Hush Now (You Were Lost but Now You’re Found)

Ему восемь, когда он встречает Дрима. Или, по крайней мере, он так думает. У него ничего нет, он ничто. У него даже имени нет. Одежда, которую он носит рваная, украденная или выкопанная из мусорки. Его кожа покрыта грязью, а волосы – тёмный сальный моток, свисающий перед опустошёнными глазами. Он насторожен, недоверчив. Гнев сжигает его душу, подкрепляемый кровью мальчика ненамного старше его, пачкающей его зубы, когда он обнажает их, больше походя на животное, чем на человека, выживая за счёт инстинкта бегства, трепещущего у него под кожей. Дриму тринадцать, его запястье кровоточит, но рука всё равно протягивается к нему. Он принимает его, когда остальной мир был доволен тем, что оставил его умирать. - — Ты выглядишь как Томми для меня. Вода вокруг него грязная, тёплая настолько, насколько он никогда не испытывал. Его узловатые колени подтянуты к груди, тонкие руки крепко обхватывают их. Он смотрит на мальчика, который сидит рядом с ванной, положив руки на белый край и утопая в лаймово-зелёной толстовке, слишком большой для него. Его волосы светлые, короткие и немного волнистые, веснушки пестрят на гордо вздёрнутом носу и струятся по щекам под зелёными, как листья на деревьях ранней весной глазами. На его запястье белая повязка, прикрытая рукавом толстовки. — Ты хочешь остаться здесь со мной, Томми? Он отводит взгляд вниз, на воду, крепко обхватывая себя руками. - Квартира Дрима маленькая. В ней есть только односпальная кровать и диван, видавший лучшие времена, размещённый перед небольшим, но громоздким телевизором. Бытовая техника, которая громоздится на его кухне, странная и несочетающаяся друг с другом. Вместо безделушек и украшений есть книги и только книги, сваленные в кучи по углам, и ноутбук, который всегда светится белым светом многочисленных открытых вкладок. Первые несколько недель Дрим спит на полу рядом с кроватью, в то время как Томми лежит без сна, свернувшись клубком на боку и глядя вниз на странного подростка, который приютил его. Он набрасывает на него одеяло и поворачивается, чтобы свернуться калачиком, спиной к другому мальчику только для того, чтобы каждое утро просыпаться снова укрытым одеялом. - Первая толстовка, которую даёт ему Дрим, красная и слишком большая. Она висит на его плечах как мешок, рукава натянуты как лапы, а капюшон низко опущен, затеняя его лицо, когда он сидит рядом с подростком, глядя на бумагу перед собой. — Это твоё имя. — говорит ему Дрим, постукивая ручкой по пяти завиткам на бумаге. — А твоё? — Это первые слова, которые он произносит. Мальчик вздрагивает от удивления, зелёные глаза устремляются к нему. Губы Томми сжимаются в тонкую линию, плечи поднимаются к ушам. — Покажи, — требует он хриплым осипшим голосом. Дрим смотрит на него ещё мгновение, а затем улыбается. - Той ночью Томми сжимает в руках лист бумаги, который он вырвал из блокнота, и смотрит вниз на девять странных символов, которые значат для него больше, чем он может выразить словами. Т О М М И Д Р И М — Томми, — тихим приглушённым шёпотом произносит он, облизывая пересохшие губы. — Дрим. — Он сглатывает, крепче прижимая колени к груди в пустой комнате, неосознанно прислушиваясь к шуму воды в ванной. — Томми и Дрим. Это похоже на обещание. Это похоже на что-то новое. Что-то, чего он не понимает, но отчаянно хочет. - Дрим слишком высок для своего возраста и выглядит старше, чем он есть. Его плечи широко и гордо расправлены, а глаза блестят. Томми маленький, истощённый, с тусклыми глазами. Большую часть времени он сутулится и следует за Дримом, словно странная тень. — Тебе не нужно дожидаться меня, понимаешь? — говорит ему Дрим, закрывая за собой дверь. Томми выглядывает из-за угла кухни, замечая бледность щёк мальчика и лёгкую хромоту, несмотря на все его попытки скрыть это. — Ты должен пойти на улицу, завести друзей. Неподалеку есть детская площадка. — Мне не нужны друзья, — говорит ему Томми нахмурившись. — Только ты. Дрим останавливается в полусогнутом состоянии, с наполовину снятыми кроссовками, и выпрямляется, глядя на него и уже открывая рот... Но со вздохом захлопывая его, потому что это уже старый спор, ведь Томми теперь девять, и он упрям до безобразия. — Тогда пойдём вместе на детскую площадку. — говорит Дрим, поднимая руку и потирая затылок. Томми оживляется, с надеждой глядя на него. — Айда, — он дёргает головой в сторону двери, на его губах появляется маленькая усталая, но искренняя улыбка, и Томми с ухмылкой несётся к нему. Иногда Дрим исчезает на несколько часов подряд, оставляя Томми наедине с самим собой и книгами, в которых рассказывается о мирах, одновременно волшебных и невиданных. Их они выбирают в библиотеке, смешивая с книгами по математике, грамматике, истории и всевозможно странным темам, которые привлекают внимание Дрима во время их еженедельных поездок за книгами. Он рассказывает Дриму о последней из них, которую он дочитал. Тёплый летний ветер шелестит вокруг них. Томми следит за тем, чтобы его шаги соответствовали шагам другого мальчика, стараясь не ускорятся, несмотря на волнение, бурлящее в нём, поскольку площадка становится всё ближе и ближе с каждым шагом. — И они типа полурыбы-полулюди, Дрим, разве это не крутецки? Сначала я подумал, что их головы рыбоподобные, потому что как-то же они издают этот жуткий звук, чтобы заманить глупых людей вниз и утопить, понимаешь? Но потом я поискал дальше и обнаружил много полуобнаженных дам, что было немного странно, не буду врать... Дрим задыхается от испуганного хрипа смеха, и Томми ухмыляется, гордясь собой. Когда асфальт сменяется песком, он, не теряя времени, стягивает ботинки и носки, отбрасывая их в сторону и, практически искрясь от возбуждения, бросается к качелям. Уже поздно. Луна свысока освещает их, единственных на детской площадке в этот час. Цепи качели холодны в его ладонях, когда он крепко сжимает их и отталкивается ногами. Его сердце сжимается, когда качель движется под ним, и его голые пальцы ног рисуют узоры на мягком песке. Цепь звенит сбоку от него, когда Дрим падает на соседнюю сидушку. — Ты когда-нибудь катался на качелях? — спрашивает Дрим, когда видит, что Томми просто толкается ногами, пару раз качаясь вперёд-назад, прежде чем движение замедлится, и он повторит толчок. Он смотрит на Томми, задумчиво наклонив голову. Томми сжимает губы и отводит взгляд. После паузы снова раздается тихий звон металла и еле слышные шаги, а затем его слегка дёргает назад. Руки Томми сжимаются, и он откидывает голову назад, чтобы посмотреть на старшего мальчика, который держит цепи его качели. — Держись крепче, — говорит Дрим, таща Томми назад, а затем толкая вперёд. У него ухает в животе, когда качель подскакивает и пикирует обратно. Руки Дрима снова касаются его спины, отправляя всё выше и выше с каждым толчком, пока ему не кажется, что он взлетает. Ему девять, его голые ноги вытянуты вперёд, пока ветер проносится мимо. — Выше, — задыхаясь, просит он. — Выше, Дрим, выше! Дриму четырнадцать, он ухмыляется, хромой и с мешками под глазами, а Томми... Томми думает, что впервые в жизни он понимает, что значит быть счастливым. Благодаря Дриму. Это всё благодаря Дриму. - Дрим лежит на кровати, повернув голову и положив её в сгиб рук, не сводя глаз со стены, когда Томми открывает дверь и заглядывает внутрь. Он даже не дёргается, когда Томми закрывает за собой дверь, босиком ковыляя к кровати с охапкой бинтов и аптечкой в руках. Он осторожно кладёт их, прежде чем устроиться на пояснице своего Дрима. Зелёные глаза на мгновение скользят по нему в знак признания, а затем снова отводятся. Напряжение в спине медленно ослабевает, когда пальцы Томми прижимаются к его коже, скользя вниз между грубыми твёрдыми трещинами в его плоти, глубоко нарисованному насилию. — Останутся шрамы, — прямо сообщает ему Томми. Десятилетний ребёнок тянется к бутылке с дезинфицирующим средством и открывает её, выливая раствор на чистую тряпку. — Знаю. — Дрим отвечает грубым выдохом, когда Томми нажимает на раны, уверенными движениями вытирая кровь, которая вяло кровоточила после душа. Пульсирующее напряжение вдоль позвоночника Дрима – единственная реакция, пока он вытирает кровь из особенно глубокого пореза. — Томми... — Прекрати, — бормочет он, сжимая тряпку в пальцах, но осторожно натягивая кожу, чтобы убедиться, что он сможет её сшить. — Я уже знаю, что ты собираешься сказать, и мне всё равно, Дрим, реально похеру. — Дрим закрывает глаза, поворачивая голову, чтобы зарыться лицом в подушку под собой. — Кроме того, ты не сможешь зашить это сам, тупица. Он бросает тряпку на пол и тянется за иголкой и ниткой, фамильярно вдевая её в ушко и туго затягивая узел. — Тебе... — Без обезбола, — Дрим обрывает его со вспышкой паники. — Не... — Ладно, ладно, расслабь булки, чувак. Дрим задыхается с хрипом полу-смеха, полу-удивления, и Томми воспринимает это как победу. Он наклоняется вперёд, вводя иголку с ниткой в кожу и плоть одним плавным движением, вытягивая нить после и наблюдая, как она тянет кожу. Первый узел достаточно легко завязать, плотно сводя края кожи вместе. — Ну, знаешь ли, это было бы проще с щипцами, — заявляет Томми, в основном для того, чтобы отвлечься, когда мышцы Дрима дрожат от дискомфорта, который тот изо всех сил пытается скрыть. — Я не люблю, когда меня щипают. — Да, что такое удар ножом, вот щипок – ебейшая часть, чувак, я бы ненавидел это всё. — Его голос сухой, когда он снова завязывает нить и туго натягивает её. Волосы Дрима мокрые на подушке и странно торчат там, где он растрепал их полотенцем. Томми делает мысленную пометку прибраться в ванной, прежде чем лечь спать. - —...Это неправильно, Дрим, — говорит он почти час спустя, вынужденный включить настольную лампу, чтобы ему было видно, с чем он работает, когда солнце начинает садиться за окном. Он ещё не зашил и половину, а пальцы Дрима уже побелели, когда он вцепился в подушку, упрямо сомкнув губы, даже несмотря на сильное напряжение его плеч и лёгкую дрожь, пробегающую по телу. — Без анестезии, — Голос Дрима слабый. — Без обезбола, Томми, без... — Я знаю, — обрывает он. — Я знаю, Дрим. Я знаю. Выдох Дрима хрипит в его груди, и Томми поднимает руку, грубо вытирая ею свои глаза с резким выдохом через нос, на мгновение бросая взгляд на тёмные буквы, выведенные на шее Дрима, словно клеймо, прежде чем сжать губы и снова вдеть нитку в иглу. — Я ненавижу их. Старший не отвечает, и Томми делает вид, что не слышит его колеблющегося дыхания, когда снова вдевает иглу в кожу, крепко стиснув зубы во время работы. - — НЕТ! Я... Томми, ты просто, блять, не можешь быть чертовски серьёзным!? Ему одиннадцать. Разбитые тарелки и стаканы валяются на полу, их осколки сверкают тусклой белизной под кухонным светом, грудь Дрима часто вздымается. Он кривит губы. — Ты не сможешь сделать это в одиночку, Дрим. — Он не съеживается, упрямо подняв подбородок и скрестив руки на груди, утопая в толстовке, которую он позаимствовал у старшего, которая свисает с его рук, как лапы, пока он впивается пальцами в гигантские рукава. — Какой смысл мне быть здесь, если ты не хочешь меня использовать? — Ты... — Дрим резко поворачивается на пятках, и раздается звонкий удар, когда тостер ударяется об пол. Томми смотрит на него равнодушно. — Ты не понимаешь, о чём просишь! — Голос Дрима полон ярости и беспомощности, его грудь выставлена вперёд, румянец растекается по лицу и вниз по шее. — Ты просто ребёнок! Глупый, наивный маленький ребёнок, который даже не может понять, о чём меня просит! — Я чётко знаю, о чём прошу! — Голос Томми разносится по кухне, его рот кривится в рычании. — Я знаю, Дрим, потому что последние три года я наблюдал, что именно это всё делает с тобой! Рука Дрима обвивается вокруг кофеварки, совершенно новой и только однажды использованной. Его плечи вздымаются от прерывистого дыхания, когда он отворачивается от Томми, бросая машину в беспорядочную кучу на полу и прижимая обе ладони к холодной стойке. На спине у него шрамы, старые и новые, швы, наложенные Томми, натягиваются в изгибе спины, два из них уже разорваны и кровоточат по краям. — Я взял тебя к себе, чтобы защитить. — Голос Дрима грубый, надрывной и захлебывающийся от слишком многого, что он хочет сказать. Томми осторожно делает шаг вперед, помня об осколках на полу, пока он пробирается к старшему на цыпочках. — Я приютил тебя, потому что не хотел, чтобы ты прошел через это же грёбаное дерьмо. — Дрим поворачивает голову, ярко-зелёные глаза впиваются в его голубые. — Ты когда-нибудь видел счастливого Героя, Томми? Квартира маленькая, они живут в ней вдвоём. Односпальная кровать и диван, видавший лучшие дни и стоящий перед небольшим громоздким телевизором, достаточно редко используемым. В стопки свалены книги, старые и новые, всевозможно странные темы пылились друг на друге, журналы и газеты с каракулями на полях, написанными двумя разными руками. — Это уродливо. — Дрим поворачивается, судорожно пожимая плечами, прежде чем опуститься на пол, оставляя спиной красное пятно на белых шкафах, но, кажется, почти не замечая этого. — Вся эта Геройская жизнь... За кулисами происходит гораздо больше, чем мир знает. — Очевидно. — умно говорит Томми, кладя ладонь на бедро. — У меня есть грёбаные глаза, знаешь ли. — Ты такой сквернословящий ребёнок. — Дрим опускается всё ниже. — И упрямый…такой чертовски упрямый. Дрим жил тут один до него, и Томми понимает, что это неправильно. Даже если квартира намного лучше, чем холодные улицы, которые были его жизнью. У Дрима нет ни родителей, ни опекунов, только упоминание о друге, при котором он кривит лицо от сожаления и жмурит глаза. Всё, что у него есть, – это Томми. Всё, что есть у Томми, – это Дрим. — Ты хочешь изменить систему, я тоже. — Он плюхается на пол перед старшим, сжимая слишком длинные рукава, прежде чем наклониться вперед. — Позволь мне помочь. — Ты ребёнок. — Голос Дрима слабеет. — Это не то, чего я хотел для тебя. Я приютил тебя не для того, чтобы использовать, Томми! — Я в курсе. — Томми смотрит ему в глаза непоколебимо и решительно. — Именно поэтому я доверяю тебе это сделать. - Томми смотрит на себя в причудливо большое зеркало, которое простирается над ванной. Его грудь обнажена, толстовка безвольно зажата в руке, а тени темнеют под глазами. Он долговязый, всегда был таким, и доспехи, которые он носил под толстовкой в роли Красного Хаоса, были призваны компенсировать ширину в плечах. Это был преднамеренный дизайн, над которым они с Дримом долго спорили, пока не нашли идеальную форму, не стесняющую его движения в плечах и спине. Он быстро рос, достигнув шести футов до того, как ему исполнилось четырнадцать, проводя утро с подбородком на плече своего наставника, и зубной щеткой, безвольно висящей во рту; всё ещё находясь в полусне, пока Дрим суетился над своим бритьём и кремами. Обычно он будил Томми, нанося на щеку мазок масла. Он наслаждался этими моментами, даже когда ворчал и нерешительно стирал масло с лица. Именно Дрим показал ему, как правильно бриться, когда на его подбородке и верхней губе появились первые жалкие маленькие волоски, которые он с некоторой гордостью носил добрую неделю, пока Сапнап не заскочил мимоходом и не захлебнулся от смеха при виде него. — Может, у всех блондинов так. — Сапнап закричал через запертую дверь ванной, куда Дрим затолкал его и посадил на крышку унитаза, скрестив руки на груди и скривив рот после следующей фразы. — Дрим тоже хуёво бородку отращивал. Он помнит запах крема для бритья и неприятный зуд в том месте, где его наставник обильно нанес его, дразняще щёлкая Томми по носу. Он помнит, как Дрим осторожно вытащил футляр из-за своего собственного, обнажив деревянную ручку с металлом в основании, расколотую посередине, чтобы лезвие могло держаться в ней. — Это немного сложнее, чем с обычной, — сказал Дрим, потирая рукой затылок. Глаза Томми расширились. — Но друг научил меня, как это делать, и я подумал, что смогу научить тебя, теперь, когда пришла твоя очередь. — Он осторожно сжал футляр, подушечки пальцев поглаживали тонкую деревянную ручку. — Я знаю, что ты не любишь подарки. Считай это необходимостью. Томми до сих пор хранит его и до сих пор пользуется им. Он помнит, каким взрослым себя чувствовал, когда Дрим учил его, как им бриться. Сапнап время от времени давал советы через дверь, из его телефона играла негромкая музыка, непривычное громыхание шумов музыкальных инструментов. Единственное, что объединяло все песни, это зацикленные тексты со словом мужик, втиснутым куда-то в них. Он сидел на унитазе, запрокинув голову, царапая ножом челюсть и вытирая полотенцем крем для бритья. Твёрдая рука Дрима направляла его движения, сосредоточенно очерчивая его руками подбородок. Зелёные глаза встретились с его с гордым блеском и улыбкой, прежде чем полотенце прошлось по остаткам белой пены. — Посмотри на себя, ты уже практически мужичище. — Слова, которые Сапнап сказал ему после, грубо взъерошив волосы, когда Томми попытался проскользнуть мимо него, но был пойман закинутой ему на плечо рукой. — Мы должны обмыть это! Верно, Дрим? Томми не получил алкоголя, но всё равно ухмылялся, потягивая колу, пока Сапнап и Дрим спорили о правилах игры в покер, наслаждаясь их шоком, когда он обчистил их обоих, и упиваясь тем, что был признан больше не ребёнком. После этого он стоял рядом со своим наставником, бреясь вместе с ним по утрам. Он скучает по этому и сохранил свою привычку бриться каждые два-три дня, даже если у него никогда не было особой причины, отчаянно пытаясь не думать о пустующем месте рядом с ним в зеркале. Его волосы определенно стали длиннее, местами неуклюже завиваясь и торча вверх. Чёлка отросла достаточно, чтобы касаться носа, если бы она не подпрыгивала в постоянном беспорядке локонов, который заставлял его думать об Уилбуре. Его коричневой, дико пушистой челкой, которая становилась все более и более взъерошенной с каждым привычным движением пальцев сквозь неё. Он отводит руки за голову, схватив пальцами пряди в маленький жалкий хвостик, прежде чем распустить их. Томми не похож на штатского. Отметины на его коже слишком странные, слишком преднамеренные. Есть причина, по которой он всегда носит кофты с длинными рукавами и толстовки, которые плотно окружают его шею капюшонами. На его правом запястье сидит силовой демпфер в невинной серебряной обертке, ничем не примечательной на первый взгляд. Тонкий и плотно прилегающий к оболочке шрамов под ним, и не имеющий застежки или видимого способа снять. Он знает, что, если провести большим пальцем по его краю, то чары на внутренней стороне начнут светиться тусклым фиолетовым блеском и нагреются. Не так резко, но достаточно, чтобы не позволить ему забыть о них, постоянно напоминая о том, что он потерял. Он обхватывает браслет рукой, прикрывая побелевшими костяшками пальцев, а затем наклоняется и подхватывает свою толстовку, грубо натягивая её, прежде чем опуститься на пол и откинуть голову назад, к двери, натянув рукава на руки и неловко сгорбившись. Он задается вопросом, что бы подумал Уилбур, если бы узнал, что Томми был Красным Хаосом. Тем, чья репутация купается в непредсказуемости, насилии и преданности пса, заклейменной на нём, пока он стоял рядом с Дримом. — Я жалок. — Его голос похож на призрачный шёпот, когда он сжимает челюсти. — Я чертовски скучаю по нему. - — Ты сказал, что расстроен. Томми заснул на полу в ванной, проснувшись от стука и затуманенного взгляда Уилбура, который в замешательстве смотрел на него сверху вниз, когда он открыл ему дверь после трёх часов сна на полу ванной. Это нормально, потому что он спал и меньше, после ходя на миссии и выполняя задания. Этот сон добавил беспокойной энергии его конечностям. Его пальцы сжимаются и разгибаются на рукавах большой серой толстовки, которую Уилбур позаимствовал ему, и Томми не может остановиться. Она тёплая, свободно висит на нём и, несмотря на то, что разница в росте между ними не так прослеживается, всё ещё умудряется доходить ему до бедер. Ткань толстовки очень качественная и отвлекающе мягкая при соприкосновении с его кожей, и запах Уилбура на ней достаточно слаб, чтобы смешиваться с сосновым кондиционером для белья. Уилбур запрокидывает голову назад, проглатывая последние капли третьей чашки кофе за сегодня. Музыка из портативной колонки тихо вибрирует в комнате вокруг них. Сырный тост, от которого Томми откусил маленькие кусочки между глотками горячего шоколада, лежит на тарелке рядом. Мужчина приготовил его в вафельнице, оставив на сыре случайные узоры. Он расплавился по краям и потемнел от прошедшего с момента приготовления времени. На кухне теперь пахнет жжёным сыром и плавленым маслом. — Почему... — Томми хмурится, сидя за столом и впиваясь зубами в щёку. — Почему ты был расстроен? — спрашивает он наконец, глядя на своего друга. — Расстроен, возможно, было неправильным словом, — признаёт Уилбур, ставя локоть на стол и опираясь на него щекой. Его чёлка растрёпана ото сна. Он одет в спортивные штаны и старую футболку с дыркой возле подмышки, от которой тянется длинная нитка. — Позволишь мне на минутку побыть с тобой чудовищно прямолинейным, Томс? Рукава толстовки оказываются достаточно длинными, чтобы он мог превратить их в лапы. Его большие пальцы трутся о ребристые манжеты, пока он рассматривает мужчину. — Все карты на стол. — Уилбур делает вдох и судорожно выдыхает. Томми замечает, как нервно подёргиваются его пальцы, как напряжение оседает в его плечах, хотя язык тела остаётся в основном расслабленным. — Я думаю, нам нужно немного прояснить ситуацию, не так ли? Томми с любопытством наклоняет голову с настороженностью, написанной на лице. — Хорошо, — соглашается он. Мужчина изучает его, а затем резко кивает. — Ты живешь один, — говорит Уилбур после минутного молчания, во время которого он явно собирался с мыслями, его брови разглаживаются со вздохом. — Ты явно привык заботиться о себе, и я не сомневаюсь, что ты можешь так продолжать, но тебе шестнадцать, и ты не должен делать всего этого сам. — Тёплый взгляд карих глаз направлен на него и только него. — Когда позвонил Квакити, он сказал, что должен был заставить тебя согласиться на звонок. Уилбур поворачивается, откидываясь на спинку стула и скрещивая руки на груди, запрокидывает голову и смотрит в потолок. Томми крепко стискивает в пальцах ткань рукавов, но молчит. — Ты был далеко от дома, посреди ночи, с людьми, о которых ты не знал ничего. — Длинные пальцы Уилбура барабанят по плечу. — Наверное, я не понимаю, почему ты не позвонил мне сам, — наконец произносит он, опуская голову, чтобы сосредоточить взгляд на нём. В глазах его плещутся эмоции, незнакомые Томми. — А потом я понял, что, возможно, ты не знал, что нормально так делать или что тебе позволено полагаться на меня. — Повисает молчание. — Что я хочу, чтобы ты мог положиться на меня. Уилбур съезжает вниз на стуле, вытягивая длинную ногу под стол. — Я очень многого не знаю о тебе, Томми. Настолько, что не всегда понимаю или даже догадываюсь, как подступиться к тебе. — Его губы изгибаются вниз. — Я привык к тому, что меня слушают. Работа, которую я выполняю, возлагает на меня ответственность за многие вещи, и я привык к самостоятельности. Но у меня также есть Фил и Техно, на которых я могу положиться, зная, что они всегда прикроют мою спину. — Карие глаза Уилбура впиваются в его. — Я хочу быть тем же для тебя, но не знаю, как это сделать, не устраивая беспорядка. Пальцы мужчины грубо скользят сквозь дикие локоны чёлки, сжимая их в пальцах с самоуничижительной улыбкой, от которой Томми не может отвести взгляд. — Я эгоист. Я собственник. Я не люблю делиться, и мне нужен контроль над всеми и всем. — Что-то темное мерцает в его глазах. — Я хочу знать о тебе всё, хочу, чтобы ты раскрыл и обнажил себя, чтобы ты рассказал мне всё, что знаешь. Я хочу знать, что заставляет тебя грустить, хочу знать, что делает тебя счастливым, хочу слышать, как ты смеёшься и плачешь. Я хочу слышать, как ты кричишь. — Рот Уилбура изгибается, проявляя слишком большое количество зубов. — Я хочу быть тем, к кому ты придёшь, когда грустно, когда чувствуешь, что потерялся, когда больно или когда не знаешь, что делать или куда идти. — Уилбур поднимается на ноги, опускаясь на стол, ближе к Томми, и сверкая глазами. — Я хочу, чтобы ты доверял мне, целиком и полностью. От этих слов Томми вздрагивает. Что-то собственническое пронзает его. Он хрипло выдыхает и сглатывает, когда его горло сжимается. Потому что в языке тела Уилбура произошёл сдвиг. Проявилось что-то, о чём Томми инстинктивно знал, но никогда не замечал, чтобы оно показывалось так интенсивно и всепоглощающе в том, как мужчина смотрит на него. Это так сильно отличается от Дрима, предостерегающего от привязанностей и держащего его на расстоянии, в то же время подпуская Томми ближе, чем кого-либо другого. Дрим, который прячется за маской и рассыпается в тишине четырёх стен своей квартиры, а Томми упрямо обнажает зазубренные зубы, забирая себе лишь небольшую часть его груза. — Видишь, Томми, вот это меня и беспокоит, — говорит Уилбур со смехом. — Что тебе нравится это слышать, что ты хочешь это слышать. — Его глаза блестят. — Это опьяняет, завораживает и привлекает – наблюдать, как ты реагируешь на меня, как сильно ты жаждешь моих прикосновений, как ты готов вывернуть себя наизнанку, чтобы быть рядом. — Уилбур вдыхает, его грудь поднимается, а затем опускается с резким выдохом. — Знаешь ли ты, что делает со мной знание, что ты смотрел на кого-то другого так же? Как это не дает мне спать по ночам? — Такую верность нельзя купить за деньги. — Глаза Шлатта выжжены в его памяти, наполненные яростью и голодом, когда он смотрит на него, стоящего рядом с Дримом. — Как тебе это удалось? — Ты уязвим, Томс. — Уилбур выдыхает через нос. — Уязвим и истекаешь кровью из зашитых ран, отчаянно нуждаясь в ком-то, кто мог бы занять пустующее место рядом, или в том, кому ты был верен, потому что не знаешь, как справиться со всем этим самостоятельно. Я вижу тебя насквозь. Я вижу, как ты сражаешься, как сильно ты борешься за сохранение последних остатков здравомыслия, и хочу быть тем человеком, который склеит всё это воедино. На какое-то мгновение воцаряется тишина. Томми смотрит на Уилбура, Уилбур – на него, ища в нём что-то, чего Томми не понимает, прежде чем его язык тела меняется, смягчаясь. Резкий блеск в глазах сменяется теплотой, и мужчина выдыхает, а Томми, наоборот, втягивает воздух. — Но я также хочу посмотреть, каким человеком ты будешь, когда встанешь на ноги. Как блестяще ты засияешь, под правильным руководством и с поддержкой. Ты очень молод. Это правда, хотя я знаю, что тебе неприятно её слышать. Ни у одного ребёнка не должно быть таких глаз, как у тебя, ни один ребёнок не должен так охотно отдавать кому-то всего себя настолько, что отсутствие этого человека заставит его рассыпаться. И тем не менее, это то, что с тобой произошло, и вот ты сидишь передо мной впоследствии. Томми никогда не считал себя таким голым, каким он чувствовал себя в глазах человека перед ним. Уилбур не ошибался, но его слова не столько пугают, сколько завлекают Томми. — Что говорит о том человеке, по которому ты скучаешь то, что тебя привлекают все уродливые стороны меня? — размышляет Уилбур. Его глаза, яркие и напряженные, искрятся прекрасным оттенком коричневого. — Я не особенно хороший, Томми. Я человек, и у меня есть недостатки, возможно, даже больше, чем у других людей. — Он делает паузу. — Я знаю, какой я... Вот в чём проблема. — Ты не можешь меня оставить, — говорит Томми. Они всё ещё в маленькой кухне, одна песня плавно переходит в другую. — Ага, — соглашается Уилбур, склоняя голову. — Не думаю, что смогу, и, что более важно, я не хочу. Томми удовлетворенно хмыкает, ослабляя тугую хватку пальцев на рукавах и выталкивая одну ногу из под себя. — Я не против, чтобы ты так думал, — серьезно заявляет он старшему. — Мне это нравится. — Я в курсе, — отвечает Уилбур, сжимая губы. — Не выставляй себя плохим парнем, Уилбур, — произносит Томми с намеренным ударением на конец имени. Что-то мелькает в карих глазах. — Я не какой-то идеальный потерянный золотой мальчишка, которого можно рисовать красивыми мазками. Я не люблю людей, а люди не любят меня. — Он изгибает губы, сверкая зубами. — Ты ошибаешься, если думаешь, что я неженка. Весь мир жаждет его крови, как злодеи, так и герои, его имя втоптано в грязь в понимании гражданских после той хуйни, перевернувшей его жизнь с ног на голову. Красный Хаос не любимый людьми Герой. Он отщепенец, изгнанный за предательство, которое не понимает или не может осознать, потому что сделал именно то, чему был научен, и всё же каким-то образом всё испортил. — Я думаю, мы оба немного объебались, — решает Томми, расслабляясь. Это вызывает смех у Уилбура, высокий и мелодичный. Его голова запрокидывается назад. Томми думает, что это одна из лучших вещей, которые он слышал. — Я позвоню тебе. В следующий раз, — обещает он запоздало. — Это... — Мужчина опускает оба локтя на стол и, подергивая уголками губ, кладёт подбородок на ладони, обрамляя пальцами щёки. — Дело вовсе не в этом, солнышко. — Ласковое и тёплое новое прозвище, которое Томми хочется слышать снова и снова. — Тогда мы разберемся в этом, — пожимает плечами Томми. — Вместе. — А? — Глаза Уилбура мерцают. — Это твоё решение? — Ты не можешь заставить меня делать то, чего я не хочу. — Томми наклоняет голову. — И ты не хочешь вынуждать меня, потому что хочешь, чтобы я доверял тебе. — Да, — соглашается тот, не колеблясь. — У тебя есть секреты, Томс, я хочу знать их все. — У тебя тоже есть секреты, — говорит он с оценивающим взглядом. — Ты странный персонаж, Уилбур Сут. Между ними возникает взаимопонимание, и Томми резко и неровно ухмыляется. Уилбур опускается ниже, теперь сложив руки на столе и упираясь в них подбородком. — Ты позвонишь? — Я позвоню, — уверяет его Томми. Обещать это на удивление легко. — Хорошо, — выдыхает Уилбур. — И если я переступлю черту, если слишком сильно раздвину твои границы, я хочу, чтобы ты сказал об этом либо мне, либо Техно, либо Филу. Ты можешь пообещать мне это, Томми? Томми думает об этом, а Уилбур терпеливо наблюдает за ним. — Это труднее обещать, — наконец заявляет он. — Если бы ты не раздвинул мои границы, я бы здесь не сидел. Уилбур тяжело вдыхает, а затем выдыхает. Он склоняет голову, прижимая рот к изгибу рук, его карие глаза блестят. — Ты мне доверяешь. — Я никому не доверяю, — резко отвечает Томми. —... Но ты мой друг. Это что-то значит, не так ли? — Так, — мягко соглашается Уилбур. — Допустим, — тихо говорит Томми, прежде чем скривиться. — Я могу попробовать. — Он перекидывает руки через спинку стула, опуская их между ног и наклоняясь вперёд с сощуренными глазами. — Но это касается и тебя, Уилбур. Возможно, я и моложе, но это не делает меня глупым. Это не значит, что меня нужно нянчить. Если ты хочешь нормально общаться, это не должно быть игрой в одни ворота. — Ты хочешь быть опорой. — Точно, — соглашается Томми, оскалив зубы в ухмылке. — Видишь ли, мне нравится, когда ты со мной откровенен. Не ходишь вокруг да около, не притворяешься, что проблемы нет. — Техно убил бы меня, если бы узнал, — смеётся Уилбур. — Есть причина, по которой я ждал, пока они с Филом уйдут, чтобы поговорить с тобой. — Он наклоняет голову. — Знаешь ли ты, Томс, что большинству некомфортно со мной? Вот почему у меня нет друзей. У меня есть коллеги и люди, которым я нравлюсь до тех пор, пока они не увидят мои уродливые стороны. — Я не думаю, что они уродливые. — Томми склоняет голову. — Ты просто Уилбур. — Просто Уилбур. — Мужчина внимательно пробует слова на вкус. Что-то похожее на удивление проскакивает в его улыбке, когда он смотрит на Томми и... Мой Уилбур, собственнически и тепло шепчет часть Томми, сверкая зазубренными зубами, утопая в жажде невозможного. — Ты что-то с чем-то, Томс, — бормочет Уилбур, когда он переводит взгляд обратно на мужчину. — Кто-нибудь когда-нибудь говорил тебе об этом? — Да, — сообщает Томми прямо, но... — без прозвища, — подхватывает он, когда губы собеседника опускаются. Уилбур оживляется. — Значит, я первый, кто называет тебя Томсом? — Мх-м. — ...Тебе нравятся прозвища? — осторожно допытывается Уилбур. Томми слегка отрывисто кивает. — Хорошо, — выдыхает Уилбур. — Хорошо. Я рад, Томс. Он снова хмыкает, отводя глаза и глубже погружаясь в толстовку. — Ты ужасно очаровательный ребёнок, — сообщает ему друг. Сейчас позднее утро одной из пятниц Января, солнце светит в окно, бросая бегущие лучи света на деревянный стол между ними и освещая глаза человека напротив. — А ты не такой уж и стрёмный взрослый, — говорит Томми, ухмыляясь.