Дуэль

Широкая площадь полна народа. Мгновение назад он был рядом. С ними. Иллюзия жизни. Мгновение слишком быстротечно. Пустота. Он идет один, сжимая трость, и все шарахаются, словно от прокаженного. Площадь крохотная. Восемь шагов. Поворот. «Вы подлец, сударь».        Год назад. Тогда он еще был жив. Тогда его вызвали к следователю и поставили перед фактом: он женится на Нежинской. Нина согласна – ей тем более деваться некуда. Яков смотрел мимо. Он произнес всего лишь одно слово: «Нет». Он даже в мыслях не готовился ни к чему – ни к пыткам, ни к казематам. Ему было всё равно. Его даже не стали бить. Следователь смотрел как на несмышлёныша: - Чем вы думали, когда оставляли папку Анне? Вот тогда Яков оцепенел. - Надеялись, что всё закончится через день-два? А если бы вы погибли? У вас не так много контактов, отследить их не сложно. Всего лишь взять Коробейникова, за ним – Анну. А еще лучше, обоих вместе – и они расскажут всё, что знали и не знали. С другой стороны, если бы вы спрятали папку где-то в заброшенных домах, вышло бы еще хуже. Так им хотя бы было, что отдавать. Всё же шанс. Яков шевельнул онемевшими губами: - Я напишу всё, что нужно. Снисходительный взгляд заставил почувствовать себя идиотом: - К вашему счастью, значимость папки сильно преувеличена. Она представляла ценность для Разумовского, Нежинской и иже с ними. У некоторых кругов остались другие, более подробные источники информации, а в круг интересов нашего ведомства они вообще не входят. Я готов позабыть обо всём, Нежинская согласна не повторять более свои показания. Яков смотрел застывшим взглядом. Следователь усмехался: - Кстати, у Нежинской, оказывается, был, да, впрочем, и есть, незаконнорожденный ребенок, неплохо так спрятанный. Она даже пыталась промолчать. Странно, конечно, с чего бы это? Какое ей сейчас-то дело до её репутации? Так что можете, при желании, выдать его за своего. Вот вам и объяснение. Тюремный священник ожидал в довольно просторной комнате. В окно виднелось бледно-серое небо, богато украшенный аналой, с искусной резьбой, позолотой, странно смотрелся на фоне грубо выложенных каменных стен. Нина напоминала покойницу. Он попытался увидеть отблеск торжества в некогда знакомых глазах. Бледная до синевы чужая женщина смотрела перед собой мертвым взглядом. Простой темный крест в руках священника – неожиданно резкий контраст с аналоем. Ни серебра, ни каменьев. Только темное дерево. Яков стоял безучастно, по окончанию, повинуясь грубому жесту, так же, без единой мысли, шагнул прочь. И всё же обернулся в дверях. Нина смотрела вслед. Едва шевельнулись губы, и он уловил беззвучное: «Прости…» Через две недели явился Варфоломеев. Покои в служебном особняке оказались шикарными. Вокруг Якова суетились люди, пожилой медик, чем-то похожий на Милца, отпаивал отварами, Варфоломеев подробно рассказывал, чего ему стоило дойти до самого верха. Яков слушал со спокойной сосредоточенностью, четко и взвешенно улавливая малейшие нюансы. Обсуждал детали задания, рылся в делах и архивах, находя постоянные, иногда совершенно глупейшие недоработки, уточнял вознаграждение и гарантии. Он был уже мертв. Анна же была жива, здорова и за пределами страны. И это было счастье. А потом её вернули, не дав доучиться, под каким-то надуманным предлогом. И Яков, привыкнув к своей не-жизни, даже тогда ничего не заподозрил.        Мерный стук копыт, коляску чуть заносит на повороте. Куда ты спешишь, перевозчик? Рука крепко сжимает трость, и лишь это реально.        Нельзя дважды войти в одну и ту же реку, как, впрочем, и приехать в один и тот же город. Яков считал, что правильно поступил тогда, отдав всё за её призрачный шанс уцелеть. Сам же он Анне оказался не нужен. Рядом с нею уже находились другие люди. Лучше или хуже – но они были. Впрочем, Яков изначально ощущал себя лишним в давно изменившемся городе. И это тоже было справедливо. И он продолжал молчать – ему нечего и незачем было объяснять Анне, даже если бы он и попытался обойти прямой запрет Варфоломеева. «Вы собираетесь просить её руки?» - спросил отец. «Нет», - совершенно спокойно ответил Яков, вбивая гвозди в крышку его гроба.        Сухие листья шелестят под ногами. «Подумайте, ведь прозекторская переполнена…» И Яков смеется, совсем как раньше. Смешно. Даже там ему уже нет места.        Он всё же не выдержал. Он переоценил себя. Невозможно встречаться взглядами, невозможно произносить какие-то чужие слова лишь для того, чтобы услышать её голос – и оставаться мертвым. Он всё же коснулся руки – и не смог отпустить. Он посмотрел в глаза – и ему показалось, что реки повернули вспять. Яков, вернувшись из-за края, вдруг понял – он всё же ошибся. Тогда, в их далекую ночь не было другого решения и другого пути. Та ночь связала их накрепко на каком-то метафизическом уровне. Он лежал при смерти – и она умирала здесь. Они ухватились друг за друга и выжили. Он сумел пережить все эти годы лишь потому, что помнил и верил. Она приходила во снах и в бреду, она стояла рядом – и он жил. Он сам уничтожил их связь, дав ложные клятвы. Её душа разорвалась в клочья здесь, потому что он предал её там. Он всё же ошибся. И приехал сюда, топтать ошметки её души, собираясь так и бросить её – одну. Тогда он связался с Варфоломеевым и потребовал гарантии немедленно. Терять ему уже было нечего. И Варфоломеев ответил, прислал документы. Нежинская была уже осуждена и приговорена к бессрочной каторге. Его прошение о разводе подписано. Все происходило полностью в правовом поле, оснований для отказа быть не могло, оставалось уладить лишь мелкие бюрократические формальности, а после завершения всего дела Яков будет волен уехать куда угодно (желательно, за границу - читалось между строк). Время повернуло назад и пошло по кругу, и они поднимались со дна – шаг за шагом, и отсвет былого вновь пробивался сквозь затаенную боль. Теперь он уже не выпускал её рук, отогревая дыханием – и оживал сам.        «Еще не поздно всё изменить», - а вы сами-то в это верите, господа? Полузамерзшая земля, голые ветви берез. «Прошу вас, выбирайте». Роскошный выбор: один пистолет из двух.        Сейчас он понял вдруг ясно: Крутин – всего лишь кукла. Марионетка на ниточках, и эти ниточки тянутся куда-то на самый верх. Туда, где их не может перехватить и переиграть даже Варфоломеев. Анна, не нужная никому сама по себе – лишь кость, которую бросили спятившему Крутину. Как и Якову бросили призрачную кость с разводом. Пока он тихо сидел в одиночестве – его не трогали. Как только попытался приблизиться к Анне – его растоптали вновь. Его уже подписанное прошение о разводе не стоило и полушки. Обещания Варфоломеева – еще меньше. Яков смотрел прямо перед собой и видел только черное дуло пистолета, заслонившее весь мир. Он оказался идиотом. Он вывел такую логическую и четкую картину, в которой его женитьба на государственной преступнице мгновенно сжигала дотла его самого, уничтожая всё – репутацию, карьеру, любые перспективы. Из опасного противника превращая в ветошь под ногами. Он идиот. Не нужный никому сам по себе. Его женитьба всего лишь мешала ему подойти к Анне, зачем-то понадобившейся давно свихнувшемуся гипнотизеру. Сейчас Яков видел будущее так ясно, словно все духи одновременно встали перед ним, разрывая завесы времени. Его переиграли. Он сейчас умрет. Анна, давно уставшая и разуверившаяся, давно сломленная им же, останется одна. Она переживет его смерть, как и сумела пережить исчезновение, и будет жить дальше. Она всего лишь спрячет в дальнем уголке души давно истлевшие обуглившиеся угли. Анна достанется Крутину. Черная пуля летела ему навстречу, и вскинул голову Яков, готовый встретить её грудью.        И в этот последний миг Яков Штольман, бывший надворный советник, бывший лучший следователь Затонского полицейского управления, вдруг понял – он выживет. Он должен.