него с восхищением и легким раздражением. Тэхён улыбается, показывая зубы, и тут же начинает трещать. Его руки с зажатыми между пальцев серебряными палочками активно жестикулируют, отчего еда пару раз чуть не падает на пол. Чимин не может слушать. Как и в первые дни Тэхён внезапно кажется ему безумно далеким. Он изящно поворачивает голову, медленно заводит прядь волос обратно за ухо, все его жесты выверенные, словно в театре. Чувствует ли он, что на них смотрят или это уже так въелось под кожу, что происходит совсем естественно? На Тэхёна смотрят почти всегда. И на людей рядом с ним тоже. Чимин как можно незаметнее окидывает взглядом столовую – ловит пару быстро разворачивающихся макушек. Видимо, все успели заметить, что местная знаменитость обзавелась постоянным собеседником. Чимин чувствует, что его изучают, и это, как и многое за последнее время, для него впервые. Когда они выходят из столовой (Тэхён быстро заметил, что Чимин не в настроении и заметно сдулся), он видит, как высокий парень улыбается Тэхёну и машет рукой. От этой улыбки у Чимина неожиданно бежит холодок по коже. Он не может объяснить отчего, но ясно видит в чужом взгляде что-то нехорошее.***
Теперь вечером совсем тепло, почти душно, и баскетбольная площадка в туманном свете кольца фонарей, манит особенно сильно. Чимин появляется здесь с приходом темноты, когда на маленьких трибунах не остается ни души. Старый, затасканный мяч, весь в полустертых узорах маркером, с приятным, умиротворяющим звуком стучит по площадке. Чимину давно пора купить новый, но какие-то сентиментальные чувства не позволяют выбросить «друга детства» на помойку. Он не сразу замечает, что сегодня здесь не один: Чимин успевает попасть в кольцо двадцать раз перед тем, как из дальнего конца трибун раздается шорох и стук чего-то тяжелого о дерево. Тэхён с улыбкой выныривает из темноты в дрожащий свет фонаря. На нем черная толстовка с капюшоном, с помощью которой он смог почти полностью слиться с погруженными в мрак скамейками. Чимин не привык видеть его в такой скучной одежде. — Привет, — на пустом стадионе даже слова, произнесенные шепотом звучат оглушительно громко. Чимин коротко кивает в ответ, снова прицеливаясь в кольцо. И феерично промазывает. Впервые за этот вечер. Тэхён за его спиной тихо хмыкает. Чимин не понимает, как тот так быстро спустился с трибун, но не оборачивается, чтобы проверить, насколько близко он стоит. Вдруг поднявшийся ветер и прицел чужого взгляда между лопаток мешают сосредоточиться: Чимин снова кидает и снова не попадает. — Что с вами такое, капитан? — с удивленным свистом спрашивает Тэхён. Судя по голосу он подобрался уже совсем близко; Чимин отмечает, что сегодня на нем нет запаха духов, но вокруг все равно еле уловимо пахнет чем-то сладким. — Я не капитан, — недовольно бурчит он в ответ, все еще отказываясь поворачиваться. Его слова пропускают мимо ушей. — Перенервничали? — боковым зрением он замечает заклеенные стикерами кеды Тэхёна – единственное яркое пятно на всей площадке, — Меня стесняетесь, капитан? Чимин не отвечает, мяч в руках снова дергается и летит мимо цели. Тэхён тихо смеется, и его присутствие больше не получается игнорировать, потому что теплая ладонь касается плеча, и через ткань куртки проходит что-то похожее на электрический разряд. Чимин отшатывается слишком резко, путаясь в ногах и едва не встречаясь носом с гравием. — Все в порядке? — встревоженно спрашивает Тэхён, только крепче сжимая ладонь на плече. — Да, — поспешно отвечает Чимин, но сам он в этом не уверен: обычно он не вздрагивает от каждого прикосновения и уж точно не промазывает два раза подряд. Его все это раздражает. В груди неожиданно искриться желание покрасоваться – в первый раз на его памяти. Мяч снова мерно стучит под ладонью. Чимин не просит Тэхёна убрать руку с плеча, хотя она знатно сковывает в движениях. Вдох-выдох, еще один бросок, и он наконец попадает в кольцо. Чимин тут же прицеливается еще раз, зачем-то перед этим прокрутив мяч на пальце. — Я могу попасть и с конца поля, - хочется дать самому себе по лбу, как только слова слетают с губ. Ну вот зачем, зачем, зачем он ведет себя, как эти амбалы из баскетбольной команды, самодовольство которых всегда заставляло Чимина закатывать глаза. — Я бы посмотрел на это, — Тэхён отвечает до того, как Чимин успевает, как-то замять свой позор и перевести тему. И добавляет с игривой улыбкой на лице: — Капитан. Чимину жарко. Он расстегивает куртку и быстро откидывает ее на трибуну. Подумать только, он пришел сюда, чтобы расслабиться, а теперь нервничает больше, чем за всю неделю. Чудом удается справиться с внезапной дрожью в руках, и мяч избавляет его от вечного позора, плавно попадая в сетку. По пустой площадке глухо и очень громко раздается звук аплодисментов – такое ощущение, будто сюда неожиданно впорхнула стая птиц, молотящих по воздуху крыльями. Глаза Тэхёна светятся: каким-то образом Чимину удается разглядеть это даже в коварной игре густого весеннего вечера и мигающего фонаря. И от этого взгляда внезапно так тепло, почти жарко – что-то горячее поднимается изнутри. Кончики пальцев еле заметно искрятся, дрожат в возбуждении. Внутри легко, словно он вот-вот готов улететь вместе с ворвавшимися на трибуны невидимыми птицами. И это он всю жизнь думал, что ему не нужно чужое восхищение… Может быть, чужое и не было нужно. Чимин трясет головой, стараясь сбросить наваждение. Снова колотит мячом о землю, и не замечает, как Тэхён оказывается совсем близко; не замечает, как дышать становится совсем не чем. Он медленно поднимает лицо – все вокруг замедлилось, как под водой – и ловит чужие глаза своими. Сердце прилипло слишком близко к коже: странное ощущение – отвратительное и прекрасное одновременно. Лицо Тэхёна в плоском, искусственном свете бледное и полупрозрачное, ослепительно яркое, оно загораживает собой луну и весь остальной мир. Чимин не замечал раньше, насколько у него темные глаза, и родинку, застывшую каплей чернил на кончике носа. До боли четкая картинка, но в одно мгновение она вся расплывается, когда кто-то (Чимин так и не разобрал сделал ли это Тэхён или он сам) подается вперед. На мгновение рот, нос, все вокруг забивает теплый запах: это не духи, не привычный цветочно-сладкий аромат — это мускусное, живое тепло, то, как Тэхён пахнет внутри. И вдруг Чимину кажется, что он оказался у другого человека под кожей, что каким-то необъяснимым образом они готовы слиться воедино. А потом он отшатывается, за секунду до того, как случится что-то страшное и непоправимое. Сердце в панике задыхается, пытается пробить кожу и выскочить наружу. Чимин не может дать ему убежать и поэтому убегает сам. Он отступает назад в желтую кляксу фонарного света, смотрит под ноги, потому что поднять глаза страшно. Быстро хватает сброшенную куртку и бросает скомканное, рванное: — Прости, мне пора. От Тэхёна впервые в ответ не раздается ни звука. Чимин сам до конца не понимает, что произошло. Он знает только, что что-то завет его бежать, разгоняя кровь, и что-то так же сильно просит остаться. Он никогда не стоял у края пропасти и не прыгал с парашютом, но, кажется, люди в эти мгновения испытывают нечто похожее. С площадки он почти бежит. Но пока она полностью не растворилась позади, не выдерживает и оборачивается: Тэхён стоит на том же самом месте, его фигура почти исчезла в темноте – призрачный, преломляющийся силуэт, он дрожит, как свеча на ветру, и с каждой секундой, с каждым шагом все сильнее, словно, когда Чимин исчезнет из виду, невидимая сила задует его навсегда.***
Чимин не спал всю ночь: мысли набрасывались на него, как голодные псы, стоило только закрыть глаза – это был путанный, несвязный поток образов, каждый из которых расковыривал что-то внутри. Худые пальцы, вязь браслетов, розовая джинсовка и побитые кеды, золотящаяся от прикосновений кожа, перепутанные ласковой рукой ветра волосы, обветренные губы совсем близко… Ковыряют, ковыряют, только не понятно, что пытаются найти. Через час этой пытки он выскочил из кровати и засел за учебники. До рассвета просидел в жужжащем свете настольной лампы; глаза наполнились песком и закрывались с болью. Задания, раньше казавшиеся легкими, теперь давались с трудом – возможно, потому что Чимин за последние недели разучился слушать учителей на уроках, слишком поглощенный щебетанием у себя над ухом и чужими руками, выводящими на полях его тетради узоры. А, возможно, потому, что одинокую фигуру Тэхёна под светом фонарей не могли вытеснить из головы даже уравнения по математике. И только под утро сон сморил его, повалив прямо на гору раскрытых учебников. Вслушиваясь в мерзкое дребезжание будильника, Чимин подумал прогулять школу во второй раз в жизни. Но за полчаса до урока он опять сидит в пустом классе, потому что слишком привык следовать правилам. Потому что Тэхён уже и так перетряс в руках весь его привычный порядок вещей, и теперь Чимин цепляется за последние остатки «нормальности». Сегодня он не садится у окна, хотя руки сами выдвигают неправильный стул. Сегодня он притворяется, что его жизнь такая же спокойная и безмятежная, как была месяц назад; будто небо сегодня за окном без облаков – без драконов, парящих над городом и одиноких китов. Тэхён не появляется на первом уроке, и Чимин не понимает, что чувствует: облегчение или тревогу. Даже без чужого тепла под боком сосредоточиться не получается. Все мысли ускользают за окно, бегут, схватившись за руки прочь из школы, гуляют ночью у реки Хан, прячутся в доме с цветами. Как же он устал быть вне своего тела. Как же он устал от того, что чувства пробивают его, как ромашки асфальт. Как же он соскучился по самому себе. Разве это правильно, что кажется, будто у него нет какой-то части тела, когда Тэхён не сидит рядом? Чимин намерен вернуть себе свою целостность. На перемене он сбегает из класса, потому что опять кажется, будто все глаза направлены на него и пустующее место рядом. В коридоре шумно; локти, плечи и ступни впиваются в тело с разных сторон, и Чимин быстро вспоминает, почему раньше предпочитал оставаться за партой. Выскользнув из толпы, он прибивается к подоконнику. Сесть на него все же не решается, потому что неподалеку маячит грозная фигура замдиректора. За окном с тихим шелестом проносятся машины; чтобы занять себя хоть чем-то, Чимин принимается как в детстве запоминать и складывать их номера. С цифрами ему обращаться всегда было легче, чем с людьми. Тэхён опять возникает рядом незаметно. Вот, вокруг только холод сквозняка, а уже через секунду весь воздух из легких выбивает чужое тепло. Чимин прячет онемевшие руки в карманах, надеясь, что со стороны не заметно, как сильно они дрожат. Тэхён осторожно касается его локтя. — Мерзкая погода сегодня, — говорит он не своим голосом. Чимину хочется рассмеяться. Неужели они теперь будут говорить о погоде? Но лучше уж о погоде, чем о… Он не знает, что именно боится услышать, но что-то явно невысказанное, задушенное пролегло между ними. А, может, всегда там лежало. Он косится на Тэхёна. Тот стоит, уткнувшись взглядом в сцепленные на подоконнике руки. Необычно тихо. — Слушай, — начинает Чимин, еще не зная, что собирается сказать. — Нам надо поговорить, — одновременно с ним выдыхает Тэхён, и они удивленно сталкиваются взглядами. На мгновение в глазах напротив проскальзывает обычное веселье; Тэхён вскидывает брови и закусывает губы так, будто готов выдать очередную шутку, но тут же одергивает себя: его лицо снова становится безразличным и серым. Чимин слышит что-то, напоминающее свист, совсем рядом и вздрагивает. Быстрого взгляда по сторонам хватает, чтобы понять, что на них опять смотрят. Внутри вновь зарождается отчаянное желание убежать прочь, спрятаться в пустом кабинете или туалете. И куда ему теперь сбегать, если эти взгляда повсюду? Тэхён, разумеется, их не замечает: он все так же внимательно смотрит только Чимину в лицо и, пытаясь вернуть его внимание, берет за руку. А Чимин в панике выдергивает ее обратно. — На нас смотрят, — шепчет он и тут же об этом жалеет. В глазах Тэхёна мелькает что-то жесткое, холодное. Он отступает на шаг и смотрит на Чимина так, словно увидел впервые. Через пару мучительных секунд кивает сам себе и, отвернувшись к окну, тихо отвечает: — Понятно. Капли дождя стучат по стеклу оглушительно громко.***
Тэхён появляется на следующий день, но не пытается сесть рядом, а сразу занимает парту в самом конце кабинета. Как делал до того, как они… Чимин старается следить за ним незаметно, но догадывается, что Тэхён все замечает и поэтому так громко смеется, разговаривая с настоящим капитаном баскетбольной команды. Его ладонь непринужденно скользит по крепкому плечу в форме, и Чимин отворачивается. Погода испортилась, и его настроение тоже. Сегодня наконец-то получается удерживать внимание на словах учителя, и на четверть часа Чимин снова чувствует себя собой: только формулы на бумаге и никаких лишних мыслей. Но его счастье не длится долго – в спокойный мир математики вторгается резкий тычок ручкой под ребра и одноклассник, с извиняющей улыбкой протягивающий сложенную записку. Неохотно принимая её, он слышит шёпот над самым ухом: «Этот чокнутый тебе передал», и сердце мгновенно пускается галопом. Чимин надеется, что однокласснику не видно, как сильно дрожат его пальцы. Он чувствует непривычный жар в щеках — что-то похожее на ярость, но к кому? Тэхёну и его загадкам? Кажется, нет. Чимин уже совсем перестал понимать, что происходит, и от этого злится ещё сильнее. Он не привык ходить в дураках: Чимин был лучшим учеником в классе, сколько себя помнил, все предметы давались ему легче, чем остальным, а теперь перед самым выпуском он вдруг осознает, что оказался глупым в самом главном – он не понимает самого себя. И зачем ему все эти формулы и правила, если они не могут дать ответ на вопрос, почему пальцы так сильно дрожат и не могут развернуть эту чертову бумажку, и почему в первый раз в жизни так отчаянно хочется ударить своего одноклассника просто за то, что он не может назвать Тэхёна по имени. Бумажка жжет ладонь весь оставшийся урок. Со звонком Чимин вылетает из класса и мчится в туалет. Наверное, теперь уж точно все смотрят на него как на сумасшедшего, а он и сам не знает, зачем бежит. Заперев кабинку, Чимин еще с минуту просто стоит, пытаясь совладать с разогнавшимся сердцем и считая рваные вдохи, а затем медленно и осторожно, словно отсоединяя провода от бомбы, достает записку из кармана. Тэхён зачем-то завернул ее в ярко-зеленый фантик. Чимин в первый раз видит его почерк – крупный и ровный, что-то среднее между взрослой и детской рукой – и он его отчего-то умиляет. «Сегодня в классе-кладовке после занятий».***
В классе-кладовке в щекочущем запахе пыли хранятся сваленные в кучу баскетбольные мячи, сломанные парты, перепутанные волейбольные сетки и вещи, нахождение в стенах школы которых Чимин никак не может объяснить. Он ждет Тэхёна здесь где-то с четверть часа, наворачивая по комнате круги, и с каждой минутой живот сводит все сильнее. Когда дверь наконец с тихим скрипом распахивается, Чимин уже готов лезть на стену. Тэхён бесшумно проскальзывает внутрь и останавливает у окна. Он так же нервно переминается с ноги на ногу, судорожно барабанит пальцами по подоконнику, и Чимину становится немного легче. — О чем ты хотел поговорить? — спрашивает он через несколько минут тишины, понимая, что Тэхён не собирается начинать разговор первым. Тот вздрагивает так, словно совсем забыл, что находится в комнате не один, и переводит взгляд с мутного окна на Чимина. — Не знаю, — Тэхён пожимает плечами и через секунду неуверенно добавляет: — Можешь подойти ближе? Чимин огибает сваленные в кучу парты, до этого служившие ему своеобразным щитом, и замирает в полоске серого света, струящегося из окна. Он все же оставляет между собой и Тэхёном спасительный метр, а из-за тусклого света, стирающего грани предметов, кажется, что они стоят еще дальше друг от друга. — Думаешь, меня все любят? — неожиданно спрашивает Тэхён. Его глаза блестят, и этот блеск новый и по-своему завораживающий, но он отворачивается прежде, чем Чимин успевает хорошо его разглядеть. Нужно ответить: «нет, не думаю», потому что Чимин и правда уже все понял, но язык отяжелел и камнем лежит во рту. — Они думают, что я что-то вроде клоуна, аниматора в детском саду или как там это еще называется. Чимин смотрит на его ссутулившуюся спину, на острые, хрупкие лопатки под свитером. Тэхён наконец оборачивается и с неожиданной легкостью запрыгивает на подоконник, начиная болтать ногой. — И я веду себя так, будто не замечаю этого. Но с тобой все… было по-другому. Это «было» почти ощутимо пронзает воздух. Чимин вздрагивает, как… нет, просто от удара, ведь словами тоже можно ударить, но не возражает. Он знает, что Тэхён прав. Чимин думает, что, возможно, он был первым человеком, с которым тот так долго говорил. Первым, кого он пустил в свой дом и кому показал свои рисунки. Но все равно спрашивает: — Правда? — не потому, что хочет, чтобы Тэхён повторил это ещё раз, а потому, что на самом деле у него совсем не получается в это поверить. Чем он в конце концов отличается от других? Чимин плох в разгадывании загадок, тем более таких сложных, как Тэхён. И если когда-то (кажется, что это было вечность назад) он думал, что понимает его немного больше, чем все остальные, то теперь Чимин уверен, что понимает его хуже всех. Потому что, подобравшись так близко, все еще не может разобрать то, что находится под самым носом. Тэхён не отвечает. В его сжавшейся фигуре Чимин видит то самое одиночество, надломленность, которые изначально и привлекли его внимание – то, что показывалось из-под маски. Но, как и все остальные, он слишком увлекся яркой оболочкой. Неужели он может сделать кому-то так больно? Неужели может заставить кого-то сбросить маску? Голова кружится. Чимин всю жизнь ходил с пустыми руками, а теперь в одно мгновение получил столько власти над одним человеком. И что ему теперь с ней делать? Хочется отвернуться. Так, будто бы он увидел что-то неприличное, запретное — словно Тэхён скинул перед ним всю одежду, только ещё хуже. — О тебе они тоже не лучшего мнения, правда? — с какой-то злой усмешкой говорит Тэхён и откидывается на стекло за спиной. Оно такое заляпанное и мутное, что свет ложиться на него кляксами, и одна из них оказывается прямо у Тэхёна над головой. И это уродливое, неказистое пятно отчего-то кажется Чимину ангельским нимбом. — Ты же знаешь, что они обо мне говорят, кроме того, что я чокнутый. Чимин трясет головой – он больше не хочет слушать. Здесь душно, тяжело в легких от заволокшей все пыли. Больше всего на свете ему хочется выбежать наружу и никогда больше не возвращаться в это место. Больше всего на свете ему хочется снова научиться дышать. В глазах Тэхёна загорается привычное озорство, но теперь оно пугает. Чимин не хочет смотреть, но как всегда смотрит. Отворачиваться надо было еще тогда – когда он впервые увидел золотого мальчика, забравшегося прямо на глазах учителя на подоконник. А теперь уже поздно: и прятать глаза, и бежать, и говорить тоже. Потому что потому, как блестят глаза Тэхёна понятно, что слушать он его больше не будет. — Знааааешь, — с улыбкой в голосе тянет тот. Такая знакомая смешливая интонация, но теперь от нее бежит холодок по коже, - Чимини все знает. Он наклоняет голову на бок, наподобие экзотической птицы, внимательно разглядывающей человека. — Он просто стесняется сказать, — глухой смешок, — но чего стесняться такого, как я. Чимин принимается разглядывать блестящие мыски своих кед и слышит, как Тэхён тихо спрыгивает с подоконника. Несколько ударов сердца, и вот его запах уже забивается в легкие сильнее пыли. Чимин вдыхает глубоко, как утопающий втягивает воздух в последний раз. Дыхание Тэхёна горячим пятном оседает у него на щеке. — Они считают, что я «пидор», — интимным, до ужаса неуместным шепотом на ухо. Чимин дергается, как от пощечины: такие грубые слова на губах Тэхёна звучат так неестественно, что, кажется, будто вместо него, говорит кто-то другой. — А ты со мной… был, — никогда еще он не слышал у Тэхёна такого голоса: скребущего и холодного, - так что они думают, что мы трахаемся. А его теплая ладонь наперекор всему, что слетает с губ, выскальзывает из рукава колючего свитера, и мажет кончиками пальцев по сжатым костяшкам Чимина. Такое нежное касание, невесомое, как поцелуй бабочки. И сердце Чимина разрывается. Тэхён отстраняется так же внезапно, как оказался рядом (так же внезапно, как поймал мяч летящий Чимину в голову, так же внезапно, как беспардонно засыпал его своими невозможными историями, так же внезапно, как перевернул всю его спокойную жизнь с ног на голову). Грустный запах пыли и старого дерева тут же снова щекочет ноздри. Чужое тепло быстро покидает его руку, и только сейчас Чимин понимает, что сжал ладонь так сильно, что, возможно, разодрал кожу до крови. — Прости, — голос Тэхёна звенит, и он снова прежний, такой же взволнованный, как тогда на площадке, когда Чимин никак не мог совладать с дрожью в руках, — Я не должен был ничего этого говорить. — Ты не должен извиняться, — Чимин отрывает взгляд от своих сжатых ладоней, и сталкивается с удивленно распахнутыми глазами Тэхёна — тот словно сам никак не может поверить в то, что только что сказал. Тэхён отступает, почти без сил оседая на подоконник. Он подбирает ноги, полностью забираясь обратно, и устраивает подбородок на острой коленке. — Знаешь, я собираюсь бросить школу, — тихий, усталый смешок, — да меня и так скоро отчислят. Тэхён шумно набирает воздух в легкие перед следующей фразой. — Вернее, не так, — его пальцы нервно выдирают ниточки из свитера, — я уже её бросил. Сегодня последний день. Вот, что я хотел тебе сказать, а наговорил всякой ерунды. — Совсем скоро выпуск, — шепчет Чимин, чувствуя себя полным идиотом. — Да, — Тэхён грустно кивает, — и выпускной бал. Ты пойдешь? Чимин мотает головой. — Я так и думал. Он снова улыбается, тепло, а не насмешливо, но все равно совсем не так, как раньше. Чимин знает, что как раньше, уже никогда не будет.***
Сегодня первый по-настоящему весенний день: Чимин понимает это, как только открывает форточку: оттуда тянет сладким дымком, напоминающим запах сигарет с ароматическим фильтром. Небо, как и люди весной, потеряло всякий стыд и полностью обнажилось. Чимин тратит несколько минут, любуюсь им – мятно-голубым и чистым, как вода. Подоконник все еще слишком холодный по утрам, и, возможно, Чимин простынет после того, как с четверть часа выискивал на небе пушистые бока облаков, но сейчас это заботит его меньше всего. В приподнятом настроении вечно что-то вылетает из головы, и сегодня Чимин едва не забывает дома контрольные, на проверку которых потратил пол вчерашней ночи. За последние два года он успел пристраститься к кофе из школьных автоматов (хотя нахождение его в автоматах, которыми пользуются дети, все еще не одобряет). Эта жижа на вкус больше напоминает какао, сильно разбавленное водой, но после четырех часов сна кажется настоящим спасением. Чимин больше всего на свете ненавидит опаздывать, поэтому по утрам всегда застает школу пустой (если не считать дремлющего охранника у входа и одинокую уборщицу), но сегодняшний недостаток сна и наблюдения у окна не проходят бесследно, и когда он входит в класс ученики встречают его удивленным гулом. — Вы сегодня поздно, господин Пак. Чимин прячет улыбку: эти негодники всегда поднимают ему настроение. — До начала урока еще пятнадцать минут, — строго отвечает он, но поддразнивания это не останавливает. — Но кто же, если не вы, будет сторожить школу по утрам. Охранник уже видит десятый сон. Дети прекрасно знают, что строгость Чимина только напускная. Отсутствие у них страха перед уроками математики он в глубине души считает своей главной заслугой в жизни. — Сегодня мы начинаем новую тему, так что прекращайте язвить старшим и открывайте тетради. Он берет в руки мел и начинает урок. После часа говорения горло безумно сушит, и со звонком Чимин присасывается к бутылке с водой с жаждой умирающего в пустыне. Мальчишка на первой парте – бойкий задира с вечно лезущими на глаза волосами (Чимин еще не определил относится он к плохим или хорошим парням) – вдруг доверительно, стараясь перекрыть поднявшийся на перемене шум, говорит: — До того, как вы начали у нас преподавать я не думал, что математика может быть такой интересной. Чимин держится, чтобы не надуться от гордости, как индюк. — На все можно посмотреть с другой стороны, — он усмехается, — даже на математику. Вы же помните, как я вас учил: главное – смотреть на мир с удивлением.Конец.
<i></i>