Hush Now (You Were Lost but Now You’re Found)

Выследить Рояла — это решение, требующее гораздо больших усилий в исполнении, чем Томми ожидал. Герой Номер Шесть. На его плечах причудливая царская накидка, а поднятый капюшон отбрасывает тень на золотую маску льва. Наряд был чуть темнее костюма Томми: красный цвет его толстовки был настолько броским, что стал его визитной карточкой. Выбор одеть её сейчас был риском, но также и необходимостью, потому что у него нет другого способа принять себя. Его геройская личность уже ускользнула в карман Дрима, вне его досягаемости. Маска крепко сидит на его переносице, а волосы заправлены в чёрную шапку, которая плотно прилегает к голове. Его глаза затенены низко опущенным капюшоном. Красный Хаос цепляется за стену над Роялом, вне поля чьего-либо зрения. Герой засел на балконе, закинув ноги на перила, и что-то делая на планшете, который тусклым светом освещал его маску. Дверь позади мужчины приоткрыта, и толстовка прилипает к спине Томми, когда он улавливает отдаленные голоса. Его сердце колотится в груди, знакомый адреналин наполняет вены, словно дурманящий наркотик, а пальцы коченеют, когда ветер усиливается. Ему недостаёт брони, отнятой у него вместе с его силами и удостоверением личности, а гаситель мощности горит на его запястье. И всё же он не может сдержать кривую усмешку, проявляющую острые зубы, и резкий блеск в сияющих глазах. Томми тихо выдыхает, опускаясь вниз и босыми пальцами ног цепляясь за еле заметные выемки в стене белой башни, так скажем, не предназначенной, для скалолазания по ней, но в мире буквально нет человека упрямее его. Кроссовки и носки было решено оставить на крыше, потому что у него не осталось права на ошибку. Он всё ещё над балконом, вне досягаемости Рояла. Крепче сжимая пальцы и сгибая колени, Томми наклоняется ниже, чтобы получше рассмотреть приоткрытые стеклянные двери и задёрнутые на окнах шторы. Красный Хаос особо не контактировал с другими героями. Он видел их, некоторых даже без масок, в отличие от публики. Его глаза бегали по их лицам, запоминая особые черты, потому что его этому научили. Он многое знает о них. Он читал их профили, запоминал их силы и привычки, оставленные в заметках, нацарапанных Дримом, который уже проходил через всё это. Томми даже добавил туда свои собственные наблюдения. Роял – одиночка, и один из немногих, с кем Томми действительно разговаривал. Тёмной ночью, на этом самом балконе, когда шума вокруг него стало слишком много, во время одной из вечеринок, редко устраиваемых в башне. Томми никогда не получал от них удовольствия. Там всегда было слишком душно, алкоголь плескался в модных бокалах, а еда, названия которой он чаще всего не знал, была разложена на огромных серебряных блюдах. Красный Хаос появлялся на них только потому, что Дрим находил в этом какую-то важность. Томми также мог бы поклясться, что его наставник получал немало удовольствия от того, что одним своим присутствием дико раздражал Шлатта, который пестрил словами только до первого глотка. Алкоголь удваивал напряжение в итак шатком коллективе, и в рядах Героев возникали конфликты, о которых гражданским и не снилось. Была причина, по которой в башне запрещалось пользоваться силами. Внутренние разногласия сложны и гораздо уродливее, чем нужно знать миру. Для них Герои всегда будут окрашены резкими фальшивыми улыбками и темнеющими глазами. Томми втягивает носом воздух, настраивая себя, готовясь к возможной схватке, перебирает окоченевшими пальцами и тихо выдыхает. — Роял? — шепчет он. Его голос искажён модулятором в металлической части его маски. Большой палец Героя, которым тот медленно проводил по экрану, замирает, заставляя Томми сглотнуть в ожидании. Роял ему не друг. Но он и не был врагом. Томми помнит совместный смех на балконе, игристый вкус алкоголя, когда мальчик попробовал его в первый раз, нечёткий и сухой на языке. Он помнит Новый Год, почти год назад. Его маска была опущена, а лицо отвернуто от мужчины, когда фейерверк взлетел высоко в небо распавшись со взрывом на грандиозные цвета. Тогда башня уже почти опустела. Томми был расстроен, потому что его нога была сломана, и Дрим не хотел оставлять его одного в квартире. Роял составил ему компанию, хотя и не должен был. Что ещё более важно, он один из немногих Героев, которые не высказывались о Красном Хаосе или Дриме. Мужчина отклонял любые вопросы элегантным поднятием руки или взмахом красного плаща за его спиной, когда он эффектно отворачивался от репортёров. Роял опускает ноги с перил, поднимаясь. Хватка Томми на карнизе сжимается, сердце громко бьётся у него в ухе, когда Герой направляется к двери. Мужчина останавливается, пальцы обхватывают ручку и закрывают дверь. Томми выдыхает. — Красный Хаос, — приветствует его Роял. Голос Героя звучит успокаивающе, сопровождаясь тихим металлическим рокотом модулятора. Маска золотого льва поворачивается к Томми. За ней сверкают, как он помнит, голубые глаза. Их цвет едва заметен в ночной мгле, теперь, когда планшет выключен. Ботинки мужчины мягко касаются земли, когда он возвращается к креслу, слегка оттолкнув его, прежде чем растянуться на мягком плюше. Роял поворачивается, чтобы посмотреть на Томми, приподняв голову и ставя ноги обратно на перила. — Приятно видеть, что ты ещё жив. — Осматриваешь свои владения? — поддразнивает его Томми, разгибая колени, ослабляя и переводя хватку на что-то менее отчаянное. — Разумеется, — отвечает Герой, в его голосе звучит веселье. — Ты же понимаешь, каково это — держать массы в узде. — Экран загорается на коленях Героя. Мужчина проводит по нему большим пальцем, чтобы удержать планшет включённым. Плечи Томми немного расслабляются от невысказанного заверения. Роял готов слушать. — Я так понимаю, ты искал меня не просто так? — Не любишь светские беседы? — Ты босой и висишь на стене вверх головой. Я полагаю, что это не самая удобная позиция. — Пауза. — Шлатт внутри. Это простое предупреждение, произнесенное мягким тоном. Томми выдыхает. — А Дрим? — В последнее время он держится особняком. — Роял вытягивает ноги, мир вокруг них тонет в ночной тишине. — Твоё исчезновение нас всех немного потрясло. В последнее время в башне всё напряжённо. — Напряжённо? — осторожно переспрашивает Томми. Роял поворачивает голову, и Томми может поклясться, что Герой теперь смотрит на него, хотя и не видит ничего, кроме едва различимых линий львиной маски. — Люди делятся на лагеря. Некоторые говорят, что Дрим неправильно справился с ситуацией, когда дело касалось тебя, а он сам не предлагает объяснений, чтобы облегчить волнения. Всё, что у нас есть, это информация из новостей, но любой умеющий рассуждать человек понимает, что этому лучше не доверять. Есть также фотография, на которой ты защищаешь лидера Синдиката с пистолетом, направленным на Героя номер один. — Наступает молчание. — Шлатт сеет сомнения, ты же знаешь, какой он, и молчание Дрима не идет никому из вас на пользу. Томми распознаёт в линии плеч и глазах Героя, который всё ещё наблюдает за ним, вопрос. — Он всегда был конченым ублюдком, — подтверждает Томми. Его пронизывает тревога и разочарование, потому что Шлатт, несмотря на то, что может быть громким и раздражающим, проницателен и опасен. За всей своей наглостью, он умен и расторопен, его манера говорить, которая и привлекает к нему публику, является его призванием. — А что думаешь ты? Роял внезапно рассмеялся, испугав Томми до чёртиков. Его пальцы дрогнули там, где он ненадежно цеплялся за край башни Героев. — Мы, может с тобой и не друзья, Хаос, но любой, кто был в одной комнате с тобой и Дримом более двух минут знает, что ты из разряда чертовски защищающих засранцев, когда дело касается нашего Номера Один. — Герой вздыхает. Пар из его рта рассеивается в холодном воздухе. — Я думаю, здесь происходит нечто большее, чем ты можешь себе представить. Именно поэтому ты здесь и разговариваешь со мной. — Большой палец Рояла дважды постукивает по экрану планшета, прежде чем замереть. — Мне всё это тоже не очень нравится. Что-то происходит, и это явно что-то нечистое. — Да, — тихо соглашается Томми, скривив рот под маской. — Что-то неправильное происходит. Роял согласно мычит, и между ними воцаряется тишина. — Итак, что мне нужно сделать? — спрашивает Герой после долгого молчания. И Томми позволяет себе резкую кривую ухмылку. - Томми смотрит на тост с черничным джемом, лениво настукивая пальцами непонятный ритм, старательно сортируя свои мысли. У него есть союзник. Это всё очень ненадежно, очень рискованно, но это только начало. Роял не дал ему много ответов, но Томми и не ожидал от него этого. Дрим всегда держался особняком, на дистанции, которую Томми осознавал и принимал, доверяя своему наставнику сделать правильный выбор и поддерживая, когда Дрим показывал все признаки того, что взвалил на себя слишком много, когда мужчина замыкался в себе и не мог попросить помощи, хотя Томми был рядом. — Вот почему я здесь, Дрим. — Жгучие слова, словно вросшие в пол ноги и подбородок, приподнятый чтобы встретиться с упрямыми зелёными глазами. — Потому что ты не можешь делать всё сам и ты это знаешь. Это не всегда заканчивалось хорошо. Разочарование Дрима могло выражаться в его резких словах, в пальцах крепко схвативших Томми за волосы и дёргающих его вверх, когда тот сгорбился, проявляя уязвимость, которую его наставник так ненавидел, но допускал, когда Томми прижимался к нему, отказываясь уходить. Он помнит свои пальцы, тонущие в подстриженных волнистых прядях светлых волос. Ритуал, который успокаивал Дрима, когда тот прижимался к нему в уединении их дома, где никто не мог видеть то огромное бремя, которое нёс на себе его наставник. То, которое Томми так отчаянно хотел стащить и разорвать в клочья. Он знает, что это и вбило клин в отношения публики к Дриму. Для них он стал недосягаемой фигурой, когда сам Томми находил его до боли человечным. Он никогда не интересовался соперничеством за рейтинг среди Героев с номерами, хотя внимательно следил за тем, что мог понять и слушал рассказы Дрима, когда тот выплескивал скопившееся глубоко внутри разочарование, грубо растирая усталое лицо. После его наставник обычно замирал, поднося руку ко рту и думая, размышляя, планируя, даже когда раздражение заставляло его рот сжиматься в кривую линию. Шлатт очень часто был головной болью, но сейчас становился огромной проблемой из-за своего влияния на публику, будучи политиком в шкуре Героя. Чего Томми не понимает, так это почему Дрим позволяет ему продолжать это представление. Его наставник не дурак, он должен понимать, что чем дольше он позволяет событиям развиваться, чем дольше он позволяет Шлатту волновать общественность, тем труднее будет потом подавлять недовольства. Роял обещал наблюдать за развивающимися в башне событиями, что, хоть и немного, но уже что-то после нескольких недель ничегонеделания. — Что у тебя на уме, Дрим? — вопрошает он, опершись локтем на стол и со вздохом опуская щёку на ладонь, откусывая тост. - Томми впивается ногтями в деревянное ограждение, отчаянно пытаясь не обращать внимания на шумящую толпу вокруг себя, и смотрит вниз на лезвия, скребущие по льду, когда он продвигает одну ногу вперёд. Коньки ярко-белые, их лезвия он заточил дома, следуя туториалу на телефоне. После тщательного исследования он выбрал пару коньков, предназначенных для фигурного катания, потому что кружение на носочках звучало действительно интересно. Зубцы на носках были как раз предназначены для того, чтобы позволять ему делать какие-нибудь причудливое дерьмо. Он натягивает шапку Сэма ещё ниже в тщетной попытке заглушить шум окружающих его людей, которые бешено мечутся на маленьком катке. Яркие фонарные огни мерцают там, где они прикреплены к деревьям по периметру катка, несмотря на достаточно ранний час. На территории играет рождественская музыка… громко и заунывно вытекая из колонок, явно видавших лучшие дни. Томми прикусывает щёку и резким движением толкается вперед, инстинктивно сгибая колени, когда он выскальзывает на лёд. Его лёгкие как будто забиваются пылью, когда он по инерции продолжает ехать вперёд, пытаясь привыкнуть ко льду. Он поворачивает пятку внутрь, используя боковую часть конька для того, чтобы начать контролировать направление движения, перемещаясь и начиная выполнять это же действие левой- И резко сворачивает, уклоняясь от маленького ребенка. Томми неуклюже спотыкается и останавливается, пытаясь успокоить тяжёлое дыхание в груди, в то время как родитель одаривает его извиняющейся улыбкой, уже таща малыша за собой, обратно в толпу. — Ты новичок в этом, не так ли? — Томми вздрагивает, его глаза находят мальчика в зелёной куртке с натянутым на голову капюшоном с меховой пушистой подкладкой. У него коричневого цвета волосы и брови, лицо круглое и мягкое, прямо противоположное резким очертаниям Томми. Пацан на голову ниже него, его руки скрещены на груди тогда, когда сам он прислонился спиной к ограждению с дерзкой ухмылкой на лице. Зелёная шапка толстой вязки плотно прижимает его волосы, тем самым опуская чёлку мальчика на лицо, почти закрывая глаза. — Невозможно, чтобы я- — Мальчик делает к нему шаг с каким-то явным намерением, губы Томми едва заметно оттягиваются назад… Пацан спотыкается буквально, блять, на ровном месте. Его руки обхватывают запястье Томми резким рывком утаскивая за собой, отчего они оба падают, когда его ноги разъезжаются. Задница Томми сильно ударяется о лёд, его рука двигается инстинктивно, попадая под голову парня, ладонью ощущая мягкость его волос за секунду до того, как костяшки руки с жгучим щелчком столкнутся о лёд. Он таращится на идиота, сощуривая глаза и сжимая рот в тонкую линию. Пацан моргает, глядя на него, его щёки становятся нежно-розовыми там, где он лежит, опустив голову на ладонь Томми. — Ты что, ебанулся?! — шипит Томми, отдёргивая руку к груди и сгибая пальцы, быстрым движением проверяя, что ничего не сломано. — Эй! Ты тот, кто подставил мне подножку! — протестует мальчик, резко поднимаясь вверх, но затем растягиваясь на заднице, выпрямляя ноги в стороны и обиженно надувая губы. — Тебе следует извиниться за это, смекаешь? — Я? — в ужасе требует Томми. — Я ни черта не сделал. Ты налетел на меня из ниоткуда! — Ты перегородил дорогу. — Парень скрестил руки на груди, вздёрнув подбородок. — Ты такой грубый. Томми смотрит на него, открывая и закрывая рот потому что, что. — Мне нравится твоя толстовка. — Мальчик внезапно оживляется, наклоняясь вперед. Томми резко откидывается назад, совершенно уверенный, что ему удалось привлечь единственного сумасшедшего на этом катке, когда пацан грубо тыкает ему пальцем в грудь. — Пчёлы лучшие, мужик! Его худи ярко-жёлтого цвета под открытыми лацканами куртки. На картинке мультяшная пчела, показывает средний палец, кружась вокруг своей оси. Томми долго и пристально рассматривал толстовку, когда нашел её под подушкой, потому что, какого хрена, Дрим. Он хватается за края своей куртки и резко застегивает молнию, доводя застёжку до подбородка и смеряя пацана снисходительным взглядом. — Слушайте, давайте так, мистер… — начинает мальчик. — Кого ты называешь грёбаным мистером- — Я просто вежлив с тобой, а ты ужасно груб! — Высокая тень приближается к мальчику, который свернулся на коленях и одной рукой тянется к молнии на куртке Томми. Длинные руки, долговязое телосложение, многострадальный взгляд, едва заметный сквозь черно-белую маску, когда он опускается на колени. Его руки скользят под подмышки пацана. — Туббо. — Мальчик замирает. — Мы говорили об этом, чувак. Томми на мгновение расслабляет плечи, когда мальчик поворачивает к своему собеседнику надутое лицо. — У него толстовка с пчелой, Бу. — Это не значит, что тебе разрешено приставать к нему, — упрекает его более высокий, выпрямляясь и таща мальчика за собой. Тот держится одновременно твёрдо и неустойчиво, когда руки впиваются в его куртку, поднимая в стоячее положение. — Я пытался подружиться, — жалуется Туббо, и Томми смотрит на него с лёгким ужасом. Его взгляд не остаётся незамеченным высоким парнем, который многозначительно кашляет. — Ранбу. — Туббо, — повторяет Ранбу тем же тоном. — Извинись. Туббо складывает руки на груди и раздраженно отводит глаза. — Он подставил мне подножку. — Да ни хрена! — Томми вскакивает на ноги, не обращая внимания на то, как высокий мальчик меняет хватку, словно пытаясь протянуть руку и поддержать его, пока он какое-то мгновение неуверенно покачивается на неустойчивых ногах. Томми выпячивает подбородок, едва заметно оскалив зубы. — Ты тот ублюдок, который потащил меня вниз, словно неповоротливый олень. — Ложь и клевета, — отрицает Туббо, и глаз Томми дёргается. — Извини за него, — говорит Ранбу, прижимая невысокого мальчика к своей груди. — Он угроза обществу, но у него добрые намерения. Томми показывает им обоим средний палец, уже направляясь на другой конец катка. - В конце концов Томми пишет Уилбуру, расстроенный звуком Ранбу и чёртового Туббо, когда более высокий поддерживает меньшего в движении. Они каждый раз весело машут ему, когда он проходит мимо, не имея других вариантов на крошечном круглом катке. Рядом с ним на снегу валяются коньки. Его нога задрана на скамейку, он обхватил её рукой, прижав к груди, пока другая рука крепко сжимала телефон. Томми сердито смотрит на семью, которая проходит слишком близко от него. Карамельные яблоки, сверкающие яркими цветами на деревянных палочках в их руках, громко смеющаяся девочка и рука родителя проходящая по локонам ее волос. Его телефон гудит от сообщения, и он смотрит вниз, нахмурив брови, когда открывает местоположение, мысленно подсчитывая расстояние, поскольку у него отключены все функции GPS. Слишком далеко, печатает он в ответ. У меня точно нет машины. Вместо ответа его телефон уведомляет о входящем звонке, и Томми не задумываясь отвечает на него. — Хочешь прокатиться? — Голос Уилбура слегка приглушён, когда он спрашивает. Он только что проснулся, понимает Томми, вскользь прикрывая микрофон пальцем, прежде чем прошептать тихое спасибо. — Мне нужно по делам, я не против подвезти тебя кое-куда. Но пройдет несколько часов, прежде чем я смогу забрать тебя. Томми моргает, его крепкая хватка на телефоне ослабевает. — Уверен? — Не предлагал бы, если бы не был, — рассеянно отвечает ему Уилбур. — Да или нет, дитя? - Перед скамейкой останавливается синяя машина. Когда Томми открывает её дверь, он видит, как Уилбур смахивает на пол машины кучу бумажных стаканчиков из-под кофе, часто проводя большим пальцем по экрану своего телефона, загружено работая. — Итак, коньки, да? — любопытствует он, выключая телефон и засовывая его в карман. Томми осторожно проскальзывает внутрь, чашки расплющиваются под его кроссовками. Он сжимает рюкзак между ногами, аккуратно захлопывая дверь. Из колонки слышна весёлая мелодия, которую Томми не узнает. Что-то смехотворно тёплое сворачивается у него в груди, потому что Уилбур действительно приехал, и это чертовски странно. Знание этого ослабляет неприятный гул под кожей, его плечи опускаются от ушей. — Я пробую что-то новое, — сообщает ему Томми морща нос и отодвигая ногой чашки. — Ну, знаешь, хобби и всё такое. Он замирает, когда Уилбур наклоняется над ним, дёргая ремень безопасности и поправляя его у него на груди, прежде чем защелкнуть его в замке. Отстраняясь, он ерошит Томми волосы.. — Безопасность превыше всего, — объявляет мужчина, прежде чем потянуться к рычагу переключения передач. — Вязание тоже было частью хобби и всего такого? — спрашивает он, слегка наклоняя голову, встречаясь с ним глазами. Томми не смотрит на синий шарф, повязанный у того на шее. — Ага, — признаёт он. Уилбур мычит в ответ. — Это весело, хотя в таких местах может быть немного шумно. — Это было просто отвратительно, — ворчит Томми. — И какой-то грубый ублюдок налетел на меня и попытался обвинить в этом, представляешь? — Уф, — просто говорит Уилбур, но его губы слегка дёргаются вверх. Он увеличивает звук радио. — Тяжёлое утро, как я понимаю. — Худшее, — с чувством соглашается Томми, расслабляясь. - Дорога до места, которое имел на примете Уилбур, занимает сорок минут езды, но когда они тормозят, Томми, затаив дыхание, смотрит на замерзшее озеро. Он моргает, вытягивая голову и прислушиваясь к пению птиц, раздающемуся с высоких деревьев, которые возвышаются над ними. Их голые стволы пестрят яркой зеленью на самых верхушках. Рот Томми широко распахнут, хрустящий холодный воздух наполняет лёгкие, а его сердце быстро колотится в груди. — Какого хрена. — Это довольно крутое местечко, не считаешь? — усмехается Уилбур, прислонившись к капоту своей машины и наблюдая за Томми, когда тот разворачивается с широкой улыбкой, расцветающей на губах. Он полон бурлящего ощущения чего-то. — Крутое? — требует Томми, резко поворачиваясь к нему. В груди у него появился незнакомый ныне трепет, какое-то благоволение, когда он затаил дыхание, пытаясь подобрать слова. — Уилбур, оно… оно невероятно. Вокруг них лежит снег, густой и нетронутый. Мир, полностью уготовленный Томми. Неизведанная местность и звуки, которые он никогда раньше не слышал в своей жизни. Усталый скрип деревьев и писк незнакомых птиц. Спокойствие, которое цветёт здесь в одиночестве, вдали от высоких зданий и серых улиц, где снег превращается в тёмную грязную слякоть под шинами машин и ботинками людей. — Я рад, что смог угодить, гремлин. — В его словах звучит дразнящий оттенок. Уилбур вдыхает свежий воздух, явно наслаждаясь тишиной, ненадолго прикрывая глаза и приподнимая подбородок к небу. — По снегу может быть немного неудобно кататься, — говорит ему мужчина. Его щёки розовеют от холода, но глаза переполнены теплом, когда он их открывает. — Но, учитывая, насколько холодно было в последние несколько недель, ты можешь, по крайней мере, выйти на лёд без риска утонуть. — Снег меня не остановит. — Томми хватается за ремень своего рюкзака. — И я умею плавать, знаешь ли. — Ты самодостаточный и независимый гремлин, понял-принял, — смеется Уилбур. Это не насмешка, и Томми ловит себя на том, что ухмыляется ему, всё ещё пойманный в ловушку сверкающего чуда света, о котором он даже не подозревал. Он вопросительно наклоняет голову, когда Уилбур смотрит на часы на своём запястье. — Мне нужно идти, но я закончу через пять часов или около того? Я заскочу и заберу тебя. В любом случае, у тебя есть мой номер, так что позвони мне, если тебя собирается съесть медведь или что-то в этом роде. — Или что-то в этом роде, — скептически повторяет Томми, а затем его глаза широко распахиваются. — Подожди. Здесь водятся медведи? — И ты совершенно не собираешься их искать. — Уилбур пристально смотрит на него. Томми старательно избегает его взгляда. — Не так ли, Томс? — Так точно, — со вздохом смягчается он, склоняя голову. Очень странно слышать прозвище, которое так естественно вырвалось из уст мужчины. — С тобой не весело, Уилбур. — Я очень весёлый. — Продолжай убеждать себя в этом, старик. — Мне двадцать четыре. — Старик, — соглашается Томми, двигаясь вперёд, не в силах остановить жажду пройтись и исследовать всю территорию. — Стар, словно время. Уилбур качает головой, поджимая рот и театрально вздыхая. Дыхание рассеивается белым туманом в холодном воздухе, когда он отстраняется от капота, скрывая тёплый и нежный взгляд. — Беги уже, веселись и постарайся не умереть. Томми задержался ровно настолько, чтобы увидеть, как синяя машина исчезает за деревьями, прежде чем развернуться на пятках, оттолкнувшись ногами от самой вершины холма и скользнув вниз по снегу с громким воплем, эхом отразившимся ото льда. - Первые годы Томми — это тёмные улицы, вонь гнилой еды и руки людей, копающиеся в пластиковых пакетах, отчаянно нуждающихся в чём-нибудь съестном. Это постоянный шум громких машин и криков из открытых окон. Это холодные зимы и крошечные пальчики, роющиеся в карманах замерзших насмерть тел, отчаянно нуждающиеся в чём-нибудь полезном. Это куртка мёртвой женщины. Это то малое тепло в месте, где он спит, свернувшись калачиком в мусорном баке, потому что это лучшая альтернатива четырёх стен, крыши и пола, которая у него есть. Мир уродлив. Это место отчаянного и бессмысленного выживания, которое продолжается в такт с биением его сердца. Но мир, в который его приводит Уилбур, прекрасен. Снег вспыхивает под лезвиями его коньков шквалом снежинок, которые кружатся под резким ветром, дующим на лёд и заставляющим Томми задыхаться, когда он поворачивается лицом к потоку морозного воздуха. Он раскидывает руки, позволяя им тянуться к тёплому солнцу. Туда, где оно проливает свой свет на снег и лёд, обнажённый от многочасового катания на коньках. Были моменты, когда Томми падал на лёд, стряхивая снег и всматриваясь в зелёные водоросли, камни и рыбу, которая машет плавниками, прежде чем скрыться из виду, плывя, сверкая и подёргивая чешуей. В эти секунды он позволил себе просто отдышаться и погреться под солнечными лучами. Это головокружительно. Пьяняще и захватывающе, потому что вещи, которые он видел только на мерцающих экранах, оживают прямо у него на глазах. Это такая свобода, какой Томми ещё никогда не испытывал. — Он красив, не правда ли? — Голос Дрима тихий и довольный. Они сидят бок о бок на вершине высокого здания, пост адреналиновая усталость тягуче окутывает их тела. В руках у них по половинке буррито, которое они разделили между собой, хлеб завернут в фольгу, чтобы сохранить тепло еды. — Мир. Томми не находил его особенно красивым. Там было громко и шумно, люди в нём были слишком странными, а мигающие огни слишком яркими. Там существует система дисбаланса, бедные и богатые, те, которые страдают, и те, которые воняют перегаром после дня роскоши и хорошей еды. Ему больше нравится быть высоко наверху, чем внизу, на улицах. Но теперь он думает, что понимает, что тогда имел в виду Дрим. Причину, по которой он хочет защитить всё это. Томми упал на спину, глядя вверх на ярко-голубое небо и плывущие по нему белые облака. Он нашёл свой мир. - Уилбур сидит в сугробе у кромки озера, глядя в свой телефон. На его лбу пролегла глубокая морщина. Одной рукой он потирает затылок, когда Томми приближается, поворачивая коньки, чтобы затормозить. — Повеселился? — спрашивает мужчина, когда Томми неуклюже отступает и плюхается в сугроб рядом с ним. — Ага. — Происходит пауза, а затем Томми хмурит брови, наклоняя голову и с любопытством смотря на мужчину. — У тебя коса в волосах, — сообщает он ему, опуская руки вниз. Его пальцы жёсткие и холодные, когда он тянет замерзшие шнурки своих коньков. — Техно дома, — вздыхает Уилбур, опустив плечи и обхватив руками колени, располагая на них подбородок. — Мой брат, — поясняет он на непонимающий взгляд Томми. — Оу… — Он прекращает возиться со своими шнурками, неуверенно опустив уголки рта, потому что в чертах лица Уилбура чувствуется что-то усталое. — Это… хорошо, да? Семья должна делать тебя счастливым, верно? Томми знает, что семья — это нечто более сложное. Он видел пострадавших и тела жертв домашнего насилия, ему приходилось поднимать на руки плачущих детей с синяками на руках и лицах, уткнувшихся в его толстовку сопливыми носами, сжимающих ткань в дрожащих кулачках. Ему приходилось оттаскивать скорбящую женщину от её ребенка, посиневшего и мёртвого, плавающего в ванне, от мужа, навсегда застывшего там, где она разбила ему голову, забрызгивая стену мозговым веществом. Но Уилбур приветствовал отца тепло и с открытой любовью, не колеблясь ни единой секунды . Взгляд Томми на мгновение скользит по щеке с обнажённым синяком, темнющим на ней. Уилбур мычит, одной рукой прикасаясь к маленькой косичке, заплетенной у него на виске. — Я люблю его, но он может быть до неприличия резким, и самое неприятное в нем то, что обычно он прав. — Его рот кривится как от недовольства. — Он был не очень доволен мной. — Из-за чего? — спрашивает Томми, наконец сумев вытащить первую петлю и просунуть два пальца под узлы, чтобы ослабить их. — На самом деле из-за тебя. — Голос Уилбура становится странным, и когда Томми выпрямляется, чтобы посмотреть на него, в карих глазах, встречающихся с его голубыми, появляется что-то скрытое и настороженное. — Почему? — спрашивает Томми, вжимая руки в снег и вытягивая ноги. — Он думает, что я тобой пользуюсь. — Там, где, свернувшись калачиком, сидит Уилбур, ощущается что-то тёмное. Та сторона мужчины, которую Томми раньше не видел, но которая резко напомнила ему Дрима, даже несмотря на каштановые локоны. — Что я настойчив, переступаю границы и вторгаюсь в твою жизнь. — Хм… — наклоняет голову Томми. — И? — И? — с недоверием повторяет Уилбур, его раздражение нарастает. — Он прав, не так ли? — Я могу отстаивать себя самостоятельно, — фыркает Томми, расправляя плечи. — И он всё равно заблуждается. Уилбур пристально смотрит на него из-за очков, сосредоточенно разглядывая карими глазами. — И в чём же именно он заблуждается? Томми лениво смотрит на быстро темнеющее небо. — Видишь ли, на самом деле это я тобой пользуюсь. — Ты пользуешься мной. — Уилбур осторожно пробует на вкус слова, холодный ветер хлещет вокруг них, ероша спутанную бахрому его волос. — Ты. Шестнадцатилетний ребёнок. Пользуешься мной. — Угу, — беззаботно соглашается Томми. — Не моя вина, что ты слишком глуп, чтобы осознать это. Уилбур открывает рот. Закрывает его. Откидывается назад, его длинные пальцы стискивают длинный шарф. — Ты такой чертовски странный, Томми, — смеется Уилбур, недоверчиво качая головой. Теплота затмевает тревогу, смягчая складку на лбу и нежная ухмылка медленно расползается по его лицу. — Ты… чёрт возьми, дитя, ты себя вообще слышишь? — Громко и чётко, — фыркает Томми. — Ты просто идиот и думаешь о всякой ерунде. — Ты ужасно раздражающий ребёнок, — стонет Уилбур. — Я пытаюсь сказать тебе, что волнуюсь, а ты… — Он выдыхает, перемещаясь на снег рядом с Томми, и неловко обнимает того за плечо, прижимаясь к нему головой. Заходящее солнце сверкает на снегу вокруг них. Оно пробирается по дорожкам, проложенным его коньками, и освещает те места, куда он падал, заставляя лёд искриться голубыми пятнами. — Я ещё никогда никого сюда не приводил, понимаешь? — говорит ему Уилбур, когда пальцы Томми начинают леденеть от снега. — Я прихожу сюда, когда хочу уйти от всего, когда не хочу ни о чём думать. Это как моя личная маленькая утопия. — Ветер проносится мимо, свистя в высоких и величественных деревьях вокруг них. — Я даже не привозил сюда свою семью. — Оу… — Желудок Томми странно скручивается, пальцы вонзаются в снег. — У неё есть имя? — Нет, но она её заслуживает, не так ли? Вес Уилбура согревает его бок, заставляя его отчетливо осознавать снег, который впитался в его штаны и толстовку. Томми подавляет лёгкую дрожь. — Находиться здесь было поггерс. —Томми выворачивает ногу ровно настолько, чтобы увидеть, как свет отражается на лезвии его конька. — Что, чёрт возьми, такое поггерс? Томми краснеет, поворачивая голову и прижимаясь лицом к вьющимся волосам Уилбура. — Отъебись, это хорошее слово, — ворчит он. — Ты его придумал, да? — спрашивает мужчина со знающей дразнящей ухмылкой. — Я был здесь пять часов, оставьте меня в покое. — Смех Уилбура сотрясает его грудь, и Томми с легким ворчанием закрывает глаза, усталость течёт по нему, перемешиваясь со слабой дрожью. Он почти зевает. — Я голосую за Погтопию. — Погтопия, — повторяет Уилбур, пробуя слово на вкус и игнорируя сварливое недовольство Томми, когда тепло покидает его бок. Он резко вскакивает на свои долговязые ноги, его плащ шуршит на холодном ветру, тлеющие угли солнца освещают тот беспорядок, в котором оказалась его одежда и волосы. Уилбур резво раскидывает руки, образуя шуршащий водоворот снежинок. — Ты слышишь это? — кричит он над пустым льдом. — ЭТО НАША ПОГТОПИЯ! Его голос эхом разносится среди деревьев, и необходимость пронзает Томми, когда он грубо стаскивает коньки, вскакивает на ноги, рядом с Уилбуром и прижимая руки ко рту. — НАША ПОГТОПИЯ! — Голос Уилбура присоединяется к его. Дуэт двух совершенно разных звучаний, сливающихся воедино. Рука обнимает его за плечо, притягивая к себе, и Томми спотыкается в объятья. Тепло разливается по нему, когда Уилбур откидывает голову назад. — НАША ПОГТОПИЯ! — Сила, харизма, призыв, на который Томми отвечает, повышая голос вместе с ним. Задыхаясь от смеха, когда птицы взлетают с деревьев, темнея крыльями на фоне неба. - — Это не моя квартира, — сообщает Томми Уилбуру, когда дверь открывается, и мужчина наклоняется над ним, чтобы расстегнуть ремень безопасности. — Уилбур. — Ты окоченел, дрожишь и практически спишь на ходу, — отвечает Уилбур нежным голосом, который задевает что-то внутри Томми, пока он устало трёт глаза. — Мой дом был ближе на добрые двадцать минут. Ты ел, пока меня не было? — Не-а, — ворчит Томми, позволяя вытащить себя из машины. — Изначально не планировал поездку. Уилбур мычит, рука прижата к его спине, подводя его к дому. Внутри Томми извивается что-то ноющее от тоски. Что-то густое в горле, когда дверь открывается и его заталкивают внутрь, чужие пальцы уже тянутся, чтобы расстегнуть его куртку и помочь ему снять куртку прежде, чем Томми сможет собраться с мыслями и сделать это самостоятельно. — И никаких перчаток, — цокает языком Уилбур. — По крайней мере, Сэм подарил тебе шапку. — Она тёплая, — вяло соглашается Томми, когда мужчина стягивает её с головы. Его кудри плоские и влажные от растаявшего снега. — По крайней мере, была такой, — тихо смеется Уилбур, помогая ему снять ботинки, прежде чем выпрямиться и бросить кроткий взгляд через плечо. — Привет, пап. — Уил. — Томми слегка приоткрывает мутные глаза и видит Фила, прислонившегося к дверному косяку. В голубых глазах мужчины отражается что-то среднее между смущением и задумчивостью, которое исчезает, когда он встречается с ним взглядом. — Ещё раз здравствуй, Томми. Томми наклоняется вперед и с усталым сварливым звуком утыкается лицом в плечо Уилбура. — Техно наверху, — сообщает Фил, отпивая чай. Томми слишком устал, чтобы пытаться понять выражение его лица. — Мне холодно, — бормочет Томми, когда рука обхватывает его за спину, поддерживая. — Я знаю, — шепчет в ответ Уилбур, в его голосе звучит что-то невероятно нежное, а длинные пальцы проводят рукой по его волосам. — Ты засыпаешь на мне, Томс? Он издает тихий шум, закрывает глаза и вдыхает аромат, который невероятно похож на Уилбур. — Ты действительно ребёнок, — выдыхает Уилбур, слегка посмеиваясь и подталкивая его вперёд по коридору. — Пошли, нам нужно переодеть тебя в сухую одежду.