Диагност

      Сегодня я лег не с той ноги.       Нет, не советуйте «встань и ляг нормально»: не поможет. У нас, специалистов по искривленной сновиденческой реальности, это заклинание не работает. Все равно достанется особенно заковыристый кошмар. Больной, естественно. К нам другие не попадают. Другие, здоровые, спокойно отправляются по нужным адресам — сниться кому положено.       Сны порой болеют. Потому и создана наша служба, и, поверьте, дел у нас хватает; а вот специалистов — нет. Мало кто выдерживает долго, хотя штатный психолог работает сверхурочно и без выходных…       Дежурство начинается, разумеется, в кровати. Кто бы еще мог похвастаться, что, заступая на смену, ложится спать? Но не ведитесь на этот пункт в условиях контракта. То, что ты засыпаешь, во-первых, не гарантирует, что проснешься. А во-вторых — что проснешься здоровым. В лабиринтах сновиденческой реальности заблудиться слишком легко: достаточно хоть немного расслабиться и облегченно выдохнуть — все, мол, закончилось удачно, ура, можно выметаться отсюда и нормально поспать (да, после смены приходится отсыпаться несколько дней, чтобы вернуться в норму), как тут же прилетает какая-нибудь мерзость, потому что ты что-то пропустил и где-то недосмотрел.       Сны растут и развиваются, как и прочие живые организмы. Конечно, срок жизни у них очень разный, но схемы развития часто похожи. Бывают сны-однодневки (странно звучит по отношению к тому, что появляется в основном ночью), и они, как бабочки, проходят цикл очень быстро. Бывают же сны плотные, со сложной структурой, и именно в них что-то может пойти не так, а сбой программы вызывает, как раковые клетки, лавину изменений. Результат, как правило, плачевный. Нет, сон не становится кошмаром; старые добрые кошмары — целый сновиденческий раздел, и они тоже, кстати, порой болеют. Получается хуже: какая-нибудь захватывающая приключенческая история или всякие котики-бабочки-радуги доводят сновидца до нервного расстройства, а если ошибка зациклится, то может дойти до крайне нехорошего финала. И никто не поймет, что именно сон вызвал расстройство психики. Поэтому у снов есть наблюдающий, который следит за их состоянием. Собачья работа: попробуй в природной изменчивости сна выловить те признаки, которые уже не признаки вовсе, а симптомы…       Заболевший сон отправляют к нам. И мы ложимся спать не просто так, а с целью диагностики.       Я стою на асфальтированной дорожке парка, и мокрая после дождя трава блестит в свете фонарей. Нужно идти. Медленно, прислушиваясь к ощущениям, к окружающему, подмечать странное. Искать несоответствия. Опухоль хитра, может заморочить.       В одном из прошлых снов дорога привела меня к жавшимся друг к другу заброшенным гаражам. Граффити, мусор и шприцы подозрения не вызывали: для такого места это нормально. Но у одного из гаражей, спрятавшегося в самой куче таких же покосившихся и изъеденных ржавчиной строений, оказались новенькие воротные петли. Да, это было оно. Опухоль маскируется под реальность, но часто не может справиться с деталями… Именно по ним можно ее вычислить. И выжечь. Для этого специалистам выдают зажигалки, совершенно обычные на вид, только на дне — маркировка: выцарапанная руна соулу. Поджигает что угодно, вплоть до стекла, бетона и дурных мыслей…       Иду по дорожке к выходу из парка. Четвертый по счету фонарь не горит. Счетчик Хольца выдает стандартные показатели, и интуиция молчит, а без нее в нашем ведомстве делать нечего. Чувство опасности у ребят развивается очень быстро, буквально после второго-третьего дежурства. У некоторых, правда, чересчур быстро, и именно они потом переселяются в места не столь отдаленные с диагнозом «паранойя»…       Нет, чем бы ни был сбой нынешнего сна, искать его корни нужно не в парке. Хоть и деревья здесь на вид странные, и одна из скамеек постоянно пытается превратиться в лису (после очередной трансформации у скамейки остались зубы и деревянный хвост) — все это обычные сновиденческие штуки.       Я выхожу за ворота, и парк за моей спиной тихонько растворяется в ночном тумане, стекает в небольшое озерцо. Впереди — улица с обшарпанными хрущевками и покосившимися столбиками металлических оград, напоминающих могильные. Нелепо огораживать пятиэтажки, как будто каждая из них… да, наверняка, если посмотреть на квартал с высоты птичьего полета, будет похоже на кладбище. М-да, здравствуйте, я в нуарщине. Небось сон приснился какому-нибудь некроманту, и тот в него натворил. В смысле, заклинаний. В смысле, с пафосом переборщил, у них это бывает. А неосторожное обращение со сном чревато последствиями — прежде всего для самого сна. А дальше — как пойдет…       Перешагиваю через одну из оград, и нога проваливается в воду по колено. Не верь глазам своим: они видят траву и осенние листья с искрящейся под фонарным светом изморозью.       Это нормально? Вероятно, да. Потому что шестое чувство совсем притихло, свернулось клубком и разве что не мурлычет. Однако брести по колено в воде я совершенно не хочу, хоть это и сон. Вон там, слева, проход и асфальтированная дорожка.       У снов не так много четких правил, но одно из них гласит: физические свойства различных поверхностей носят индивидуально-исключительный характер.       Простыми словами: если трава — это вода, то асфальт водой уже быть не может. Поэтому идем и не мокнем.       Первая пятиэтажка, вторая, тре… третья той же высоты, но этажей восемь. Маленькие окошки, а двери подъездов узкие и вытянуты сразу на четыре этажа. Забавно иногда сны трансформируют дневные желания. Наверняка кто-то из предыдущих сновидцев мечтает о многокомнатном жилье…       Чудной дом. Двери подъездов, как положено, с фасада, а мусорки — сзади. И скамейки с этой стороны, стоят себе под маленькими подъездными окошками, будто так и надо, будто дом перекрутило спиралью. На одной из скамеек валяется мятая сигаретная пачка. «Кэмел», желтая пустыня и верблюд. Я раньше такие покупал.       Смотрю вверх, на уровень пятого (восьмого?) этажа. В окнах нет света, но это ожидаемо: мрачно-темными выглядят все дома. Окно одной из квартир распахнуто, сквозняк выдувает на улицу темно-красную занавеску. На ткани мерцают слабые всполохи, и цвет становится ярче, освещает старую деревянную раму. Под этим светом видно, как вздувается пузырями и облезает белая краска.       Ткань огня рвется на лоскуты.       Один ложится на солевую лампу, стоящую на подоконнике, и розовые камни наполняются светом, пылают так ярко, как никогда не позволяло смешное электричество, — и вдруг взрываются искрами, разлетаются по комнате, падают каплями огня на стены, мебель, дурацкую картину, висящую за дверью.       Я вижу комнату прямо перед собой: поменять окна на пластиковые никак не доходят руки, хотя через старые рамы здорово сквозит; картину мне подарила девушка, и я повесил ее (картину, а не девушку) в укромный уголок, чтобы реже попадалась на глаза. Желто-пурпурная абстракция вызывала странное чувство царапающей взгляд нелепости, несочетаемости всего — и цвета, и формы, и даже настроения, вплоть до того, что у меня начинал дергаться глаз, если я смотрел на это произведение искусства дольше пяти секунд.       Теперь безобразные пятна расползаются, обводятся черно-алой каймой и становятся зловеще-праздничными. Комната пылает. Комната в маленькой квартире на восьмом этаже.       В душе наконец взрывается ужас осознания. Потому что есть еще одно правило: подобные сны показывают то, что происходит в реальности здесь и сейчас. Здесь и сейчас моя квартира горит! Точнее, там… А в ней — смешной лохматый кроль и смешной спящий я. Кролик, маленькое ушастое создание, на помощь не позовет и меня не разбудит. Меня, кстати, никто сейчас не разбудит, кроме самого меня…       А передо мной кривится в безумной ухмылке расползающаяся реальность сна. Источником опухоли является квартира на восьмом этаже, и сейчас эта опухоль сожрет сама себя, сгорит, вылечив ни в чем не повинный сон про ночной город. А вместе с ней — там, в реальности, — сгорит уж совсем невиноватый ушастый кролик. И с ним за компанию — один специалист по искривленной сновиденческой реальности…       Быстро разбудить себя несложно. Достаточно черкнуть мелом по любой ровной поверхности стрелки часов — в том положении, во сколько заснул. Мел в кармане, поверхностей сколько угодно, задание провалено. Но можно ведь заснуть снова и попробовать еще раз! Для этого надо всего лишь проснуться в нужное время! Где мел? Чертов карман глубиной с черную дыру! Вот он, падла, крошится под пальцами… поверхность… под ногами трава, стена дома шершавая… скамейка! Рядом скамейка, на скамейке — пустая сигаретная пачка. «Кэмел», желтый песок, верблюд с двумя горбами. Я лег без десяти двена…       …пустая сигаретная пачка, «Кэмел», желтый песок, верблюд… одногорбый на кэмеловской пачке, совершенно точно. Ах, сволочь! Пальцы выдернули из нагрудного кармана зажигалку, я и подумать не успел, а чиркнувшее колесико выбросило яркий оранжевый лоскут. Опухоль часто косячит в деталях, но кто будет считать верблюжьи горбы!       Желтый картон вспыхивает и разгорается мгновенно, яростно, как будто горит не жалкая пачка… а квартира на восьмом этаже хрущевки. Поднимаю голову — окно под самой крышей темнеет, меркнет, сливается с такими же окнами, и дом теперь самый обычный, в пять этажей. Взгляд скользит вниз, отсчитывая подъездные окошки, и упирается в газон и кусты. Тает морок. Исчезают урны и скамейки, и я обессиленно опускаюсь прямо на мокрую траву. Я слышал про такое: особо агрессивная опухоль может активно сопротивляться, насылать всякую дрянь, чтобы отвлечь от себя внимание. И точно находит, куда бить. Именно после подобных случаев несколько наших ребят переехали в другое учреждение, из спецов стали подопечными…       Но мне до сих пор встречаться не доводилось. Теперь довелось.       Дома ждет лохматый кроль. Надо найти упавший мел и добрести до асфальтовой дорожки…       Сегодня я лег не с той ноги. Но это не страшно. На то и ночь, чтобы менять правила.