Мэднесс.

- Ты серьёзно? Света уже пьяная, пьяная, но не вусмерть, слава Богу. Язык еще не заплетается, но разум уже подернулся пустой белесой пленкой, через которую разумные мысли совершенно не пробиваются. - Да. Маша вообще не пьяна. Она не пьет после проекта, уйдя чуть ли не сразу после Токаровой. Она знает, что Света за неё готова спрыгнуть прямо с этой крыши. Что ж, ради Светы Романова готова делать тоже самое. Солнце лениво закатывалось за горизонт. Темно-оранжевые лучи разгладили хмурую морщику на лице Светы, и та, наконец, улыбнулась - своей, уже привычной, смятой и сжатой улыбкой, обнажая сколотый зуб. Пустая бутылка белого сухого покачнулась от порыва сентябрьского ветра, и Токарова поежилась, не отводя взгляда от Маши. Она любила. Любила отчаянно, любила, отдавая не просто все свои чувства, но готовая отдать этой невероятной девушке себя полностью. Эта любовь ослепляет, жжет изнутри и сжигает, превращая мысли в пепел. Ввино мешается с этим, и щеки Светы, и без того уже красные, горят, словно этот закат. - Если я умру, умрешь в один день со мной? Маша стояла перед Токаровой. Стояла, сжимая в руке телефон с открытым плейлистом. Света не уверена в том, что Романова сейчас будет делать, и не хочет быть уверена. Она ничего не хочет про неё понимать. Она хочет, чтобы Маша начала танец. - Или хотя бы простынь, в тот день, когда я умру. - Шепчет Романова, садясь перед пьяной Светой на корточки и проводя пальцами по короткому ежику на затылке. Токарова ничего не отвечает. Кажется, если она скажет хоть что-то, этот хрупкий момент между ними просто разобьется. - Я обещаю. И они обе знают, что это правда. Сентябрьский вечер дышал этой песней и этим танцем. Маша танцевала. Не останавливаясь, медленно снимала толстовку через голову. Она не стеснялась, совершенно. Расстегнулся лифчик. У Токаровой пересыхает во рту. Она готова не просто умереть с Романовой в один день, она готова умереть вместо неё. Была готова и раньше, но теперь, кажется, уверена в этом окончательно и бесповоротно. Она утонула в этой любви, утонула в бешеном сердцебиении, утонула в этих темно-оранжевых лучах и в этой песне. Маша танцует. Танцует под "Мэднесс" на краю крыши. Абсолютно голая. И абсолютно пиздатая. Романова подходит к Свете и тянет её за руку. Света встает, пытаясь не задохнуться. Сердце яростно стучит где-то в горле. - Станцуй со мной. Маша обнимает Токарову за талию и прижимается губами к чужой шее. Маша ненавидит быть такой, но знает, что со Светой по-другому, совсем. Ей нравится быть такой рядом со Светой. Она знает, что Света ради неё готова абсолютно на все, и никогда не сделает ей хоть как-то больно. Токарова шипит сквозь крепко сжатые зубы, зарывается пальцами в светлые волосы и целует, целует очень много раз. Целует макушку, лоб, берет чужое лицо в пальцы и целует виски, скулы, губы и щеки. Она хочет опускаться ниже, расцеловать шею и ключицы, оставить засосы на изящных плечах, и сделать это так нежно, чтобы Маша даже не дернулась. Но нет, они не будут трахаться. Эта любовь, казалась, гораздо больше, чем простой секс. И пока на фоне играла "Мэднесс", Маша сидела на коленях у пьяной, утопающей в этих чувствах Светы, и целовала её, получая легкие и полные безумной любви поцелуи в ответ. Абсолютно голая. И абсолютно пиздатая.