Двуглавая стрекоза

      Слова соединяются в строчки, строчки — покрывают страницы струящейся завесой. Пытливые зрачки прорезают едва разомкнутые веки, заставляя их подрагивать, как мягкую скорлупу яйца, из которого вот-вот вылупится змеëныш. Невинная любознательность и пугающе пылкая одержимость наполняли глаза мальчика, погружëнного в книгу. Его интерес только и можно было сравнить с каким-нибудь детëнышем опасного животного. То, как его взгляд поглощал слова, было и очаровательно, и ужасающе, будто разделавшись с книгой, он возьмëтся за что-то более существенное. Или будет увлечëн так, что не заметит даже катастрофу; а если на страницы брызнет кровь, он просто смахнëт еë достаточно, чтобы смочь разобрать на ней слова и продолжить чтение. Которое, собственно, и не прерывалось. Однако вряд ли могло нечто подобное произойти в такой тихий непримечательный день.       Вдруг что-то сухое и увесистое резко шлëпнулось на бумагу. Непонятно, могло бы это отвлечь столь увлечëнно читающего, не упади оно на начало нового предложения. А сдвинувшись, оно перекрыло конец текущего. Но перекрыло чем-то прозрачным, так что последнее слово можно было разобрать. Кандзи были перекрыты... Крылом? Тонкий рисунок на них дополнял слова новыми смыслами.       Мальчик не сразу понял, что за предмет упал в его книгу, а потому не успел испугаться своевременно и полноценно. Запоздалый испуг не мог проявиться в полной мере. Мальчику было бы легче, если бы он тут же закричал и отбросил книгу. Но он только приоткрыл рот, делая бесконечный и беззвучный вдох, а глаза его постепенно округлялись, медленно выскальзывая из тугих век. Будто его взгляду, доселе сконцентрированному на тонких строчках, теперь потребовалось расшириться, чтобы охватить всю страницу целиком. Осознание и страх не поспевали друг за другом. Тонкий заливистый смех сверху опередил их обоих.       Мальчик поднял голову, и его выражение лица стало обычным и слегка удручëнным — глаза стыдливо запрятались, вскинутые от недавнего шока брови досадливо надломились. Стоящий над ним ровесник странновато посмеивался.       — Ты бы видел своë лицо сейчас, Минаками! Оно того стоило!       — Оно?.. Того стоило?.. — растерянно переспросил столь жестоко отвлечëнный от чтения Минаками.       Он снова посмотрел в книгу, с бóльшим спокойствием и осмысленностью. На странице неподвижно лежала крупная стрекоза. Действительно неожиданно, но не сказать, что необычно. Стрекозы здесь не экзотичны, да и сейчас их особенно много рассекало воздух. Вот только конкретно с этой явно что-то было не так.       — Тамамори, что это?       — А ты пригляди-и-ись.       В хитрой интонации нарушителя спокойствия не было ничего хорошего. Тамамори явно не намеревался чем-то обрадовать Минаками. Его лукавые глаза сверкали хулиганскими огоньками; уголки губ подрагивали в предвкушении недоброго веселья.       Минаками сконцентрировал взгляд на стрекозе — сощурился, сдвинул брови к переносице, поднял книгу с ней ближе к своему лицу.       — Нюхать еë необязательно, — промурлыкал Тамамори, не удержавшись от несвоевременной колкости.       Впрочем, Минаками его будто и не слышал — он действительно с особой серьёзностью изучал стрекозу, не беря во внимание, что это всё от начала до конца глупый и злобный детский розыгрыш. Что не стоит сейчас быть беспечным и не готовым к самым неожиданным казусам.       "Повëлся", — губы Тамамори блаженно расплывались в улыбке. Он ждал конкретной и скорой реакции. По его рассчëтам, она должна была наступить уже через две секунды. Но прошло больше. "Какой же Минаками тугодум!" — его улыбка исчезла, а губы надулись.       Тут-то Минаками что-то сообразил. Его глаза снова расширились, и это снова выглядело на его лице пугающе ненормально.       — О-о... Ой!       Он сдавленно завопил, в испуге наклонив книгу, и стрекоза соскользнула с неë. Упала вниз и "занырнула" под ткань кимоно, расходящуюся на бëдрах Минаками.       Мальчик застыл как парализованный. Книга перед ним нерушимо зависла в цепко держащих еë руках, в которых постепенно возникала нарастающая дрожь. Его приятель, доставивший ему сейчас некоторые неприятности, смеялся так, что аж хватался за живот.       — Она... Она... — трясясь, мямлил Минаками.       — Я же говорил, что оно того стоило! — ликовал Тамамори.       — Она... — он никак не мог выдавить из себя фразу, раздирающую его ум.       — Как легко тебя испугать!       — Она... Где она? — Минаками немного успокоился, отложил книгу и осмотрелся.       Тамамори прыснул от смеха.       — Она у тебя под одеждой!       — Не шути так!       — Я не шучу! Она упала во-о-он туда...       Минаками закрыл ладонями лицо.       — Хочешь, я уберу еë?       Минаками энергично замотал головой, не убирая ладоней.       — Ну и сиди с ней. Только не сломай. Вообще-то она очень ценная!       Минаками отодвинул один палец, открывая настороженный глаз, и ровным тоном произнëс:       — Просто покажи ещё раз, куда она упала.       Тамамори резво ткнул пальцем. Минаками аккуратно отогнул ткань и ахнул.       — Не показалось... У неë... Две головы...       В его голосе всë ещё звучали изумление и страх, однако больше его наполняло сожаление.       — Я говорил, что она ценная! Ты еë не сломал?       — Нет...       Минаками осторожно взял её за хвостик, морально приготовившись, что от неë сразу же отвалится крыло или ещё какая-то часть. Но она была целостна, изящна и крепка, как дамская заколка. Лишь крылья слегка трепыхались от дрожи в пальцах Минаками. Он уже не боялся самой стрекозы — он боялся ей навредить. Хотя менее жуткой в его глазах она не стала. У стрекозы в самом деле было две головы, что хищно озирались вправо и влево. Частенько можно увидеть, как стрекозы безмятежно и с аппетитом жуют оторванные ими головы других насекомых. Эта стрекоза могла жевать две головы разом — по одной в каждой челюсти. Но вряд ли она теперь сможет это продемонстрировать.       — Ты еë убил?       — Не-е-ет, ты что! — наигранно обиделся Тамамори. — Я нашëл еë на дороге, и она уже была такой... Я бы на твоëм месте не был так уверен, что она мертва!       — Еë брюшко не двигается... Почему "на моëм месте"?       — Потому что я хотел тебе еë подарить в качестве домашнего животного. Но если мертва, то в качестве украшения или амулета... Я бы не стал терять надежды. Вдруг оживëт?       — Так это, получается, подарок, а не жестокая шутка? — горько усмехнулся Минаками.       — Вышло так, что и это тоже...       Тамамори, глупо улыбаясь, почесал затылок.       Минаками положил стрекозу на обложку закрытой книги, встал и отвесил чеканный поклон, держа перед собой в обеих руках книгу с возложенной на ней стрекозой, подобно особо ценному подношению.       — Спасибо, друг, за столь необычный подарок.       — Не за что... — смутился Тамамори, ни на секунду не допустив, что в этой благодарности может быть сарказм.       Когда Минаками поднял голову, на его лице танцевала улыбка, не позволяющая понять — издëвка в ней или искренняя радость от подарка. В любом случае, она исчезла, когда Тамамори прибавил:       — Не стоит благодарности. Просто мне показалось, что вы похожи друг на друга, вот я и решил, что она должна у тебя быть.       — Похожи? Чем?       — Сам не знаю. Может, глазами.       — У неë глаза в сетку, а у меня... человеческие, — сконфуженно пробормотал Минаками, рассматривая стрекозу ещё пристальное. Казалось, что он на мгновение засомневался, что у него человеческие глаза.       — Не бери в голову, это мне так показалось! — махнул рукой Тамамори. — Бери в голову только то, что я не имел в виду ничего плохого.       Тамамори и в правду не имел в виду ничего плохого. В каком-то смысле он хотел сделать Минаками комплимент, ведь глаза двуглавой стрекозы показались ему красивыми. Наверняка природа и наделила еë двумя головами, чтобы каждый точно обратил внимание на еë глаза. Из-за этой особенности их нельзя было не заметить.       А Минаками будто изо всех сил прятал свои: опускал в книгу, накрывая их раслабленными веками; постоянно щурился, словно по жизни только и делал, что вылезал из темноты на свет; сутулился, кивал и кланялся по любому, хоть сколько уместному поводу; держал голову наклонëнной. Его лицо натурально прорезали три горизонтальные параллели: прямая чëлка, брови и расщелины глаз. Иногда эту совершенную геометрическую картину дополнял рот, но уголки губ то и дело изгибались от лëгкой улыбки или осадка грусти. Тамамори не любил геометрию, правильность линий, симметрию и золотое сечение — всë это казалось ему мëртвым.       Минаками послушно внял увещеванию не брать в голову то, чем он может быть похож на дохлую пучеглазую уродку-стрекозу. Но вдруг спохватился:       — Слушай, Тамамори! Ты тут пару раз сказал "оно того стоило". Что именно?       — Напугать тебя!       — Зачем?       — Чтобы оживить. Когда ты вот так тут сидишь, мне часто кажется, что ты каменная статуя из храма. Или мертвец.       Минаками нервно засмеялся. Точнее, сардонически — так в Древней Греции называли смех умирающих, тех, кто в последние мгновения свой жизни осознаëт тщетность бытия и бесполезность собственных устремлений, как бы воспринимая всë сущее как насмешку богов, глупый розыгрыш. Или попросту испытывая жалость к себе.       Тамамори вспомнил, как Минаками рассказывал ему об этом смехе и каялся, что не может достоверно продемонстрировать его звучание. Добавил только, что скорее его можно услышать от Кавасэ, ведь сардонический смех, в первую очередь, недобрый, издевательский, злорадный.       Но позже Тамамори решил для себя, что из всех его знакомых сардонический смех лучше всего и чаще всего удаëтся именно у Минаками. И это пугало почти так же, как его неподвижное "безглазое" лицо.       — Тогда... Можно, я потом напугаю эту стрекозу — вдруг оживëт? — Минаками примирительно улыбнулся.       — Не надо спрашивать моего разрешения — она теперь твоя.       Тамамори было смешно представлять, как его друг будет пугать стрекозу, которой сам до чëртиков испугался. Да и не был Минаками способным кого-то испугать. Кавасэ мог смотреть так, будто убивает. Ханадзава мог молчать так, будто проклинает. Минаками, даже не зевая, мог заразить зевотой. Глубоко задумавшись, Тамамори взгрустнул — ибо понял, что лицо мертвеца, страшные глаза, схожесть с жутким насекомым и сардонический смех он только придумал для Минаками, чтобы его пресный образ приправить инфернальностью. На самом деле Минаками был свято скучным. Он много знал, многим интересовался, но не производил впечатления интересной личности. Тамамори было обидно за него, так как в действительности мало кто интереснее Минаками. Тамамори наслаждался мыслью, будто знает его лучше всех и единственный может оценить его по достоинству, раскрыть его потенциалы... Пускай путëм розыгрышей и надумываний всякого. Для Тамамори потенциал Минаками представлялся в эмоциях — неправильных и нечистых, как злость и первобытный страх. Под такими банально хулиганскими мотивами Тамамори самонадеянно видел свою избранность и исключительную власть над чувствами Минаками. Что он один может его расшевелить и испортить, тем самым "улучшив". Ломать вещи уже слишком мелко и по-детски — думал Тамамори. Вот ломать чужое спокойствие и безмятежность, отягощëнное религиозным стремлением к просветлению — уже совсем другой уровень!       В конце концов, Тамамори просто не верил, что Минаками и вправду унылый книжный червь, интересный только своей чрезмерной неинтересностью. И что чувства все его — лишь рефлексы. Ткни червя палкой, и он изовьëтся. Но он слишком туп, чтобы чувствовать настоящие страх и боль.       Минаками говорил, что червям тоже может быть страшно и больно — не меньше, чем людям, но по-своему. Наверное, он сравнивал их с собой. Книжные черви и дождевые отличаются только сферами интересов.

***

      На следующий день, вечером, друзья собрались все вчетвером у реки, ближе к пролеску. Ещё было не поздно, небо светились сизо-голубым. Но свет от костра создавал иллюзию глубокой ночи, чего и хотелось мальчикам, которых ждали по домам к назначенному часу. Они в этот раз не рыбачили, но над огнём на хлипком вертеле из ветки провисала крупная рыба — Ханадзава стащил еë из дома, чтобы испортить. Точнее, чтобы приготовить, но еë истерзанный неумелой чисткой и потрашением вид говорил об обратном. Ханадзава удручëнно смотрел на неë, задумавшись, что стоило хотя бы прихватить с собой соль. Свою удручëнность он маскировал под видом знатока своего дела, стыдясь сознаться младшим товарищам во всех оплошностях. Кавасэ равнодушно смотрел то ли на рыбу, то ли на огонь, чтобы не смотреть на рыбу. За своим равнодушием он таил пессимистические прогнозы, касательно жарки. Тамамори смотрел на всë с воодушевлением и предвкушением чего-то особенного. Минаками читал.       — М-м-м... Какой запах пошëл! — блаженно приметил Тамамори.       — Да, вонь тухлой крови исчезла, — будто бы согласился с ним Кавасэ.       Ханадзава тяжело вздохнул и потрогал вертел.       Тамамори возмутился:       — Какая тухлая кровь! Рыба была свежей!       — Рыба всегда воняет тухлой кровью.       — Кавасэ прав — у свежей рыбы всегда есть специфический запах. И если он исчезает, значит, она прожаривается, — Ханадзава бесстрастно пояснил сей факт, но было заметно — он стал доволен собой.       — Конечно, прожаривается! Что ей ещё делать на костре? — Тамамори не понимал, как можно рассуждать с таким умным видом о столь очевидных вещах.       — Костëр — слабый, рыба — большая... — вкрадчиво начал Кавасэ.       Ханадзава молча кивнул. У него были опасения, что рыба могла не прожариться. Или прожариться неравномерно.       — ...Ой, плавник обуглился, — так же вкрадчиво продолжил Кавасэ, хотя эти слова уже не относились к его изначальной теме.       — Ну и пускай обугливается, мы всë равно не будем его есть!       — Надо как-то перевернуть еë, — озабоченно сказал Ханадзава.       Минаками придвинулся ближе к костру — ему катастрофически не хватало света.       Кавасэ обратился к нему:       — Книгу подпалишь или сам сгоришь.       Минаками неопределённо кивнул. Со стороны казалось, что он не нуждался в компании, но его друзья точно знали — он всегда с ними и не безучастен, даже если с головой в книге. Но иногда в этом можно было усомниться.       — Эй, ты вообще слышал, что я сказал? Если ещё раз кивнëшь, я отберу книгу и брошу еë в костëр.       И Минаками не кивнул. Единственное движение, что он произвëл — перелистывание страницы.       — Как ты можешь так спокойно на это реагировать?! — ужаснулся Тамамори. — Кавасэ, как ты можешь так говорить?!       — Зато, видишь, он слушается. Значит, надо продолжать в том же духе: например, припугнуть сожжением книги, если он её сейчас же не отложит.       — Нет!       — Ну и пускай тогда сам сжигает свою книгу. Всë равно, кроме него, это никого не расстроит. — И, понизив голос, Кавасэ прибавил: — Только костëр разойдëтся и рыба лучше прожарится — от этих веток один дым.       — Нам не нужен расстроенный Минаками — у нас у всех пропадëт аппетит!       — У меня не пропадëт, — возразил Кавасэ и, выдержав циничную паузу, сделал неожиданное пояснение: — У меня и так аппетита нет.       Тамамори посмотрел на Минаками, затем — на Ханадзаву. Ханадзава посмотрел на него в ответ. Потом они вместе посмотрели на Минаками, ища с ним солидарности. Но тот не поддержал их оскорблëнность от слов Кавасэ, продолжая читать книгу.       Выдержав очередную циничную паузу, Кавасэ подытожил:       — Но я всё равно попробую рыбу.       Такая примирительная концовка не удовлетворила Тамамори.       — Кавасэ как всегда говорит всякую гадость!       — Гадость? Я же сказал, что попробую рыбу.       — До этого!       Ханадзава, наконец, вмешался:       — Кавасэ всë это говорил из благих намерений. Минаками, можешь залезть в костëр, но светлее не станет. Прекращай читать в такой темнотище — глаза сломаешь, — с этими словами он недвусмысленно снял очки, чтобы стереть с них испарину.       — Да, ослепнешь, — поддакнул Кавасэ, — и тогда вообще не сможешь читать.       — Тамамори, может, расскажешь какую-нибудь новую историю? — предложил Ханадзава. — А то и Минаками прожарится быстрее, чем эта рыба, и мы тут со скуки помрëм.       — Я помру от голода, — буркнул Кавасэ.       Ханадзава улыбнулся.       — А говорил, аппетита нет.       — Пф!       Тамамори бодро выпрямился, выпятив грудь.       — Я вам реальную историю расскажу! Минаками не даст соврать!       Минаками уже отложил книгу, как только услышал предложение Ханадзавы, и приготовился внимать устному рассказу. Однако, судя по его расстерянному выражению лица, он не был готов давать свидетельские показания.       — Вчера я нашëл стрекозу — с двумя головами!       — Живую? — поинтересовался Ханадзава.       — Этого я точно не знаю, но она не шевелилась.       — И где она? — недоверчиво спросил Кавасэ.       — У Минаками. Ты еë не принëс?.. Надо было обязать тебя еë принести!       — Тамамори действительно подарил мне двуглавую стрекозу, — подтвердил Минаками.       — Подарил? За какие заслуги?       Минаками распознал в голосе Кавасэ глубинное недовольство особого характера.       — Зачем тебе двуглавая стрекоза?       — Не нужна мне никакая стрекоза! Уверен, она и тебе не нужна.       — А вот и неправда! — встрял Тамамори. — Минаками она о-о-очень нужна — он обещал её оживить.       — Так ты для этого её ему подарил? С каких пор у него такие способности?       — Я еë пытался всего лишь напугать.       — Чего?       — И как? — глаза Тамамори загорелись.       — Я... Я не знаю... — расплывчиво ответил Минаками, чего-то устыдившись.       — Не знаешь? — переспросил Кавасэ. — Так она у тебя есть или нет?       — Есть.       — Врëшь!       — Минаками не врёт!       — Он не умеет врать. И сейчас вижу, что врëт.       — Он принесëт еë завтра! Минаками, обещай принести стрекозу.       — Я постараюсь.       — Не постарайся, а обещай!       — Если смогу...       — Обещай!       — Я не...       — Покажи еë Кавасэ, чтоб заткнулся!       — Я потерял еë, прости.       Тамамори опешил.       — Понятно, не было никакой стрекозы, — скучающе заключил Кавасэ.       — Она была! — Минаками прижал руку к сердцу. — Я обязательно постараюсь еë найти.       — Как? Как ты мог еë потерять?! — Тамамори был готов вот-вот выскочить с места, подгоняемый эмоциями.       — Я вчера перед сном еë напугал, а на утро нигде не нашëл.       — Какой ты стра-а-ашный, — натянуть прокомментировал Кавасэ.       — Что?! Что ты с ней сделал? Зачем ты еë вообще пугал? — Тамамори схватился за голову.       — Ты же сам сказал...       — А-а-а! — Тамамори издал обречëнный вопль.       — Ребят, я вообще не понимаю, о чëм вы, — спокойно, но с недоумением произнëс Ханадзава.       Минаками поспешил объяснить:       — Вчера Тамамори испугал меня стрекозой — у неë правда были две головы, и она выглядела мëртвой. Я спросил его, зачем он меня напугал, и он сказал, что хотел меня так "оживить", потому что я ему иногда кажусь мертвецом. Тогда я предположил, что и стрекозу можно оживить, напугав еë. Тамамори дал на это добро. Точнее, сказал, что я могу не спрашивать его разрешения, так как он подарил её мне.       — Зачем всë это рассказывать!       У Тамамори возникло чувство, будто Минаками выдал его сокровенный секрет, хотя и сознавал, что это не так.       — Чтобы все понимали.       — Не надо никому это понимать! Найди стрекозу, и всё!       — А вдруг он сам еë выкинул? — предположил Кавасэ. — Ты еë ему подарил, он мог делать с ней что угодно.       — Не мог!       — Он просто говорит, что будет искать, а сам выкинул.       — Ты бы выкинул, а Минаками не мог!       — Я бы сказал, что выкинул, а он просто не сознаëтся. И позорит тебя сейчас, чтобы все думали, что никакой стрекозы не было.       Слова Кавасэ прошлись по всем больным точкам Тамамори и вывели его из себя. Он схватил Минаками за грудки и столкнулся своим лбом с его.       — Скажи им! Скажи!       Ханадзава силой оттащил Тамамори и, обращаясь ко всем, повысил голос:       — Совсем, что ли?! Устроили тут возню из-за какой-то уродливой букашки! Была она, не было еë... Выкинул еë кто — да пускай! Хотите искать — ищите! Только без этих представлений!       — Скажи им!.. — продолжал Тамамори, не замечая ничего вокруг.       Ханадзава встряхнул его.       — Минаками уже всë сказал, отстань от него! И ты, Кавасэ, не цепляйся к ним — только и умеешь, что на слабо всех брать!       Кавасэ прикусил губу.       Минаками встал и, подобрав книгу, пошëл прочь.       Ханадзава окликнул его:       — Ты куда?       Тот явно не хотел останавливаться и оборачиваться, но всё же замешкался и сообщил:       — Я вернусь с двуглавой стрекозой.       Рыба становилась всё уродливее. По какой-то причине Ханадзава решил:       — Думаю, она готова. Кто хочет первым попробовать?       — Давай ты, — брезгливо бросил Кавасэ, уважительно прибавив: — По праву старшего.       — Надо Минаками дождаться, — пискнул Тамамори, взволнованно озираясь.       — Да ну его.       — Кавасэ!       — Он сказал, что вернëтся с двуглавой стрекозой. Мы его не дождëмся.       — Надеюсь, он еë ищет у себя дома, — проговорил Ханадзава, успокаивая, в первую очередь, самого себя. Если Минаками попадëт в историю, то и ему может достаться.       — Вдруг стрекоза правда ожила? Она могла улететь куда угодно!       — Перестань! — Кавасэ закатил глаза.       — Сам перестань! Вот вернëтся Минаками с двуглавой стрекозой...       — Хотел ему навалять, а теперь надежды возлагаешь?       — Какая разница, чего я хотел!       Ханадзава тяжело вздохнул. Он более не желал во всë это встревать, а потому просто занялся рыбой.       — Ну, как, готово?       Все разом устремили взгляды к задавшему этот вопрос. Минаками уже сидел на своëм месте. Будто и не уходил.       — Минаками, ты вернулся! — радостно воскликнул Тамамори. — А я и не заметил! Ты давно здесь?       Минаками повернул к нему голову. На его безмятежном лице плясали блики пламени. Примешавшиеся к ним тени рисовали невообразимые и несвойственные Минаками эмоции. Он будто становился другим — более взрослым и звереподобным.       — Я не знаю. Может, давно, может — недавно.       Лëгкая улыбка и прищуренные глаза выдавали в этом Минаками "того самого" Минаками.       — Что ты имеешь в виду? — спросил Тамамори.       — Моë "давно" и твоë "давно" — не одно и то же. Так что я не могу ответить, как давно я оказался здесь, рядом с тобой.       — Ты прочитал какую-то заумную притчу, пока прохлаждался вдали от нас? — Тамамори скривил недовольную рожу. — Кстати, ты нашëл стрекозу?       — Да.       — О, покажи!       — Никаких стрекоз больше! Сейчас мы пробуем рыбу! — скомандовал Ханадзава и пихнул каждому в руку по куску белого мяса.       Тамамори шепнул:       — Покажешь потом!.. Ай, тс-с!       Горчая рыба обожгла ему пальцы, и он занялся неумелым жонглированием, обжигая все пальцы поочерёдно на каждой руке.       Кавасэ, очевидно проголодавшийся, попробовал первым.       Ханадзава спросил его:       — Как?       — Съедобно.       Сам Ханадзава долго жевал, понимая, что съедобно, но не понимая, что не так. Потом произнëс, обращаясь к Минаками:       — Надо было тебе сказать, чтобы ты вместе со стрекозой каких-нибудь специй поискал. Ты же у себя дома был?       — Нет.       — А где?       Минаками не ответил. Повисла тишина.       Тамамори нарушил еë:       — Какая разница, где? Нашëл же! Давай, показывай!       — Что показывать?       — Стрекозу!       — А... Она же у тебя.       Кавасэ и Ханадзава ели рыбу, не обращая внимания на их разговор.       — Как, у меня? Я еë тебе подарил.       — Ты собирался подарить еë мне. Но она всë ещё у тебя. Я вчера читал книгу, которую ты мне дал. В неë ты бросил стрекозу и напугал меня. Потом я положил стрекозу на обложку этой книги. И эту книгу я вернул тебе. Со стрекозой.       — Не было такого! — запротестовал Тамамори. — Книга осталась у тебя, потому что ты еë не дочитал.       — Дочитал.       — После того, как мы разошлись?       — До. Тамамори, это был сборник рассказов — я просто прочитал из него те, что не читал раньше.       — Мне кажется, ты просто пытаешься меня запутать! Я тогда так резко прервал твоë чтение, что ты вряд ли успел дочитать хотя бы абзац. И я точно помню, что ты мне ничего не возвращал. А ещё ты говорил, что перед сном напугал стрекозу. Значит, она у тебя была!       — Она была у тебя. Это я приходил к тебе ночью.       Минаками положил в рот кусок рыбы, будто показывая тем самым, что всё сказал.       — Ничего не понимаю.       Тамамори поморщил лоб, напрягая мозги, и принялся есть рыбу, следуя общему примеру. Движение собственных челюстей что-то сдвинуло в его мозгах.       — Минаками, ты сказал, что потерял стрекозу. А теперь говоришь, что у тебя еë не было!       — Так, — заговорил Ханадзава, — раньше мы ловили рыбу, которую мы не могли пожарить на вертеле. Сейчас мы эту сами не поймали, но пожарили. Теперь надо поймать такую рыбу, чтобы так же еë пожарить.       — А не отдать кошкам, — хмыкнул Кавасэ.       Тамамори даже вкуса не чувствовал у этой рыбы, и уж тем более не горел желанием еë обсуждать. Обыденная беседа двух товарищей его раздражала. Какая ещё рыба, когда на повестке дня стояла двуглавая стрекоза! Он надеялся, что хотя бы Минаками не отойдëт от темы, чтобы присоединиться к обсуждению... рыбы!       Но он еë только ел. Сделал очередной укус очень странно — будто его рот располагался на лице не горизонтально, как у всех людей, а вертикально.       Тамамори моргнул. Он подумал, что ему это померещилось. Обвëл взглядом остальных: Кавасэ всë такой же смурной и лохматый, в одежде "на вырост"; Ханадзава всë такой же взрослый, хотя и учится всего лишь с средних классах... Очки на нëм снова запотели, и на них виднелись разводы. Всë как обычно. Только лица всех присутствующих превратились в стрекозьи морды.       Тамамори оценил сложившуюся обстановку с оптимизмом.       — Больше ты не будешь щуриться, Минаками. Потому что у тебя теперь нет век!       — Тебе не нравились мои веки? — Минаками растерянно задвигал фасеточными полушариями.       — Мне нравились твои глаза.       Когда Тамамори удавалось их разглядеть, они напоминали ему зимнее небо в безлунную ночь — такие же тëмные и холодные. Зрачок и радужка были почти одного цвета, и вместе сливались в один чëрный круг, заполнявший чуть ли не всë глазное яблоко. Маленькие уголки белков неизменно затемнялись краешками век. Даже на человеческом лице это были нечеловеческие глаза. Это будоражило воображение, и стоило Минаками чуть сильнее разомкнуть веки, как для Тамамори он начинал перевоплощаться во всевозможных тварей.       — Чего тут может нравиться? — пробурчал Кавасэ, перетирая рыбу между жëсткими челюстями. — У него странные глаза. И весь он странный.       — А мне нравится всë странное! И у тебя, Кавасэ, вообще-то тоже есть странности. Вы все со странностями. Иначе бы я с вами не дружил.       — Как грубо.       Ханадзава чуть не сжевал сползшие к челюстям очки. На стрекозьих глазах они едва умещались.       — Тамамори прав — мы все странные. И у Тамамори есть странности — например, у него две головы.       Тамамори схватился за голову. Точнее, за головы.       — Ой, зачем мне столько!       — Я могу откусить у тебя одну, — спокойно предложил Минаками.       Тамамори часто видел, как стрекозы жрут головы других насекомых, но не других стрекоз. Хотя стрекозы драчливы.       — Он и с двумя головами дурак — лучше отдай ему свою, — плюнул Кавасэ, выстрельнув из челюстей костью в костëр.       — По правде, я и не собирался, — будь у Минаками губы, он бы улыбнулся в этот момент. — Просто хотел немного припугнуть Тамамори. С двумя головами он выглядит мëртвым.       — Что-о-о?!       Тамамори захотелось зажмуриться. Но, как и у Минаками, век у него не было.       Тогда он затряс головой. Головами. Они застучали друг о дружку.       Кавасэ недобро засмеялся. Но то был не сардонический смех. Ханадзава тоже не смог сдержаться. Позвонки рыбы потрескивали вместе с хворостом в костре, вторя их скрипучим смешкам.       Только Минаками не издал ни звука.       — Почему ты не смеëшься? Я же такой смешной! — с грустью и вызовом вопросил Тамамори.       Минаками ответил:       — Чтобы достичь просветления, следует избегать всяких эмоций.       — Выходит, ты вечно такой скучный из-за погони за просветлением?!       — Нельзя гнаться за просветлением — оно само должно прийти.       — Да ты никогда с такой рожей не достигнешь просветления! — взорвался Тамамори. — Посмотри на себя — ты жалкое насекомое! Ты не проявляешь эмоций не потому, что умеешь их избегать, а потому что не умеешь их испытывать! Ты не лучше других и не лучше меня. Я никогда не достигну просветления — без своих эмоций я не я! И ты не рыпайся! Ты мне друг или не друг? Друзья всегда должны быть вместе! Куда я — туда и ты. Если ко дну, то ко дну!       — Но не лучше ли друзьям вместе стремиться к просветлению? Куда я — туда и ты.       — Ты хотел меня напугать — утянуть вниз низкими эмоциями!       — Ты тоже.       — Я не вру, что якобы желаю тебе просветления.       Внезапно Минаками набросился на Тамамори, сомкнул мощные челюсти на тонкой шее и начал отвинчивать одну из голов. Через некоторое время она упала в костëр.       — Вчера мне удалось тебя напугать, а сегодня — разозлить.       Тамамори был доволен собой.       Хищная слюна брызнула на его огромные глаза.       Над Тамамори склонялся Ханадзава и орошал его лицо набранной в рот водой. Тамамори поморщился. Когда он снова открыл глаза, то увидел небо — оно стало чуть темнее.       — Что с тобой? Не заболеваешь? — Ханадзава приложил тыльную часть ладони к его лбу.       Тамамори сел и огляделся — у всех сейчас были человеческие лица.       — Что случилось?       — Ты взял и вдруг... упал в обморок, — тихо сообщил Минаками.       — Слабак потому что, — брякнул Кавасэ.       — Как я так... — Тамамори сам потрогал свой лоб. И убедился, что голова у него одна.       — Наверное, у тебя случилось обезвоживание, пока ты рассказывал свою историю, — Ханадзава протянул ему флягу.       — Какую историю?       — О двуглавой стрекозе. Страшилка, которую ты придумал, чтобы Минаками не читал у костра.       — Страшилка?       — Собственные фантазии успел забыть, — усмехнулся Кавасэ.       Тамамори встал на ноги. Он пошатывался и выглядел так, будто вот-вот снова упадëт без чувств.       — Это не мои фантазии. Это правда. Минаками не даст солгать.       Минаками молчал. Он прятал глаза, прятал лицо, прятал всего себя за книгой, которая просто лежала на его коленях. Он прятался внутри неë. Его тело, подобно статуе или трупу, было здесь, на виду, но сам он исчез.       Стрекозья голова всë ещё потрескивала в костре.