Одиноко

Рейген думал, что справился со своим одиночеством. Но порой оно его настигало и доводило чуть ли не до безумия. Парадокс человеческой души… Рейген знал, что вовсе не одинок. Всего за год в его жизни появилось столько замечательных людей, а некоторые стали важнее, чем были до этого, но… Когда зимний вечер сгущал смоль на небе, переливаясь грозными тучами, закрывающими тусклые звезды, когда в звенящем теплыми лампами офисе оставался один Рейген, и места Серидзавы, Томе или даже Моба пустовали, когда работы не оставалось совсем, а Рейген сидел до победного лишь потому, что жутко не хотел возвращаться в свою однокомнатную одинокую квартирку, когда за дверцой офиса было слышно, как закрывалось кафе этажом выше, когда Рейген поглядывал на телефон, ожидая неизвестно чего — то ли звонка, то ли сообщения, но даже бы спам стал спасением в до оглушающего тихий поздний вечер декабря, когда глупые часы тикали в унисон дыханию Аратаки, и он хотел кинуть в них свой ботинок от раздражения, но в то же время не хотел оставаться в полнешей тишине один, потому терпел… Именно тогда Рейген ощущал, как его буквально разъедало изнутри из-за пустоты и чувства ненужности не просто всему миру… Даже своим родственникам. Даже Мобу. Даже себе. Рейген встал из своего рабочего стола, подойдя к окну. Он заглянул за жалюзи. Снег идет. Рейгена он никогда не радовал. Сыро и холодно, а затем еще и пальто и шарф мокрые, а на голове осядают эти глупые хлопья. — Домой, что ли, пойти… — вздохнул он с каплей безысходностью. Его поглотило удушающее чувство, что он может делать со своей жизнью все, что захочет. Детей или Серидзавы в офисе не было, а Моб уж навряд ли будет появляться в офисе так же часто, как и раньше, ведь перешел в старшую школу; Рейген просто может позволить себе закурить прямо в комнате, потом не проветривая ее, и отсутствие ответственности за чужое здоровье могло бы вскружить голову Рейгену, а он все равно хотел бы достать сигарету, закурить и увидев человека поблизости, тут же затушить эту никотиновую дрянь, с фальшивым недовольством ворча себе под нос. Рейген прямо сейчас может пойти в бар. И никто и ничто его не остановит; может пить хоть до самого утра, а ранним утром офис открыть поручить Серидзаве, и все, остаться отсыпаться дома или в какой-то подворотне, а Рейген бы все равно хотел стараться не напугать других отсутствием себя на работе. И что же делать…? Рейгену катастрофически хотел быть с людьми. Рейгену катастрофически хотелось о ком-то заботиться. Рейгену… Не катастрофически, но просто хотелось, чтобы заботились о нем. — Надо бы в комбини, за лапшой зайти… — пробубнил Рейген, хотя есть не хотел совершенно. Рейген медленными задумчивыми движениями выключил компьютер, накинул пальто и надел шарф. Оглянул офис в последний раз; он красивее, когда в нем есть другие люди. Выключил свет и запер дверь. Одиноко. И холодно… А на улице встречает свет холодных ламп. — Почему именно сегодня так безлюдно? И проезжающих мимо машин так мало, а прохожих будто и нет совсем. Лишь снежинки медленно опускаются на землю, и Рейген их понуро тут же вдавливает в подошву своих изношенных ботинок; на новые, как бы он серьезно ни работал, средств все равно не хватало. Мороз щипал кожу, кусал гладкие мужские щеки, оставляя на них розовый румянец, переходящий на незащищенные тонкие уши и симпатичный нос. Рейген не торопился; дома его никто не ждет, а комбини работают круглосуточно. А Рейген бы, наверное, хотел поторопиться, переключившись на бег, потея и задыхаясь в холодном воздухе, лишь бы знать, что его присутствие нужно. Но это были лишь глупые мысли, как назойливые комары кружащие вокруг головы, но у Рейгена не было сил их отгонять, Рейген чувствовал подавленность, будто он сам себе клиент, на «плечах которого поселился демон», что можно изгнать массажем. В случае Рейгена ни один массаж бы не помог. И в комбини не было особенно много народа. Рейген взял самую дешевую лапшу быстрого приготовления, долго стоял у витрины с алкоголем. Думал, напиться с горя. Но он молча ушел к кассе. Пакет и сигареты такие же дешевые. Кажется, на ручке пакета имеется дырка. Рейген меланхолично глядит на нее. Подумать только, до чего доводит одиночество молодых амбициозных парней…! Выйдя обратно на улицу, Аратака раздасованно вздохнул; ну вот, теперь не убрать обе руки в карманы, ибо одна должна держать пакет и морозиться снаружи. Людей еще меньше, чем было до этого. Телефон показывает восемь часов вечера. — Ну и куда все попрятались? — ворчит Рейген, испытывая потребность вжаться в себя из-за холода, но не делая этого. — Тоже мне, нежинки, снежинок испугались… Весь город словно замолк. Тоска. Теперь только домой. С каждым неспешным шагом его квартира приближается, его комната приближается, ванная и компьютер, маленький холодильник, пыльный ковер, голые стены… Они все. Совсем рядом. Буквально пару кварталов, и Рейген будет дома. Будет у себя… Будет в той… Безжизненной, пропахшей сигаретами и пивом комнате. Он неожиданно остановился. Губы поджались уже непроизвольно, и глаза щипало уже не из-за холода. Ну почему же сегодня так тихо? Ну почему же сегодня сердце так разрывается, наполненное доверху осколками, то и дело пропуская удары? Ну почему же именно сегодня так холодно и темно? Почему Рейген снова испытывает… Одиночество? Может, потому что и вправду не нужен другим? А может, потому что и вправду не нужен… Себе? Аратака поднял голову, лишь бы сдержать порыв зареветь, как малый ребенок. Он не может и не хочет себя жалеть. Но отвратительное ощущение собственной бессмысленности будто острейшим сверлом втискивается сквозь всю голову, и виски болят от напряжения ноющей боли в душе. Рейген знает, среди него так много людей. Рейген знает, у него так много хороших знакомых. Но почему никто не пишет? Заняты? Хорошо, Рейген может в это проверить… А может Рейген сам по себе никого не интересует. Даже маму? Даже Моба? Он давно с ними не списывался. Рейген скучает. Рейген хотел бы упасть в чьи-то объятия, Рейген бы хотел похлопать по чьему-нибудь плечу, Рейген хотел бы пожать чью-нибудь руку. А вдруг это правда никому не нужно? Как и самому Рейгену это не нужно от самого себя. Не моргая, Аратака смотрит на холодное сияние фонаря, то и дело гаснущего. Снежинки все кружат, падая на макушку Рейгена и там же тая, оставляя неприятные ощущения сырости. Воздух холодный; больно дышать. Ну почему рядом никого? Голоса… Голоса поблизости? Рейген вздрагивает. Кажется, будто это кто-то знакомый. С болезненным отчаянием в слезящихся глазах, Рейген не спешит на звук, идет так же медленно, как шел до этого, но кажется, будто натянутое тонкой струйкой ощущение боли внутри медленно рвется, ниточкой за ниточкой. Компания… Студентов? Нет, кажется это взрослые люди, но не настолько взрослые, чтобы назвать их старыми… Примерно… Пять человек? Три мужчины и две женщины. Они о чем-то весело и беззаботно беседуют. Рейген подходит ближе. Ох… — О, Серидзава, — бодрым голосом пытается вымолвить Рейген, но хрипотца его немного выдает. Впрочем, Серидзава слышит не сразу и обращает внимание на Аратаку только после того, как он поднимает руку: — Серидзава! Серидзава и его компания оглядываются на Рейгена. На его лице читалось чуть ли не безумное отчачние, он готов был вкуситься в первого попавшегося знакомого и не отпускать его ни за что. Тем более… То был Серидзава. Мужчина, из-за которого Рейген испытывал глубочайшие чувства надежности и безопасности… Серидзава… Серидзава…! Аратака готов был умолять, лишь бы на него смотрел Серидзава. — Рейген-сан! — улыбчиво восклицает Кацуя. Он со своей компанией молча разглядывают помятого Рейгена. — О, вы из магазина? — спрашивает Кацуя, замечая пакет. Рейген со стыдливой спешкой прячет пакет за ногой. — Да-а-а, знаешь… — Аратака с фальшивой гордостью поднял нос к небу. — Решил побаловать себя, купил все ингридиенты к карбонаре, купил игристого… Прекрасный вечер, не находишь? Нет. Сегодняшним вечером хотелось наложить на себя руки. — М-м, да… А это… Мои друзья из вечерней школы. Ребята, это мой семпай, Рейген-сан. Какой-то мужчина невзначай заметил, что Кацуя часто упоминал Рейгена в разговоре. Его это немного обрадовало. — Раз такое дело, — настороженно улыбнулся Аратака, с каждым словом теряя уверенность в себе окончательно, даже фальшивую, — Серидзава, хочешь сходить, быть может, выпить со мной…? Доброе лицо Серидзавы помрачнело. Мужчины на него выжидающе взглянули, а какая-то дамочка несколько рениво схватилась за его локоть, оттягивая чуть дальше от Рейгена. — М-мне очень жаль, Рейген-сан, но мы с ребятами уже договорились сходить в ресторан… Порвалось. Что-то внутри Рейгена с противным скрежетом дало трещину. Скрывая сквозившие во взгляде боль и отчаяние, Рейген пытался смотреть на расстроенное и обеспокоенное своим отказом лицо Серидзавы смело и наплевательски, беспечно и равнодушно, но пелена наворачивающихся слез мешала смотреть в принципе. — А… Ну ладно тогда Опустошенный и дрожащий голос его наверняка выдал. — Рейген-сан, все хорошо? — Я ж не подросток, чтоб на ерунду какую-то обижаться, — Рейген отмахнулся, — иди, повеселись с ребятами. Рейген медленно развернулся назад и тихими шагами поплелся в неизвестном направлении; нет, похоже домой сегодня он не дойдет. Глаза будто вопили от боли, как он пытался сдержать слезы, а горло ныло, горло раздирало от того, как из него пытались вырваться горькие крики безысходности. Рейген непроизвольно нахмурился, и губы поджались в тонкую бледную линию. Даже Серидзава… Даже Серидзава…! Даже он…! Никто! Вообще никто! Рядом никого…! По искусанному морозом лицу покатились жирные капли слез. Рейгену плохо. Господи, как же ему плохо. Это мука, это сдавливающая со всех сторон мука, сдавливающая невыносимой своей тяжестью болью. Сердце изнутри разъели колючие стекла, там так долго хранящиеся. Рейгену плохо. Рейгену очень плохо. Рейген хочет напиться. Рейген хочет взять самый тяжелый камень и вместе с ним прыгнуть с моста. Рейген не чувствует земли под ногами. Рейген одинок. Рейгену одиноко. Рейген хочет убить себя, лишь бы не чувствовать это вновь. Сзади… Сзади кто-то шел следом. Рейген, громко всхлипывая в свои дрожащие раскрасневшиеся от холода руки, услышал, как его имя кричат, не сразу. Неожиданно теплая большая рука накрыла плечи Аратаки, нежно приобняв, и он испуганно поднял зареванное лицо на запыхавшегося Кацую, что будто бы сам чуть не плакал. — Рейген-сан, когда вам нехорошо — об этом надо говорить! — обиженно шмыгая носом, промямлил Серидзава. — Когда одиноко… — Кацуе будто бы тут же перенеслась вся боль Рейгена через прикосновения. — Надо об этом говорить…! Рейген шокировано поспешил спрятать лицо, вытирая слезы и сопли рукавами пальто. — Рейген-сан, а если бы я не успел?! Если бы вы что-то натворили с собой?! — продолжал Кацуя, задыхаясь в переживании. — Ведь одиночество — это так…! Так…! Точно… У Серидзавы ведь никого и не было все его тридцать лет, кроме его матери. Ах, нет… Рейген бы не хотел, чтобы из-за него Кацуя лишился своих самых первых школьных друзей… — Все хорошо… — прохрипел Рейген. — Иди к друзьям… Вместо ответа Серидзава взволнованно промолчал, глядя на дрожащего беззащитного Рейгена в его руках. — Вы важнее. Слезы предательски накрыли щеки Аратаки вновь. Казалось, будто из глаз выливалось все, что он держал у себя на уме все это время. Серидзава не отпускал Рейгена ни на минуту, приложившись щекой к его холодной макушке. Рейген оборонил пакет, и никакое игристое оттуда не вывалилось, а вместо карбонары — жалкая промокшая на снегу лапша. Когда горячие руки Серидзавы прижали Аратаку крепче к себе, ему никогда на свете не было так больно, что он сдался с потрохами и слезами вот так пред другим человеком вновь. Особенно перед Кацуей. Ему можно. Но, наверное, первый шаг по спасению от своего одиночества — это его признание, правда…? — Моя мамуля говорила мне в детстве, — утешающе шептал Кацуя, — что если плакать на холоде — сопли застынут и превратятся в ледышку, присосавшись к коже. — Дурак! Ты не делаешь ситуацию лучше! Человеческое тепло поблизости разбило душу Аратаки. Он вцепился в свободную руку Серидзавы и не готов был его так просто отпустить, не веря тому, что происходит. Рейген не почувствовал облегчения; наоборот, ему было больно, но… В сердце вновь затаилась легкая надежда… На то, что рано или поздно мука закончится. Что ее кто-то заберет и выбросит. — Рейген-сан, а мамуля готовит очень вкусно и очень много. Не хотите поужинать с нами? Что это сделает Кацуя. — Т-ты разве не собирался со своими друзьями в ресторан…? Рейген поднял зареванное и абсолютно мокрое лицо на Серидзаву и встретил абсолютно невинное недоумение с его стороны. — Мамуля готовит очень вкусно, я могу и наевшись съесть ее стряпню. Рейгена обдало до трогательного нелепого нежностью. И он… Засмеялся. Опустошенно, но… Все равно засмеялся. Схватился за руку Серидзавы, переплел его пальцы со своими. Это была мера. Это было лекарство для больного. — Забудь, что ты сегодня видел. Но Кацуя в ответ лишь ласково улыбнулся, медленно поведя Рейгена за собой домой. Снег все падал, людей было все так же мало, как машин, как звуков поблизости… Но Рейгену больше не было одиноко.