Фантасмагория.

Карминное зарево печально изрезано красными лучами пульсирующего в агонии Солнца - оно утопает в безмерно огромном количестве бледного марева, захлебывается в туманных отголосках пронзительного воя. Острые лучи - позолоченные мечи звезды небосвода, преломляются в лениво дрожащей, как желе, водной глади; вживаются в медные поручни испещренного ржавыми пятнами моста и пронзают нежную плоть площадей, отбрасывая смолистую жижу - липкую, густую, подобно киселю тень. Их жгучие концы впиваются в изнывающие резными узорами резиденции, высоко возведенные здания, тут и там усеянные местами треснутыми окнами; порождают млеющие увечья угасающего пламени. Так выглядит смерть. Яркая, режущая глаз, раздирающая вспышка, алчущая и жаждущая отпечататься болезненным клеймо в памяти, прежде чем уйти в пустынное небытие. Смятение, ярость, печаль, изнеможение - вот что значит умирать. И Солнце умирает. И умирает изо дня в день, заливая небо ализариновыми слезами, чтобы вновь, с рассветом, все с той же яркой, слепящей вспышкой, восстать из пепла, подобно фениксу. Иллюзия, мираж, морока. Оно накрывает не сразу. Прибрежными волнами обволакивает слабое сознание, как черная вдова, впутывает в вязкую паутину собственного кошмара. Уилл брыкается. Дергается, видя слепящий свет. Как жаль, что лишь сильнее погрязает в кандалах собственного мозга. Он не знает кто, не знает зачем, не помнит как. Но единственное, что Он видит, так это обезображенный труп, в глазницах которого копаются опарыши. Они выползают изо рта, из ушей, из ран, давно покрытых слоем запекшейся кровью, просачиваются сквозь мягкую плоть и медленно подбираются к Нему, затуманенные соблазном свежего мяса. Его язык варварски вырван. Алые капли бурлящей лавой стекают по иссохше-треснутым губам, оставляют бордовые дорожки и с тихим, гулким стуком падают на деревянную поверхность, въедаясь в сосновый гроб; оставляют темные пятна. Он хочет кричать, орать, визжать, но голоса нет. Мечта зажмурить глаза, не видеть этого кошмара дурманит, да только не выходит. Теперь просто вынужден смотреть на собственный вспоротый живот и наполовину выпущенные кишки. Хочет биться в конвульсиях и брыкаться, но в тесном гробу это невозможно. Рядом лежит тело. Такое же уродливое, страшное, пугающее. Эти глаза, практически полностью покрытые красными, расползающимися трещинами капиллярами, широко раскрыты - пялится на Него безумным, но пустым взглядом. Оно словно тянется к Нему, желает вгрызться в мягкую плоть и оторвать от нее огромный кусок - обнажить зияющую рану с оголенной склизкой костью. Он инстинктивно вжимается спиной в деревянную поверхность гроба, пытаясь этой никчемной попыткой скрыться от зоркого, да невидящего взгляда. Потемнело. Холодный ветер гудит в темных переулках, завивается в занавесках, неуловимо ускальзывает вдаль. Светило, размытое цветастым маревом, теряется в глубоком мраке ночи, расплываясь в прозрачном кобальте. Бледноликое сияние нежно гладит иссохшие, источающие терракотовый пепел листья после изнуряющей зимы, скользит по окнам и влажно целует волнующуюся гладь неупокоенного моря. Желтые блики от единственного уличного фонарного столба, одиночно стоявшего поодаль от окна комнаты резко играют на деревянной поверхности испещренного выемками таупового цвета стола. Лампа горит слабо, угрожающе мигает, с содроганием замирает на секунды, преисполняясь намерением погаснуть. Он лежит на полу в желтом свете фонаря. Уилл не выбрался. Он утонул в своем кошмаре. Затерялся в коридоре проекции. Дверь со скрипом открывается. -Чувак, что это был за грохо..- Твою мать.