Три весны Харухи

Сплетня о том, что знаменитого президента Клуба свиданий Тамаки Суо с чуть менее, но тоже довольно знаменитой Харухи Фудзиокой связывают отношения более близкие, чем все думали, разлетелась по школе в мгновение ока. А ни одна сплетня в мире не могла пройти мимо Ренге, у которой был настоящий дар ко сбору информации — как благодаря отлично налаженной сети полезных контактов, так и благодаря собственным сверхспособностям всегда оказываться в нужное время в нужном месте. Была ли это какая-то особая интуиция или дар предвидения, но порой возникало впечатление, что Ренге знает о событиях ещё до того, как они происходят, чтобы в самый неожиданный момент триумфально ворваться в эфир со своими ценными комментариями. Не было ни единого шанса на то, что от её внимания укроется нечто столь вопиющее. Однако Ренге никогда не была предсказуемой, и потому Харухи не постигла ни гибель, ни страдания, ни прочие кары. Единственным, что сказала Ренге, философски созерцавшая всю картину из дверей музыкального класса вместе с Касанодой и бизнецами, было: «Что ж, Хикару, теперь ты должен Кёе четыреста шестьдесят восемь тысяч семьсот сорок йен». Харухи затруднялась определиться, что в этой ситуации поражает её больше: факт того, что друзья делали ставки на то, как скоро раскроется этот секрет, то, что в этом споре участвовал Кёя Отори, или нелепая, абсолютно неочевидная сумма ставки. Она сдержала любопытство и не стала спрашивать, откуда взялись такие точные цифры. И она ни за что не стала бы говорить этого Хикару, но в глубине души она была рада, что он проиграл спор. Отчего-то у Харухи было подозрение, что если бы проиграл Кёя, то её долг за разбитую вазу мистическим образом увеличился бы именно на эту загадочную сумму. Стоило отдать должное дальновидности Тамаки. Если Харухи и задавалась вопросом, почему он предпочёл привлекать к себе внимание в коридоре вместо того, чтобы спокойно поговорить в клубной комнате, то ответ не заставил себя ждать. Не успел Тамаки перешагнуть порог музыкального класса, как покраснел, часто заморгал, а через несколько минут просто разрыдался. — Я так скучал! Так скучал! — всхлипывал он, орошая слезами каждый предмет мебели, до которого успевал добраться, перебегая из одного угла комнаты в другой. Хикару и Каору, движимые стремлением отыграться за проигранный спор, живо распотрошили коробки в кладовке и услужливо подносили ему старые костюмы и прочие вещи, каждая из которых вызывала у Тамаки новый удар ностальгического отчаяния. Касанода с сосредоточенным видом дежурил возле входных дверей, запертых на замок, чтобы сдержать потенциальный натиск фанаток, мечтающих прикоснуться к легенде. Ренге следовала за Тамаки по пятам с камерой и бесконечно фотографировала, периодически издавая одобрительные возгласы, когда ей удавалось запечатлеть его тоску в максимально трагической позе. — Это станет жемчужиной коллекции портретов! — восторгалась она. — Чарующее торжество меланхолии, слёзы с привкусом горько-сладких воспоминаний, устилающих путь в сияющее будущее! Благородная скорбь и трепетная надежда!.. Харухи, подойди сюда, присядь рядом, и пусть он положит голову тебе на плечо! Нет, лучше на колени! Да-да, вот так, только в твоём взгляде должно быть больше кроткого участия! Прикоснись к его волосам! Я сказала кроткого участия, а не суеверного ужаса! Чёрт возьми, Харухи, раз уж вы устроили эту любовную сцену, то теперь ты должна отработать по полной! Хикару, Каору! Срочно проведите ей мастер-класс! Близнецов не надо было просить дважды: не успела Ренге закончить предложение, как они уже предстали во всём своём великолепии, с удовольствием разыгрывая коронную сцену запретной братской любви с таким пылом, что если бы сейчас за ними наблюдали девчонки, то, Харухи не сомневалась, от их бешеных экстатических визгов потрескались бы стёкла. Харухи смеялась и даже не пыталась протестовать властным приказам Ренге. Она тоже ужасно скучала по всему этому. Тамаки поделился своими новостями с остальными, и большую часть дня друзья провели вместе в клубной комнате. — Раз уж вы, Милорд, предательски оставили нас без прощальной вечеринки, значит, вечеринка будет здесь и сейчас! — заявил Хикару, презентуя широкой общественности содержимое своей нелегальной сокровищницы в кладовке. Каору скептически осматривал довольно скудные запасы закусок. — Да уж, не особо праздничный ассортимент, — протянул он. — Школьный кафетерий уже закрыт. Может, закажем еду из ресторана? Или отправим Харухи в магазин по старой памяти? — Почему просто самим не пойти в ресторан? — спросил Касанода, отчего близнецы театрально отшатнулись с одинаковым выражением глубочайшего шока на лицах. Ренге пихнула его в бок и, наставительно подняв вверх палец, пояснила: — Атмосфера! — Кроме того, — добавил Хикару, перекидывая из руки в руку пузатую бутылку ликёра, о цене которого Харухи изо всех сил старалась не задумываться, — в ресторане пришлось бы вести себя прилично, а это полный отстой. — Кажется, в отсутствие короля подданные совершенно распоясались, — прокомментировал Тамаки, рассматривая коллекцию Хикару. — Харухи! Так вот чем вы тут на самом деле занимаетесь! Какое жуткое предательство, мой священный клуб, созданный дарить дамам радость, развратили и превратили в недостойный притон… — он приложил руку ко лбу, будто испытывал невыносимые моральные страдания. — Это только для особых случаев, — Хикару цокнул языком. — И вообще, человек, который дружит с Хамадой, не имеет права на порицание. Мы уже наслышаны о вашем так называемом «актёрском кружке». — Студенческая жизнь и правда интригует, — сказала Ренге. — Надеюсь, Кёя тоже пользуется всеми её благами, а не просто чахнет за книгами, — добавил Каору. — Позвоните ему! Самое время напомнить ему, что он придурок и опять пропускает лучшую тусовку века. — Погодите! — воскликнул Хикару. — У меня есть идея. Он выскочил из комнаты, оставив всех в недоумении, и спустя пятнадцать минут вернулся, притащив с собой картонную фигуру Кёи Отори в натуральную величину и бутылку кагора. — Теперь он не пропустит вечеринку! — восторженно объявил он в гробовой тишине, поставив фигуру в центре зала. — Дружеский презент от Клуба чёрной магии! — У Клуба чёрной магии есть фигура Кёи? — Тамаки нарушил, наконец, молчание ужасно слабым голосом. — У них есть фигуры нас всех, — бодро откликнулся Хикару. — А ваших, Милорд, несколько. Харухи думала, что более бессильного тона, нежели он уже был, человеческие связки воспроизвести просто неспособны, но природа создала Тамаки только для того, чтобы раз за разом разрушать границы чужих ожиданий. — Зачем они им? — прошелестел он на грани слышимости; так мог бы говорить неизлечимо больной, уставший от жизни трёхсотлетний старец на смертном одре. Хикару беззаботно пожал плечами. — Откуда мне знать. Они у них уже сто лет хранятся. Это наследие Некодзавы, вы же знаете, он всегда был к нам неравнодушен. Наверное, использовали их для каких-то сатанинских ритуалов… Какая разница? Зато наш любимый вице-президент снова с нами, смотрите, как живой. Того гляди сейчас откроет папку и занесёт меня в свой специальный список людей, чьё присутствие в стране нежелательно, — он лёгкой походкой обошёл свой трофей по кругу и любовно погладил картонного Кёю по картонной щеке. Тамаки, лицо которого начало стремительно бледнеть на фразе «сатанинские ритуалы», а сейчас приобрело изысканный зеленоватый оттенок, взвыл. — Не трогай его!!! Вдруг оно проклято! Надо от него избавиться!!! — Раз такое дело, то нужны ещё фигуры Моринодзуки и Ханинодзуки-семпаев, — заметил Касанода, невозмутимо игнорируя королевскую истерику. — Справедливое замечание, — согласно кивнул Хикару. — Легендарное воссоединение хост-клуба на его исторической родине! — Вы несерьёзно! Вы несерьёзно! Вы не можете всерьёз притащить сюда ещё больше этих нечестивых идолов! Мы же все будем прокляты! Мы умрём страшной смертью! — в ужасе хрипел Тамаки. Его глаза напоминали два огромных синих блюдца, и он хватался за сердце дрожащими руками, балансируя на грани обморока. Его мольбы не возымели эффекта. Хикару и Касанода вместе выскользнули за дверь, Каору с видом человека, пребывающего с собою в полной гармонии, деловито рассматривал пачки коктейльных трубочек и зонтиков, завалявшиеся со времён гавайской вечеринки двухлетней давности, а Ренге изучала Кёю с выражением крайней задумчивости на лице, явно прикидывая способы извлечь пользу из этой идеи с фигурами. Тамаки вздрагивал и корчился в панике каждый раз, как пальцы Ренге прикасались к картону. Харухи поняла, что ей необходимо немедленно позвонить отцу и попрощаться, потому что есть риск, что в ближайшее время она действительно умрёт страшной смертью, задохнувшись от смеха. Спустя несколько часов и несколько десятков отправленных Кёе Отори фотографий с участием его двойника в компрометирующих ситуациях (а также несколько звонков, ни на один из которых Кёя не ответил, а примерно после шестнадцатого прислал Каору и Хикару одинаковые сообщения с настоятельной рекомендацией отвалить и выключил телефон, чем вызвал у близнецов приступ бурного праведного негодования) друзья начали расходиться. Хикару и Каору ушли первыми, бормоча что-то об организации спам-атаки на некоего неназванного «до крайности обнаглевшего, напыщенного, занудного мерзавца». Тамаки вызвался проводить Харухи до дома. Они поехали на метро: Тамаки сказал, что его водитель занят и не может приехать за ним, но Харухи подозревала, что ему просто хочется в очередной раз использовать «транспорт простолюдинов», который он обожал. Она не стала озвучивать свои догадки; не то чтобы она возражала. Тамаки был тих и задумчив — резкий контраст после его драматичного нытья и громких возгласов в клубной комнате, — он не глазел беспардонно на пассажиров, не вгонял женщин в краску своим очарованием, не жестикулировал и не болтал на весь вагон, привлекая к себе нежелательное внимание, как обычно. Казалось, он полностью погрузился в себя и на протяжении всего пути не выпускал ладони Харухи из своих рук, словно она была важной опорой, связующей нитью между миром его отрешённой меланхолии и реальностью. С отцом Харухи они столкнулись возле лестницы. Он возвращался домой из магазина с двумя огромными пакетами продуктов, и, судя по его виду, явно только недавно проснулся после изнурительной суточной рабочей смены. Хмурый, растрёпанный, с небрежным хвостом и отросшей щетиной, одетый в тёмную толстовку и видавшие виды штаны, он совсем не походил на элегантную и грациозную Ранку, но всё ещё оставался достаточно бодрым для того, чтобы сделать привычно ехидное замечание кавалеру своей дочери. — Какое разочарование, — протянул он, — несмотря на все усилия, вредители продолжают атаковать этот несчастный дом. Может быть, нам стоит переехать в более благополучный район или же просто вызвать дезинсекцию?.. Не дождавшись со стороны Тамаки привычной гипертрофированной и суетливой реакции на подначку, Рёдзи перевёл на дочь вопросительный взгляд и через мгновение с пониманием приподнял свои красивые тонкие брови. — Так-так, детишки, — вздохнул он, перебрасывая оба пакета в одну руку, чтобы освободившейся легонько подтолкнуть Харухи в спину. — Думаю, нам всем не помешает выпить по чашечке чая, что скажете?

***

Харухи сидела, согревая руки об горячую кружку, и молча слушала негромкий разговор. Тамаки рассказывал о своём детстве и жизни во Франции, на губах его играла ностальгическая улыбка, а глаза сияли гордостью. Некоторые из его историй Харухи уже знала, некоторые слышала впервые, и была немного удивлена тем, что Тамаки делится ими с её отцом, но ещё больше тем, что Рёдзи внимательно слушает его, не перебивая и не насмехаясь. Тамаки был частым гостем и, конечно же, это был не первый их общий разговор, но редко когда эти беседы были настолько спокойными и личными. — Значит, улетаешь утром? — Да, самолёт в 10:30, хотя я не уверен, что смогу уснуть сегодня со всем этим… — Тамаки сделал неопределённый жест и, схватив конфету, начал рассеянно её теребить, словно не знал, куда деть руки. — Ты не выглядишь особенно радостным, — произнёс Рёдзи. Тамаки помолчал какое-то время, а потом поднял неожиданно открытый и честный взгляд. — Я ужасно волнуюсь, — просто признался он. — Я не видел её, не слышал ничего о ней четыре года, и за эти четыре года не было ни дня, чтобы я не вспоминал о ней и не скучал. Я думал, что, вероятно, никогда больше её не увижу, но всё равно в глубине души всегда надеялся, а теперь мне страшно. Прошло столько времени, я… — он не закончил свою мысль. После ещё нескольких секунд паузы, он добавил: — По правде говоря, мне кажется, что это всё нереально. Что, если я проснусь и окажется, что это просто какая-то фантазия, сон? Вероятно, я не вынесу этого, — он криво ухмыльнулся, но многострадальная конфета, обёртка которой уже начала напоминать тряпку, выдавала его откровенность. — Боже, и что произошло с тем бесполезным и непомерно самоуверенным арлекином, которого я знал… — тихо вздохнул Рёдзи. Он поднялся из-за стола и, сделав несколько шагов, остановился за спиной Тамаки и опустил ладони ему на плечи. — Знаешь, я не уверен, что хотел бы хоть на секунду быть персонажем твоих снов, если только не выбрасываю в них тебя из окна, так что это определённо не сон, — произнёс он с ироничным фырканьем, но взгляд его, устремлённый на светлую макушку Тамаки, был дружелюбным. Рёдзи чуть сжал его плечи в ободряющем жесте и продолжил несвойственно мягким тоном: — Любой бы волновался на твоём месте, Тамаки, но тебе стоит взять себя в руки. Не мне, конечно, судить твоих родственников, но твоя ситуация была… несправедливой, и то, что твоя ненормальная бабушка наконец вытащила голову из задницы и одумалась — это не подарок судьбы и не чудо, это то, чего ты заслуживаешь и заслуживал всегда. Это не какой-то дарованный из милости шанс, а твоё абсолютное право, и ты не должен сомневаться ни в реальности, ни в себе. Твоя мать любит тебя, и любой родитель будет рад увидеть своего ребёнка, сколько бы ни прошло времени, как бы он ни изменился. Так что иди, обними её и расскажи про все свои идиотские выходки и про каждый из тысячи дней, что ты провёл здесь, так подробно, как только сможешь; я уверен, она будет счастлива это услышать. Со своего места напротив Харухи видела расширившиеся и застывшие в изумлении глаза Тамаки: он был поражён; вообще-то, она и сама не ожидала такого участия к нему со стороны своего отца. — Спасибо, — прошептал Тамаки, глядя в пространство, куда-то в сторону Харухи, но сквозь неё. — Не привыкай к этому, — хмыкнул Рёдзи и резко ткнул его пальцем в затылок. — Ты всё ещё меня бесишь. Но ненавидеть тебя гораздо проще, когда ты ведёшь себя так, словно планета должна быть благодарна за то, что она вращается вокруг тебя. Так что не разочаровывай меня. Я старый человек и тяжело переношу перемены. Он поднял руку и, задержавшись на мгновение, погладил Тамаки по голове, взъерошивая русые локоны. Его напряжённые плечи вдруг поникли, спина чуть сгорбилась, словно он позволил себе ослабить давление, до сих пор удерживающее его в ровном, неестественно прямом положении. Тамаки опустил голову, лицо скрылось за рассыпавшейся чёлкой. Он ничего не сказал, и когда через несколько мгновений вновь поднял глаза, они были сухими и яркими, он был абсолютно спокойным и продолжил безмятежно болтать. Но Харухи не могла отвести взгляда от потрёпанной и смятой, уже ни на что не годной конфеты. Эмоциональный до чрезмерной степени, те чувства, что он не считал нужным скрывать, Тамаки демонстрировал ярко и полно, с подчёркнутой театральностью раздувая целое представление из своей бурной радости или глупых ребячливых обид. Харухи не хватило бы чисел пересчитать, сколько раз она видела его слёзы — он мог разрыдаться на ровном месте, чаще, чем любой из людей, что были ей знакомы за всю её жизнь. Но она всегда знала: когда его что-то серьёзно волновало, он не устраивал сцен. Тамаки не любил показывать свою уязвимость, не искал внимания и редко просил помощи, не желая никому доставлять беспокойства. Он был способен часами стенать, разводить в углах плесень и доводить друзей до исступления, умоляя поддержать очередную свою безумную или дорогостоящую (а чаще всего — и то, и другое) идею, но никогда не жаловался на жизнь. Вообще-то порой это досаждало не меньше нытья, потому что его мрачное настроение было всё равно очевидным для тех, кто хорошо его знал, но о причинах по большей части приходилось догадываться самостоятельно, потому что Тамаки упрямо закрывался в своей скорлупе и мастерски увиливал от ответов на прямые вопросы, становясь раздражающе сообразительным именно тогда, когда этого от него не требовалось. Харухи заметила, как простой жест поддержки от её отца растрогал его. Тамаки всегда был невероятно ласковым: он без стеснения хватал других за руки, постоянно цеплялся за Кёю и вис у него на плечах, обнимал и касался друзей при любой удобной возможности и был готов проявить заботу к любому, не только словами или помощью, но и физическим контактом — протянутой ладонью или подставленным локтем, объятием или ободряющим похлопыванием по спине. Но часто ли он мог получить ответную поддержку или утешение тогда, когда это было нужно ему самому? От друзей он сознательно прятался, изображая беззаботность, а семья… Харухи знала, что у него были хорошие отношения с отцом, но всё же председатель Суо был несколько отстранённым и скованным собственным высоким статусом и представлениями о приличиях, устоях, традициях, тысячей негласных законов светского общества, церемоний, манер и порядков. Кроме того, он, глубоко погружённый в дела корпорации, постоянно был в командировках и разъездах, и даже несмотря на то, что жил с сыном в одном поместье с тех пор, как Тамаки был допущен в главный дом, они оставались наедине не так часто, как Тамаки того бы хотелось, и их семейная связь после стольких лет кратких встреч и бесконечной разлуки оставалась предсказуемо неловкой и напряжённой. А его бабушка… Ну, Харухи могла бы поставить на кон троекратно умноженную сумму своего долга за вазу, что та не согласилась бы и пальцем дотронуться до своего внука до тех пор, пока её драгоценная империя Суо не начнёт рушиться у неё на глазах. Когда Тамаки вызвал такси и уехал, Харухи направилась на кухню к отцу, который скрывался там, изображая невероятную занятость перекладыванием посуды с полки на полку, чтобы тактично оставить дочь и гостя попрощаться наедине. Ну, не совсем тактично, учитывая, что своё бегство Рёдзи сопроводил комментарием «Поберегу свою хрупкую психику и сделаю вид, что в этом доме нет никаких бесполезных блондинов; знать не желаю, чем вы тут занимаетесь». — Что, неужели этот таракан убежал? — сказал Рёдзи, заметив Харухи в дверях. — Наконец-то! Харухи закатила глаза. — Ты не можешь и правда ожидать, что я куплюсь на эту старую песню, пап. Не после того, как вы с ним так мило беседовали. — Куда катится мир, если дочурка не доверяет собственному отцу! — патетично воскликнул он, всплёскивая руками, пока Харухи копалась в холодильнике. Она достала йогурт и переместилась к кухонным ящикам за ложкой. — Я серьёзно, — сказала она. — Спасибо, что не стал его доводить. Знаешь, вообще-то обычно Тамаки не любит говорить о своей семье. — Даже самым стойким людям иногда нужно выговориться, — спокойно и веско ответил Рёдзи, прежде чем вернуться к своему драматичному тону: — И за кого ты меня принимаешь, Харухи! Я, конечно, терпеть его не могу, но всё-таки имею понятие о приличиях! — Ладно, ладно, — вздохнула она. — Просто хотела сказать. — Суо очень скрытный для того, кто так много болтает, — заметил Рёдзи. Харухи остановилась на полпути к выходу из кухни. — Не то чтобы я эксперт по изучению его бабки, — продолжал он, — но судя по тому, что мне о ней известно, сильно сомнительно, что он бы получил от неё напутственное благословение в эту поездку. — Я тоже так думаю, — призналась Харухи. — Но он ничего не рассказывает об этом. Я не хочу задавать вопросы. Наверняка, карга наговорила ему всякого ужасного дерьма. Думаю, не очень хорошая идея… давить на него, — неуверенно закончила она. Рёдзи подошёл и сжал её в объятиях, таких крепких, что Харухи от неожиданности едва не выронила свой йогурт из рук. — Ты у меня такая молодец, Харухи, — глухо проговорил он, уткнувшись подбородком в её макушку. — Я совсем не заметил, как моя маленькая девочка стала такой взрослой и мудрой. Я очень тобою горжусь. И твоя мама бы гордилась. Честно говоря, несмотря на то, что иногда рядом с буйными и противозаконно энергичными друзьями она ощущала себя унылой столетней старухой, на самом деле Харухи не считала себя ни взрослой, ни мудрой. Принимала ли она верные решения? Была ли достаточно ответственной? Порой ей казалось, что она действует недостаточно, что ей надо стараться сильнее, чтобы соответствовать собственным ожиданиям: усерднее учиться, лучше понимать людей, стать терпимее и добрее… Стремиться к большему, чтобы догнать, быть достойной тех, кем она восхищалась: своей матери, своих друзей. Отец слишком часто её обнимал, и большую часть времени Харухи привыкла стоически терпеть его сентиментальные проявления привязанности как неизбежную данность, но иногда это было ей действительно нужно. Прижатая к твёрдой груди, почти задыхаясь от его стальной хватки, Харухи подумала, что, вероятно, смогла бы провести так вечность. Однако через несколько мгновений отец отстранился и освободил её, вернув способность свободно дышать. — Поедешь завтра в аэропорт? — спросил он. — Да, Хикару и Каору написали, что заедут за мной утром. — Ах, эти милые мальчики!.. Пусть почаще заходят в гости, я давно их не видел. — Давно? — Харухи скептически приподняла бровь. — Судя по всему, ты никогда их не видел, раз называешь милыми. — Подумать только, моя прилежная доченька связалась с сомнительной компанией и собирается прогулять школу… — Рёдзи приложил руки к сердцу, изображая нервное потрясение. — Не ожидал, что доживу до этого дня. И всё из-за какого-то никчёмного парня!.. Что, если меня вызовут на дисциплинарное собрание?! — Не вызовут. Есть, знаешь ли, некоторые преимущества в дружбе с сыном учредителя школы, — Харухи хихикнула, повторяя услышанные ранее от Тамаки слова. — О нет! — он упал в обморок. — Какой позор! Кто мог предположить, что даже в таком почтенном учреждении цветёт буйным цветом кумовство и коррупция?.. — Мир совершенно прогнил, — согласилась Харухи. — Ладно, пап, я пойду к себе. Она успела сделать несколько шагов, прежде чем Рёдзи мягко окликнул её: — Харухи!.. Я знаю, что никогда не говорил этого, но я рад, что ты полюбила хорошего человека, — он помолчал пару мгновений и ворчливо добавил: — Только не вздумай доложить ему, что я сказал такое, иначе моя репутация будет разрушена. Харухи улыбнулась и, не оборачиваясь, ответила: — Конечно.