***
Когда Боги над фальшивым небосводом жалобно взвыли проливным дождём, лёгкие, мягкие отголоски свободы овеяли холодным воздухом голову и опьянили рассудок. Мучения Крепуса Рагнвиндра были прерваны его собственным сыном. Яркое, бушующее эгоистичное чувство захлестнуло своей кислотной волной наследника мёртвой нации. Страх перед неизвестным, вина и ощущение, что все проблемы растекаются в руках песком времени, смутили душу, почувствовавшую метафорическое падение неба на землю. Мир Альбериха начал трещать по швам, и он, преисполненный мрачной решимостью смертника, позволил себе окончательно обратить всё в пепел. Движимый подскакивающим адреналином, он, как на эшафот, пришёл к названному брату с наивной надеждой на понимание. Напряжение в комнате ощущалось осязаемым сгустком, а воздух стал таким тяжёлым, что сдавливал грудь. Дилюк пропадал где-то далеко, под толщей воды, утопая в своём горе и захлёбываясь в сожалениях. Ярко ощущалось, как по его лицу расползались стекольные трещины. Мандраж по всему телу разлился жидким металлом, и Кэйа, подталкиваемый отчаяньем, смыл проливным дождём пелену обмана, обнажая перед названным братом свою уязвимую душу. Оглушительная правда ударила по барабанным перепонкам. В ушах начало звенеть. Чужая нарастающая ярость на грани с истерикой, как одинокая пуля, пронеслась сквозь сердце навылет. Кэйа пал на колени перед братом с мольбами о прощении, находясь в состоянии шока от собственных слов, когда небеса окончательно рухнули, словно карточный домик, и задавили их обоих. Он осознал, насколько жгучая боль разрывала изнутри чужие сосуды, лишь когда стул глухо ударился об пол, а едва уловимый под треском в ушах отчаянный крик стал слышим уже на безусловном внутреннем предчувствии. Было слишком поздно. Особняк Рагнвиндров звенел пустотой и отчаянием. Когда Кэйа поднял тягостный взгляд, вокруг для него всё окружение потемнело и растворилось как мыльная пена. Силой фокусируя зрение, Альберих осмелился посмотреть в глаза названному брату. Его вечно спокойный и рассудительный взор загорелся фейверком противоречивых обжигающих чувств. Кэйа лишь отрывками воспринимал действительность, хотя даже отвечал на отчаянные крики брата самыми жалкими в его жизни словами. Время будто растекалось густой маслянистой жидкостью, и порождение греха окунуло Альбериха в тёмную воду с головой. Час суда для лжеца настал. Братья скрестили мечи, рассыпая искры от ударов металла по земле. Кэйа не помнил, как они покинули душную тесную комнату, как холодный дождь начал бить по спине, и совершенно не принимал реальность. Неловкие тревожные уклоны и сгорающий в гневе натиск железа сплелись подобно танцу, и под бурей, такой же судьбоносной, какая в далёком прошлом подарила скоротечное, но яркое ощущение защиты и тепла, Альберих станцевал на собственной могиле. Кэйа был охвачен таким шквалом нахлынувшей свободы и одновременно придавлен таким противоречивым животным страхом потери, который, как он думал, уже давно пережил и похоронил где-то глубоко внутри, там же, где было похоронено его прошлое, что тягучее, словно древесная смола, отчаяние в один момент начало медленно стекать через край чаши. Он больше не мог сопротивляться, а потому не чувствовал ничего, кроме гнусного страха за свою никчёмную жизнь. Где-то в районе сердца его пронзила стрела вины. Младший Рагнвиндр тлел изнутри. В безумии он усиливал удары и осыпал некогда родного человека взмахами металла с жгучим рвением. Слёзы, выступавшие на его красивом правильном лице, смешивались с тяжёлыми каплями дождя. Ко лбу прилипли мокрые пряди. Сбитое дыхание прерывалось хрипами. Серо-чёрное небо, сотканное в пробелах неприглядного полотна глубоких чёрных туч, разрезала вспышка молнии, сопровождаемая запоздалым шумным грохотом, сотрясающим накалённый электричеством воздух. Дилюк лишь на мгновение стушевался от внезапной беспокойной и безумной идеи, а после с новой силой безжалостно воспользовался благословением богов, разрезая воздух резвыми огненными вспышками. Никакой ливень не смог устоять под незримым гнётом божеской кары, ожидающей свою жертву. Дилюк лицезрел такой явный страх, отразившийся в немом блеске чужих мерцающих от молнии глаз, что разъяренные всплески энергии разошлись по венам, придавая рукам новую силу. Он почувствовал, что в силах устранить душевную боль, вырезав хирургическим путём эту доброкачественную опухоль из своей жизни. В этот момент искупаться в чужой крови стало навязчивой и желанной идеей. Пока перед ним сверкал полный отчаяния глубокий взгляд, подавлялась даже самая жалкая способность к состраданию. Чужие безумные движения и надрывный крик, проговаривающий слова извинений как мантру, заставляли кровь внутри Рагнвиндра кипеть. — «Давай же, сражайся, трус!». Кэйа был жалок в своих никчёмных попытках вернуться к началу. Он защищался от ударов, продолжая мелко дрожать и срывать голос, чтобы прорвать стену безжалостного ливня и чужого разочарования. Дилюк подбирался ближе, давил с силой и лязгал железом, поглощаемый собственным гневом всё больше и больше с каждой секундой. Едва Кэйа сорвал голос и перешёл на хрипы, как Дилюк замер, опустив голову и бегло рассматривая собственные ноги и грязь под сапогами. Блестящее лезвие двуручного меча зависло возле самого лица его названного брата. Тот опасливо сглотнул, медленно опускаясь вниз и боясь подать голос. Конец оружия упёрся в горло. Сердце билось в рёбра, отдавая слабую пульсацию в руки. Никаких движений не происходило, будто картина мира застыла в этом моменте. Эти секунды ощущались часами. Кэйа резко дёрнулся в сторону, пятясь назад, и с опаской замер в нескольких метрах от брата. Когда шипение от вскипающих на огненном острие меча капель дождевой воды усилилось, из меча, всколыхнулв и накалив воздух, взметнулся столп огня, принимая форму птицы. Едва успев настигнуть свою жертву, он взмыл в небо, устремляясь вверх к дождевым облакам. В этот момент чужая одежда вспыхнула как мимолётное пламя свечи, награждая её владельца парадом нескончаемой боли. Кэйа упал на спину, обнимая руками своё обожжённое тело. Секундный поток огня потух, и языки огненного чудища исчезли под дождём. Тяжело дыша и скуля от боли, он сдержал крик, почти вырвавшийся из горла. Страх сковал руки и из глаз медленно потекли горячие слёзы, а вода продолжала заливать оголённые плечи и сдирать отмирающую кожу. Он пролежал достаточно долго, чтобы потерять сознание от болевого шока, однако чужой силуэт пробудил затуманенный разум. Сердце глухо провалилось в пятки, а подкашивающиеся слабые ноги на автомате начали работать, помогая отползти назад. Ему, как и бывшему брату, уже было неподвластно рациональное мышление. Кэйа разодрал ладони в кровь, истерично отталкиваясь от грязи и камней, пока Дилюк, как палач, двигался живым пламенем на него. Привставая на одном адреналине, не позволяющим почувствовать боль, Кэйа поднял свой клинок против очередного огненного потока, чудом спасая себя от смерти. Пальцы пронизывала лихорадочная дрожь, оппонент отпрянул в сторону, явно не справляясь с гневом и собственной буйной стихией. Его оголённые до предплечий руки окружал яркий рыжий огонь и почерневшие обрывки рукавов. Дилюк крепко держался за рукоять меча, в то время как она жгла кожу ладоней и испускала искры в воздух, которые тут же исчезали под стеной дождя. Его грудь тяжело опускалась и поднималась, пока пар от борьбы дождя и пламени расплывался в разные стороны. Дилюк перевёл взгляд с земли на Кэйу. Альберих почувствовал леденящий ужас, когда неожиданная волна отточенных до идеала ударов устремилась в его сторону. Он отчаянно вскинул руку вперёд, преграждая ей безрассудное красное лезвие, которое не успел бы перекрыть мечом. Брызги крови залили лицо и подлетели в воздух, опускаясь на землю и исчезая в холодных потоках. Альберих в застыл в оцепенении. Он сжался и схватил свободной рукой глаз. Ладонь почувствовала под собой тонкую тёплую струйку крови. Хриплый выдох, сопроводивший это, отзвенел мелкими льдинками. В голове запело что-то совершенно дикое и неразборчивое. Неожиданно, облако пара, заволакивающее пространство, осветило его ослепительными лучами холодного света, пронизывая насквозь каждую клетку тела мерцающим синевой студёным воздухом. Казалось, мелкие блестящие шестигранные кристаллики облепили лёгкие изнутри. В этот момент его судьба будто бы стала определена, а он — обречён. Жёсткий ледяной шарообразный предмет обжёг руку, отразив в себе блестящий покрасневший глаз. На секунду Кэйа мысленно перенёсся в место, наполненное серыми грузными тучами и бушующей белой метелью. Это видение сияющей вспышкой отпечаталось на роговице оставшегося глаза. Он отрезвел от туманной иллюзии, возвращаясь на поле битвы. Яркий Глаз Бога насмешливо озарил предателя, как бы напоминая о грешности его природы и делая ему услугу в виде сохранённой жизни. Несдерживаемый истеричный хохот вырвался из глотки словно чужой, ему совсем не принадлежащий. В ушах гремели барабаны. С появлением силы усилился страх встречи со смертью. Кровь продолжала течь по щеке. Дилюк, испуганный этим, медленно двигался, осторожно подступаясь ближе. Кэйа встал в стойку, сжимая невинную стекляшку в руке и накрывая меч бывшего брата своим. Стало значительно труднее думать, будто ему дали последний шанс склеить из осколков своей души что-то стоящее, отключив при этом приток кислорода в голову. Под стук стали, Кэйа почувствовал, как его руки слабнут. Дилюк двигался менее уверенно, поэтому Кэйа, прихрамывая, отошёл в сторону, и, встав в нерешительную, шаткую стойку, поднял лезвие меча, используя его как щит. Волна эмоций притянула его в свои холодные объятья, когда он случайно выцепил искру в глазах брата, заставившую болезненно закашляться от перекрытого воздуха, выронить оружие и напряжённо осесть на землю, опираясь на неё руками. Всё то, что пришло с появлением Глаза Бога, вмиг было поглощено лишь одними потухающими глазами напротив. Он ощутил, как перед ним погибает ещё один близкий человек. Дилюк на один вдох вынырнул из пучин собственной боли. Его зрачки сузились, а ладони на рукояти оружия сильно задрожали. Они словно снова были маленькими детьми, играющими в рыцарей. Кэйа больше не мог видеть этот обречённый и обезоруживающий взгляд. Он не доверял ему. Он даже был готов взять оружие и нанести безжалостный удар, чтобы больше никогда в жизни не наблюдать подобное. Поэтому, лишь слабо усмехнувшись, он улыбнулся заляпанными кровью губами и приготовился вновь атаковать. Дилюк окончательно развидел в существе рядом с собой человека. И страх, намертво вбивший ноги в землю, сыграл с ним злую шутку: неконтролируемый всполох огня, вырвавшийся откуда-то изнутри его ноющего сердца, более разрушительный, болезненный и сломленный охватил их с братом кольцом. Проводя в последний момент контратаку ледяными копьями, уже без оружия, лишь обожжёнными кровавыми руками, Кэйа было задел противника, тут же окунаясь с головой в непотухаемый огонь. Дилюк, вытолкнутый из порочного огненного круга, с глухим стуком ударился о землю. Его двуручный меч напротив, прозвенел железным звоном. Огромная ледяная игла с витиеватыми узорами чуть не проткнула его насквозь. Она уткнулась в паре дюймов от его сердца. Кэйа временно оглох, а его покалеченное тело изо всех сил пыталось спастись, бесконтрольно раскидывая ледяные иглы вокруг. Они, в том числе, долетали и даже попадали в чужое раненное тело. Альберих не сразу понял, что он кричит от боли. Он слышал только размеренный звенящий звук и видел перед собой цветные пятна, которые кружили в бешеном хороводе вокруг головы. Он оказался в самом сердце погибающей звезды, а его жалкое существование с трудом оберегала от смерти лишь новообретённая сила. Дилюк тяжело кашлял и задыхался. Сильнейший удар пришёлся на грудь, кажется, даже сломал пару рёбер, когда его оттолкнуло в сторону. Мелкие ледяные осколки исцарапали кожу. Красными пятнами был изукрашен верх одеяния. Было больно даже пошевелиться. Из тонкой длинной раны, филигранно обрамляющей тело от живота до правого плеча, сочилась тёплая кровь — это один крайне крупный кусок льда настиг свою цель. Дилюк с силой сжимал это место поцарапанными ладонями, стараясь остановить кровотечение. И размеренно дышать сквозь боль и воду, бившую в лицо. Пальцы липли к обрывкам тканей. Оставалось только беспомощно лежать на спине, открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба. Боль навязчиво сбивала с мыслей и тупила другие чувства. Мелкие царапины звенели кристаллами при каждом лишнем движении, не давая продохнуть. Подобное бессилие опустошало. Всепоглощающее пламя в его груди совсем не подчинилось ему, травмировав пальцы вплоть до предплечий и сжёгши рукава. Оно всё ещё сияло где-то под кожей, дребезжало в костях и пронизывало грудную клетку насквозь. Пальцы содрогались не то от холода, не то от жара, не то от невероятного нервного напряжения, а плещущий во все стороны гнев медленно утихал под накрывшим осознанием случившегося. Дождь не прекращался, его капли били в лицо и медленно охлаждали голову, ощущаясь липкой и неприятной субстанцией, проникающей сквозь волосы. Рангвиндр даже позволил себе испытать что-то вроде жалости, когда очередной крик Кэйи сотряс воздух и вызвал мучительную головную боль. Но страх перед собственным гневом — то, что внезапно перекрыло другие яркие эмоции в нём. Стало тошно, и Боги даже не позволили Дилюку потерять сознание, заставляя слушать отчаянные звуки борьбы за жизнь, кашель, захлёбывание, и всё это вперемешку с дикими раскатами грома несколько самых долгих и мучительных минут в его жизни. В один момент ему показалось, что Альберих медленно и с трудом поднялся, однако один раз моргнув, Дилюк потерял его вместе с размытой картиной серого небосвода и красочными разводами крови на льду и земле. Он наконец выдохнул с облегчением, проваливаясь под землю с вожделенной мечтой о том, чтобы всё это оказалось кошмарным сном.***
— «Почему ты не умер?» — разразились в этот же момент упавшие небеса внутри звенящей черепной коробки Альбериха, шумя как туча назойливых жирных мух. Все остатки прошлого Кэйи были похоронены заживо прямо в этой проклятой земле. Когда испепеляющая огненная буря обратилась в лёд, сгоревшие влажные волосы, спину и руки обдало иллюзорным морозом. Запах горелых волос и кожи был омерзительным. С момента травмы глаз больше не открылся. Кэйа начал хаотично прокручивать последние события у себя в голове, от чего гадкий неугомонный звон ударил с новой силой. На него накатила истерика. Он схватился за короткие мокрые пряди, выдирая их клочками и вновь истошно крича от беспредельного ужаса. Глубокие хриплые вздохи сопровождались кашлем и прерывались болезненными стонами, будто он подстреленное животное, содрогаемое предсмертной агонией. Ему предвиделось, как его медленно затягивают в тёмный омут множество изуродованных чёрных рук. Иней окутал плечи с обеих сторон, не то оберегая, не то издевательски насмехаясь и брызжа ядом из своего нечеловеческого рта. Показалось, у этого зла есть лицо — отвратительное, заплывшее салом и застывшее в гримасе ужаса. Возможно, это было что-то вроде галлюцинаций. Паника отходила стремительно, заменяя себя первозданным и всепоглощающим страхом перед сохранившейся жизнью и неудержимым желанием окунуться с сладостные объятия смерти. Его тело будто заморозили в идеальную ледяную статую, не способную сдвинуться с места. Спину и руки покрыли волдыри, а лёд, будто исходящий изнутри, способствовал ещё большему поражению тканей. От накатившей боли Альберих потерял сознание.***
Приговор был вынесен, и ничего кроме казни не маячило на горизонте. Всё завертелось как жуткий смерч, бешеным ворохом пропуская воспоминания о по девятому адскому кругу. От подобных мыслей хотелось лишь одного — безболезненной скоротечной смерти.***
Кэйа выбрался из беспокойного кошмара, потому что захлёбывался в собственной рвоте. Его кашель отразился от стен помещения благозвучным эхом, а скудное содержимое желудка украсило витиеватыми разводами клетчатый мраморный пол. От него всё ещё несло гарью и кровью. В церкви было темно и ненавязчиво пахло ладаном. Ночь накрыла небосвод сизыми вороньими крыльями, а печальное холодное озеро луны слабо попадало неяркими лучами в мозаичные окна. Сестра Розария, сверкая серебряными когтями, курила посреди залы, небрежно сбрасывая пепел на пол. Над ней висела та спокойная и меланхоличная атмосфера, которая обычно заполняет воздух на похоронах кого-то из далёких и неизвестных родственников. Она лежала на длинной деревянной лавке, тяжело опустив голову на боковой бортик. Она молчаливо оглядела Кэйу боковым зрением, о чём-то раздумывая, а затем мастерски выпустила в расписанный потолок кольцо из дыма, закружившиеся в воздухе и ставшее ярче, когда на него случайно обратился печальный луч света. Альбериха мелко потрясывало. В нос ударил очень контрастный запах табака. Он принял сидячее положение и обнял себя за плечи, будто это помогло бы ему остановить озноб. Тут же он одёрнул руки, потому что от прикосновения кожа вспыхнула невыносимой болью. Воспринимал он окружение находясь будто под толщей льда на замёрзшем озере где-то в районе Драконьего хребта. Он мельком хаотично осмотрел залу, а точнее подсобное помещение, мало чем отличающееся от остального убранства церкви, и ему почудилось, что в конце длинного холодного коридора, который выглядывал из-за приоткрытой двери, мелькнуло что-то бесформенное и многоликое. Встряхнув головой, он обратил свой взор на безмятежно проводившую время монахиню, взгляд которой пристально и упорно вылавливал подозрительность в движениях Альбериха. Кэйа почувствовал себя загнанным в угол зайцем, на которого пронзительно смотрит безмолвный хищник. Он боялся смотреть в глаза женщины: они были звериными — казалось, светились в темноте и выслеживали добычу. Ощупав правую сторону лица, он с ужасом осознал, что его голова перебинтована. — Вы… — хрипло выдавил из себя Альберих, сам не понимая, что он собирается спросить. Сердце неприятно быстро забилось в груди, а ветер, воющий по периметру просторных стен, начал морозить спину, на которую прилипла мокрая от пота грязная рубашка. — Действующий магистр просит вас посетить его завтра после полудня, — какой-то совсем лишённый жизненной искры женский голос словно не прерывал тишину залы, а дополнял её белые стены своим звуком. Вместе с особенной тишиной собора они сливались в скорбную симфонию. Она вовсе не успокаивала: только больше нагнетала тягучую липкую обстановку, вызывая смешанные, тревожные мысли откуда-то из глубин беспокойного потока в голове. Кэйа начал проводить пальцами сквозь короткие неровные пряди волос, склеенные потом, грязью и кровью. Сестра вновь замолкла, отворачиваясь и скидывая затухающий бычок на пол. Небольшая искра света на конце бычка заставила мышцы Альбериха напрячься: какой-то неприятный страх сверкнул где-то внутри: были ли это отголоски фантомной боли, или нечто другое, неизвестно. Он убрал руки от головы и начал рассматривать их под тусклым лунным светом: крепкие бинты скрывали пальцы и часть правой руки до локтя, а поверх них болтался разорванный влажный рукав. Он поднял голову в сторону своей смотрительницы, но больше за ночь Розария не проронила ни слова.***
Кэйа сидит на полу напротив камина в штабе Ордо Фавониус и подрагивает от расстроенных нервов. Он прокручивает короткие обгоревшие пряди собственных волос наспех забинтованной рукой, игнорируя боль, появляющуюся от любых резких движений. Ему физически приносит дискомфорт нахождение в близи трещащих дров и хихикающих рыжих волн, расположенных перед сжатыми ногами, но он не в силах пошевелиться: всё вокруг размывается, а огонь выглядит так чётко, будто он соткан из тысячи тонких кровавых нитей на пустом полотне комнаты. Вид беспокойного огня является ему ночным кошмаром, не позволяющим сдвинуться с места. Кэйа начинает судорожно дёргать себя за волосы. Глаз Бога в его руке поблёскивает с тем же ехидством, не изменяя себе и открыто издеваясь над своим обладателем. Он презренно холодит руку, вызывая покраснения на пострадавшей коже. Кэйа глубоко задумывается о том, что он не против быть проткнутым тяжёлым сверкающим мечом, так заманчиво занимавшем почётное место на неестественно растянутой и словно выпуклой вовнутрь, как линза, стене. Даже картинно описывает в голове подобные события, не жалея красок. Меч обретает чёткий контур только тогда, когда на него смотрят в упор. От мыслей о смерти ему становится тошно: он отводит взгляд вверх, не позволяя себе прослезиться. Но слёзы всё равно смачивают щёки, и он замечает, как тени окружающих предметов пляшут на потолке. Во рту чувствуется отвратительный кислый вкус желудочного сока, от которого рвотные позывы становятся ещё сильнее. В помещении благородно пахнет деревом и старой книжной бумагой: этот запах выступает маяком в шершавом запахе древесного дыма. — «Пахнет Джинн», — думает Кэйя, уже мысленно представляя, какие неудобства доставит ей своим появлением. Внутри всё колотит отбойным молотком: как только сознание Кэйи затрагивает реальность, он предпринимает попытку остановить себя от навязчивого, липкого, как запёкшаяся на виске кровь, желания покончить с собой. Он действительно мог выброситься прямо сейчас из окна, но небольшая высота не подарила бы ему такое желанное упокоение. Мог без лишних усилий насадить грудную клетку на вострый рыцарский клинок, к которому так своевольно тянулась рука. Мог в конце концов устроить пожар и сгореть к чертям прямо в этом проклятом кабинете. Но вместо этого Альберих лишь считал стуки собственного сердца и медленно сходил с ума, смотря на пляшущих вокруг огненных чёртиков. Глубоко вдыхая носом и закрывая глаза, он со всей своей внутренней ненавистью кидает Глаз Бога в бушующий огонь, молясь всем презирающим его богам, чтобы эта пытка закончилась. Пламя принимает предмет как нечто инородное, но старается проглотить, пародируя ненасытное животное: лижет рыжими языками холодное стекло, которое по-прежнему остаётся невредимо, старается вобрать в себя мороз и растопить его божественное ядро, но обрамляющая стекло кайма лишь больше сверкает золотым блеском. Кэйа отчаянно следит, как хрупкий стеклянный шарик медленно тушит танцующий огонь, и к горлу подступает ком. Его бросает в холодный пот. Дальнейшие мысли мягкой субстанцией расползаются по комнате, и Кэйа плывёт среди них, тщетно пытаясь вернуть себя в реальность. Комната погружается в полутьму, когда огонь в камине окончательно затухает, и это позволяет на время выдернуть себя из облак ваты в голове. Кэйа встаёт на ноги, и, подрагивая, движется к выходу из душного помещения, запах пыли и дерева которого больше не создают иллюзию спокойствия. По ту сторону двери слышатся шаги, и по спине Альбериха пробегает табун мурашек. Он так и зависает с вытянутой в воздухе рукой, когда дверь отворяется и впускает в кабинет девушку с волосами цвета бледного зимнего солнца и невероятно прямой спиной. — Кэйа? — она оценивает одним своим серым февральским взглядом вид друга, вслушивается в ответное молчание и улавливает нервное неравномерное дыхание. Подмечает травмы и оценивает своим рыцарским глазом потери. У тишины в этой комнате привкус воска и вечернего воздуха. Кэйа ответно осматривает девушку с ног до головы, также замеревшую перед ним. Джинн выглядит смертельно уставшей и изнемождённой. Работа никогда не щадила её. Тяжёлый рыцарский нагрудник на её крепких плечах отражал блеклое лицо Кэйи. — Где магистр Варка? — Альберих подаёт тихий нервозный голос, прекрасно осознавая произошедшее. — Он не может принимать гостей в данный момент. Прости, что мне пришлось пригласить тебя от его имени, — Гуннхильдр слабо улыбается, однако тут же меняется в лице и как-то совсем серьезно кладёт свои ладони на чужие плечи. В местах под её пальцами кожу начинает жечь. — Ты расскажешь мне, что произошло.***
Альберих с трудом обрабатывает раны плохо освещенном углу больничного крыла. В церкви по прежнему пахнет ладаном и сладковатым дымом свечей, эхом скользят тихие протяжные песни хора с вечерней службы. В голове белым воском стекались и застывали мысли. С визита в Ордо Фавониус прошло больше пяти часов. За это время Кэйа не только поседел на пару прядей волос, но и, кажется, частично обрёл некое особенное мироощущение. Замерев на месте и ныряя вглубь потока рассуждений, Альберих рефлексировал по поводу недавних событий. Он медитативно наматывал на уродливую правую руку серый бинт. Пальцы слушались плохо, от чего приходилось использовать зубы. Каждый выдох сопровождался мелким холодком и ощущением свободного падения с обрыва и чёрную бездну. Разговор с Джинн оставил после себя полужидкий неприятный осадок, который до сих пор отдавал горечью на языке. Она много говорила и надрывала криками свой красивый голос. Голова особенно неприятно болела. Какое-то щекочущее отчаяние наполняло грудь, мешая самобичеванию. Кэйа думал о том, что ему действительно стоит что-то сделать с этим, пока он окончательно не сошёл с ума. — «И куда теперь ты пойдёшь, Кэйа?». Куда именно ему был проложен дальнейший путь — информация такая же мутная и провонявшая насквозь безысходностью, что не была необходима ни сейчас, ни когда бы то не было. И Кэйа более чем понимал это. Спустя время его начало мутить от собственного отражения в тревожной ржаво-красной воде, едва закрывающей дно таза. Он медленно опустил трясущиеся пальцы в холодную воду, наблюдая за тем, как только что намотанные бинты мокнут и приобретают некрасивый багровый оттенок. Ком встал поперёк горла. Слова молитвы, давно крутившиеся на зубах и прокусывающие язык, сами вырвались, слетели, и тут же отразились от пустых стен. — «Это смешно», — тут же подрезав связки, иронично отозвался внутренний голос. Смешным было даже то, что внутренний Бог говорил голосом названного брата, до неузнаваемости искривленным и деформированным. Спустя некоторое время успешного поедания собственных мозгов показалось неплохим решением развеять голову и хорошенько проблеваться от навязчивых мыслей где-то подальше, на набирающем вечерние ароматы воздухе. Покидал своё временное пристанище Альберих в смешанных чувствах, стараясь унять ноющую боль в мышцах. Волдыри, покрывавшие тело под уже более чистой одеждой, выданной Джинн, ныли и чесались. Невозможно было даже сжать руку в кулак — пальцы настолько ослабли и болели, что гораздо проще было продолжать использовать зубы вместо них. Это был первый раз, когда сквозь тонкий слой мокрой повязки Кэйа увидел, как его вены принимают более заметные синие оттенки. Он не придал этому значения. Ступая по лестнице на выход, он увидел, как вышедшее из зенита солнце рыжело и рябило сквозь листья кустарников. Он был слишком слаб даже для того, чтобы спокойно спуститься со ступеней. Народ на главной площади вяло передвигался из стороны в сторону. Остановившись неподалёку от входа, Альберих всем телом навалился на ограду.***
Тяжёлый кашель огнём обжигал горло. Продолжая болезненно содрогаться на неудобной твёрдой койке, Кэйа через силу сдерживал желание разрыдаться от бессилия. Вечером того же дня, как он нанёс визит в Ордо Фавониус, до него дошли новости, что его брат ушёл из города через несколько дней после смерти Крепуса, оставив Глаз Бога и отказавшись от собственного звания в ордене. Кэйа поперхнулся воздухом, осознавая, что без сознания пробыл по меньшей мере пару суток. — «Дилюк решил умереть», — эта мысль пришла так легко и спонтанно, будто он знал об этом всю свою жизнь. Когда Альберих через боль нервно повернулся на спину, его начало трясти так, что застучали зубы. Он тихо заскулил в скомканное влажное одеяло, задыхаясь от переполняющего ужаса. Хотелось кричать, биться головой об стену и рвать на себе волосы. В голове звенели колокола. Каждая минута ощущалась особо изощрённой пыткой. Подрываясь с места и содрогаясь от жжения в груди, Кэйа сблёвывает на пол. Передние пряди покрывает мерзкая слизеобразная плёнка рвоты. Его снова морозит. От отвращения к самому себе гадко лезут мысли об самоумервщлении. Он бегло оглядывает видящим глазом комнату с несколькими койками и белёсыми стенами, погрузившуюся в мёртвые ультрамариновые кружева ночи. Бархатистая тьма растекается своими мирными запахами по помещению. Держась за край койки слабыми руками, он медленно сгибается в спине и касается босыми ногами пола. Незажившие раны начинают ныть от лишних движений. Он покидает больничное крыло как в бреду, шепча хриплым голосом слова молитвы и перебивая самого себя мольбами и извинениями перед ушедшим братом и мёртвым отцом.