Истерзанная божественность

      На то ли воля божья, на то ли мученические стоны человека.       Но однажды, давным-давно, когда земля только-только начинала существовать, а боги были свободны, словно порывы морского ветра, случилось предсказание...       «Сгубит человечишка бога, сгубит!» — противным тоном, несколько сотен лет подряд, протягивала одна и та же богиня – предвестница дурных предзнаменований.       «Погубит человечишка бога, погубит! Да так, что и праха не останется!»       И божественный пантеон обеспокоился. Ведь не было богу позора больше смерти. Смерти без праха.       Без праха умирали только люди, оставляющие после себя лишь бездушную оболочку. И не имели люди даже шанса на возрождение, проходя дальше и дальше через циклы бесконечных перерождений.       Кто бы опустился до смерти одного из творений Всевышнего?       И, растревоженные предсказанием, боги заперли свои сердца для молитв людей. Тут же воцарился хаос, в чреде которого возник человек.       С медовой улыбкой на устах, он обещал другим людям идеальный мир. Без боли, без мрака и со всего лишь одним-единственным богом.       Бог мудрости наблюдал за этим человеком издалека, изредка подходя ближе. Человек манил, приковывал к себе взгляд, цеплял сладкими речами и добрыми делами...       А своим обликом, человек мог не то сравняться, не то превзойти красивейших из богинь.       И люди раболепно пали к его ногам.       Эл и сам был им очарован. Он никогда не видел никого, кто был бы похож на этого смертного. Никогда не видел таких прекрасных людей. Никогда не испытывал чувство, будто встретил равного себе. Никогда.       Интерес превратился в невольное восхищение, а восхищение – в непонятное чувство тоски и печали по человеку.       Но обеспокоились и остальные боги.       Ведь люди больше не поклонялись богам, склонившись перед таким же, как и они — смертным. Они разрушали храмы, перестали возносить молитвы, а любое упоминание о богах уничтожалось.       Боги видели в смертном, объявившим себя богом, свою скоропостижную и жалкую погибель. Раз он осел в сердцах людей, то также мог бы и запросто уничтожить любого из них, лишая сил на существование и не оставив от них и крохи праха.       Эл слушал их жалкие пересуды и не понимал почему те не видят истины, лежащей прямо перед их глазами. И вдруг, какой-то бог уверенно прокричал:       «Конечно же, убить наглеца! Сначала он выдаёт себя за бога, а потом за кого-нибудь из нас примется!»       Ужас осел в разуме Эла, как только он представил мёртвое тело необычного смертного.       Но в пантеоне раздался неумолимый согласный гомон, и Эл понял, что нельзя терять ни секунды. Скоро весь пантеон может снизойти к людям, и человек вряд-ли сможет с ними справиться.       Бог спешил к арочным полям. Пусть его изгонят, пусть уничтожат — главное, чтобы этот смертный смог выжить и радовать других людей, пусть даже и не в угоду богам. Лишь бы жил так долго, как ему и было уготовано.       Поля были прекрасны. На них росло множество красивейших цветов, а зелёная трава, словно на потеху, изредка проступала среди разного цвета и вида цветов. Но сейчас было не время любоваться красотой мира. Ему нужен был лишь один-единственный человек, что сидел на поле, полном кристально чистых белых лилий.       Руки смертного перебирали белоснежные лилии, а каждый цветок аккуратно вплетался в прекраснейший венок. Человек задумчиво покусывал губу и хмурился, когда думал о том, что где-то ошибся с плетением.       А вот бога озарила мысль о том, что такому венку позавидовал бы и бог цветов.       Карие глаза смертного уловили приближение и ласково впились в тощую и бледную фигуру.       Казалось, будто мир сузился только до них двоих. Одни только блуждающие по друг-другу взгляды значили гораздо больше обыкновенных разговоров.       Но человек вдруг приподнялся с места и направился в сторону бога. Его изящные ладони держали венок из лилий. Смертный подошёл к божеству и надев на его голову корону из цветов, уверено встал напротив, вглядываясь в черноту божественных глаз. А белые лилии, будто только подчеркивая их блеск, мягкими бледными пятнами мерцали на смоляных растрёпанных волосах божества.       Вдали послышался оглушительный гул. Бог оглянулся и серьёзно посмотрел на человека, резко схватив его за руку.       — Идём, — коротко произнёс он, торопясь к своему храму.       Смертный молча следовал за ним.       Уже не было понятно сколько они так бежали, но Эл видел, что ноги человека начинали уставать, а на красивом лице отчётливо проступал пот.       Но бог был непоколебим.       — Нельзя останавливаться, — быстро бросил он, практически закидывая человека на руки.       — Куда мы идём? — неожиданно подал голос человек, стараясь крепче ухватиться за божество.       — Туда, где безопасно.       И вот, они уже стояли перед некогда величественным храмом.       Колонны храма были обвиты плющом и тёрном, где-то были ямы и потёртости. Крыша обвалилась в здание, повсюду валялись обломки статуй, но бог шёл только вперёд.       К алтарю.       Алтарь все также, как и прежде, отдавал нежным лунным свечением.       Бог бережно опустил свою ношу на алтарь, а смертный, тем временем, задумчиво изучал разрушенный храм. Его каштановые волосы растрепались от бега, и Эл не смог удержать желание прикоснуться к ним.       Его рука мягко коснулась шелковистых волос, но человек вдруг неожиданно резко схватил его за запястье.       – Я знаю, что это ты наблюдал за мной.       Бог не стал врать или увиливать от ответа, лишь молча кивнул на это, стараясь запомнить все черты раскрасневшегося из-за бега лица. Смертный только улыбнулся на это, и бог улыбнулся в ответ.       Их идиллию прервал рокот разъяренных богов. Те приближались к храму.       Человек непонимающе смотрел на божество. Бог крепче сжал его ладонь и приподнял его с алтаря. В груди трепыхалась горечь.       — Это наши последние мгновения вместе, — прошептал бог, смотря на смертного чёрными, словно бездонными глазами.       Человек судорожно вздохнул, а затем, неожиданно для бога, прижался к нему, даря тепло своих объятий.       — Кажется, нам и не суждено было быть вместе... — объявил человек, глядя на божество с озорной улыбкой, — ...Ведь не с проста же слышу такой шум снаружи?       Эл устало качнул головой, но вдруг снова услышал приближающийся гомон и резко прильнул к губам смертного.       Глаза человека начали терять блеск, но с его губ не сходила тёплая ехидная улыбка.       Тело юноши начало превращаться в камень, а богу оставалось лишь с отчаянием наблюдал за этим, не в силах предотвратить неизбежного.       И на лице смертного всё равно осталась ласковая улыбка, пленившая божество. И бог опустился на колени, зарывая лицо в свои руки.       Боль прожигала грудь. Она расцветала внутри него шипастыми розами, впиваясь во что-то в самой глубине его сути. Не давала покоя на передышку, звенела в висках, лишая даже секундного покоя.       Но тем временем, пантеон толпой вошёл в храм. Боги столпились у колонн, а их предводитель выступил вперёд, подойдя ближе к Элу.       — Ты сохранил его жизнь или обрёк на вечные мучения?       Эл приподнялся и окинув всех присутствующих безразличным взглядом, произнёс:       — Я отдал ему свою жизнь.       Боги истошно закричали, а предводитель схватил его за руку в попытке остановить, но было уже поздно. Эл воззвал к остаткам своих сил и уничтожил статую, лежащую на алтаре.       Синее мерцание охватило божество и метнулось к обломкам статуи.       Руки Эла начали темнеть, он чувствовал слабость в своём теле и из последних сил упав на колени перед алтарём, начал молиться.       «Силы мои — отныне твои. Верность моя — отныне твоя. Да защитит Всевышний тебя, приняв за жизнь твою жертву своего дитя».       Ничто не могло остановить сей чарующий процесс, ведь то было таинство.       Жертва Всевышнему.       И не осталось от божества ничего, кроме венка из белоснежных лилий, лежавших на тёмном мраморном полу в знак его недолгой, смертной любви.       Даже праха не осталось...